с  дебютанткой,  Имоджин
(хорошенькая внучка придавала ему бодрости); Сомс с  Уинифрид;  Эмили  с
Вэлом, у которого при виде устриц заблестели глаза. Будет настоящий  по-
рядочный обед с шампанским и портвейном! И он чувствовал,  что  ему  как
раз этого и надо после того, что он совершил сегодня и что для всех  еще
было тайной. После первых двух бокалов так приятно стало сознавать,  что
у него припрятана эта бомба, это сногсшибательное доказательство патрио-
тизма, или, вернее, его собственной храбрости, которой  он  может  блес-
нуть, ибо то, что он сделал для своей королевы и для  своей  родины,  до
сих пор доставляло ему чисто эгоистическое удовольствие. Он теперь  нас-
тоящий рубака, ему только и иметь дело с оружием и  лошадьми;  ему  есть
чем похвастаться, но, конечно, он не собирается этого делать. Просто  он
спокойно объявит об этом, когда все замолчат. И, взглянув  на  меню,  он
решил, что самый удобный момент будет, когда подадут bombe  aux  fraises
[26]: когда они приступят к этому блюду, за столом  воцарится  некоторая
торжественность. Раз или два, прежде чем достигли этой  розовой  вершины
обеда, его смутило воспоминание, что деду никогда ничего не говорят.  Но
старик пьет мадеру, и у него отличный вид! К тому же он должен быть  до-
волен этим благородным поступком, который сгладит позор  бракоразводного
процесса. Вид его дядюшки, сидевшего напротив него, тоже подстрекал  его
к этому. Вот уж кто не способен ничем рискнуть; интересно будет  посмот-
реть на его физиономию! А, кроме того, матери лучше  объявить  вот  так,
чем с глазу на глаз, а то они оба расстроятся! Ему жаль ее, но  в  конце
концов нельзя же требовать от него, чтобы он еще  огорчался  за  других,
когда ему предстоит расстаться с Холли.
   До него слабо донесся голос деда:
   - Вэл, попробуй-ка этой мадеры с мороженым. У вас в колледже такой не
бывает.
   Вэл смотрел, как густая жидкость медленно наполняла рюмку, как  лету-
чее масло старого вина отливало на поверхности; он вдохнул его аромат  и
подумал: "Ну, теперь самый момент!" Он отпил глоток,  и  приятное  тепло
разлилось по иго уже разгоряченным венам. Быстро окинув  всех  взглядом,
он сказал:
   - Я записался сегодня добровольцем в имперскую кавалерию, бабушка,  -
и залпом осушил рюмку, точно это был тост за совершенный им поступок.
   - Что такое? - этот горестный возглас вырвался у его матери.
   - Джолли Форсайт и я, мы ходили туда вместе.
   - Но вас еще не записали? - спросил Сомс.
   - Нет, как же! Мы в понедельник отправляемся в лагерь.
   - Нет, вы только послушайте! - вскричала Имоджин.
   Все повернулись к Джемсу. Он наклонился вперед, поднеся ладонь к уху.
   - Что такое? - сказал он. - Что он говорит? Я не слышу.
   Эмили нагнулась и похлопала Вала по руке.
   - Вэл записался в кавалерию - вот и все, Джемс, это очень  мило.  Ему
очень пойдет мундир.
   - Записался... какая глупость! - громко, дрожащим голосом  воскликнул
Джемс. - Вы все дальше своего носа ничего не  видите.  Ведь  его...  его
отправят на фронт. Ведь он не успеет опомниться, как ему  придется  вое-
вать.
   Вэл видел восхищенные глаза Имоджин, устремленные на  него,  и  мать,
которая сидела молча, сохраняя светский вид, прикладывая платочек к  гу-
бам.
   Неожиданно дядя сказал:
   - Ты несовершеннолетний.
   - Я подумал об этом, - улыбнувшись, сказал Вэл. - Я сказал,  что  мне
двадцать один год.
   Он слышал восторженный возглас бабушки: "Ну, Вэл, ты  прямо  молодчи-
на", видел, как Уормсон почтительно наливал шампанское в  его  бокал,  и
смутно уловил жалобное причитание деда:
   - Я не знаю, что из тебя только выйдет, если ты  будешь  так  продол-
жать.
   Имоджин хлопала его по плечу, дядя смотрел искоса, только мать сидела
неподвижно, и, встревоженный ее молчанием, Вэл сказал:
   - Все будет хорошо; мы их живо обратим в бегство. Я  только  надеюсь,
что и на мою долю что-нибудь останется.
   Он испытывал чувство гордости, жалости и необычайной важности  -  все
сразу. Он покажет дяде Сомсу и  всем  Форсайтам,  что  значит  настоящий
спортсмен! Конечно, это геройский и совершенно  необычайный  поступок  -
сказать, что ему двадцать один год!
   Голос Эмили вернул его с высот на землю.
   - Тебе не следует пить второго бокала. Джемс. Уормсон!
   - Вот удивятся у Тимоти! - воскликнула Имоджин. - Чего бы я не  дала,
чтобы посмотреть на их физиономии. У тебя есть сабля,  Вэл,  или  только
пугач?
   - А почему это ты вдруг надумал?
   Голос дяди вызвал у Вела неприятное ощущение холодка в животе.  Поче-
му? Как ему ответить на это? Он обрадовался, услышав спокойный голос ба-
бушки:
   - Я считаю, что Вэл поступил очень мужественно. И я уверена,  что  из
него выйдет превосходный солдат; у него такая замечательная  фигура.  Мы
все будем гордиться им.
   - И при чем тут Джолли Форсайт? Почему вы ходили вместе? - безжалост-
но допытывался Сомс. - Мне казалось, вы не очень-то дружны.
   - Нет, - пробормотал Вэл, - но я не хочу, чтобы  он  надо  мной  верх
взял.
   Он увидел, что дядя смотрит на него как-то совсем иначе, словно одоб-
ряя его. И дедушка тоже закивал, и бабушка  тряхнула  головой.  Они  все
одобряли, что он не дал этому кузену взять над  ним  верх.  Тут,  верно,
есть какая-нибудь причина! Вэл смутно ощущал  какую-то  неуловимую  тень
вне ноля своего зрения - своего рода центр циклона, неизвестно где нахо-
дящийся. И, глядя в лицо дяди, он внезапно, с какой-то непостижимой  от-
четливостью увидел женщину с темными глазами,  золотые  волосы  и  белую
шею, и от этой женщины всегда так хорошо пахло, и у нее были всегда  та-
кие красивые шелковые платья, которые он любил трогать,  когда  был  еще
совсем маленький. Ну да, конечно! Тетя Ирэн! Она всегда целовала его,  а
он один раз, разыгравшись, укусил ее за руку, потому что это было  очень
приятно: такая мягкая! До него донесся голос деда:
   - Что делает его отец?
   - Он в Париже, - ответил Вэл, удивленно следя за странным  выражением
дядиного лица - как... как у собаки, которая вот-вот бросится!
   - Художники! - сказал Джемс.
   Этим словом, которое, казалось, вырвалось из самой глубины его  души,
закончился обед.
   Сидя в кэбе напротив матери, когда они возвращались домой, Вэл вкушал
плоды своего героизма, напоминавшие переспелую мушмулу.
   Она, правда, сказала только, что ему немедленно  надо  отправиться  к
портному и заказать приличный мундир, чтобы ему не пришлось надевать то,
что ему там дадут. Но он чувствовал, что она очень  расстроена.  У  него
чуть было не сорвалось в качестве утешения, что ведь он теперь избавится
от этого проклятого развода, и удержало его только присутствие Имоджин и
мысль о том, что ведь мать от него не избавится. Его огорчало, что  она,
по-видимому, не испытывает надлежащего чувства гордости за своего  сына.
Когда Имоджин отправилась спать, он попробовал пустить в ход чувства:
   - Мне ужасно жаль, мама, оставлять тебя сейчас одну.
   - Ну что же, как-нибудь потерплю. Нам нужно постараться,  чтобы  тебя
как можно скорей произвели в офицеры, тогда ты все-таки будешь в  лучших
условиях. Ты проходил хоть немножко военное обучение, Вэл?
   - Никакого.
   - Ну, я надеюсь, что тебя не будут очень мучить. Мы должны поехать  с
тобой завтра купить все необходимое.
   Спокойной ночи. Поцелуй меня.
   Ощущая на лбу ее поцелуй, горячий и нежный, и все еще слыша ее слова:
"Ну, я надеюсь, что тебя не будут очень мучить", - он сел перед догораю-
щим камином, закурив папиросу. Возбуждение его улеглось, и огонь,  кото-
рый воодушевлял его, когда он пускал им всем пыль в глаза, угас. Все это
так отвратительно, скучно и неприятно. "Я еще расквитаюсь с этим  молод-
чиком Джолли", - думал он, медленно поднимаясь по лестнице  мимо  двери,
за которой его мать лежала, кусая подушку, стараясь подавить отчаяние  и
не дать себе разрыдаться.
   И скоро только один из обедавших у Джемса бодрствовал: Сомс  в  своей
комнате наверху, над спальней отца.
   Так, значит, этот субъект, этот Джолион, в Париже - что он там  дела-
ет? Увивается около Ирэн? Последнее донесение Полтида  намекало  на  то,
что там что-то наклевывается Неужели это? Этот тип с его бородкой, с его
дурацким  шутливым  тоном  -  сын  старика,  который  дал  ему  прозвище
"собственника" и купил у него этот роковой дом. У Сомса  навсегда  оста-
лось чувство обиды, что ему пришлось продать дом в  Робин-Хилле;  он  не
простил дяде, что тот купил его, ни своему кузену, что он живет в нем.
   Не обращая внимания на холод, он поднял раму и высунулся в окно, гля-
дя на расстилающийся перед ним парк. Холодная и темная  январская  ночь;
движение на улицах замерло; морозит; голые деревья; звезда одна, другая.
"Схожу-ка я завтра к Полтиду, - подумал он. - Господи! С ума я, что  ли,
спятил, что я все еще хочу ее? И этот тип! Если... Гм! Нет!"


   Х
   СМЕРТЬ ПСА БАЛТАЗАРА

   Джолион, совершив ночной переезд из  Кале,  приехал  в  Робин-Хилл  в
воскресенье утром. Он никому не писал о своем приезде  и  поэтому  пошел
пешком со станции и вошел в свое владение  со  стороны  рощи.  Дойдя  до
скамьи, выдолбленной  из  старого  упавшею  дерева,  он  сел,  подостлав
пальто. "Прострел! Вот чем кончается любовь в моем возрасте!" -  подумал
он. И вдруг ему показалось, что Ирэн совсем близко,  рядом,  как  в  тот
день, когда они бродили по Фонтенебло, а потом уселись на спиленное  де-
рево закусить. Так близко! Просто  наваждение  какое-то!  Запах  опавших
листьев, пронизанных бледным солнечным светом, щекотал ему ноздри.  "Хо-
рошо, что сейчас не весна", - подумал он. Запах  весенних  соков,  пение
птиц, распускающиеся деревья - это было бы совсем уж невыносимо!  "Наде-
юсь, к тому времени я как-нибудь слажу с этим, старый я идиот!" И,  взяв
пальто, он пошел через луг. Он обогнул пруд и медленно стал  подниматься
на пригорок. Когда он уже почти взошел  наверх,  навстречу  ему  донесся
хриплый лай. Наверху, на лужайке за папоротником, он увидел своего  ста-
рого пса Балтазара. Собака, подслеповатые глаза которой приняли  хозяина
за чужого, предупреждала домашних.  Джолион  свистнул  своим  особенным,
знакомым ей, свистом. И даже на  этом  расстоянии  ста  ярдов,  если  не
больше, он увидел, как грузное коричнево-белое туловище оживилось, узнав
его. Старый пес поднялся, и его хвост, закрученный кверху,  взволнованно
задвигался; он, переваливаясь, прошел несколько шагов, подпрыгнул и  ис-
чез за папоротниками. Джолион думал, что встретит его у калитки, но  там
его не оказалось, и, немножко встревоженный, Джолион свернул к  зарослям
папоротника. Опрокинувшись грузно на бок, подняв на хозяина уже  стекле-
неющие глаза, лежал старый пес.
   - Что с тобой, старина? - вскричал Джолион.
   Мохнатый закрученный хвост Балтазара слегка пошевелился; его покрытые
пленкой глаза, казалось, говорили: "Я  не  могу  встать,  хозяин,  но  я
счастлив, что вижу тебя".
   Джолион опустился на колени; сквозь слезы, затуманившие глаза, он ед-
ва видел, как медленно перестает вздыматься бок животного. Он чуть  при-
поднял его голову, такую тяжелую.
   - Что с тобой, дружище? Ты что, ушибся?
   Хвост вздрогнул еще раз; жизнь в глазах угасла. Джолион провел руками
по всему неподвижному теплому туловищу. Ничего,  никаких  повреждений  -
просто сердце в этом грузном теле не выдержало радости, что вернулся хо-
зяин. Джолион чувствовал, как морда, на которой торчали редкие седые ще-
тинки, холодеет под его губами. Он несколько  минут  стоял  на  коленях,
поддерживая рукой коченеющую голову собаки.  Тело  было  очень  тяжелое,
когда он поднял и понес его наверх, на лужайку. Там было  много  опавших
листьев; он разгреб их и прикрыл ими собаку; ветра нет, и они скроют его
от любопытных глаз до вечера. "Я его сам закопаю",  -  подумал  Джолион.
Восемнадцать лет прошло с тех пор, как он вошел в дом на СентДжонс-Вуд с
этим крохотным щенком в кармане. Странно, что старый пес умер именно те-
перь! Может быть, это предзнаменование? У калитки он обернулся и еще раз
взглянул на рыжеватый холмик, потом медленно направился к дому, чувствуя
какой-то клубок в горле.
   Джун была дома. Она примчалась, как только услышала, что Джолли запи-
сался в армию. Его патриотизм победил ее сочувствие бурам.  Атмосфера  в
доме была какая-то странная и настороженная,  как  показалось  Джолиону,
когда он вошел и рассказал им про Балтазара. Эта новость всех  объедини-
ла. Исчезло одно звено из тех, что связывали их с прошлым, - пес Балтаэ-
ар! Двое из них не помнили себя без него; у Джун с ним были связаны пос-
ледние годы жизни деда; у Джолиона - тот период семейных невзгод и твор-
ческой борьбы, когда он еще не вернулся под сень отцовской любви  и  бо-
гатства! И вот Балтазар умер!
   На исходе дня Джолион и Джолли взяли кирки и лопаты и отправились  на
лужайку. Они выбрали место неподалеку от рыжеватого холмика и, осторожно
сняв слой дерна, начали рыть яму. Они рыли молча минут десять, потом ре-
шили отдохнуть.
   - Итак, старина, ты решил, что должен пойти? - сказал Джолион.
   - Да, - ответил Джолли. - Но, разумеется, мне этого вовсе не хочется.
   Как точно эти слова выражали состояние самого Джолиона!
   - Ты просто восхищаешь меня этим, мой мальчик. Я не  думаю,  чтобы  я
был способен на это в твоем возрасте, - боюсь, что я для  этого  слишком
Форсайт. Но надо полагать, что с каждым поколением тип все больше стира-
ется. Твой сын, если у тебя будет сын, возможно, будет чистейшим альтру-
истом, кто знает!
   - Ну тогда, папа, он будет не в меня: я ужасный эгоист.
   - Нет, дорогой мой, совершенно ясно, что ты не эгоист.
   Джолли помотал головой, и они снова начали рыть.
   - Странная жизнь у собаки, - вдруг сказал Джолион. - Единственное жи-
вотное с зачатками альтруизма и ощущением творца.
   - Ты веришь в бога, папа? Я этого не знал.
   На этот пытливый вопрос сына, которому нельзя  было  ответить  пустой
фразой, Джолион ответил не сразу - постоял,  потер  уставшую  от  работы
спину.
   - Что ты подразумеваешь под словом "бог"? - сказал он.  -  Существуют
два несовместимых понятия бога. Одно - это непостижимая первооснова  со-
зидания, некоторые верят в это. А еще есть сумма альтруизма в человеке -
в это естественно верить.
   - Понятно. Ну, а Христос тут уж как будто ни при чем?
   Джолион растерялся. Христос, звено, связующее эти  две  идеи!  Устами
младенцев! Вот когда вера получила наконец научное  объяснение!  Высокая
поэма о Христе - это попытка, человека соединить эти  два  несовместимых
понятия бога. А раз сумма альтруизма в человеке настолько же  часть  не-
постижимой первоосновы созидания, как и все, что существует в природе, -
право же, звено найдено довольно  удачно!  Странно,  как  можно  прожить
жизнь и ни разу не подумать об этом с такой точки зрения!
   - А ты как считаешь, старина? - спросил он.
   Джолли нахмурился.
   - Да знаешь, первый год в колледже мы часто говорили на все эти темы.
Но на втором году перестали;  почему,  собственно,  не  знаю,  ведь  это
страшно интересна.
   Джолион вспомнил, что и он первый год в Кембридже  много  говорил  на
эти темы, а на втором году перестал.
   - Ты, наверно, думаешь, - сказал Джолли, - что  у  старика  Балтазара
было ощущение этого второго понятия бога?
   - Да. Иначе его старое сердце не могло бы разорваться из-за  чего-то,
что было вне его.
   - Но, может быть, это было попросту эгоистическое переживание?
   Джолион покачал головой.
   - Нет, собаки - не чистокровные Форсайты, они могут любить нечто  вне
самих себя.
   Джолли улыбнулся.
   - В таком случае, я думаю,  я  чистокровный  Форсайт.  Ты  знаешь,  я
только потому записался в армию, чтобы вызвать на это Вэла Дарти.
   - Зачем тебе это было нужно?
   - Мы не перевариваем друг друга, - коротко ответил Джолли.
   - А! - протянул Джолион.
   Итак, значит, вражда перешла в третье поколение, но, теперь  это  уже
новая вражда, которая ничем явно не выражается. "Рассказать ли  мне  ему
об этом?" - думал он. Но к чему, когда о своей собственной роли во  всей
этой истории все равно придется умолчать?
   А Джолли думал: "Пусть Холли сама расскажет ему. Если  она  этого  не
сделает, значит она не хочет, чтобы он узнал, и тогда выйдет, что я  до-
носчик. Во всяком случае, я приостановил это. И пока мне лучше не вмеши-
ваться!"
   И они молча продолжали рыть, пока Джолион не сказал:
   - Ну, я думаю, теперь достаточно.
   Опершись на лопаты, они оба заглянули в яму, куда предзакатным ветром
уже занесло несколько листьев.
   - Теперь я, кажется, не смогу; осталось самое  мучительное,  -  вдруг
сказал Джолион.
   - Дай, папа, я сам. Он никогда особенно не любил меня.
   Джолион покачал головой.
   - Мы тихонько подымем его вместе с листьями. Мне бы не  хотелось  ви-
деть его сейчас. Я возьму за голову. Ну!
   Они с величайшей осторожностью подняли тело старого животного;  блек-
ло-коричневая и белая шерсть проглядывала сквозь листья, шевелившиеся от
ветра; они опустили его - холодного, бесчувственного, тяжелого - в моги-
лу, и Джолли засыпал его листьями, в то время как Джолион, боясь обнару-
жить свои чувства перед сыном, начал быстро забрасывать землей  это  не-
подвижное тело. Вот и уходит прошлое! Если бы еще впереди  было  светлое
будущее. Словно засыпаешь землей собственную жизнь. Они тщательно покры-
ли дерном маленький холмик и, признательные друг другу за то, что каждый
пощадил чувства Другого, взявшись под руку, направились домой.


   XI
   ТИМОТИ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ

   На Форсайтской Бирже весть о том, что Вал и Джолли записались  в  ар-
мию, а Джун, которая, конечно, не могла ни в чем остаться позади,  гото-
вится стать сестрой милосердия, распространилась с  необычайной  быстро-
той. Эти события были так необычны,  так  противоречили  духу  истинного
форсайтизма, что произвели объединяющее действие на родню, и у Тимоти  в
ближайшее воскресенье был настоящий наплыв родственников, пришедших  ра-
зузнать, кто что об этом думает, и обменяться мнениями о семейной чести.
Джайлс и Джесс Хаймены больше уже не будут охранять побережье, а отправ-
ляются в Южную Африку; Джолли и Вал последуют за ними в апреле;  что  же
касается Джун, тут уж никто не может знать, что она  еще  надумает  сде-
лать.
   Отступление от Спион-Копа и отсутствие благоприятных известий с теат-
ра военных действий придавали всему атому характер вполне реальный,  что
удивительным образом подтвердил сам Тимоти.
   Младший из старшего поколения Форсайтов - ему еще не было восьмидеся-
ти, по общему признанию походивший на их отца, "Гордого  Доссета",  даже
самой популярной, наиболее характерной чертой, тем, что он пил мадеру, -
не показывался на людях столько лет, что стал чуть ли  не  мифом.  Целое
поколение сменилось с тех пор, как в сорокалетнем возрасте, не  выдержав
риска, связанного с издательским делом, он вышел  из  предприятия,  имея
всего-навсего тридцать пять тысяч фунтов капитала, и, с целью обеспечить
себе существование, начал осторожно помещать деньги в процентные бумаги.
Откладывая из года в год и наращивая проценты на проценты, он  за  сорок
лет удвоил свой капитал, ни разу  не  испытав,  что  значит  дрожать  за
судьбу своих денег. Он откладывал теперь около двух тысяч в год и  чрез-
вычайно заботился о своем здоровье, надеясь, как  говорила  тетя  Эстер,
что проживет еще достаточно, чтобы вторично удвоить капитал. Что он  по-
том с ним будет делать, когда сестры умрут и сам он умрет,  этот  вопрос
часто насмешливо обсуждался  свободомыслящими  Форсайтами,  такими,  как
Фрэнси, Юфимия и второй сын молодого Николаев, Кристофер,  свободомыслие
которого зашло так далеко, что он заявил всерьез о своем намерении  пос-
тупить на сцену. Но как бы там ни было, все  соглашались,  что  об  этом
лучше знать самому Тимоти, да, может быть,  Сомсу,  который  никогда  не
разглашает секретов.
   Те немногие из Форсайтов, которые видели его, говорили, что э