дней, когда весна вдруг вдохнет  в  человека  смутное
томление, сладкую тоску, негу, и он станет недвижно, смотрит на  листья,
цветы и протягивает руки навстречу сам не зная чему. Земля дышала слабым
теплом, украдкой пробивавшимся сквозь холодные  покровы,  в  которые  ее
укутала зима. Своей долгой лаской земля манила людей лечь в ее  объятия,
приникнуть к ней всем телом, прижать губы к ее груди.
   В такой же день Сомс добился от Ирэн слова, которого ему пришлось так
долго ждать. Сидя на стволе упавшего дерева, он в двадцатый раз повторял
ей, что, если брак их окажется неудачным, она  получит  свободу,  полную
свободу!
   - Поклянитесь! - сказала тогда Ирэн.
   Несколько дней назад она напомнила ему об этой клятве. Он ответил:
   - Глупости! Я не мог обещать подобный вздор!
   И, как нарочно, сейчас Сомс вспомнил об этом. Чего только  влюбленный
не наобещает женщине! Тогда он готов был поклясться в чем  угодно,  лишь
бы завоевать ее! Он повторил бы свою клятву и сейчас, если б этим  можно
было расшевелить Ирэн, но ее ничем не расшевелишь, у нее ледяная кровь!
   И вместе со сладкой свежестью весеннего ветра на Сомса нахлынули вос-
поминания - воспоминания о его сватовстве.
   Весной 1881 года он гостил у  своего  школьного  товарища  и  клиента
Джорджа Ливерседжа, который, решив заняться разработкой лесных участков,
имевшихся у него по соседству с Борнмутом, поручил Сомсу образовать ком-
панию из подходящих людей для проведения этих планов в жизнь. Миссис Ли-
верседж, полагая, что такая затея будет вполне уместна, устроила в честь
Сомса музыкальный вечер. Когда развлечение это, от которого Сомс - чело-
век не музыкальный - ничего, кроме скуки, не испытывал, подходило к кон-
цу, взгляд его остановился на девушке в трауре, стоявшей поодаль от дру-
гих гостей. Черное платье из легкой, облегающей материи обрисовывало ли-
нии ее стройного, еще совсем худенького тела, руки  в  черных  перчатках
были сложены, губы слегка улыбались, большие темные глаза блуждали с од-
ного лица на другое. Ее волосы, собранные в узел низко на затылке,  поб-
лескивали над черным воротником, словно кольца отполированного  металла.
И пока Сомс глядел на нее, им незаметно овладело то чувство, которое ра-
но или поздно настигает многих  людей,  -  чувство  какого-то  странного
удовлетворения, какой-то странной полноты; словом, то, что  романисты  и
пожилые дамы называют любовью с первого взгляда. Продолжая украдкой наб-
людать за девушкой, Сомс подошел к хозяйке и, став  рядом,  стал  упрямо
ждать, когда кончится музыка.
   - Кто эта блондинка с темными глазами? - спросил он.
   - А, это мисс Эрон. Ее отец, профессор Эрон, умер в  этом  году.  Она
живет у мачехи. Славная девушка, хорошенькая, но совсем без денег!
   - Представьте меня, пожалуйста, - сказал Сомс.
   Тем для беседы с ней у Сомса нашлось не много, да и это  немногое  не
помогло ей разговориться. Но Сомс уехал с твердым намерением снова пови-
дать ее. Он достиг своей цели случайно, встретив Ирэн как-то на набереж-
ной в обществе мачехи, которая обычно прогуливалась здесь между  двенад-
цатью и часом дня. Сомс не замедлил познакомиться с этой дамой и  вскоре
же распознал в ней ту союзницу, которая и была ему  нужна.  Безошибочное
чутье к материальной подоплеке семейной жизни быстро помогло ему  разоб-
раться в том, что Ирэн стоила мачехе гораздо больше тех пятидесяти  фун-
тов в год, которые оставил ей отец; кроме того,  он  понял,  что  миссис
Эрон - женщина в расцвете лет - мечтает о вторичном замужестве.  Необыч-
ная расцветающая красота падчерицы мешала осуществлению этих мечтаний. И
Сомс, вкрадчивый и упорный, как и всегда, составил себе план действий.
   Он уехал из Борнмута, ничем не выдав своих  чувств,  но  через  месяц
вернулся и на этот раз повел разговор не с самой девушкой, а с  мачехой.
Он пришел к окончательному решению, он согласен ждать сколько угодно.  И
Сомсу пришлось ждать долго, а тем временем Ирэн  расцветала,  смягчались
линии ее девической фигуры, молодая кровь зажигала ее  глаза,  согревала
теплом матовые щеки; и, встречаясь с Ирэн,  Сомс  всякий  раз  делал  ей
предложение и после каждой встречи с тяжестью на сердце,  но  попрежнему
настойчивый и безмолвный, как могила, уезжал обратно в Лондон,  увозя  с
собой ее отказ. Он пытался уяснить себе тайные причины ее  упорства,  но
проблеск истины мелькнул перед ним только раз. Это было на одном из  тех
танцевальных вечеров, которые служат единственной отдушиной для темпера-
мента курортной публики. Сомс сидел рядом с Ирэн в нише  окна,  взволно-
ванный вальсом, который только что протанцевал с ней. Она  взглянула  на
него поверх медленно колыхавшегося веера, и Сомс потерял голову. Схватив
ее руку, он прижался к ней губами повыше кисти. Ирэн содрогнулась  -  до
сих пор он не может забыть ни той дрожи, ни того  неудержимого  отвраще-
ния, которое было в ее глазах.
   Спустя год она уступила. Что побудило ее к этому, Сомс так и  не  мог
узнать; он не добился объяснений и от миссис Эрон - женщины, не лишенной
дипломатических талантов. Как-то раз,  уже  после  свадьбы,  он  спросил
Ирэн: "Почему ты столько раз отказывала мне?"  Она  ответила  молчанием.
Загадка с первого же дня встречи - она осталась неразгаданной и  до  сих
пор...
   Боснии стоял в дверях палатки; на его красивом, резко очерченном лице
мелькало какое-то странное, и тоскливое и радостное,  выражение,  словно
он тоже ждал, что весеннее небо пошлет ему блаженство, и  чуял  близость
счастья в весеннем воздухе. Сомс смотрел на архитектора. Почему  у  него
такой счастливый вид? Что значат эти улыбающиеся губы и глаза?  Чего  он
ждет? Сомс не понимал, чего может ждать Боснии, вдыхая всей  грудью  ве-
тер, несущий запах цветов. И снова Сомс почувствовал неловкость  в  при-
сутствии этого человека, которого привык презирать. Он  быстро  пошел  к
дому.
   - Единственный подходящий цвет для изразцов, - услышал Сомс, -  крас-
ный с сероватым отливом, это даст впечатление прозрачности. Мне бы хоте-
лось посоветоваться с Ирэн. Я заказал лиловые кожаные портьеры для  две-
рей во внутренний двор; а если стены в  гостиной  покрыть  легким  слоем
кремовой краски, то впечатление  прозрачности  еще  усилится.  Надо  до-
биться, чтобы вся внутренняя отделка была пронизана тем, что я бы назвал
обаянием.
   - Вы хотите сказать, что у моей жены есть обаяние?
   Босини уклонился от ответа.
   - В центре двора нужно посадить ирисы.
   Сомс высокомерно улыбнулся.
   - Я загляну как-нибудь к Бичу, - сказал он, - посмотрим, что  у  него
найдется.
   Больше говорить было не о чем, но по дороге на станцию Сомс спросил:
   - Вы, вероятно, очень высокого мнения о вкусе Ирэн?
   - Да.
   В этом резком ответе ясно послышалось: "Если вам хочется поговорить о
ней, найдите себе другого собеседника!"
   И угрюмая тихая злоба, не оставлявшая Сомса все это утро, разгорелась
в нем еще сильнее.
   Дальше они шли молча, и только у самой станции Сомс спросил:
   - Когда вы думаете кончить?
   - К концу июня, если вы действительно хотите поручить мне и отделку.
   Сомс кивнул.
   - Но вы, конечно, сами понимаете, - сказал он, -  что  дом  обходится
мне гораздо дороже, чем я рассчитывал. Не мешает вам также знать, что  я
мог бы отказаться от постройки, но не в моих  правилах  бросать  начатое
дело!
   Боснии промолчал. И Сомс покосился на него с выражением какой-то  со-
бачьей злости в глазах, ибо, несмотря на всю его утонченность и  высоко-
мерную выдержку денди, квадратная челюсть  и  линия  рта  придавали  ему
сходство с бульдогом.
   Когда в тот же вечер Джун приехала к семи  часам  на  Монпелье-сквер,
горничная Билсон сказала ей, что мистер Босини в гостиной,  миссис  Сомс
одевается и сейчас сойдет. Она доложит ей, что мисс Джун приехала.
   Но Джун остановила ее.
   - Ничего, Билсон, - сказала она. - Я пройду в  комнаты.  Не  торопите
миссис Сомс.
   Джун сняла пальто, а Билсон, даже не открыв перед ней дверь в  гости-
ную, с понимающим видом убежала вниз, в кухню.
   Джун задержалась на секунду перед небольшим старинным зеркалом в  се-
ребряной раме, висевшим над дубовым сундучком,  -  стройная,  горделивая
фигурка, решительное личико, белое платье, вырезанное полумесяцем вокруг
шеи, слишком тоненькой для такой копны золотисто-рыжих вьющихся волос.
   Она тихонько открыла дверь в гостиную, чтобы захватить Босини  врасп-
лох. В комнате плавал сладкий, душный запах цветущих азалий.
   Джун глубоко вдохнула аромат и услышала его голос не в самой комнате,
а где-то совсем близко:
   - Мне так хотелось поговорить с вами, а теперь уже нет времени!
   Голос Ирэн ответил:
   - А за обедом?
   - Как можно говорить, когда...
   Первой мыслью Джун было уйти, но вместо этого она  прошла  через  всю
комнату к стеклянной двери, выходившей во дворик. Запах азалий шел отту-
да, и спиной к Джун, низко склонясь над золотисто-розовыми цветами, сто-
яли ее жених и Ирэн.
   Молча, но не чувствуя ни малейшего стыда, с пылающим лицом и горящими
гневом глазами девушка смотрела на них.
   - Приезжайте в воскресенье одна, я покажу вам дом.
   Джун видела, как Ирэн взглянула на него поверх  азалий.  Это  не  был
взгляд кокетки - нет, Джун уловила в нем нечто худшее для себя: так мог-
ла смотреть только женщина, боявшаяся  сказать  своим  взглядом  слишком
много.
   - Я обещала поехать кататься с дядей...
   - С тем толстым? Пусть привезет вас в Робин-Хилл; каких-нибудь десять
миль - и лошади его промнутся.
   - Бедный дядя Суизин!
   Запах азалий повеял Джун в лицо; она почувствовала дурноту и головок-
ружение.
   - Приезжайте! Я прошу вас!
   - Зачем?
   - Мне нужно, чтобы вы приехали, я думал, что вы хотите помочь мне.
   Девушке показалось, что ответ прозвучал так мягко, словно это  затре-
петали цветы:
   - Я и хочу помочь!
   Джун шагнула в открытую дверь.
   - Как здесь душно! - сказала она. - Я задыхаюсь от этого запаха!
   Ее глаза, гневные, смелые, смотрели им прямо в лицо.
   - Вы говорили о доме? Я его еще не видела, давайте поедем  в  воскре-
сенье!
   Румянец сбежал с лица Ирэн.
   - В воскресенье я поеду кататься с дядей Суизином, - ответила она.
   - С дядей Суизином! Вот еще. Его можно отставить!
   - Нет, это не в моих привычках!
   Раздались шаги. Джун обернулась и увидела Сомса.
   - Ну что ж, все ждут обеда, - сказала Ирэн, со странной улыбкой пере-
водя взгляд с одного лица на другое, - а обед ждет нас.


   II
   ПРАЗДНИК ДЖУН

   Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини - напротив
Сомса.
   В молчании был съеден суп - прекрасный, хотя  чуточку  и  густоватый;
подали рыбу. В молчании разложили ее по тарелкам.
   Босини отважился:
   - Сегодня первый весенний день.
   Ирэн тихо отозвалась:
   - Да, первый весенний день.
   - Какая это весна! - сказала Джун. - Дышать нечем!
   Никто не возразил ей.
   Рыбу унесли - чудесную дуврскую камбалу. И Билсон подала бутылку шам-
панского, закутанную вокруг горлышка белой салфеткой.
   Сомс сказал:
   - Шампанское сухое.
   Подали отбивные котлеты, украшенные  розовой  гофрированной  бумагой.
Джун отказалась от них, и снова наступило молчание.
   Сомс сказал:
   - Советую тебе съесть котлету, Джун. Больше ничего не будет.
   Но Джун снова отказалась, и котлеты унесли.
   Ирэн спросила:
   - Фил, вы слышали моего дрозда?
   Босини ответил:
   - Как же! Он теперь заливается по-весеннему. Я еще в сквере его  слы-
шал, когда шел сюда.
   - Он такая прелесть!
   - Прикажете салату, сэр?
   Унесли и жареных цыплят.
   Заговорил Сомс:
   - Спаржа неважная. Босини, стаканчик хереса к сладкому? Джун, ты сов-
сем ничего не пьешь!
   Джун сказала:
   - Ты же знаешь, что я никогда не пью. Вино - гадость!
   Подали яблочную шарлотку на серебряном блюде. И, улыбаясь, Ирэн  ска-
зала:
   - Азалии в этом году необыкновенные!
   Босини пробормотал в ответ:
   - Необыкновенные! Совершенно изумительный запах!
   Джун сказала:
   - Не понимаю, как можно восхищаться этим запахом! Билсон,  дайте  мне
сахару, пожалуйста.
   Ей подали сахар, и Сомс заметил:
   - Шарлотка удалась!
   Шарлотку унесли. Наступило долгое молчание. Ирэн подозвала  Билсон  и
сказала:
   - Уберите азалии. Мисс Джун не нравится их запах.
   - Нет, пусть стоят, - сказала Джун.
   По маленьким тарелочкам разложили французские маслины и русскую икру.
И Сомс спросил:
   - Почему у нас не бывает испанских маслин?
   Но никто не ответил ему.
   Маслины убрали. Подняв бокал, Джун попросила:
   - Налейте мне воды, пожалуйста.
   Ей налили. Принесли серебряный поднос с немецкими сливами. Долгая па-
уза. Все мирно занялись едой.
   Босини пересчитал косточки:
   - Нынче - завтра - сбудется...
   Ирэн докончила мягко:
   - Нет... Какой сегодня красивый закат! Небо красное как рубин.
   Он ответил:
   - А сверху тьма.
   Глаза их встретились, и Джун воскликнула презрительным тоном:
   - Лондонский закат!
   Подали египетские сигареты в серебряном ящичке. Взяв одну. Сомс спро-
сил:
   - Когда начало спектакля?
   Никто не ответил; подали турецкий кофе в эмалевых чашечках.
   Ирэн сказала, спокойно улыбаясь:
   - Если бы...
   - Если бы что? - спросила Джун.
   - Если бы всегда была весна!
   Подали коньяк; коньяк был старый, почти бесцветный. Сомс сказал:
   - Боснии, наливайте себе.
   Боснии выпил рюмку коньяку; все поднялись из-за стола.
   - Позвать кэб? - спросил Сомс.
   Джун ответила:
   - Нет. Принесите мне пальто, Билсон.
   Пальто принесли.
   Ирэн подошла к окну и тихо сказала:
   - Какой чудесный вечер! Вон уж и звезды.
   Сомс прибавил:
   - Ну, желаю вам хорошо провести время.
   Джун ответила с порога:
   - Благодарю. Пойдемте, Фил.
   Боснии отозвался:
   - Иду.
   Сомс улыбнулся язвительной улыбкой и сказал:
   - Всего хорошего!
   Стоя в дверях, Ирэн провожала их взглядом.
   Боснии крикнул:
   - Спокойной ночи!
   - Спокойной ночи! - мягко ответила Ирэн.
   Джун потащила жениха на империал омнибуса, сказав, что ей хочется по-
дышать воздухом, и всю дорогу просидела молча, подставив лицо ветру.
   Кучер оглянулся на них разок-другой, собираясь пуститься в  разговор,
но передумал. Не очень-то веселая парочка! Весна хозяйничала и у него  в
крови. Ему не терпелось поболтать,  он  причмокивал  губами,  размахивал
кнутом, подгоняя лошадей, и даже они, бедняжки,  учуяли  весну  и  целых
полчаса весело цокали копытами по мостовой.
   Весь город ожил в этот вечер; ветви в уборе молодой листвы, тянувшие-
ся к небу, ждали, что ветерок принесет им какой-то дар. Недавно  зажжен-
ные фонари мало-помалу разгоняли сумрак, и  человеческие  лица  Казались
бледными под их светом, а наверху большие белые облака  быстро  и  легко
летели по пурпурному небу.
   Мужчины во фраках шли, распахнув пальто, бойко взбегали по ступенькам
клубов; рабочий люд бродил по улицам; и женщины -  Те  женщины,  которые
гуляют одиночками в этот час, одиночками движутся против течения, - мед-
ленной, выжидающей походкой проходили по тротуару, мечтая о хорошем  ви-
не, хорошем ужине  да  изредка,  урывками,  о  поцелуях,  не  оплаченных
деньгами.
   Эти люди, бесконечной вереницей проходившие в свете уличных  фонарей,
под небом, затянутым бегущими облаками, все как один несли с собой будо-
ражащую радость, которую вселило в них пробуждение весны. Все до одного,
как те мужчины в пальто нараспашку, они сбросили с себя броню касты, ве-
рований, привычек и лихо заломленной шляпой,  походкой,  смехом  и  даже
молчанием раскрывали то, что единило их всех под этим пылающим  страстью
небом.
   Боснии и Джун молча вошли в театр и поднялись на свои  места  в  ложе
верхнего яруса. Пьеса уже началась, и полутемный зал с правильными ряда-
ми людей, смотрящих в одном направлении, напоминал огромный сад,  полный
цветов, которые повернули головки к солнцу.
   Джун еще ни разу в жизни не была в верхнем ярусе. С тех  пор  как  ей
исполнилось пятнадцать лет, она всегда ходила с дедушкой в партер, и  не
просто в партер, а на самые лучшие места - в середину третьего ряда кре-
сел, - которые старый Джолион задолго до спектакля заказывал у Грогэна и
Бойнза по дороге домой из Сити;  билеты  клались  во  внутренний  карман
пальто, туда, где лежал портсигар и неизменная пара кожаных перчаток,  а
потом передавались Джун, с тем чтобы она держала их у себя до дня  спек-
такля. И в этих креслах они терпеливо высиживали любую пьесу -  высокий,
прямой старик с величаво-спокойной седой головой и миниатюрная  девушка,
подвижная, возбужденная, с золотисто-рыжей головкой, - а на обратном пу-
ти Джолион неизменно говорил об актере, исполнявшем главную роль:
   - Э-э, какое убожество! Ты бы посмотрела Бобсона!
   Джун предвкушала много радости от этого вечера: они  пошли  в  театр,
никому не сказавшись, без провожатых; на Стэнхоп-Гейт и  не  подозревали
об этом - там считалось, что Джун уехала к Сомсу. Джун  надеялась  полу-
чить вознаграждение за эту маленькую хитрость, на которую она пошла ради
жениха: она надеялась, что сегодняшний вечер разгонит  плотное  холодное
облако, и их отношения - такие странные, такие мучительные за  последнее
время - станут снова простыми и радостными, как это было  до  зимы.  Она
пришла сюда с твердым намерением добиться определенности и теперь  смот-
рела на сцену, сдвинув брови, ничего не видя перед собой, крепко стиснув
руки. Ревнивые подозрения терзали и терзали ее сердце.
   Может быть, Босини и догадывался о том, что происходит с ней, но виду
он не показывал.
   Опустился занавес. Первый акт кончился.
   - Здесь страшно жарко! - сказала девушка. - Мне хочется на воздух.
   Она была очень бледна, и она прекрасно знала - нервы ее были напряже-
ны, и ничто не могло ускользнуть от ее внимания, - что Босини и  неловко
и мучительно с ней.
   В глубине театра был балкон, выходивший на улицу; Джун  завладела  им
и, облокотившись на балюстраду, молча ждала, когда Босини заговорит.
   Наконец она не выдержала:
   - Я хотела поговорить с вами. Фил.
   - Да?
   Настороженная нотка в его голосе заставила ее вспыхнуть,  слова  сами
слетели с губ:
   - Вы не позволяете мне быть ласковой с вами; вот уже сколько  времени
я...
   Босини пристально смотрел на улицу. Он молчал.
   Джун горячо продолжала:
   - Вы же знаете, ради вас я готова на все  -  я  хочу  быть  всем  для
вас...
   С улицы донесся шум, и, смешавшись с ним, пронзительный  звонок  воз-
вестил о конце антракта. Джун не шевельнулась. В ее душе происходила от-
чаянная борьба. Поставить все на карту? Бросить вызов тому влиянию,  той
притягательной силе, которые отнимают у нее Босини? Не  в  ее  характере
было отступать, и она сказала:
   - Фил, возьмите меня в Робин-Хилл в воскресенье!
   Улыбаясь робкой улыбкой, то и дело сбегавшей с ее губ,  прилагая  все
старания - какие старания! - к тому, чтобы он не заметил  пытливости  ее
взгляда, Джун впилась глазами в его лицо, увидела, как  оно  дрогнуло  в
нерешительности, увидела беспокойную складку,  залегшую  между  бровями,
румянец, заливший его щеки. Он ответил:
   - Только не в это воскресенье, дорогая, как-нибудь в другой раз.
   - Почему не в это? Я не помешаю вам.
   Он сделал над собой видимое усилие и сказал:
   - Я буду занят.
   - Вы поедете с...
   Глаза Босини загорелись гневом; он пожал плечами и ответил:
   - Я буду занят и не смогу показать вам дом!
   Джун до крови закусила губу; она  пошла  обратно  в  зал,  не  сказав
больше ни слова, но не смогла сдержать слезы гнева, залившие ей лицо.  К
счастью, огни были уже потушены, и никто не видел ее горя.
   Но в мире Форсайтов ни один человек не может считать  себя  застрахо-
ванным от посторонних взглядов.
   Из третьего ряда за ними следили Юфимия - младшая дочь Николаев  -  и
ее замужняя сестра, миссис Туитимен.
   Они рассказали у Тимоти, что видели в театре Джун и ее жениха.
   - В партере?
   - Нет, не