Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
211 -
212 -
213 -
214 -
215 -
216 -
217 -
218 -
219 -
220 -
221 -
222 -
223 -
224 -
225 -
226 -
227 -
228 -
229 -
230 -
231 -
232 -
233 -
234 -
235 -
236 -
237 -
238 -
239 -
240 -
241 -
242 -
243 -
244 -
245 -
246 -
247 -
248 -
249 -
250 -
251 -
252 -
253 -
254 -
255 -
256 -
257 -
258 -
259 -
они, чтобы показать, чего можно добиться от
лошади, если никогда не повышать на нее голос. Это была умная, на три
четверти кровная кобылка-трехлетка мышиной масти и с такими крапинами,
словно на нее кто-то опрокинул бутылку чернил и не сумел дочиста отмыть
пятна. Белой у нее была только подпалина в форме полумесяца на лбу; гри-
ву лошадке подстригали коротко, а ее длинный хвост опускался ниже подко-
ленок. Глаза у нее были веселые и кроткие, а зубы - для лошади - пря-
мо-таки жемчужные. На ходу она почти не вскидывала ног и, сбившись с ал-
люра, легко брала его снова. Рот ее не оскверняли уздечкой и перед ездой
просто набрасывали ей на шею поводья. Рост ее составлял четырнадцать с
половиной пядей, ноги Масхема, которому приходилось сильно отпускать
стремена, свисали довольно низко. Он утверждал, что ездить на ней - все
равно что сидеть в покойном кресле. Кроме него самого, иметь с ней дело
разрешалось лишь одному мальчику жокею, выбранному за спокойные руки,
голос, нервы и характер.
Джек Масхем слезал с пони у ворот образованного конюшнями квадратного
двора и входил, держа в зубах янтарный мундштучок с сигаретой, - сигаре-
ты изготовляли для него по особому заказу. У лужайки в центре двора его
встречал управляющий. Джек бросал сигарету, обходил конюшни, где в стой-
лах содержались матки с жеребятами и однолетки, или давал распоряжение
вывести ту или иную лошадь для проминки на дорожку, которая шла мимо ко-
нюшни, опоясывая двор. Закончив осмотр, Джек Масхем и управляющий прохо-
дили через арку на задней стороне двора, как раз напротив ворот, и нап-
равлялись к загонам, где на свободе резвились матки, жеребята и однолет-
ки. Дисциплина в конском питомнике Джека была образцовой; служащие его
были так же спокойны, опрятны и вышколены, как и лошади, вверенные их
попечениям. С момента приезда на завод и до той минуты, когда он отбывал
обратно на своем пони мышиной масти, Джек говорил только о лошадях -
спокойно и деловито. Каждый день ему приходилось сталкиваться с таким
количеством неотложных мелочей, что он редко возвращался домой раньше
часа. Он никогда не пускался в обсуждение теоретических проблем коне-
водства с управляющим, несмотря на солидные познания этого должностного
лица, потому что для Джека Масхема лошади были предметом такой же поли-
тики, как внешние сношения его страны для министра иностранных дел. Его
решения о том, с каким производителем спарить ту или иную матку, прини-
мались единолично и основывались на тщательном изучении вопроса, подк-
репленном тем, что он сам назвал бы чутьем, а другие - предубеждениями.
Звезды падали с неба, премьер-министры возводились в дворянское досто-
инство, эрцгерцоги восстанавливались в наследственных правах, землетря-
сения и всяческие иные катаклизмы сметали города, а Джек Масхем все так
же занимался скрещиванием мужских потомков Сен-Симона и Ласточки с за-
конными наследницами Хэмптона и Золотой Опояски или же, опираясь на бо-
лее оригинальную теорию собственного изобретения, случал отпрысков ста-
рого Ирода с наследницами Де Санси, к родословному древу которых у корня
и у вершины были сделаны прививки за счет крови Карабина и Баркалдайна.
Джек Масхем в сущности представлял собою мечтателя. Его идеал - выведе-
ние совершенной лошади, вероятно, был столь же неосуществим, как все
другие идеалы, но, по крайней мере для самого Масхема, гораздо более
привлекателен, хотя он никогда не высказывал этого вслух: о таких вещах
не говорят! Он никогда не заключал пари, и поэтому земные страсти не
влияли на его суждения. Высокий, в темно-коричневом, подбитом верблюжьей
шерстью пальто, в буро-коричневых замшевых ботинках и с таким же бу-
ро-коричневым цветом лица, он был, пожалуй, самой заметной фигурой в
Ньюмаркете. Только три члена Жокей-клуба соперничали с ним в авторитет-
ности своих мнений. По существу Джек Масхем являл собой наглядный пример
того высокого положения, какого может достичь на жизненном пути человек,
безраздельно, молча и преданно посвятивший себя служению од-
ной-единственной цели. Идеал "совершенной лошади" был поистине наиболее
полным выражением души Джека Масхема. Будучи одним из последних привер-
женцев внешней формы в век всеобщего потрясения основ, он перенес свою
любовь к ней на лошадь. Объяснялось это отчасти тем, что судьба скаковой
лошади неотделима от генеалогии чистокровных пород, отчасти тем, что это
животное олицетворяет собою гармоническую соразмерность; отчасти и тем,
что культ его служил Джеку Масхему прибежищем, куда он бежал от грохота,
беспорядка, мишуры, крикливости, безграничного скепсиса и шумной назой-
ливости эпохи, которую он именовал "веком ублюдков".
В Брайери было двое слуг, выполнявших всю работу по дому, кроме убор-
ки, для которой приходила поденщица. За исключением последней, ни - что
в Брайери не напоминало о существовании на земле женщин. Здание отлича-
лось тем монашеским обликом, который характерен для клубов, обходящихся
без женской прислуги, но было меньше их и потому комфортабельнее. Потол-
ки в первом из двух этажей были низкие; наверху, куда вели две широкие
лестницы, - еще ниже. Книги, если отбросить бесчисленные тома, посвящен-
ные скаковой лошади, охватывали исключительно три жанра: путешествия,
историю, детектив. Романы с их скептицизмом, жаргонной речью, описания-
ми, сентиментальностью и сенсационными выводами отсутствовали полностью,
и лишь собрания сочинений Сертиза, УайтМелвила и Теккерея не подпали под
общее правило.
Погоня людей за идеалом неизбежно приобретает легкую, но спасительную
ироническую окраску. Так было и с Джеком Масхемом. Задавшись целью вы-
вести идеально чистокровную лошадь, он по существу стремился отмести
все, ранее считавшиеся безусловными, признаки чистокровности, начиная с
морды и кончая крупом, и создать животное такой смешанной крови, какого
еще не знала "Родословная книга племенных производителей и маток".
Не отдавая себе отчета в противоречивости своих стремлений, Джек Мас-
хем обсуждал за завтраком с Телфордом Юлом вопрос о переброске кобыл из
Аравии, когда слуга доложил о сэре Лоренсе Монте.
- Позавтракаешь с нами, Лоренс?
- Уже завтракал, Джек. Впрочем, от кофе не откажусь. От рюмки бренди
тоже.
- Тогда перейдем в другую комнату.
- У тебя здесь настоящая холостяцкая квартира времен моей юности, ка-
кую я уже не надеялся еще раз увидеть, - объявил баронет. - Джек - пора-
зителен, мистер Юл. Человек, который в наши дни смеет идти не в ногу со
временем, - гений. Что я вижу? Полные Сертиз и Уайт-Мелвил! Вы помните,
мистер Юл, что сказал мистер Уафлз во время "увеселительной поездки"
мистера Спонджа, когда они держали Кейнджи за пятки, чтобы у того из са-
пог и карманов вытекла вода?
Ироническая мордочка Юла расплылась в улыбке, но он промолчал.
- Так и есть! - воскликнул сэр Лоренс. - Теперь этого никто не знает.
Он сказал: "Кейнджи, старина, ты выглядишь, как вареный дельфин под соу-
сом из петрушки". А что ответил мистер Срйер в "Маркет Харборо", когда
достопочтенный Крешер подъехал к заставе и осведомился: "Ворота, я пола-
гаю, открыты?"
Лицо Юла расплылось еще больше, словно было сделано из резины, но он
по-прежнему молчал.
- Ай-ай-ай! Ты, Джек?
- Он ответил: "А я не полагаю".
- Молодец! - Сэр Лоренс опустился в кресло. - Кстати говоря, ворота
были действительно закрыты. Ну, организовали вы похищение той кобылы?
Великолепно. А что будет, когда ее привезут?
- Я пущу ее к наиболее подходящему производителю. Затем скрещу жере-
бенка с наиболее подходящим производителем или маткой, каких только су-
мею подыскать. Затем случу их потомство с лучшей из наших чистокровок
того же возраста. Если окажется, что я прав, я смогу внести моих арабс-
ких маток в "Родословную книгу". Между прочим, я пытаюсь раздобыть не
одну, а трех кобыл.
- Джек, сколько тебе лет?
- Около пятидесяти трех.
- Прости, что спросил. Кофе у тебя хороший.
Затем все трое помолчали, выжидая, пока выяснится истинная цель визи-
та. Наконец сэр Лоренс неожиданно объявил:
- Мистер Юл, я приехал по поводу истории с молодым Дезертом.
- Надеюсь, это неправда?
- К несчастью, правда. Он и не пытается скрывать.
И, направив свой монокль на лицо Джека Масхема, баронет увидел на нем
именно то, что рассчитывал увидеть.
- Человек обязан соблюдать внешние формы, даже если он поэт, - с
расстановкой произнес Джек Масхем.
- Не будем обсуждать, что хорошо и что плохо, Джек. Я готов согла-
ситься с тобой. Дело не в этом. - В голосе сэра Лоренса зазвучала непри-
вычная торжественность. - Я хочу, чтобы вы оба молчали. Если эта история
всплывет, тогда уж ничего не поделаешь, но пока что я прошу, чтобы ни
один из вас не вспоминал о ней.
- Мне этот парень не нравится, - кратко ответил Масхем.
- То же самое приложимо по меньшей мере к девяти десятым людей, кото-
рых мы встречаем. Довод недостаточно веский.
- Он один из пропитанных горечью современных молодых скептиков, ли-
шенных подлинного знания жизни и не уважающих ничего на свете.
- Знаю, Джек, ты - защитник старины, но ты не должен привносить сюда
свои пристрастия.
- Почему?
- Не хотел я рассказывать, но придется. Он помолвлен с моей любимой
племянницей Динни Черрел.
- С этой милой девушкой!
- Да. Помолвка не по душе никому из нас, кроме Майкла, который до сих
пор боготворит Дезерта. Но Динни держится за него, и, думаю, ее ничем не
заставишь отступить.
- Она не может стать женой человека, от которого все отвернутся, как
только его поступок получит огласку.
- Чем больше будут его сторониться, тем крепче она будет держаться за
него.
- Люблю таких, - объявил Масхем. - Что скажете вы. Юл?
- Дело это не мое. Если сэру Лоренсу угодно, чтобы я молчал, я буду
молчать.
- Разумеется, это не наше дело. Но если бы огласка могла остановить
твою племянницу, я бы его разгласил. Черт знает какой позор!
- Результат был бы прямо противоположный, Джек. Мистер Юл, вы ведь
хорошо знакомы с прессой. Предположим, что историей Дезерта займутся га-
зеты. Это вполне возможно. Как они себя поведут?
Глаза Юла сверкнули.
- Сначала они туманно сообщат о некоем английском путешественнике;
затем выяснят, не опровергнет ли Дезерт слухи; затем расскажут уже конк-
ретно о нем, по обыкновению исказив целую кучу деталей, что печально, но
все-таки менее прискорбно, чем вся эта история. Если Дезерт признает
факт, то возражать уже не сможет. Пресса в общем ведет себя честно, хотя
чертовски неточна.
Сэр Лоренс кивнул:
- Будь я знаком с человеком, который собирается стать журналистом, я
сказал бы ему: "Будь абсолютно точен и будешь в своем роде уникумом". С
самой войны я не встречал в газетах заметки, которая касалась бы личнос-
тей и была при этом достаточно точной.
- Такая уж у газет тактика, - пояснил Юл. - Наносят двойной удар:
сперва неточное сообщение, потом поправки.
- Ненавижу газеты! - воскликнул Масхем. - Был у меня как-то амери-
канский журналист, вот тут сидел. Я его чуть не выставил. Уж не знаю,
как он меня там расписал.
- Да, ты отстал от века, Джек. Для тебя Маркони и Эдисон - два вели-
чайших врага человечества. Значит, относительно Дезерта договорились?
- Да, - подтвердил Юл.
Масхем кивнул головой.
Сэр Лоренс быстро переменил тему:
- Красивые тут места. Долго пробудете здесь, мистер Юл?
- Мне надо быть в городе к вечеру.
- Разрешите вас подвезти?
- С удовольствием.
Они выехали через полчаса.
- Мой кузен Джек Масхем должен остаться в памяти нации. В Вашингтоне
есть музей, где под стеклом стоят группы, изображающие первых обитателей
Америки. Они курят из одной трубки, замахиваются друг на друга томагав-
ками и так далее. Следовало бы экспонировать и Джека...
Сэр Лоренс сделал паузу.
- Вот тут возникает трудность. В какой позе законсервировать Джека?
Увековечить невыразимое всегда сложно. Схватить то, что носится в возду-
хе, сумеет каждый. А как быть, если поза вечно одна и та же - насторо-
женная томность, и к тому же у человека осталось свое собственное бо-
жество.
- Внешняя форма, и Джек Масхем ее пророк.
- Его, конечно, можно было бы представить дерущимся на дуэли, - за-
думчиво продолжал сэр Лоренс. - Дуэль - единственный человеческий акт,
при котором полностью соблюдаются все внешние формы.
- Они обречены на исчезновение, - отрезал Юл.
- Гм, так ли? Нет ничего труднее, чем убить чувство формы. Что такое
жизнь, как не чувство формы, мистер Юл? Сведите все на свете к мертвому
единообразию, форма останется даже тогда.
- Верно, - согласился Юл. - Но культ внешней формы доводит это
чувство до совершенства и стандарта, а совершенство давно приелось нашим
блестящим юнцам.
- Удачно сказано! Но разве они существуют и в жизни, а не только в
книгах?
- А как же! Существуют и, выражаясь их же словечком, чихают на все.
Да я лучше соглашусь до смерти кормиться в бесплатных столовых для без-
работных, чем хоть раз провести конец недели в обществе таких блестящих
юнцов!
- Я что-то не сталкивался с ними, - усомнился сэр Лоренс.
- Тогда возблагодарите господа. И днем, и ночью, и даже совокупляясь,
они заняты одним - разговорами.
- Вы, кажется, их недолюбливаете?
- Еще бы! - выдавил Юл и стал похож на изваяние средневековой химеры.
- Они не выносят меня, а я их. Надоедливая, хотя, к счастью, немногочис-
ленная шайка!
- Надеюсь, Джек не впал в ошибку и не принял молодого Дезерта за их
собрата? - осведомился сэр Лоренс.
- Масхем никогда не встречал блестящих юнцов. Нет, его просто раздра-
жает лицо Дезерта. Оно у него чертовски странное.
- Падший ангел! Гордыня - враг мой! - сказал сэр Лоренс. - В нем есть
что-то прекрасное.
Юл утвердительно кивнул головой:
- Лично я ничего против него не имею. И стихи он пишет хорошие. Но
Масхем каждого бунтаря готов предать анафеме. Он любит интеллект с зап-
летенной гривой, выезженный и послушный узде.
- Мне кажется, что они с Дезертом могли бы столковаться, если бы
предварительно обменялись парой выстрелов. Странный народ мы, англичане!
- заключил сэр Лоренс.
XIV
Когда примерно в тот же час дня Эдриен, направляясь к брату, пересе-
кал убогую улочку, которая вела к дому викария прихода святого Августина
в Лугах, он увидел в шестом подъезде от угла картину, достаточно полно
характеризующую англичан.
Перед этим лишенным будущего домом стояла санитарная карета, и на нее
глазели все окрестные жители, которым она пока еще была не нужна. Эдриен
присоединился к кучке зрителей. Два санитара и сестра вынесли из жалкого
здания безжизненно вытянувшегося ребенка; за ними выскочили краснолицая
женщина средних лет и бледный мужчина с обвислыми усами, рычащий от
ярости.
- Что тут происходит? - спросил Эдриен полисмена.
- Ребенка нужно оперировать. А эти орут, словно его не лечить, а ре-
зать собираются. А, вот и викарий! Ну, уж если он их не уймет, тогда ни-
кому не справиться.
Эдриен заметил брата. Тот вышел из дома и приблизился к бледному муж-
чине. Рычание прекратилось, но женщина завопила еще громче. Ребенка по-
ложили в автомобиль; мать неуклюже рванулась к задней дверце машины.
- Рехнулись они, что ли? - удивился полисмен и шагнул вперед.
Эдриен увидел, как Хилери опустил руку на плечо женщины. Та оберну-
лась" видимо собираясь издать громогласное проклятие, но ограничилась
тихим хныканьем. Хилери взял ее под руку и неторопливо повел в дом. Ка-
рета тронулась. Эдриен подошел к бледному человеку и предложил ему сига-
рету. Тот принял ее, сказал: "Благодарю, мистер", - и последовал за же-
ной.
Все закончилось. Кучка зрителей рассеялась, остался один полисмен.
- Наш викарий - просто чудо! - воскликнул он.
- Это мой брат, - сообщил Эдриен.
Полисмен взглянул на него гораздо почтительнее, чем раньше.
- Викарий - редкий человек, сэр.
- Согласен с вами. А ребенок очень плох?
- Без операции до ночи не доживет. Родители как нарочно тянули до
последнего. Еще счастье, что викарий оказался поблизости. Бывают же та-
кие - скорей помрут, чем лягут в больницу, а уж детей и подавно туда не
пустят.
- Чувство независимости, - пояснил Эдриен. - Я их понимаю.
- Ну, раз уж вы так рассуждаете, сэр, мне приходится соглашаться, но
все-таки странно: живут они жутко, а в больнице им дают все самое луч-
шее.
- Смирение - паче гордости, - процитировал Эдриен.
- И то верно. По-моему, они сами виноваты в том, что существуют тру-
щобы. Здесь кругом самые трущобные кварталы, а попробуйте людей с места
тронуть, - они вам покажут. Викарий вот затеял реконструкцию домов -
вроде бы так это называется. Хорошее дело! Я схожу за ним, если он вам
нужен.
- Ничего, я подожду.
- Удивительно, чего только люди не терпят, чтобы никто в их жизнь не
лез! - продолжал полисмен. - Эй, парень, проваливай! Нашел место, где
харкать!
Человек с ручной тележкой, который сложил губы так, словно собирался
выкрикнуть: "Ух ты!" - мгновенно изменил их положение.
Эдриен, заинтересованный путаной философией полисмена, медлил в на-
дежде услышать еще что-нибудь, но в этот момент появился Хилери и подо-
шел к ним.
- Не их вина будет, если она выздоровеет, - буркнул он, поздоровался
с полисменом и осведомился: - Ну как петунии, Белл? Растут?
- Растут, сэр. Моя жена на них не наглядится.
- Чудно! Вот что, Белл, когда сменитесь, зайдите в больницу, - вам
ведь по дороге, - и справьтесь там от моего имени, как девочка. Если
плохо, звоните мне.
- Обязательно зайду. Рад услужить вам.
- Благодарю, Белл. А теперь, старина, пойдем выпьем чаю.
Миссис Хилери была на собрании, и братья пили чай вдвоем.
- Я пришел насчет Динни, - объявил Эдриен и рассказал то, что было
ему известно.
Хилери долго раскуривал трубку, потом заговорил:
- "Не судите, да не судимы будете". До чего же удобная заповедь, пока
тебе самому никого судить не надо! А когда надо, так сразу видишь, что
ей грош цена: всякое действие основано на суждении, вслух или про себя -
неважно. Динни сильно влюблена?
Эдриен кивнул. Хилери сделал глубокую затяжку.
- Не предвижу ничего хорошего. Мне всегда хотелось, чтобы небо над
Динни было ясным, а эта история смахивает на самум. Мне кажется, сколько
ни разубеждай девочку с точки зрения постороннего человека, толку будет
все равно мало.
- По-моему, вовсе не будет.
- Ты хочешь, чтобы я предпринял какие-то шаги? Эдриен покачал голо-
вой:
- Я только хотел знать, как ты отреагируешь.
- Очень просто: огорчусь, что Динни придется пережить тяжелые минуты.
Что же касается отречения, то у меня при одной мысли о нем ряса дыбом
встает. Может быть, потому, что я священник, может быть, потому, что я
англичанин и воспитанник закрытой школы, - не знаю. Наверное, потому,
что я такой, как все.
- Если Динни решила за него держаться" мы обязаны ее поддержать, -
сказал Эдриен. - Я всегда считал так: если с человеком, которого ты лю-
бишь, делается такое, что тебе не по сердцу, выход один - со всем прими-
риться. Я постараюсь привыкнуть к Дезерту и понять его точку зрения.
- У него ее, вероятно, вовсе не было, - вставил Хилери. - Au fond [3]
он, как лорд Джим, просто взял и прыгнул. В душе он наверняка это созна-
ет.
- Тем трагичнее для обоих и тем обязательнее нужно их поддержать.
Хилери кивнул:
- Бедный старик Кон! Это для него тяжелый удар. Фарисеи-то до чего
обрадуются! Я уже воочию представляю себе, как дамы подбирают юбки, что-
бы случайно не коснуться парии.
- А может быть, современный скепсис возьмет да и скажет, пожав п