олученными от Майкла, и жалованьем у него было всего-навсего  семьдесят
пять шиллингов. Зайдя в магазин, он купил мясной студень и банку сгущен-
ного супа, который можно было развести кипятком. С набитыми карманами он
сел в автобус и сошел на углу маленькой улички на южном берегу Темзы. Он
с женой занимал две комнатки в нижнем этаже за восемь шиллингов в неделю
и задолжал за три недели. "Лучше уплатить, - подумал он,  -  хоть  крыша
над головой будет, пока жена не поправится". Ему легче будет сообщить ей
о потере работы, показав квитанцию и вкусную еду. Какое счастье, что они
поостереглись заводить ребенка! Он спустился в подвал.  Хозяйка  стирала
белье, Она остановилась в искреннем изумлении перед такой полной и  доб-
ровольной расплатой и справилась о здоровье жены.
   - Поправляется, спасибо.
   - Ну, я рада за вас! Наверно, у вас на душе полегчало.
   - Ну еще бы! - сказал Бикет.
   Хозяйка подумала: "Худ, как щепка, похож  на  невареную  креветку,  а
глазищи-то какие!"
   - Вот квитанция, очень вам благодарна. Простите, что я вас  беспокои-
ла, но времена нынче тяжелые.
   - Это верно, - сказал Бикет, - всего хорошего! Держа квитанцию и сту-
день в левой руке, он открыл свою дверь.
   Его жена сидела перед чуть тлеющим огнем. Подстриженные черные  воло-
сы, вьющиеся на концах, отросли за время болезни; она  встряхнула  голо-
вой, обернувшись к нему, и улыбнулась. Бикету - и не впервые - эта улыб-
ка показалась странной, "ужасно трогательной", загадочной - словно  жена
его понимает то, чего ему не понять. Звали ее Викториной, и  Бикет  ска-
зал:
   - Ну, Вик, студень я принес знаменитый и за квартиру заплатил.
   Он сел на валик кресла, и она положила пальцы ему на колено - тонкая,
синевато-бледная ручка выглядывала из рукава темного халатика.
   - Ну как. Тони?
   Лицо, худое, бледное, с огромными темными глазами и красивым  изгибом
бровей, казалось, глядит на тебя словно издалека, а как взглянет - так и
защемит сердце. Вот и теперь у него "защемило сердце", и он сказал:
   - А как ты себя чувствуешь сегодня?
   - Хорошо, много легче. Теперь я скоро выйду.
   Бикет наклонился и припал к ее губам.  Поцелуй  длился  долго  -  все
чувства, которые он не умел выразить в течение  последних  трех  недель,
вылились в этом поцелуе. Он снова выпрямился, "словно оглушенный", уста-
вился на огонь и сказал:
   - Новости невеселые, я остался без места, Вик.
   - О Тони! Почему же?
   Бикет глотнул воздуху.
   - Да, видишь, дела идут неважно, и штаты сокращаются.
   Он совершенно определенно решил, что лучше подставит голову под  газ,
чем расскажет ей правду.
   - О господи! Что же мы будем делать?
   Голос Бикета стал тверже:
   - Ты не тревожься - я уж устроюсь! - и он даже засвистал.
   - Но ведь тебе так нравилась эта работа!
   - Разве? Просто мне нравился кое-кто из ребят, но сама работа  -  что
же в ней хорошего? Целый день без конца заворачивать книжки  в  подвале.
Ну, давай поедим и пораньше ляжем спать, - мне кажется, что  теперь,  на
свободе, я мог бы проспать целую неделю подряд.
   Готовя с ее помощью ужин, он старался не глядеть  ей  в  глаза  -  из
страха, что у него опять "защемит сердце". Они были  женаты  всего  год,
познакомились в трамвае, и Бикет часто удивлялся, что привязало ее к не-
му, - он был на восемь лет старше, в армию не взят по состоянию здоровья
И все-таки она, наверно, любит его - иначе она не стала бы  смотреть  на
него такими глазами.
   - Сядь и попробуй студня.
   Сам он ел хлеб с маргарином и пил какао на воде - у него  вообще  был
неважный аппетит.
   - Сказать тебе, чего бы мне хотелось? - проговорил он. - Мне бы хоте-
лось уехать в Центральную Австралию! Там у нас была про это книжка.  Го-
ворят, туда большая тяга. Хорошо бы на солнышко! Я уверен, что попади мы
на солнышко, мы с тобой стали бы вдвое толще, чем  сейчас.  Хотелось  бы
увидеть румянец на твоих щечках, Вик!
   - А сколько стоит туда проехать?
   - Много больше, чем мы с тобой можем достать, в том-то и беда.  Но  я
все думаю. С Англией пора покончить. Тут слишком много таких, как я.
   - Нет, - сказала Викторина, - таких, как ты, мало!
   Бикет взглянул на нее и быстро опустил глаза в тарелку.
   - За что ты полюбила меня?
   - За то, что ты не думаешь в первую очередь о себе, вот за что.
   - Думал сперва, пока с тобой не познакомился, но для тебя, Вик, я  на
все пойду!
   - Ну, тогда съешь кусочек студня, он страшно вкусный.
   Бикет покачал головой.
   - Если б можно было проснуться в Центральной Австралии, - сказал  он.
- Но верно одно - мы проснемся опять в этой паршивой комнатенке. Ну,  не
беда, достану работу и заработаю!
   - А мы не могли бы выиграть на скачках?
   - Да ведь у меня ровным счетом сорок семь шиллингов,  и  если  мы  их
проиграем, что с тобой будет? А тебе надо хорошо питаться, сама  знаешь.
Нет, я должен найти работу.
   - Наверно, тебе дадут хорошую рекомендацию, правда?
   Бикет встал и отодвинул тарелку и чашку.
   - Они бы дали, но такой работы не найти - всюду переполнено.
   Сказать ей правду? Ни за что на свете!
   В кровати, слишком широкой для одного и слишком узкой для  двоих,  он
лежал с нею рядом, так что ее волосы почти касались его  губ,  и  думал,
что сказать в союзе и как получить работу. И мысленно, пока тянулись ча-
сы, он сжигал свои корабли. Чтобы получить пособие по  безработице,  ему
придется рассказать в своем профсоюзе, что случилось. К черту  союз!  Не
станет он перед ними отчитываться! Он-то знает,  почему  он  стащил  эти
книги, но никому больше дела нет, никто не поймет его переживаний, когда
он видел, как она лежала обессиленная, бледная, исхудавшая. Надо  самому
пробиваться! А ведь безработных полтора миллиона! Ладно, у  него  хватит
денег на две недели, а там что-нибудь подвернется -  может,  он  рискнет
монеткойдругой - и выиграет, почем знать! Вик зашевелилась во сне.  "Да,
- подумал он, - я бы опять это сделал..."
   На следующий день, пробегав много часов, он стоял под серым  облачным
небом, на серой улице, перед зеркальной витриной, за которой лежала гру-
да фруктов, снопы колосьев, самородки золота и сверкающие синие  бабочки
под искусственным золотым солнцем австралийской рекламы. Бикету, никогда
не выезжавшему из Англии и даже редко из Лондона, казалось, что он стоит
в преддверии рая. В конторе атмосфера была не  такая  уж  лучезарная,  и
деньги на проезд требовались значительные, но рай стал ближе, когда  ему
дали проспекты, которые почти что жгли ему руки - до того  они  казались
горячими.
   Усевшись в одно кресло - иногда лучше быть худым! - они вместе  прос-
матривали эти заколдованные страницы и впивали их жар.
   - По-твоему, это все правда. Тони?
   - Если тут хоть на тридцать процентов правды -  с  меня  хватит.  Нам
непременно надо туда попасть, во что бы то ни стало! Поцелуй меня!
   И под уличный грохот трамваев и фургонов, под дребезжание оконной ра-
мы на сухом, пронизывающем восточном ветру они укрылись  в  свой  спаси-
тельный, освещенный газом рай.


   IX
   СМЯТЕНИЕ

   Часа через два после ухода Бикета Майкл медленно  шел  домой.  Старик
Дэнби прав, как всегда: если нельзя доверять упаковщикам - лучше закрыть
лавочку. Не видя страдальческих глаз Бикета, Майкл сомневался.  А  может
быть, у этого парня никакой жены и нет? Затем поведение Уилфрида  вытес-
нило мысль о правдивости Бикета. Уилфрид так отрывисто, так странно  го-
ворил с ним последние три раза. Быть может, он поглощен стихами?
   Майкл застал Тинг-а-Линга в холле у лестницы, где он упрямо ждал,  не
двигаясь. "Не пойду сам, - как будто говорил он, - пока кто-нибудь  меня
не отнесет. Пора бы, уже поздно!"
   - А где твоя хозяйка, геральдическое существо?
   Тинг-а-Линг фыркнул: "Я бы, пожалуй, согласился,  -  намекнул  он,  -
чтобы вы понесли меня, - эти ступеньки очень утомительны!"
   Майкл взял его на руки.
   - Пойдем, поищем ее.
   Прижатый твердой рукой, не похожей на ручку его хозяйки, Тинг смотрел
на него черными стекляшками-глазами, и султан его пушистого хвоста колы-
хался.
   В спальне Майкл так рассеянно бросил его на пол, что он отошел, пове-
сив хвост, и возмущенно улегся в своем углу.
   Скоро пора обедать, а Флер нет дома. Майкл стал  бегло  перебирать  в
уме все ее планы. Сегодня у нее завтракал Губерт Марслэнд и этот  верти-
жинист - как его там? После них, конечно, надо проветриться: от вертижи-
нистов в легких безусловно образуется углекислота. И все-таки!  Половина
восьмого! Что им надо было делать сегодня? Идти на премьеру  Л.  С.  Д.?
Нет, это завтра. Или на сегодня ничего не было? Тогда, конечно, она пос-
таралась сократить свое пребывание дома. Он смиренно  подумал  об  этом.
Майкл не обольщался - он знал, что ничем  не  выделяется,  разве  только
своей веселостью и, конечно, своей любовью к ней. Он даже признавал, что
его чувство - слабость, что оно толкает его на докучливую  заботливость,
которую он сознательно сдерживал. Например, спросить у Кокера или  Филпс
- лакея или горничной, - когда Флер вышла, в корне противоречило бы  его
принципу. В мире делалось такое, что Майкл всегда думал - стоит ли обра-
щать внимание на свои личные дела; а с другой стороны, в мире такое  де-
лалось, что казалось, будто единственное, на что стоит  обращать  внима-
ние, это свои личные дела. А его личные дела, в сущности, были - Флер; и
он боялся, что если станет слишком обращать на них внимание, это ее  бу-
дет раздражать.
   Он прошел к себе и стал расстегивать жилет.
   "Впрочем, нет, - подумал он. - Если она застанет меня  уже  одетым  к
обеду, это будет слишком подчеркнуто". И он снова застегнул жилет и  со-
шел вниз. В холле стоял Кокер.
   - Мистер Форсайт и сэр Лоренс заходили часов  в  шесть,  сэр.  Миссис
Монт не было дома. Когда прикажете подать обед?
   - Ну, около четверти девятого. Мы как будто никуда не идем.
   Он вошел в гостиную и, пройдясь по ее  китайской  пустоте,  раздвинул
гардины. Площадь казалась холодной и темной на сквозном ветру; и он  по-
думал: "Бикет - воспаление легких - надеюсь, она надела меховое пальто".
Он вынул папироску и снова отложил ее. Если она увидит его у  окна,  она
подумает, что он волнуется; и он снова пошел наверх - посмотреть, надела
ли она шубку!
   Тинг-а-Линг, все еще лежавший в своем углу, приветствовал его веселым
вилянием хвоста и сразу разочарованно остановился.  Майкл  открыл  шкаф.
Надела! Прекрасно!  Он  посмотрел  на  ее  вещи  и  вдруг  услышал,  как
Тинг-а-Линг протрусил мимо него и ее голос проговорил: "Здравствуй,  мой
миленький!" Майклу захотелось, чтобы это относилось к нему, - и он  выг-
лянул из-за гардероба.
   Бог мой! До чего она была прелестна,  разрумяненная  ветром!  Он  пе-
чально стоял и молчал.
   - Здравствуй, Майкл! Я очень опоздала? Была в клубе, шла  домой  пеш-
ком.
   У Майкла явилось безотчетное чувство, что в этих словах есть какая-то
недоговоренность. Он тоже умолчал о своем и сказал:
   - Я как раз смотрел, надела ли ты шубку, зверски холодно. Твой отец и
Барт заходили и ушли голодные.
   Флер сбросила шубку и опустилась в кресло.
   - Устала! У тебя так мило торчат сегодня уши, Майкл.
   Майкл опустился на колени и обвил руками ее талию. Она посмотрела  на
него каким-то странным, пытливым взглядом; он даже почувствовал себя не-
ловко и смущенно.
   - Если бы ты схватила воспаление легких, - сказал он, - я бы,  навер-
но, рехнулся.
   - Да с чего же мне болеть!
   - Ты не понимаешь связи - в общем, все равно, тебе будет неинтересно.
Мы ведь никуда не идем, правда?
   - Нет, конечно идем. У Элисон - приемный день.
   - О боже! Если ты устала, можно отставить.
   - Что ты, милый! Никак! У нее будет масса народу.
   Подавив непочтительное замечание, он вздохнул:
   - Ну ладно. Полный парад?
   - Да, белый жилет. Очень люблю, когда ты в белом жилете.
   Вот хитрое существо! Он сжал ее талию и встал. Флер легонько поглади-
ла его руку, и он ушел одеваться успокоенный...
   Но Флер еще минут пять сидела неподвижно - не  то  чтобы  "во  власти
противоречивых чувств", но все же порядком растерянная. Двое за  послед-
ний час вели себя одинаково, становились на колени и обвивали руками  ее
талию. Несомненно, опрометчиво было идти к  Уилфриду  на  квартиру.  Как
только она туда вошла, она поняла, насколько абсолютно не подготовлена к
тому, чтобы физически подчиниться. Правда, он позволил себе  не  больше,
чем Майкл сейчас. Но, боже мой! Она увидела, с каким огнем играет, поня-
ла, какую пытку переживает он. Она строго запретила  ему  говорить  хоть
одно слово Майклу, но чувствовала, что на него нельзя положиться -  нас-
только он метался между своим отношением к ней и  к  Майклу.  Смущенная,
испуганная, растроганная, она все-таки не могла не ощущать приятной теп-
лоты от того, что ее так сильно любят сразу двое, не могла не испытывать
любопытства: чем же это кончится? И она вздохнула. Еще одно  переживание
прибавилось к ее коллекции, но как увеличивать эту коллекцию, не загубив
и ее и, может быть, самое владелицу, она не знала.
   После слов, сказанных ею Уилфриду перед Евой: "Вы сделаете  глупость,
если уедете, - подождите!" - она знала, что он, будет ждать  чего-нибудь
в ближайшее время. Часто он просил ее прийти и  посмотреть  его  "хлам".
Еще месяц, даже неделю тому назад она пошла бы, не колеблясь ни минутки,
и потом обсуждала бы этот "хлам" с Майклом. Но сейчас она долго  обдумы-
вала - пойти ли ей? И если бы не возбуждение после завтрака  в  обществе
вертижиниста, Эмебел Нэйзинг и Линды Фру и не разговоры о, том, что вся-
кие угрызения совести - просто "старомодные" чувства, а всякие пережива-
ния - "самое интересное в жизни", - она, наверно, и посейчас бы  колеба-
лась и обдумывала. Когда все ушли, она глубоко вздохнула и вынула из ки-
тайского шкафчика телефонную трубку.
   Если Уилфрид в половине шестого будет дома, она зайдет посмотреть его
"хлам". Его ответ: "Правда? Бог мой, неужели?" чуть не остановил ее.  Но
отбросив сомнения, с мыслью: "Я буду парижанкой - как у Пруста!" она по-
шла в свой клуб. Проведя там три четверти часа без всякого  развлечения,
кроме трех чашек чаю, трех старых номеров  "Зеркала  мод"  и  созерцания
трех членов клуба, крепко уснувших в креслах,  она  сумела  опоздать  на
добрую четверть часа.
   Уилфрид стоял на верхней площадке, в  открытой  двери,  бледный,  как
грешник в чистилище. Он нежно взял ее за руку и повел в комнату.
   Флер с легким трепетом подумала: "Так вот как это бывает? "Du cote de
chez Swan" [11]. Высвободив руку, она тут же стала разглядывать  "хлам",
порхая от вещи к вещи.
   Старинные английские вещи, очень барские; две-три восточные  редкости
или образчики раннего ампира, собранные кем-нибудь из прежних  Дезертов,
любивших бродяжить или связанных с французским двором. Она боялась сесть
из страха, что он начнет вести себя, как в книгах; еще меньше она хотела
возобновлять напряженный разговор, как  в  галерее  Тэйта.  Разглядывать
"хлам" - безопасное занятие, и она смотрела на Уилфрида только в те  ко-
роткие промежутки, когда он не глядел на нее. Она знала, что ведет  себя
не так, как "La garconne" [12] или Эмебел Нэйзинг; что ей даже  угрожает
опасность уйти, ничего не прибавив к своим "переживаниям". И она не мог-
ла удержаться от жалости к Уилфриду: его глаза тосковали по ней, на  его
губы больно было смотреть. Когда, совершенно устав от  осмотра  "хлама",
она села, он бросился к ее ногам. Полузагипнотизированная, касаясь коле-
нями его груди, ощущая себя в относительной безопасности, она по-настоя-
щему поняла весь трагизм положения - его ужас  перед  самим  собою,  его
страсть к ней. Эта была мучительная,  глубокая  страсть;  она  не  соот-
ветствовала ее ожиданиям, она была несовременна! И как, как же ей  уйти,
не причинив больше боли ни ему, ни себе? Когда она наконец ушла, не  от-
ветив на его единственный поцелуй, она поняла, что прожила четверть часа
настоящей жизнью, но не была вполне уверена, понравилось ли ей это...  А
теперь, в безопасности своей спальни, переодеваясь к  вечеру  у  Элисон,
она испытала любопытство при мысли о том, что бы она  чувствовала,  если
бы события зашли так далеко, как это полагалось, по утверждению  автори-
тетов. Конечно, она не испытала и десятой доли тех ощущений или  мыслей,
какие ей приписали бы в любом новом романе. Это было разочарование - или
она для этого не годилась, - а Флер терпеть не  могла  чувствовать  себя
несовершенной. И, слегка пудря плечи, она стала думать о вечере  у  Эли-
сон.
   Хотя леди Элисон и любила встречаться с молодым поколением,  но  люди
типа Обри Грина или Линды Фру редко бывали на ее вечерах. Правда,  Неста
Горз раз попала к Элисон, но один юрист и два литератора-политика, кото-
рые с ней там познакомились, впоследствии на нее жаловались. Выяснилось,
что она исколола мелкими злыми дырочками одежды их  самоуважения.  Сибли
Суон был бы желанным гостем благодаря своей дружбе с прошлым, но пока он
только задирал нос и смотрел на все свысока. Когда Флер и  Майкл  вошли,
все были уже в сборе - не то что  интеллигенция,  а  просто  интеллекту-
альное общество, чьи беседы обладали всем блеском и всем "savoir  faire"
[13], с каким обычно говорят о литературе и искусстве,  -  те,  которым,
как говорил Майкл, "к счастью, нечего faire".
   - И все-таки эти типы создают известность художникам и писателям. Ка-
кой сегодня гвоздь вечера? - спросил он на ухо у Флер.
   Гвоздем, как оказалось, было первое выступление в Лондоне певицы, ис-
полнявшей балканские народные песни. Но в сторонке справа стояли  четыре
карточных столика для бриджа. За ними уже составились партии. Среди тех,
кто еще слушал пение, были и Гэрдон Минхо, и светский художник с  женой,
и скульптор, ищущий заказов. Флер, затертая между леди Фэйн - женой  ху-
дожника, и самим Гэрдоном Минхо, изыскивала способ  удрать.  Там...  да,
там стоял мистер Челфонт! В гостях у леди Элисон Флер, прекрасно  разби-
равшаяся в людях, никогда не тратила времени на художников и  писателей:
их она могла встретить где угодно. Здесь же она интуитивно выбирала  са-
мого большого политико-литературного "жука" и ждала случая наколоть  его
на булавку. И, поглощенная мыслью, как поймать Челфонта, она не заметила
происходившей на лестнице драматической сцены.
   Майкл остался на площадке лестницы - он был не в настроении болтать и
острить, и, прислонившись к балюстраде, тонкий как оса, в своем  длинном
белом жилете, глубоко засунув руки в карманы, он следил  за  изгибами  и
поворотами белой шеи Флер и слушал балканские песни с полнейшим  безраз-
личием. Оклик "Монт!" заставил его встрепенуться. Внизу  стоял  Уилфрид.
Монт? Два года Уилфрид не называл его Монтом!
   - Сойди сюда!
   На средней площадке стоял бюст Лайонеля Черрела - королевского  адво-
ката, работы Бориса Струмоловского, в том жанре, который цинически  изб-
рал художник с тех пор, как Джун Форсайт отказалась поддерживать его са-
мобытный, но непризнанный талант. Бюст был  почти  неотличим  от  любого
бюста на академической выставке этого года, и юные Черрелы любили прири-
совывать ему углем усы.
   За этим бюстом стоял Дезерт, прислонившись к стене, закрыв глаза. Его
лицо поразило Майкла.
   - Что случилось, Уилфрид?!
   Дезерт не шевелился.
   - Ты должен знать - я люблю Флер!
   - Что?
   - Я не желаю быть предателем. Ты - мой соперник. Жаль,  но  это  так.
Можешь меня изругать...
   Его лицо было мертвенно бледно, и мускулы подрагивали. У Майкла дрог-
нуло сердце. Какая дикая, какая странная, нелепая  история!  Его  лучший
друг, его шафер! Машинально он полез за портсигаром, машинально протянул
его Дезерту. Машинально оба взяли папиросы и дали друг  другу  закурить.
Потом Майкл спросил:
   - Флер знает?
   Дезерт кивнул.
   - Она не знает, что я тебе сказал, она бы мне не позволила.  Тебе  ее
не в чем упрекнуть... пока. - И, все еще не открывая глаз, он