мся продолжать в том же духе - значит есть приманка и
для старика Шропшира. Да и нет надобности создавать комиссию  только  из
членов обеих палат - в нее согласился бы войти сэр Томас Морсел,  да,  я
думаю, и любой из известных врачей; можно бы завербовать парочку  банки-
ров с примесью квакерской крови; и всюду найдется  достаточно  отставных
генерал-губернаторов не у дел. Да если бы тебе еще  удалось  залучить  в
председатели члена королевской фамилии - дело было бы в шляпе.
   - Бедный Майкл! - сказал ласковый голос тети Мэй. - Дай ты ему доесть
кашу, Хилери!
   Но Майкл не собирался браться за ложку: он видел, что здесь заварива-
ется каша другого рода.
   - Основной капитал для перестройки трущоб, - продолжал Хилери, - обс-
луживающий все общества по перестройке трущоб, существующие и проектиру-
емые, если только они следуют принципу не переселять теперешних жильцов.
Понимаешь, какой это создаст нам престиж в глазах жильцов? Мы пускаем их
по верному пути и уж конечно будем следить, чтобы они опять не запустили
своих жилищ.
   - И вы думаете, это в ваших силах? - сказал Майкл.
   - А ты наслушался разговоров, что в ваннах хранят уголь и овощи и все
такое? Поверь мне, Майкл, все это преувеличено. Во всяком случае, у нас,
частных работников, большое преимущество перед властями.  Им  приходится
править - мы пытаемся руководить.
   - Подогреть тебе кашу, милый? - предложила тетя Мэй.
   Майкл отказался. Он понял, что тут и без  подогревания  жарко  будет.
Опять крестовый поход! В дяде Хилери, он всегда  это  знал,  сохранилась
кровь крестоносцев - во времена великих походов его  предки  именовались
Керуаль, а теперь имя перешло в Чаруэл, а произносилось Черрел, согласно
здравому английскому обычаю доставлять неприятности иностранцам.
   - Я не для того хочу завербовать тебя, Майкл, чтобы ты сделал себе на
этом карьеру, ведь ты, как-никак, аристократ.
   - Спасибо на добром слове, - отозвался Майкл.
   - Нет. Мне кажется, тебе просто нужно что-то делать, чтобы  оправдать
свое положение.
   - Вы совершенно правы, - смиренно сказал Майкл,  -  вопрос  только  в
том, это ли нужно делать.
   - Безусловно, это, - сказал Хилери, размахивая ложечкой для соли,  на
которой был выгравирован герб Чаруэлоз. - А что же иначе?
   - Вы никогда не слышали о фоггартизме, дядя Хилери?
   - Нет; что это такое?
   - Не может быть! - сказал Майкл. - Нет, вы правда ничего,  о  нем  не
слышали?
   - Фоггартизм? К фанатизму отношения не имеет?
   - Нет, - твердо сказал Майкл. - Вы здесь, конечно, погрязли в  нищете
и пороках, но все-таки это уж слишком. Вы-то, тетя Мэй, знаете, что  это
такое?
   Брови тети Мэй опять напряженно сдвинулись.
   - Кажется, припоминаю, - сказала она, - кто-то" помоему, говорил, что
это галиматья!
   Майкл простонал:
   - А вы, мистер Джемс?
   - Насколько я помню, это что-то, связанное с валютой?
   - Вот полюбуйтесь, - сказал Майкл, - три интеллигентных,  общественно
настроенных человека никогда не слышали о фоггартизме, а я  больше  года
только о нем и слышу.
   - Ну что ж, - сказал Хилери, - а ты слышал о моем  плане  перестройки
трущоб?
   - Нет, конечно.
   - По-моему, - сказала тетя Мэй, - вы сейчас покурите, а я  приготовлю
кофе. Я вспомнила, Майкл: это твоя мама говорила, что не дождется, когда
ты бросишь им заниматься. Я только забыла название. Это насчет того, что
городских детей надо отнимать у родителей.
   - Отчасти и это, - сказал удрученный Майкл.
   - Не надо забывать, милый, что чем беднее люди, тем больше  они  дер-
жатся за своих детей.
   - Весь смысл и радость их жизни, - вставил Хилери.
   - А чем беднее дети, тем больше они держатся за свои мостовые, как  я
тебе уж говорила.
   Майкл сунул руки в карманы.
   - Никуда я не гожусь, - сказал он безнадежным тоном. -  Нашли  с  кем
связываться, дядя Хилери.
   Хилери и его жена очень быстро встали и оба положили руку ему на пле-
чо.
   - Голубчик! - сказала тетя Мэй.
   - Да что с тобой? - сказал Хилери. - Возьми папироску.
   - Ничего, - сказал Майкл ухмыляясь, - это полезно.
   Папироска ли была полезна, или что другое, но он послушался и  прику-
рил у Хилери.
   - Тетя Мэй, какое самое жалостное на свете зрелище, не считая, конеч-
но, пары, танцующей чарльстон?
   - Самое жалостное зрелище? - задумчиво повторила тетя Мэй. - О, пожа-
луй, богач, слушающий плохой граммофон.
   - Неверно, - сказал Майкл. - Самое жалостное зрелище на свете  -  это
политический деятель, уверенный в своей правоте. Вот он перед вами!
   - Мэй, не зевай! Закипела твоя машинка. Мэй делает  прекрасный  кофе,
Майкл, лучшее средство от плохого настроения. Выпей чашку, а потом мы  с
Джемсом покажем тебе дома, которые мы уже обновили. Джемс, пойдем-ка  со
мной на минутку.
   - Упорство его вызывает восторги, - вполголоса продекламировал Майкл,
когда они исчезли.
   - Не только восторги, милый, но и страх.
   - И все-таки из всех людей, которых я знаю, я бы больше  всего  хотел
быть дядей Хилери.
   - Он и правда милый, - сказала тетя Мэй. - Кофе налить?
   - Во что он, собственно, верит, тетя Мэй?
   - О, на это у него почти не остается времени.
   - Да, по этой линии церковь еще может на что-то  надеяться.  Все  ос-
тальное - только попытки переплюнуть математику, как  теория  Эйнштейна.
Правоверная религия была придумана для монастырей, а  монастырей  больше
нет.
   - Религия, - задумчиво протянула тетя Мэй, - в свое время сожгла мно-
го хороших людей, и не только в монастырях.
   - Совершенно верно, когда религия вышла за  монастырские  стены,  она
превратилась в самую непримиримую политику, потом стала кастовым призна-
ком, а теперь это кроссворд. Когда их разгадываешь, в  чувствах  нет  ни
малейшей необходимости.
   Тетя Мэй улыбнулась.
   - У тебя ужасные формулировки, милый.
   - У нас в палате, тетя Мэй, мы только формулировками и занимаемся, от
них всякая движущая сила гибнет. Но вернемся к трущобам; вы правда сове-
туете мне попробовать?
   - Если хочешь жить спокойно - нет.
   - Пожалуй, что и не хочу. После воины хотел, а теперь нет. Но, видите
ли, я попробовал насаждать фоггартизм, а ни один здравомыслящий  человек
на него и смотреть не хочет. Не могу я опять браться за безнадежное  де-
ло. Как вы думаете, есть шансы получить поддержку общества?
   - Шансы минимальные, голубчик.
   - А вы на моем месте взялись бы?
   - Я, голубчик, пристрастна - Хилери так этого хочется;  но  и  помимо
этого мне думается, что ни в одном другом деле я не потерпела бы пораже-
ния с такой радостью. То есть это не совсем  точно;  просто  нет  ничего
важнее, как создать для городского населения приличные жилищные условия.
   - Вроде как перейти в лагерь противника, - пробормотал Майкл. - Мы не
должны связывать свое будущее с городами.
   - Оно все равно с ними связано, что бы ни делать. "Лучше синицу в ру-
ки", и такая большая синица, Майкл! А, вот и Хилери!
   Хилери и архитектор потащили Майкла в "Луга". Моросил дождь,  и  этот
лишенный цветов квартал выглядел более безрадостным, чем когда-либо.  По
дороге Хилери прославлял добродетели своих прихожан. Они пьют,  но  куда
меньше, чем было бы естественно в данных обстоятельствах;  они  грязные,
но он, живя в их условиях, был бы грязнее. Они не ходят в церковь  -  но
кто, скажите, ждет от них иного? Они так мало бьют  своих  жен,  что  об
этом и говорить не стоит; они очень добры и очень неразумны по отношению
к своим детям. Они обладают чудотворным умением прожить, не имея  прожи-
точного минимума. Они помогают друг другу гораздо лучше, чем те, у  кого
есть на это средства; никогда не пользуются сберегательной  кассой,  так
как сберегать им нечего; и не заботятся о завтрашнем дне, который  может
оказаться  хуже  сегодняшнего.  Учреждений  они  гнушаются.  Уровень  их
нравственности вполне нормальный для людей, живущих в такой тесноте. Фи-
лософского мышления у них хоть отбавляй, религиозности, собственно,  ни-
какой. Их развлечения - это кино, улица, дешевые папиросы, бары и  воск-
ресные газеты. Они любят попеть, непрочь потанцевать, если  представится
случай. У них свои понятия о честности, требующие особого изучения. Нес-
частные? Да, пожалуй, и нет, раз они маханули рукой на всякое будущее, в
этой ли жизни, или в иной, - реалисты они  до  кончиков  своих  заросших
ногтей. Англичане? Да, почти все, и по  преимуществу  уроженцы  Лондона.
Кое-кто в молодости пришел из деревни и, конечно,  не  вернется  туда  в
старости.
   - Ты их полюбил бы, Майкл: их нельзя не полюбить, если узнаешь побли-
же. А теперь, голубчик, до свидания, и обдумай все это.  На  вас,  моло-
дежь, только и надеяться Англии, Всего тебе хорошего!
   И слова эти еще звучали у Майкла в ушах, когда он  вернулся  домой  и
узнал, что его сынишка заболел корью.


   V
   КОРЬ

   Диагноз болезни Кита скоро подтвердился, и Флер перешла на  положение
затворницы.
   Развлечения, которые Сомс старался найти для внука,  прибывали  почти
каждый день. У одного были уши кролика и морда собаки, у  другого  хвост
мула легко отделялся от туловища льва, третье издавало звук, похожий  на
жужжанье роя пчел; четвертое умещалось в жилетном кармане, но при  жела-
нии растягивалось на целый фут. Все утра в городе Сомс проводил в  добы-
вании этих сокровищ, а также самых лучших мандаринов, винограда "мускат"
и меда, качество которого оправдывало бы этикетку. Он жил па Грин-стрит,
куда в ответ на умело составленную телеграмму о болезни мальчика явилась
и Аннет. Сомс, который еще не целиком ушел в духовную жизнь, искренне ей
обрадовался. Но после одной ночи он почувствовал, что может уступить  ее
Флер. Для нее будет облегчением знать, что мать с ней рядом. Может быть,
к, тому времени, когда кончится ее затворничество, этот молодой  человек
окажется вне ее поля зрения. Такая серьезная домашняя забота может  даже
заставить ее забыть о нем. Сомс был  недостаточно  философом,  чтобы  до
конца понять томление своей дочери. В  глазах  человека,  родившегося  в
1855 году, любовь была чисто личным чувством, или если не была  таковым,
то должна была быть. Ему и в голову не приходило, что в  тоске  Флер  по
Джону могла проявиться ее жажда жизни, всей жизни и  только  жизни;  что
Джон олицетворял собой ее первое серьезное поражение в борьбе за  совер-
шенную полноту - поражение" за которое, может быть, еще не  поздно  было
расквитаться. Душа современной молодежи, пресыщенная и сложная, была для
Сомса книгой если не за семью печатями, то с еще не разрезанными страни-
цами. "Желать невозможного" стало принципом, когда для него всякие прин-
ципы уже утеряли свое значение. Сознание, что есть  предел  человеческой
жизни и счастью, было у него в крови, и его собственный опыт лишний  раз
убеждал его в этом. Он, правда, не определял жизнь  как  "наилучшее  ис-
пользование скверной ситуации", но, хотя был твердо убежден, что когда у
вас есть почти все, то нужно добиваться остального, он  все  же  считал,
что нечего выходить из себя, если это не удается. Яд поизносившейся  ре-
лигиозности, который до конца жизни заставлял истинно неверующих  старых
Форсайтов повторять положенные молитвы  в  смутной  надежде,  что  после
смерти они что-то за это получат, - этот яд до  сих  пор  оказывал  свое
сдерживающее действие в организме их  ненабожного  отпрыска  Сомса;  так
что, хоть он и был в общем уверен, что ничего не получит  после  смерти,
но все же не считал, что получит все до  смерти.  Он  сильно  отстал  от
взглядов нового века, в  число  которых  отнюдь  не  входила  покорность
судьбе, от века, который либо верил, опираясь на спиритизм, что есть не-
мало шансов получить кое-что и после смерти, либо считал, что,  так  как
умираешь раз и навсегда, надо постараться получить все, пока жив. Покор-
ность судьбе! Сомс, разумеется, стал бы отрицать, что верит в такие  ве-
щи; и уж конечно он считал, что для дочери его все недостаточно  хорошо!
А вместе с тем в глубине души он чувствовал, что  предел  есть,  а  Флер
этого чувства не знала, - и  этой  небольшой  разницей,  вызванной  нес-
ходством двух эпох, и объяснялось, почему он не мог уследить за ее мета-
ниями.
   Даже в детской, огорченная и встревоженная тоскливым бредом лихорадя-
щего сынишки. Флер продолжала метаться. Когда она сидела у  кроватки,  а
он метался и лепетал и жаловался, что ему жарко, дух  ее  тоже  метался,
роптал и жаловался. По распоряжению доктора она каждый день, приняв ван-
ну и переодевшись, гуляла в течение часа одна; если  не  считать  этого,
она была совершенно отрезана от мира, только уход за Китом немного  уто-
лял боль в ее сердце. Майкл был к ней бесконечно внимателен и ласков;  и
в ее манере держаться ничто не выдавало желания, чтобы на месте его  был
другой. Она твердо придерживалась своей программы не дать ни о чем дога-
даться, но для нее было большим облегчением не видеть на себе полный за-
боты пытливый взгляд отца. Она никому не писала, но  получила  от  Джона
коротенькое сочувственное письмо.
   "Уонсдон. 22 июня.
   Милая Флер, Мы с большим огорчением узнали о болезни Кита. Ты, должно
быть, очень переволновалась. Бедный малыш! От всей  души  надеемся,  что
самое неприятное уже позади У меня в памяти корь осталась как два отвра-
тительных дня, а потом масса чего-то вкусного и мягкого. Но он, наверно,
еще слишком мал и понимает только, что ему очень не по себе.
   Рондавелю скачки, говорят, пошли на пользу. Приятно, что мы  побывали
там вместе.
   До свидания, Флер, желаю тебе всего лучшего. Любящий тебя друг Джон"
   Она сохранила это письмо, как хранила когда-то его прежние письма, но
не носила с собой, как те на слове "друг" появился мутный кружок, подоз-
рительно похожий на слезу; кроме того, Майкл мог застать ее в любой ста-
дии туалета. И она убрала письмо в шкатулку с драгоценностями,  ключ  от
которой хранился только у нее.
   Эти дни она много читала вслух  Киту  и  еще  больше  сама,  так  как
чувствовала, что за последнее время отстала от новейших течений в  лите-
ратуре; и, развлечение она находила не  столько  в  персонажах,  слишком
полных жизни, чтобы быть живыми, сколько в попытке угнаться за современ-
ностью. Так много было души в этих персонажах, и такой замысловатой  ду-
ши, что она никак не могла сосредоточиться на них, чтобы понять,  почему
же они не живые. Майкл приносил ей книгу за книгой и сообщал:  "Говорят,
умно написано", или: "Вот последняя вещь Нэйзинга", или: "Опять наш ста-
рый приятель Кэлвин - не так солено, как та его книга, но все-таки  здо-
рово". И она сидела и  держала  их  на  коленях  и  постепенно  начинала
чувствовать, что знает достаточно, чтобы при случае сказать: "О да, "Ме-
геры" я читала, очень напоминает Пруста", или "Любовьхамелеон"? Да,  это
сильнее, чем ее, Зеленые пещеры", но все-таки не то, что "Обнаженные ду-
ши", или: "Непременно прочтите "Карусель",  дорогая,  там  такой  изуми-
тельно непонятный конец".
   Порой она беседовала с Аннет, но сдержанно, как подобает дочери с ма-
терью после известного возраста; беседы их, собственно, сводились к  вы-
яснению проблем, так или иначе касающихся туалетов. Будущее,  по  словам
Аннет, было полно тайны. Короче или длиннее юбки  будут  носить  осенью?
Если короче, то ее лично это не коснется; для Флер это,  конечно,  имеет
значение, но сама она дошла до предела - выше колен юбку она не наденет.
Что касается фасона шляп, то и тут ничего  нельзя  сказать  определенно.
Самая элегантная кокотка Парижа, по слухам, ратует за большие  поля,  но
против нее орудуют темные силы -  автомобильная  езда  и  мадам  де  Ми-
шель-Анж, "qui est toute [pour la vieille cloche" [17]. Флер интересова-
ло, слышала ли сна что-нибудь новое относительно стрижки. Аннет, которая
еще не остриглась, хотя голова ее уже давно трепетала на плахе,  призна-
лась, что она desesperee [18]. Все теперь зависит от беретов.  Если  они
привьются, женщины будут продолжать стричься; если нет -  возможно,  что
волосы опять войдут в моду. Во всяком случае модным оттенком будет  чис-
тое золото; "et cela est impossible.  Ton  pere  aurair  une  apoplexie"
[19]. Так или иначе, Аннет опасалась, что осуждена до конца  дней  своих
носить длинные волосы. Может быть, добрый бог поставит ей за это хорошую
отметку.
   - Если тебе хочется остричься, мама, я бы не  стала  смущаться.  Папа
просто консерватор - он сам не знает, что ему нравится,  пусть  испытает
новое ощущение.
   Аннет скорчила гримасу.
   - Ma chere, je n'en sais rien [20]. Твой отец на все способен.
   Человек, "способный на все", ежедневно приходил на полчаса, сидел пе-
ред картиной Фрагонара, выпытывая новости у Майкла или Аннет, потом нео-
жиданно изрекал: "Ну, привет Флер; рад слышать, что малышу получше! Или:
"Боли у него, наверно, от газов, А все-таки лучше  пригласили  бы  опять
этого, как его... Привет Флер". И в холле он останавливался  на  минутку
около саркофага, прислушивался, Потом, поправив шляпу,  бормотал  что-то
вроде: "Ничего не поделаешь!" или "Мало она бывает на воздухе", - и ухо-
дил.
   А Флер с облегчением, которого она сама стыдилась, смотрела  из  окна
детской, как он удаляется угрюмой, размеренной походкой. Бедный,  старый
папа! Не его вина, что сейчас он олицетворяет в ее глазах угрюмую,  раз-
меренную поступь семейной добродетели. Да, надежда Сомса, что  вынужден-
ное сидение дома исцелит ее, что-то не оправдывалась. После первых  тре-
вожных дней, когда у Кита еще держалась высокая температура. Флер  испы-
тала как раз обратное. Ее чувство к Джону, в котором был теперь  элемент
страсти, незнакомой ей до замужества, росло,  как  всегда  растут  такие
чувства, когда ум не занят, а тело лишено воздуха и движения. Оно  расц-
ветало, как пересаженный в теплицу цветок. Мысль, что  ее  обобрали,  не
давала ей покоя. Неужели им с Джоном никогда не вкусить золотого яблока?
Неужели оно так и будет висеть, недосягаемое, среди  темной  глянцевитой
листвы, совсем не похожей на листву яблони? Она достала свой старый ящик
с акварельными красками - давно она не извлекала его на свет - и изобра-
зила фантастическое дерево с большими золотыми плодами.
   За этим занятием застал ее Майкл.
   - А здорово, - сказал он. - Ты напрасно забросила акварель, старушка.
   Флер ответила напряженно, словно прислушиваясь к тому, что крылось за
его словами:
   - Просто от нечего делать.
   - А какие это фрукты?
   Флер рассмеялась.
   - Вот в том-то и суть! Но это, Майкл, душа, а не тело фруктового  де-
рева.
   - Как я не сообразил, - устыдился Майкл. - Во  всяком  случае,  можно
мне повесить его в кабинете,  когда  будет  готово?  Сделано  с  большим
чувством.
   В душе Флер шевельнулась благодарность.
   - Сделать надпись "Несъедобный плод"?
   - Ни в коем случае, он такой сочный и вкусный на вид; только есть  ею
пришлось бы над миской, как манго.
   Флер опять засмеялась.
   - Как тогда на пароходе, - сказала она и подставила щеку  наклонивше-
муся над ней Майклу. Пусть хоть он не догадывается о ее чувствах.
   И правда, французская кровь в ней никогда не остывала  в  близости  с
тем, кто будил нежность, но не любовь; а пряная горечь, которой была ок-
рашена кровь почти всех Форсайтов, помогала ей видеть  забавную  сторону
ее положения. Она по-прежнему была далеко не несчастной  женой  хорошего
товарища и прекрасного человека, который, что бы она ни сделала, сам ни-
когда не поступит низко или невеликодушно. Брезгливое отвращение к нелю-
бимым мужьям, о котором она читала в старинных романах  и  которым,  она
знала, так грешила первая жена ее отца,  казалось  ей  порядочной  неле-
постью. Совместительство было в моде; духовная верность, логически расп-
ространяющаяся на движения тела, была чем-то от каменного века  или,  во
всяком случае, от века Виктории и мещанства. Следуя по этому  пути,  ни-
когда не достигнешь полноты жизни. А между тем,  откровенное  язычество,
воспеваемое некоторыми масте