ев - действовать с обоих концов сразу. Но вот увидите  -  побоятся!
Вы знаете что-нибудь о муравьях?
   - Только то, что они трудолюбивы, - сказал Майкл.
   - Я их изучаю. Приезжайте ко мне в Хэмпшир, я вам искажу мои диапози-
тивы. Самое интересное насекомое на свете. - Он опять понизил  голос.  -
Это кто там беседует со старым маркизом? Что?  Этот  резинщик?  Кажется,
еврей? А он зачем сюда втерся? Неправильно составлен этот комитет,  мис-
тер Монт. Шропшир премилый старичок, но... - сэр Тимоти постучал себя по
лбу, - вконец помешался на электричестве. И доктор у вас есть. Поют  они
сладко, да толку мало. Вам нужен комитет, который бы не стеснялся с эти-
ми мерзавцами. Чаю? Не пью. Повесить бы того  негодяя,  который  изобрел
чай.
   В эту минуту в комнату вернулась редакционная комиссия. Майкл  облег-
ченно вздохнул и встал с места.
   - Алло! - сказал "помещик". - Ну, вы времени не теряли.
   Выражение скромного достоинства, промелькнувшее на лицах редакционной
комиссии, не обмануло Майкла. Он знал, что  Хилери  еще  дома  заготовил
проект воззвания. Бумагу вручили председателю, и он, надев роговые очки,
стал читать ее вслух так, точно это был список гончих или программа ска-
чек. Майкл невольно почувствовал, что в этом есть и хорошая  сторона,  -
"помещик" и выразительное чтение никак не совмещались  в  его  сознании.
Кончив читать, "помещик" сказал:
   - Теперь мы можем обсудить один параграф за другим.  Но  время  идет,
господа. Я лично считаю, что тут сказано все, что  нужно.  Ваше  мнение,
Шропшир?
   Маркиз наклонился вперед и посучил бородку.
   - Проект превосходный,  одно  замечание:  мало  подчеркнуто  значение
электрификации кухонь. Вот и сэр Годфри скажет. Нельзя требовать,  чтобы
эти бедные люди жили чисто, пока мы не избавим их от дыма, вони и мух.
   - Ну что же, Шропшир, сформулируйте, и можно будет добавить.
   Маркиз стал писать. Майкл увидел, что сэр Тимоти крутит усы.
   - Я недоволен! - разразился он вдруг. - Надо написать  так,  чтобы  у
этих домовладельцев глаза на лоб полезли. На то мы  и  собрались,  чтобы
прищемить им хвосты. Слишком мягко выражаетесь.
   - М-м! - сказал "помещик". - Что же вы предлагаете, Фэнфилд?
   Сэр Тимоти прочел по заметкам на манжете:
   - "Мы твердо убеждены, что всякого, кто владеет  домами  в  трущобах,
нужно расстрелять". Эти господа...
   - Не пойдет, - сказал "помещик".
   - Почему?
   - Дома в трущобах принадлежат всяким почтенным лицам - вдовам, синди-
катам, герцогам; да мало ли кому! Нельзя называть их господами и предла-
гать их расстреливать. Не годится.
   Слово взял епископ.
   - Не лучше ли выразить это следующим образом: "Нижеподписавшиеся глу-
боко сожалеют, что лица, владеющие домами в трущобах, так  мало  сознают
свою ответственность перед обществом".
   - Боже ты мой! - вырвалось у сэра Тимоти.
   - Полагаю, что можно завернуть и покрепче, - сказал сэр Лоренс, -  но
нам бы сюда нужно юриста, чтобы в точности знать, как  далеко  мы  можем
зайти.
   Майкл обратился к председателю.
   - У меня есть юрист, сэр, здесь, в доме, - мой  тесть.  Я  видел,  он
только что пришел. Полагаю, что он не откажется.
   - "Старый Форсайт"! - сказал сэр Лоренс. - Как раз то, что нужно. Его
бы надо к нам в комитет, Бентуорт. Он дока по части дел  об  оскорблении
личности.
   - А, - сказал маркиз, - мистер Форсайт! Умная голова, безусловно.
   - Так давайте включим его, - сказал "помещик", - юрист всегда  приго-
дится.
   Майкл вышел.
   Не найдя Сомса перед Фрагонаром, он поднялся к себе в кабинет  и  был
встречен вопросом тестя:
   - Это что за штука?
   - Правда, хорошо, сэр? Это работа Флер - много чувства.
   - Да, - проворчал Сомс, - на мой взгляд, даже слишком.
   - Вы, наверно, заметили шляпы в передней. Мой комитет по  перестройке
трущоб как раз составляет воззвание, и они были  бы  страшно  благодарны
вам, сэр, если бы вы зашли к нам и как юрист  просмотрели  бы  кое-какие
упоминания о домовладельцах. Они, видите ли, боятся, как бы не  написать
лишнего. И еще, если вы не будете возражать, они с радостью включили  бы
вас в число членов.
   - Так и включили бы? - сказал Сомс. - А кто это они?
   Майкл назвал имена.
   Сомс повел носом.
   - Ух, сколько титулов! А это не опрометчивая затея?
   - О нет, сэр. Одно то, что мы приглашаем вас, доказывает обратное.  А
кроме того. Уилфрид Бентуорт, наш председатель, три раза отказывался  от
титула.
   - Ну, не знаю, - сказал Сомс. - Пойду посмотрю на них.
   - Вы очень добры. Я думаю, что вид их вас вполне успокоит. - И он по-
вел Сомса вниз.
   - Совершенно не в моем духе, - сказал  Сомс,  переступая  порог.  Его
приветствовали молчаливыми кивками и поклонами. У него сложилось впечат-
ление, что до его прихода они все время пререкались.
   - Мистер... мистер Форсайт, - сказал один из них, по-видимому, Бенту-
орт. - Мы просим вас как юриста войти в наш  комитет  и  указать  нам...
э-э... линию, сдержать наших бретеров, таких вот, как Фэнфилд,  вы  меня
понимаете... - И он взглянул поверх черепаховых очков на сэра Тимоти.  -
Вот ознакомьтесь, будьте добры!
   Он передал бумагу Сомсу, который тем временем уселся на стул,  подод-
винутый ему девушкой-секретаршей. Сомс стал читать.
   "Полагая, что есть обстоятельства, оправдывающие владение  недвижимым
имуществом в трущобах, мы все же глубоко сожалеем о том  явном  равноду-
шии, с которым большинство владельцев относится к этому великому  нацио-
нальному злу. Активное сотрудничество домовладельцев помогло бы нам осу-
ществить многое, что сейчас неосуществимо. Мы не хотим вызывать  у  кого
бы то ни было чувство омерзения к ним, но мы стремимся к тому, чтобы они
поняли, что должны посильно помочь стереть с нашей цивилизации  это  по-
зорное пятно".
   Сомс прочел текст еще раз, придерживая двумя  пальцами  кончик  носа,
потом сказал:
   - "Мы не хотим вызывать у кого бы то ни было чувство  омерзения".  Не
хотите, так не надо; зачем же об этом говорить? Слово "омерзение"... Гм!
   - Совершенно верно, - сказал председатель. - Вот  видите,  как  ценно
ваше участие, мистер Форсайт.
   - Совсем нет, - сказал Сомс, глядя по сторонам.  -  Я  еще  не  решил
вступить в члены.
   - Послушайте-ка, сэр! - и Сомс увидел, что к нему  наклоняется  чело-
век, похожий на генерала из детской книжки. - Вы что же,  считаете,  что
нельзя употребить такое мягкое слово, как "омерзение", когда мы  отлично
знаем, что их расстрелять надо?
   Сомс вяло улыбнулся; чего-чего, а милитаризма он терпеть не мог.
   - Можете употреблять его, если вам так хочется, - сказал он, - только
ни я, ни какой другой здравомыслящий человек тогда в комитете  не  оста-
нется.
   При этих словах по крайней мере четыре члена комитета заговорили сра-
зу. Разве он сказал что-нибудь слишком резкое?
   - Итак, эти слова мы снимем, - сказал председатель. -  Теперь,  Шроп-
шир, давайте ваш параграф о кухнях. Это важно.
   Маркиз начал читать; Сомс поглядывал на него почти благосклонно.  Они
хорошо поладили в деле с Морландом. Параграф возражений не вызвал и  был
принят.
   - Итак, как будто все. И мне пора.
   - Минутку, господин председатель. - Сомс увидел, что эти слова  исхо-
дят из-под моржовых усов. - Я знаю этих людей  лучше,  чем  кто-либо  из
вас. Я сам начал жизнь в трущобах и хочу вам кое-что сказать.  Предполо-
жим, вы соберете денег, предположим, вы обновите несколько улиц, но  об-
новите ли вы этих людей? Нет, джентльмены, не обновите.
   - Их детей, мистер Монтросс, детей, - сказал человек, в котором  Сомс
узнал одного из тех, кто венчал его дочь с Майклом.
   - Я не против воззвания, мистер Черрел, но я сам вышел из низов, и  я
не мечтатель и вижу, какая нам предстоит задача.  Я  вложу  в  это  дело
деньги, джентльмены, но я хочу предупредить вас, что делаю это с  откры-
тыми глазами.
   Сомс увидел, что глаза эти, карие и грустные, устремлены на  него,  и
ему захотелось сказать: "Не сомневаюсь!" Но, взглянув на  сэра  Лоренса,
он убедился, что и "Старый Монт" думает то же, и крепче сжал губы.
   - Прекрасно, - сказал председатель. - Так как, же, мистер Форсайт, вы
с нами?
   Сомс оглядел сидящих за столом.
   - Я ознакомлюсь с делом, - сказал он, - и дам вам ответ.
   В ту же минуту члены комитета встали и направились к своим шляпам,  а
он остался один с маркизом перед картиной Гойи.
   - Кажется, Гойя, мистер Форсайт, и хороший. Что, я  ошибаюсь  или  он
действительно принадлежал когда-то Берлингфорду?
   - Да, - сказал изумленный Сомс. - Я купил его в тысяча девятьсот  де-
сятом году, когда лорд Берлингфорд распродавал свои картины.
   - Я так и думал. Бедный Берлингфорд! И устроил же он тогда скандал  в
палате лордов. Но они с тех пор ничего другого и не делали. Как это  все
было по-английски!
   - Очень уж они медлительны, - пробормотал Сомс, у которого о  полити-
ческих событиях сохранились самые смутные воспоминания.
   - Может, это и к лучшему, - сказал маркиз. - Есть когда раскаяться.
   - Если желаете, я могу показать вам тут еще несколько картин, -  ска-
зал Сомс.
   - Покажите, - сказал маркиз; и Сомс повел его через холл,  который  к
тому времени очистился от шляп.
   - Ватто, Фрагонар, Патер, Шарден, - говорил Сомс.
   Маркиз, слегка нагнув голову набок, переводил взгляд с одной  картины
на другую.
   - Очаровательно! - сказал он. - Какой был восхитительный и  никчемный
век! Что ни говорите, только французы умеют показать порок  в  привлека-
тельном свете, да еще, может быть, японцы - до того  как  их  испортили.
Скажите, мистер Форсайт, можете вы назвать хоть одного англичанина,  ко-
торому это удалось бы?
   Сомс никогда не задумывался над этим вопросом и не был уверен,  жела-
тельно ли это для англичанина; он не знал, что ответить, но маркиз заго-
ворил сам:
   - А между тем, французы самый семейственный народ.
   - Моя жена француженка, - сказал Сомс, глядя на кончик своего носа.
   - Да что вы! - сказал маркиз. - Как приятно!
   Сомс опять собирался ответить, но маркиз продолжал:
   - Как они выезжают на пикники по воскресеньям - всей семьей, с хлебом
и сыром, с колбасой, с вином! Поистине замечательный народ!
   - Мне больше нравятся англичане, - заявил Сомс. - Не так, может быть,
живописны, но... - Он замолчал, не перечислив добродетелей своей нации.
   - Основатель моего рода, мистер Форсайт,  был,  несомненно,  француз,
даже не нормандец. Есть легенда, что  его  наняли  к  Вильгельму  Руфусу
[31], когда тот стал седеть, и велели поддерживать рыжий цвет его волос.
По-видимому, это ему удалось, так  как  впоследствии  его  наделили  зе-
мельными угодьями. С тех пор у нас в семье повелись рыжие, Моя внучка...
- он птичьим глазком поглядел на Сомса, - впрочем, они,  помнится,  были
не в ладах с вашей дочерью.
   - Да, - свирепо подтвердил Сомс, - были не в ладах.
   - Теперь, я слышал, помирились.
   - Не думаю, - сказал Сомс, - но это дело прошлое.
   Сейчас, осаждаемый новыми страхами, он почти готов  был  пожалеть  об
этом.
   - Ну, мистер Сомс, вы мне доставили истинное  удовольствие  тем,  что
показали картины. Ваш зять говорил мне, что хочет электрифицировать свою
кухню. Поверьте, ничто так не способствует хорошему пищеварению, как ку-
харка, которая никогда не горячится. Не  забудьте  передать  это  миссис
Форсайт!
   - Передам, - сказал Сомс, - но французы консервативный народ.
   - Прискорбно, но верно, - согласился маркиз, протягивая руку. - Всего
вам лучшего!
   - Всего лучшего! - сказал Сомс и остался стоять у окна,  глядя  вслед
быстрой фигурке старика в серо-зеленом костюме с таким ощущением, словно
он сам слегка подвергся электрификации.


   XII
   ДИВНАЯ НОЧЬ

   В Лоринге у волнореза сидела Флер. Мало что так  раздражало  ее,  как
море. Она его не чувствовала. Море, о котором говорят, что оно вечно ме-
няется, угнетало ее своим однообразием - синее,  мокрое,  неотвязное.  И
хотя она сидела лицом к нему, мысленно она от него  отворачивалась.  Она
прожила здесь неделю и не видала Джона. Они знали, где она, но навестила
ее только Холли; и верное чутье подсказало Флер причину -  должно  быть,
Энн поняла. А теперь она знала от Холли, что и Гудвуда ждать нечего.  Не
везло ни в чем, и все существо ее возмущалось. Она пребывала в  грустном
состоянии полной неопределенности. Знай она в точности, чего хочет,  она
могла бы с собой сладить; но она не знала. Даже о Ките уже не нужно было
особенно заботиться: он совсем окреп и целые дни возился в песке с  вед-
ром и лопаткой.
   "Больше не могу, - подумала она, - поеду в город. Майкл мне обрадует-
ся".
   Она позавтракала пораньше и поехала; в поезде читала  мемуары,  автор
которых с успехом погубил репутацию ряда умерших лиц. Книга была  модная
и развлекла ее больше, чем она ожидала, судя по заглавию; и по мере того
как все меньше ощущался в воздухе запах устриц, настроение  ее  поднима-
лось. В сумочке у нее были письма от отца и от Майкла, она  достала  их,
чтобы перечитать.
   "Радость моя!
   (Так начиналось письмо Майкла. Да, наверно, она еще и сейчас его  ра-
дость.)
   Я здоров, "чего и вам с Китом желаю". Но скучаю без тебя ужасно,  как
всегда, и думаю в скором времени к тебе заявиться, если только ты не за-
явишься первая. Не знаю, видела ли ты в понедельник в газетах наше возз-
вание. Облигации уже понемножку расходятся. Комитет на прощание раскоше-
лился. Морж выложил пять тысяч, маркиз прислал чек на шестьсот,  который
ему дал за Морланда твой отец, сам он и Барт дали по  двести  пятьдесят.
"Помещик" дал пятьсот, Бедвин и сэр Тимоти по сотне, а епископ дал двад-
цать и свое благословение. Так что для начала  у  нас  шесть  тысяч  во-
семьсот двадцать с одного комитета - не так уж скверно. Думаю, что  дело
пойдет. Воззвание отпечатано и рассылается  всем,  кто  когда-нибудь  на
что-нибудь жертвует; среди прочих средств пропаганды мы  имеем  обещание
"Полифема" показать фильм о трущобах, если мы сумеем его выпустить. Дядя
Хилери настроен радужно. Забавно было наблюдать за твоим отцом - он дол-
го думал, а потом побывал-таки в "Лугах". Вернулся, говорит - не  знает;
квартал весь разваливается, пятьсот фунтов на каждый дом -  и  то  будет
мало. Я в тот вечер напустил на него дядюшку, и он  совсем  растаял  под
влиянием Хилери. Но на следующее утро был сильно сердит,  говорил,  что,
раз он подписал воззвание, его имя появится в газетах, а  это  будто  бы
может повредить ему: "Подумают, что я с ума спятил". Но в общем в  коми-
тет он вступил и со временем привыкнет. Компания, надо  сказать,  неваж-
ная; по-моему, их только и связывает, что мысль о клопах. Сегодня  опять
было собрание. Блайт зол не на шутку, говорит, что я изменил ему и  фог-
гартизму. Конечно, это неправда, но надо  же,  черт  возьми,  заниматься
чем-нибудь настоящим!
   Крепко целую тебя и Кита. Майкл.
   Рисунок твой окантован и висит у меня над  письменным  столом,  очень
хорошо получилось. Отец твой прямо поразился. М." Над письменным  столом
- "Золотое яблоко"! Вот ирония! Бедный Майкл - если б он знал!
   Письмо отца было короткое, как и все его письма:
   "Дорогая моя дочь,
   Твоя мать уехала домой, а я пока остался на Гринстрит в связи с  этой
затеей Майкла. Право, не знаю, стоящее ли это дело; о  трущобах  болтают
много вздора. Все же я нахожу, что его  дядя  Хилери  приятный  человек,
хоть и священник, и среди членов комитета есть неплохие имена. Там  пос-
мотрим.
   Я не знал, что ты еще работаешь акварелью. Рисунок сделан  очень  не-
дурно, хотя тема мне не ясна. Для яблок фрукты слишком мягкие  и  яркие.
Ну, тебе лучше знать, что ты хотела изобразить. Я был рад услышать,  что
Кит хорошо поправился и что морской воздух идет тебе на пользу.
   Любящий тебя отец С. Ф."
   Знать, что хотела изобразить! Только бы знать! И только  бы  не  знал
отец! Вот какие мысли не давали ей покоя, и она разорвала письмо и через
окно разметала его по графству Сэрри. Он следил за ней,  как  рысь,  как
любовник; а ей сейчас не хотелось, чтобы за ней следили.
   Багажа у нее не было, и с вокзала она в такси поехала в  Чизик.  Джун
хоть будет знать что-нибудь об этих двоих: все ли еще  они  в  Уонсдоне,
вообще где они.
   Как ясно она помнила особнячок Джун с того  единственного  раза,  что
была в нем, когда они с Джоном...
   Джун была в холле, собиралась уходить.
   - О, это вы! - сказала она. - Вы так и не пришли тогда в воскресенье!
   - Да, слишком много дел набралось перед отъездом.
   - Сейчас здесь живут Джон и Энн. Харолд пишет с нее прелестный  порт-
рет. Вещь получается исключительная, Она, по-моему, милая малютка  (нас-
колько помнила Флер, "она" была на несколько дюймов выше самой  Джун)  и
хорошенькая. Сейчас мне нужно пойти купить ему кое-что необходимое, но я
через четверть часа вернусь. Если хотите, подождите меня в  столовой,  а
потом вместе пойдем наверх, и я покажу ему вас. Он единственный человек,
который сейчас работает по-настоящему.
   - Хорошо, что хоть один есть, - сказала Флер.
   - Вот репродукции с его картин, - и Джун раскрыла большой альбом, ле-
жавший на маленьком обеденном столе. - Какая прелесть, правда? И все его
работы такие. Вы посмотрите, а я сейчас вернусь.
   И, слегка тронув Флер за плечо, она умчалась.
   Флер не стала просматривать альбом, она посмотрела  в  окно,  окинула
взглядом комнату. Как она помнила ее - и это вот круглое  зеркало,  ста-
ринное, тусклое, в которое она смотрелась семь лет назад, поджидая  Джо-
на, и бурную сцену, происшедшую тогда между ними в этой комнате, слишком
тесной для бурь! Джон живет здесь! Сердце ее громко  билось.  Она  опять
поглядела на себя в тусклое зеркало. Ведь она хороша, не хуже, чем  была
тогда! Даже лучше! Черты лица определились, нет прежней  девичьей  расп-
лывчатости. Как бы дать ему знать, что она здесь? Как  бы  повидать  его
одного хоть минутку? Сейчас вернется  эта  восторженная  слепая  дурочка
(как Флер мысленно окрестила Джун). И быстрый ум принял быстрое решение:
если Джон здесь, она найдет его! Она поправила волосы на висках,  жемчуг
на шее, провела по носу пуховкой почти без пудры, вышла в холл и прислу-
шалась. Ни звука! И она стала медленно подниматься по лестнице. Он может
быть в своей комнате или в ателье - больше укрыться  некуда.  На  первой
площадке справа - спальня, слева - спальня, прямо - ванная; двери откры-
ты. Пусто! И в сердце  у  нее  тоже  пусто.  Наверху  помещалось  только
ателье. Если Джон там, то там же и художник и эта  девчонка,  его  жена.
Стоит ли? Она пошла было вниз, потом  вернулась.  Да!  Стбит!  Медленно,
очень тихо она пошла дальше. Дверь в  ателье  открыта,  слышно  быстрое,
знакомое шарканье ног художника перед мольбертом. На минуту она  закрыла
глаза, потом опять пошла. На площадке  у  открытой  двери  остановилась.
Дальше идти было незачем: в комнате, прямо против  нее,  висело  широкое
зеркало, и в нем, оставаясь невидимой, она увидала: в углу низкого дива-
на сидел Джон с незакуренной трубкой в руке и глядел в пространство.  На
возвышении стояла его жена; она была в белом платье, в руках держала ли-
лию на длинном стебле, цветок доставал ей почти до подбородка. О,  какая
хорошенькая и смуглая, глаза темные, лицо в рамке темных волос. Но  лицо
Джона! Что выражает оно? Мысли ушли глубоко под маску, как  глубоко  под
брови ушли глаза. Ей вспомнилось - так иногда смотрят львята: ничего  не
видят вблизи, а вдали видят... что? Глаза Энн - как это  Холли  про  них
сказала: "Как у самой славной русалки" - скользнули по его лицу, и  тот-
час же его взгляд оторвался от пространства и улыбнулся в  ответ.  Тогда
Флер повернулась, быстро спустилась по лестнице  и  выбежала  на  улицу.
Дождаться Джун - выслушивать ее панегирики - знакомиться с художником  -
сдерживать себя при этой девчонке? Нет! Забравшись на империал автобуса,
она увидела, как из-за угла выскользнула Джун, и злобно порадовалась  ее
разочарованию: когда тебе с