авила, до двухсот  пятидесяти  разогнались...
Надо будет "Ауди" на техосмотр отвезти...
   - И прикупить машинку порезвее, - пробурчал Кортес, поцеловав девушку
в плечо. - На следующий год тебя будут воспринимать всерьез.
   - Нет, - тряхнула головой Яна. - В ближайшее время я  свою  "Тотошку"
никому не отдам. Она это заслужила. - Темные глаза девушки скользнули по
стоящему  на  полу  серебряному  кубку.  -  А  перед  следующей   гонкой
посмотрим. Давай кубок в офисе поставим? Пока мы с Ингой не передрались,
у кого он будет храниться.
   - Завтра же прикажу сделать там стеклянный шкаф, - согласился Кортес.
   - Классно! - Яна нежно провела рукой по щеке наемника.  -  А  что  мы
будем делать сегодня?
   - Сегодня? - Кортес зарылся лицом в густые черные волосы  подруги.  -
Сегодня мы будем праздновать.
   Яна снова рассмеялась,  вытянулась  в  струнку  под  сильными  руками
наемника и блаженно закрыла глаза. Ей было хорошо и  спокойно.  Ей  было
просто чудесно. Самый лучший на свете мужчина был  рядом...  и  неважно,
что он еще ни разу не сказал ей, что любит.
   Она и так это знала.
 
Третьяковская галерея. 
Москва, Большой Толмачевский переулок, 3 августа, пятница, 00:51 
 
   По обывательским  меркам  в  Третьяковской  галерее  собралась  очень
странная компания.
   Нет, не так.
   По обывательским  меркам  в  Третьяковской  галерее  собралась  ОЧЕНЬ
странная компания.
   Мало кто из нормальных людей, исправно платящих налоги и  знакомых  с
криминалом только по телесериалам, может представить  себе,  что  лидеры
практически всех крупнейших уголовных группировок  могут  собраться  вот
так запросто. Не для раздела сфер влияния, не для  выяснения  отношений,
не для того, чтобы  стрелять  или  взрывать,  а  просто  так,  попыхивая
сигарами, дружелюбно улыбаясь и даже подшучивая друг над другом. Что  ни
говори, а все-таки настоящее искусство  облагораживает,  заставляя  даже
отпетых уголовников соблюдать приличия, принятые у нормальных людей.
   А собравшиеся  очень  хотели  походить  на  нормальных.  Поэтому  зал
Третьяковки  не  оскорбляли  малиновые,   с   восхитительными   золотыми
пуговицами пиджаки, характерные для начала девяностых годов,  спортивные
штаны и золотые цепи  от  шеи  до  ширинки.  Собравшиеся  были  одеты  в
достойные костюмы, причем  некоторые  даже  воспользовались  галстуками,
ухоженная растительность на  черепах  ничем  не  напоминала  пресловутые
"ежики", а нашейные украшения уступили место элегантным золотым часам  и
разумных  размеров  перстням.  Попахивало  хорошим  табаком  и   дорогим
парфюмом. Блатная феня практически  исключалась,  нецензурные  выражения
тем более.
   Они очень хотели походить на нормальных.
   А еще они знали толк в искусстве.
   - Шагал, - хмыкнул один, разглядывая выставленную картину. -  До  сих
пор в моде.
   - Любишь ты всякую муть, Автандил, - вздохнул второй ценитель. -  Нет
ничего лучше русских классиков. Только они могут передать...
   - Шагал ценится дороже, - усмехнулся первый.
   - Спекулянт, - небрежно  бросил  еще  один  бандит,  важно  попыхивая
толстой сигарой. - Тебе лишь бы прибыль, Автандил, лишь  бы  прибыль.  О
душе бы подумал.
   - Ну не понимаю я ваших русских классиков, - рассмеялся первый. - Ну,
деревья, ну, грачи, чего на это пялиться?
   - Красота, Автандил, вечная красота.
   - Она у тебя на стенке висит, а в окно смотришь - то же  самое.  И  в
чем смысл?
   - В вечности. За окном  можно  и  баньку  пристроить,  а  картину  не
перепишешь.
   - Вах! Какой знаток!
   - Господа, господа, - маленький мужчина с унылым носом  нервно  потер
потные ладошки, - пора начинать, господа. Прошу рассаживаться.
   Бандиты послушно разместились в креслах,  расставленных  в  небольшом
зале  Третьяковки,  и  восемь  пар  глаз   нетерпеливо   уставились   на
маленького. Тот подошел к первому  из  пяти  треножников,  расставленных
вдоль стены, и сдернул с него покрывало:
   - Наш первый лот, господа. Поленов...
   Давид  Давидович  Пьянтриковский  занимался  искусством  всю   жизнь.
Выходец из интеллигентнейшей ленинградской семьи (папа  -  виолончелист,
мама - музыкальный критик), маленький Пьянтриковский сызмальства  познал
прекрасное  и  по  окончании  престижного  культурного  факультета   был
пристроен родителями на небольшую должность в Эрмитаж. Возможно, в  иные
времена талант Давида  Давидовича  и  прорезался  бы,  позволил  бы  ему
сделать внушительную карьеру по  линии  культуры,  усадил  бы  в  теплое
кресло соответствующего министерства или комитета, но, увы, в тот  самый
момент, когда  Пьянтриковский  только-только  приподнялся  по  служебной
лестнице,  империя  рухнула.  Служить  специалистом  по  живописи  стало
невыгодно и непрестижно, для  интеллигентного  человека,  разумеется.  А
сомнительная  перспектива  восхищаться  тонкими  мазками  мастеров   без
перспективы  улучшения  материального  положения  Давида  Давидовича  не
устраивала категорически. Нужна была идея,  и  она,  как  это  частенько
случается  с  интеллигентными  людьми,  пришла.  Ловкий   Пьянтриковский
вовремя смекнул, что хаос, в котором пребывал ведущий музей страны после
распада  империи,  может  быть  необычайно  полезен   умному   человеку.
Воспользовавшись своим положением в Эрмитаже, Давид Давидович  ухитрился
умыкнуть из резервного  фонда  пару  картин  и  толкнуть  их  старинному
приятелю, давно эмигрировавшему в Америку,  но  не  оставившему  в  беде
несчастную  родину.  Бизнес  завертелся.  Огромные  и  запутанные  фонды
Эрмитажа не замечали мелких уколов Пьянтриковского, приятель  курсировал
между  Ленинградом  и  Нью-Йорком,  как  дворники  по  лобовому  стеклу,
швейцарский   номерной   счет   Давида   Давидовича   приятно   зеленел.
Пьянтриковский  обрастал  связями,  полюбил   высказываться   с   экрана
телевизора насчет бедственного положения  русской  культуры  и  метил  в
директора Эрмитажа. Но приятель подкачал. Влип бывший соотечественник на
таможне с поличным, и гореть бы Давиду  Давидовичу  синим  пламенем,  но
жадность старого друга выручила: за  две  трети  швейцарских  сбережений
Пьянтриковского он согласился  взять  все  на  себя.  Счастливо  избежав
разоблач ения и  переждав  период  пристального  внимания  ФСБ  к  своей
персоне, Давид Давидович скрипнул зубами, задействовал все свои связи  и
перевелся в Москву, заместителем директора Третьяковской галереи, утешая
себя тем, что и оставшихся денег  скромному  человеку  хватит  до  конца
жизни. А дети сами себе заработают. И было бы  Пьянтриковскому  тепло  и
сухо, да вот только уголовникам в отличие  от  ФСБ  улики  для  суда  не
требовались, они-то знали, что за кренделя прислала  в  Москву  Северная
Пальмира, и, дождавшись, пока Давид Давидович обживется на новом  месте,
сделали ему чисто конкретное предложение. Реально. Насмерть перепуганный
Пьянтриковский поначалу даже отказывался, но заложенная родителями  тяга
к прекрасному взяла свое. Тем более что бандиты  лучше  его  знали,  что
времена изменились и воровать с прежним размахом  не  получится.  Теперь
Давида Давидовича никто не торопил,  он  сам  выбирал  удобные  моменты,
подменивал, списывал или просто крал  картины  и,  поднакопив  несколько
холстов, устраивал аукцион, зарабатывая очень неплохие суммы. Банковский
счет  вновь  покрылся  зеленью,  и  единственное,  что   не   устраивало
Пьянтриковского, было желание бандитов проводить аукционы  непременно  в
стенах Третьяковки - по выпендрежности московские уголовники могли  дать
фору любому колумбийскому наркобарону. Хотя, с другой стороны, хотят, ну
и хрен с ними! Любители, черт бы их побрал, живописи!
   Сам Давид Давидович живопись недолюбливал. Он уважал преферанс.
   - Теперь, господа, - Давид Давидович в  предвкушении  потер  руки,  -
главная жемчужина сегодняшнего аукциона! Одно из величайших полотен... -
он усмехнулся, - трагически погибшее в подвале Третьяковской галереи  во
время аварии теплоэлектроцентрали.
   Господа, оценив тонкий юмор Пьянтриковского, деликатно заржали.
   - На ваш суд предлагается знаменитый  шедевр  Алира  Кумара  "Вспышка
страсти". - Давид Давидович притворно вздохнул:
   - Не далее как вчера я имел честь лично общаться с гениальным Кумаром
и вынужден отметить, что мастера весьма опечалила гибель этого полотна.
   Ржание усилилось.
   - Но он обещал  поддержать  российскую  культуру  и  передать  в  дар
Третьяковской галерее еще одну или две картины.
   Бандитское веселье достигло апогея. Давид  Давидович  умел  выстроить
мизансцену.
   - А пока разберемся с этой.
   Пьянтриковский эффектно сбросил ткань, прикрывающую холст.  Уголовное
ржание заглохло: мастерство художника произвело на них  впечатление.  На
полотне  был  изображен  сонный  ночной  луг,  темное  небо  прорезалось
вспышками молний, одна из них подожгла стог сена, из которого  торопливо
выскакивали смеющиеся полуодетые любовники. Гениальному  Кумару  удалось
настолько тонко передать  сцену,  что  казалось,  разгоряченная,  озорно
хохочущая девушка вот-вот ворвется в переполненный бандитами зал.
   - Отчего же все-таки  загорелся  стог?  -  пробормотал  Автандил,  не
отрывая взгляд от картины.
   Давид Давидович молча пожал плечами - ему было все равно.
   - "Вспышка страсти"! Начальная цена...
   - Я  же  сказал,  что  если  ее  нет  на  месте,  значит,  ее  просто
перевесили!
   Двери распахнулись, и собравшиеся изумленно уставились на вошедшего в
зал невысокого,  абсолютно  лысого  толстяка,  наряженного  в  оливковый
костюм, алую рубаху и желтый галстук.  Ботинки  клоуна  были  белыми,  в
красный горошек, а на пальцах, как  привычно  отметил  бывший  карманник
Автандил, болталось небольшое состояние.
   - Вот она! - Пришелец пошатнулся, но удержал равновесие и победоносно
ткнул указательным пальцем во "Вспышку страсти". -  Я  же  говорил,  что
найду! Идите все сюда!
   Толстяк рыгнул, и по залу деликатно скользнул легкий аромат  коньяка,
пребывающего в первой стадии переработки.  Пьянтриковский  таращился  на
пришельца в совершеннейшем ступоре. Реакция остальных бандитов мало  чем
отличалась.
   - Клянусь потрохами Спящего, пьяный конец всегда найдет то,  что  ему
надо!!
   Давид Давидович вздрогнул.
   В дверях появились очередные гости: ЧЕТЫРЕХРУКИЙ здоровяк и жилистый,
покрытый татуировками коротышка в  кожаных  штанах,  жилетке  и  красной
бандане.  Несмотря  на  крайне  неуверенную  походку,   они   умудрялись
поддерживать  между  собой  третьего,  плотного   холеного   брюнета   в
элегантном костюме.
   "Не поддерживать, - машинально  поправил  себя  Пьянтриковский,  -  а
тащить".
   Передвигаться самостоятельно  брюнет  был  явно  неспособен.  Замыкал
шествие еще один черноволосый: тощий, как спица, мужчина в  расстегнутой
почти до пояса рубашке. Его заплетающаяся  походка  показывала,  что  он
пребывает в той же степени опьянения, что и опередившие его гости.
   - Я устал, - пожаловался коротышка.
   - Цыц! - прохрипел четырехрукий. - Мы пришли.
   С их появлением, помимо коньяка, запахло виски, текилой и водкой.
   - А почему здесь челы? - проныл обладатель красной банданы. - Птиций,
зачем здесь челы?
   - Откуда я знаю? - пробубнил толстяк. - Экскурсия у них.
   - А они нас не видят? - поинтересовался коротышка.
   - Ни черта они не видят, - буркнул брюнет в расстегнутой  рубашке.  -
Инга морок навела.
   - А почему они на нас смотрят?
   - Они на "Вспышку страсти" смотрят.
   - Зачем?
   - Нравится.
   - А почему они молчат?
   - И ты заткнись. - Брюнет вытащил из кармана брюк банку пепси-колы  и
попытался вскрыть крышку. Неудачно.
   - Так, картину нашли, - провозгласил толстяк. - Теперь будите поэта!
   Четырехрукий и коротышка закрепили свою ношу в вертикальном положении
и потрепали по щекам:
   - Захар! Захар, мы в музее!
   Голова поэта мерно покачивалась от одного приятеля к  другому,  но  и
только. Просыпаться Треми не желал. Брюнет боролся с банкой,  толстяк  с
сомнением взирал на его вихляющуюся фигуру.
   На обалдевших уголовников никто из  пришельцев  не  обращал  никакого
внимания.
   -  Какого...  вашу...  здесь  происходит?  -  первым  пришел  в  себя
Автандил. - Вы кто такие?.. И какого ... здесь потеряли? Жить надоело?
   Все остальные господа резко выдохнули, а кто-то даже нервно хихикнул:
гневная, хорошо понятная речь вернула  им  способность  соображать.  Все
хорошо, все продолжается, это не полиция, это какие-то хулиганы, которым
крупно не повезло. А то, что у одного их них ЧЕТЫРЕ руки, так это  фокус
такой. Хе-хе-хе...
   Тем более что... Воздух в зале на мгновение подернулся странной рябью
и тут же  снова  стал  прозрачным.  Пьянтриковский  снова  посмотрел  на
подозрительного здоровяка и убедился, что у того ДВЕ руки. Две! Уф...  У
страха глаза действительно велики.
   -  Что,  спрашивается,  наши  телохранители  делают   на   улице?   -
пробормотал Автандил. - Поубиваю скотов!
   - А вы чего  заткнулись,  кретины?  -  прикрикнул  другой  бандит  на
пришельцев. - Ну-ка колитесь, кто такие?
   Нежданные гости переводили ошарашенные взгляды с одного уголовника на
другого так, словно только что заметили их.
   - Чего молчите?
   - Инга! - завопил толстяк. - Инга!!
   В дверях зала появилась тоненькая рыжая девушка, которую  обнимал  за
плечи короткостриженый парень.
   - Ну, чего тебе?
   - Инга, ты же сказала, что навела морок!
   - Я навела.
   - Они нас видят!! - Толстяк трагически обвел рукой  бандитов.  -  Эти
уроды нас видят! Что ты наделала?
   - Ты кого уродом назвал, пузо?!
   - Опс! - Рыжая слегка покраснела. - Я... я, если честно, навела морок
на тот зал, где должна была висеть картина... я...
   - Но мы же оттуда ушли! - Толстяк проигнорировал оскорбление  кого-то
из бандитов, все его внимание было сосредоточено на Инге.
   Девушка растерянно оглядела уголовников, Пьянтриковского, картину  на
треножнике и наконец остановила беспомощный взгляд на своем кавалере.
   - А надо было предупреждать! - взял слово короткостриженый.  -  Взяли
моду шляться по всему музею! Что, Инга должна за каждым из вас бегать? У
нее своих дел полно!
   - Вы о чем базарите, лохи?
   - Да заткнись ты!
   - Знаем мы ваши дела!
   - Не надо было тискаться по углам!
   - Я девушку в музей привел!
   - Между прочим, впервые в жизни, - быстро вставила Инга.
   - Мы смотрели картинки!!
   - Да я вас перестреляю к ядрене-фене!
   Давид Давидович вытирал быстро  потеющий  лоб  то  одной,  то  другой
рукой:
   - Господа, пусть кто-нибудь позвонит телохранителям! Пора заканчивать
этот балаган!
   - О-о! "Вспышка стр-р... асти"!
   Все резко замолчали. В наступившей тишине очнувшийся Захар  оттолкнул
Мубу и подошел к треножнику.
   - Великая кар-рт... ина.
   Он покачнулся, схватился рукой за треножник и отыскал глазами Ингу:
   - Дор-рог... ая, для тебя:
 
   Как поднимающийся с озера туман,
   Печально тает в небе бесконечном,
   Я растворяюсь в восхищенье к вам,
   К глазам, таким изысканно прелестным...
 
   - Что они там делают? -  спросил  Крутополк.  Гореслав,  отправленный
посмотреть, что происходит в зале, задумчиво почесал подбородок:
   - Кровосос читает Рыжей стихи.
   - А челы?
   - Слушают.
   Крутополк покосился на хмыкнувшего Велемира и решил:
   - Подождем.
   В отличие от пьяной компании люды не забыли включить наводящие  морок
артефакты и теперь, не видимые никому, спокойно разместились в  соседнем
зале.
 
*** 
 
   Несколько позже, во время предварительного следствия, и даже на суде,
и даже еще позже, на каторге, Давид Давидович не уставал повторять,  что
пьяный поэт специально отвлекал внимание бандитов, дабы дать возможность
своим  дружкам  подготовить  захват.  Возможно,   остальные   уголовники
придерживались такой же точки зрения  и,  если  это  действительно  так,
совершенно напрасно: Захар прочел свой стих искренне, от души. И на  пол
упал, едва закончив поэму, тоже от души, а  не  спасаясь  от  пуль,  как
думали бандиты. Треми не был  в  состоянии  спасаться  иди  спасать,  он
вообще был не в состоянии.
   И  только  в  одном  они  были  правы:  вольно  или  невольно   Захар
действительно выполнил функции секунданта, и громкий стук, с которым его
голова соприкоснулась с полом, вызвал целую волну событий.
   У бандитов не выдержали нервы. Как с грустью отметил Давид Давидович,
все уголовники, несмотря на  клятвенные  заверения,  были  вооружены.  В
общем-то,  оно  и  понятно  -  большие  суммы  наличными   подразумевают
некоторую  страховку,  но  в  данном  случае   готовность   бандитов   к
непредвиденным ситуациям сыграла с ними злую  шутку:  Артем  и  компания
ввязываться в драку не хотели.
   Но пришлось.
   Беспорядочная  пальба  благородных  участников   аукциона   заставила
большую часть компании последовать примеру Захара и  броситься  на  пол.
Птиций и брат Ляпсус распластались рядом с мирно посапывающим епископом,
Копыто полез под треножник, Артем схватил Ингу за плечи  и  развернул  к
стене, закрывая ее своей спиной, и только Муба, несмотря на  гуляющие  в
голове винные пары, сумел достойно представить Тайный Город в заварушке.
Собственно, чего еще ожидать от тренированного наемного убийцы?
   Как доказывают статистики Великих Домов, квалифицированный боевой маг
может  перемещаться  со  скоростью  от  семидесяти  девяти   (люды)   до
восьмидесяти семи (навы) километров в  час.  Самыми  быстрыми  в  Тайном
Городе считались моряны, а вот хваны, с их девяносто тремя  километрами,
занимали второе место. Впрочем,  эти  статистические  выкладки  вряд  ли
интересны,  учитывая  размеры  помещения,  отсутствие  возможностей  для
разгона и многочисленные помехи в виде  мебели  и  бандитов.  По  общему
мнению,  Мубе  в  тот  вечер  удавалось  изредка  достигать  скорости  в
пятьдесят пять - шестьдесят километров в час. Но этого вполне хватило.
   Разъяренный хван  вихрем  пролетел  по  залу,  щедро  раздавая  удары
увесистыми кулаками  (всеми  четырьмя)  и  вырывая  из  рук  уголовников
оружие. Операция заняла у него не  более  трех  целых  и  шести  десятых
секунды. После чего он выдернул из-под треножника уйбуя, произвел его  в
свои помощники и, наконец, остановился.
   Выстрелов со стороны бандитов больше не было.
   Копыто не  понял,  как  в  его  руках  оказались  два  пистолета,  но
сориентировался уйбуй быстро. Он  вскочил  на  стол,  и  проорав:  "Всех
порешу, заразы!!" - пальнул в  потолок  из  обоих  стволов.  На  картины
посыпалась  штукатурка.  Не  пришедшие   в   себя   после   молниеносных
передвижений хвана  бандиты  замерли.  Некоторые  из  них  оставались  в
креслах, некоторые лежали на полу, куда их отправил четырехрукий. Но все
молчали. Муба поощрительно усмехнулся  Копыту  и  поднял  вверх  большой
палец. На нижней правой руке. В двух  верхних  конечностях  хван  сжимал
пистолеты.
   - Теперь поговорим по-другому.
   - Вот именно! - храбро подтвердил Копыто и уточнил:
   - А как?
   Птиций  и  брат  Ляпсус  поднялись  на  ноги.  Захар   причмокнул   и
перевернулся на другой бок. Бледный, как известь, Пьянтриковский жался в
углу.
   - А как? - повторил Копыто.
   Свежих идей не было. Что делать с опешившими  уголовниками,  хван  не
представлял, а потому победивший всех Муба  вопросительно  посмотрел  на
Артема, логично ожидая  от  самого  трезвого  компаньона  рассудительных
действий. Наемник прочистил горло и пояснил любознательному уйбую:
   - По-другому.
   Затем почесал в затылке и покосился на  Ингу.  Рыжая,  поняв  вопрос,
слегка кивнула и одними губами прошептала:
   - Я навела звуковой морок. Снаружи ничего не услышали.
   Значит, визит телохранителей,  вооруженных  качков,  которых  наемник
заприметил  у  подъезда  Третьяковки  и  которых  подгулявшая   компания
миновала незамеченной благодаря наведенному Ингой мороку,  откладывался.
Артему полегчало.
   - Ну, что же, господа, раз уж у нас все так