йнер. Потому что  буду  странствовать  и
дальше и найду место, где никогда не слышали о Иерусалимце.
   - Ты мог бы стать богатым, - сказал Стейнер. - Ты  мог  бы  стать  чем-то
вроде древнего царя.  Но  ты  все  это  отшвырнул,  Шэнноу.  Славу  на  тебя
потратили зря. А я знаю, что с ней делать.
   - Ты ничего не знаешь, малый.
   - Меня уже давно не называли "малым", и мне не нравится такая кличка.
   - Мне не нравится дождь, малый, но что поделать!
   Стейнер вскочил:
   - Ты умеешь довести человека, верно, Шэнноу? Умеешь его допечь?
   - Не терпится убить  меня,  Стейнер?  Твоя  слава  достигнет  небес.  Вот
человек, который пристрелил Шэнноу в постели.
   Стейнер ухмыльнулся и снова сел.
   - Я учусь. Я не пристрелю тебя темной ночью, Шэнноу. Не выстрелю  тебе  в
спину; А прямо в лоб. На улице.
   - Где все это увидят?
   - Вот именно.
   - А что ты сделаешь потом?
   - Присмотрю, чтобы тебя похоронили с честью. Отвезли к могиле на  высоких
вороных  конях  и  поставили  на  нее  красивый  камень.  Потом   отправлюсь
странствовать и, может, стану царем... Скажи, зачем ты устроил эту  штуку  с
Мэддоксом? Вы могли бы разнести друг друга в куски.
   - Но не разнесли, верно?
   - Да. Он чуть тебя не убил. Скверный просчет, Шэнноу. Не  похоже  на  то,
что я о тебе слышал. Быстрота исчезла? Ты стареешь?
   - Да. На оба вопроса, - ответил  Шэнноу.  Приподнявшись  на  подушке,  он
посмотрел в окно, словно забыв о молодом человеке. Но  Стейнер  засмеялся  и
похлопал его по плечу:
   - Пора на покой, Шэнноу... если только они тебе позволят.
   - Эта мысль приходила мне в голову.
   - Но, бьюсь об заклад, ненадолго. Что ты будешь делать? Копаться в земле,
пока кто-нибудь тебя не узнает? Ожидать пули или ножа? Все время глядеть  на
дальние горы, думая, не за ними ли Иерусалим? Нет. Ты уйдешь  из  жизни  под
перекрестным огнем на улице, на равнине или в долине.
   - Как они все? - негромко спросил Шэнноу.
   - Как мы все, - согласился Стейнер. - Но имена живут. История помнит.
   - Иногда. Ты когда-нибудь слышал про Пендаррика?
   - Нет. Он был пистолетчиком?
   - Он был одним из величайших царей, каких знала земля.  Он  изменил  мир,
Стейнер. Он завоевал его, и он его уничтожил. Он вызвал первое Падение.
   - Ну и что?
   - Ты никогда о нем не слышал.  Вот  как  хорошо  хранит  память  история.
Назови имя, которое ты помнишь.
   - Кори Тэйлор.
   - Разбойник, который  создал  себе  крохотную  империю  на  севере,  -  и
отвергнутая женщина всадила пулю ему в лоб. Опиши его, Стейнер. Скажи, о чем
он мечтал? Расскажи мне, откуда он явился?
   - Я его ни разу не видел.
   - Так что меняет его имя? Просто звук,  нашептанный  воздуху.  В  будущем
какой-нибудь  другой  глупый  мальчишка  может  стать  похожим  на  Клемента
Стейнера. И он тоже понятия иметь не будет, был ты  высоким  или  невысоким,
толстым или худым, молодым или старым, но будет произносить  твое  имя,  как
волшебное заклинание.
   Стейнер улыбнулся и встал:
   - Может быть, и как. Но я убью тебя, Шэнноу. Я проложу свой след.

18

   Нои-Хазизатра увидел, что с  караваном  произошло  что-то  неладное,  еще
задолго до того, как приблизился к стоянке. Солнце давно  взошло,  но  среди
двадцати шести фургонов не было заметно ни  малейшего  движения.  Неподалеку
лежал труп, и тут же Нои разглядел шагах тридцати в  стороне  другие  трупы,
уложенные в ряд.
   Он остановился, решил обойти их, но тут из  высокой  травы  у  тропы  его
окликнул чей-то голос. Нои оглянулся и увидел  лежащую  в  ложбинке  молодую
женщину с  ребенком  на  руках.  Слова  ее  были  нечленораздельны  -  слова
какого-то  неблагозвучного  языка,  незнакомого  Нои.  Черты  лица   у   нее
обострились, щеки запали. Лицо и шея были все в багровых язвах. На  миг  Нои
отпрянул, потом посмотрел ей в глаза и увидел в них страх и боль. Он  достал
Камень, нагнулся над ней и ощутил торчащие кости под серой шерстяной  тканью
ее платья. Едва он прикоснулся к ней, как мгновенно понял ее шепот:
   - Помогите мне. Во имя Божье, помогите мне! Он прикоснулся  Камнем  к  ее
лбу, язвы тут же исчезли, как  и  темные  круги  под  ее  большими  голубыми
глазами.
   - Моя маленькая! - прошептала она, протягивая Нои запеленатого младенца.
   - Я не могу ей помочь, - сказал он грустно, глядя на посиневший трупик.
   У женщины вырвался протяжный стон, и  она  прижала  дочку  к  груди.  Нои
выпрямился, помог ей встать и повел к фургонам.  Шагов  через  двадцать  они
прошли мимо распростертого на  земле  мужчины,  чьи  мертвые  глаза  незряче
смотрели в небо. Когда они вошли на стоянку, к Нои подбежала пожилая женщина
с подернутыми проседью волосами.
   - Назад! - закричала она. - Здесь чума!
   - Я знаю, - сказал он ей. - Я... я целитель.
   - Ничего уже сделать нельзя, - сказала она  и  тут  заметила  девушку.  -
Элла? Боже Великий, Элла! Ты выздоровела?
   - Мою маленькую он не спас, - прошептала Элла. - Он  опоздал  спасти  мою
Мэри.
   - Как вас зовут, друг? - спросила женщина, прикасаясь к его руке.
   - Нои-Хазизатра.
   - Так вот, менхир Нои, больных тут больше семидесяти,  и  только  четверо
нас, чтобы сражаться с чумой. Благодарение Богу, если вы и правда целитель!
   Нои огляделся.  Повсюду  смерть.  Некоторые  мертвецы  лежали,  ничем  не
укрытые, и все еще гноящиеся язвы были  облеплены  мухами,  на  других  были
кое-как наброшены одеяла. В пяти шагах справа  от  себя  он  увидел  детскую
ручонку, торчащую из-под большого куска мешковины.  Из  фургонов  доносились
крики и стоны. Несколько человек, сами чумные,  пошатываясь,  переходили  от
одной жертвы к другой, помогая чем могли, давая напиться.  Нои  сглотнул,  и
тут женщина снова прикоснулась к его руке.
   - Идемте, - сказала она.
   Он посмотрел на ее руку и увидел,  что  она  вся  по  локоть  в  багровых
пятнах. Взяв Камень, он погладил ее по волосам.
   - Во имя любви Господней, - сказал он ей. И пятна исчезли.
   Она уставилась на свои руки, ощущая прилив силы, будто  проснулась  после
долгого освежающего сна.
   - Благодарю вас, - прошептала она. - Бог да  благословит  вас!  Но  идите
быстрее, многим очень плохо.
   Она привела его к фургону, где под одеялами, заскорузлыми от пота, лежали
женщина и четверо детей. Нои приложил Камень к ним всем, и жар тотчас  спал.
Он переходил от фургона к фургону, исцеляя чумных, и  смотрел,  как  ширятся
черные прожилки в Камне. К тому времени, когда смерклось, он  исцелил  более
тридцати переселенцев.  Пожилая  женщина,  которую  звали  Мартой,  занялась
приготовлением еды для выживших, и Нои  был  предоставлен  самому  себе.  Он
подставил Камень лучам луны. Черноты в нем теперь было больше, чем золота, и
под покровом темноты он ускользнул в ночь.
   У него нет выбора, сказал он себе. Если он хочет вновь  увидеть  Пашад  и
сыновей, он должен оставить в Камне какую-то, энергию.  Но  с  каждым  шагом
сердце, все больше наливалось свинцом.
   В конце концов он опустился на колени в лунном луче и начал молиться:
   - Что ты хочешь, чтобы я сделал? - спросил он. - Кто  мне  эти  люди?  Ты
податель жизни и податель смерти. Это ты наслал на них чуму. Почему же ты не
можешь отозвать ее?
   Ответа не было, но ему вспомнились годы отрочества в храме и его  великий
учитель Риз-зак.
   Он словно увидел глаза старика под тяжелыми веками, его крючковатый  нос,
белую клочкастую бороду. И в ушах у него зазвучала притча о Небесах  и  Аде,
которую рассказывал Риз-зак.
   "Я молился Владыке Всего Сущего, дабы он позволил мне  узреть  и  Рай,  и
Муки Велиала. И в видении мне предстала дверь. Я открыл ее  и  увидел  стол,
накрытый для великолепного пиршества. Но все гости стенали, ибо ложки были с
очень длинными ручками, и хотя они могли зачерпывать яства, длина  ручки  не
позволяла поднести ложку ко рту. И они проклинали Бога, изнывая от голода. Я
закрыл дверь и попросил показать мне Рай. Однако передо мной осталась та  же
дверь. Я открыл ее и увидел такой же стол, и у  всех  гостей  были  ложки  с
такими же длинными ручками. Но они подносили яства  к  устам  друг  друга  и
воздавали хвалу Богу, называя его тысячью имен, известных только ангелам".
   Нои посмотрел на луну и подумал о Пашад. Он вздохнул и поднялся с колен.
   Вернувшись к фургонам, он начал снова исцелять чумных. Он трудился далеко
за полночь, а на рассвете поглядел на Камень в своей  руке.  Теперь  он  был
весь черный. Золота не осталось ни следа.
   Подошла Марта и села рядом с ним. Она подала ему чашку с  темным  горьким
питьем.
   - Я слышала про них, - сказала она, - а вот видеть не видела. Это же  был
Камень Даниила! Он израсходовался?
   - Да, - ответил Нои, бросая его на землю у костра.
   - Он спас много жизней, менхир Ньи. И я благодарю вас за это.
   Нои ничего не сказал. Он думал о Пашад.

***

   Бет Мак-Адам, погруженная в свои мысли, молча сидела на  козлах  фургона,
который волы тащили по всхолмленной равнине, уходившей к Стене. Дети  сидели
сзади, свесив ноги и пререкаясь, но она не обращала внимания на шум, который
они поднимали. Шэнноу выздоравливал, однако все еще не мог выходить из своей
комнаты в "Отдыхе путника", а Пастырь часто  заглядывал  к  ним  в  шатровый
поселок.  И  теперь  появился  Эдрик  Скейс,  высокий,  уверенный  в   себе,
обходительный и  галантный.  Он  дважды  приглашал  ее  поужинать  с  ним  в
гостинице и развлекал рассказами о своей юности на далеком севере.
   "Там теперь построили большие города, а правителей избирают, - сообщил он
ей. - Некоторые области заключили договора с соседними,  и  в  прошлом  году
начали поговаривать о создании конфедерации".
   "Никогда они не объединятся, - возразила Бет. - Люди на это не  способны.
Будут спорить по всякому поводу и драться из-за сущих пустяков".
   "Не будьте так уверены, Бет. Человечество не  сможет  идти  вперед,  если
останется неорганизованным. Возьмите,  к  примеру,  обменные  монеты  -  они
теперь имеют хождение повсюду, не важно, в каком селении вы бы ни оказались.
Старый Джейкоб Обмине, первый, начавший их чеканить, грезил о единой  нации.
И теперь, похоже, его мечта  может  сбыться.  Попробуйте  вообразить,  каким
станет мир, если законы будут приниматься  столь  же  охотно,  как  обменные
монеты!"
   "Просто войны станут страшнее, - ответила  она.  -  Так  уж  заведено  на
свете".
   "Нам нужны вожди, Бет. Сильные люди, которые нас сплотят. Прошлое  прячет
так много нам неизвестного, того, что помогло бы  нам  для  будущего...  так
много!"
   Передние волы споткнулись, вернув Бет в настоящее, и она натянула  вожжи,
чтобы помочь им. Ей нравился Скейс, привлекала его сила,  но  что-то  в  нем
внушало смутную тревогу. Как и Пастырь,  он  таил  в  себе  что-то  опасное,
зыбкое. У Шэнноу все опасное было снаружи - что вы видели, то и получили...
   Насколько проще была бы жизнь, если бы ей нравился  Джозия  Брум!  Но  он
такой безнадежный дурак!
   "Мне страшно подумать, что находятся люди, которые смотрят на Йона Шэнноу
с уважением, - сказал он ей однажды утром в ожидании первых  посетителей.  -
Омерзительный человек! Убийца и разбойник наихудшего пошиба. Такие, как  он,
разрушают общины, уничтожают самое понятие о цивилизованном поведении. Он  -
губительная язва в нашей среде,  и  давно  пора  приказать  ему  отправиться
восвояси!"
   "Когда он что-нибудь украл? - возразила она гневно.  -  Когда  был  груб?
Когда? И хоть раз он убил человека, если ему самому не угрожали смертью?"
   "Как вы можете задавать такие вопросы? Разве вы своими глазами не  видели
того, что произошло вечером, когда погиб  бедняга  Феннер?  Когда  он  стоял
перед толпой, и тот человек спросил, уж не думает ли он справиться с ними со
всеми? Шэнноу застрелил его без предупреждения, а у того  даже  пистолета  в
руке не было!"
   "Никак вы не  хотите  понять,  менхир  Брум!  Просто  удивляюсь,  как  вы
умудрились прожить столько! Упусти Шэнноу эту секунду, они тут же все вместе
изрешетили бы его пулями. А так он помешал им, он перехватил инициативу... в
отличие от бедного Феннера. Я говорила о нем с Шэнноу. Вы знаете, что Феннер
приходил к нему за советом? Иерусалимец предупредил его, чтобы он потребовал
от Веббера убраться и ни в какие разговоры не вступал. Он сказал, что  стоит
вам позволить Вебберу вступить в спор, и  вы  упустите  момент.  Феннер  это
понял, менхир Брум, но вы и все, кто был с вами, предали его. И он погиб".
   "Как вы смеете обвинять меня в предательстве?! Я пошел туда с Феннером  и
выполнил свой долг".
   "Ваш долг? - прошипела она. - Вы подставили его под  выстрел  и  уползли,
как трусливая змея".
   "Мы ничего не могли сделать. И никто не мог бы!"
   "Шэнноу сделал. В одиночку. А потому вы поносите его при мне!"
   "Убирайся вон! Ты тут больше не работаешь! Вон, я сказал!"
   Лишившись работы, Бет пошла к Скейсу, и он позволил ей занять участок без
промедления. Он даже предложил ей своих людей для  постройки  дома,  но  она
отказалась.
   Вот она почти и  доехала.  Волы  утомились,  втаскивая  фургон  на  склон
последнего холма  перед  ее  арендованной  землей,  и  Бет  решила  дать  им
передышку на вершине. Однако оттуда она увидела в долине пятерых мужчин. Они
обрубали  сучья  с  поваленных  деревьев.  Неподалеку  веревки   огораживали
площадку утоптанной земли - готовый  пол  для  хижины.  Бет  задохнулась  от
ярости. Она вытащила пистолет, спрыгнула с козел и, обогнув фургон, отвязала
привязанную сзади лошадь. Приказав детям оставаться на месте, она  поскакала
в долину. При ее приближении один из мужчин положил топор,  сдернул  кожаную
шляпу и, ухмыляясь, пошел ей навстречу.
   - Доброе утречко, фрей. Хороший  денек  для  такой  работы!  Тут  тебе  и
солнце, и ветерок обдувает... Бет подняла пистолет, и ухмылка исчезла.
   - Какого дьявола вы делаете на моей земле? - спросила она, взводя курок.
   - Погодите, госпожа! - сказал он, поднимая руки. - Менхир  Скейс  поручил
нам помочь вам для начала, ну, деревья повалить на бревна и всякое такое. Мы
уже и воду поразведали, и какой тут наклон.
   - Я никакой помощи не просила, - заявила она, продолжая целиться.
   - Про это мне ничего не известно. Мы ездим для менхира Скейса. Он скажет:
"прыгай!" - и мы вопросов не задаем, а прыгаем.
   Бет опустила пистолет и убрала его в кобуру.
   - А почему вы выбрали для хижины это место?
   - Ну, - ответил он, снова расплываясь в улыбке, - тут и спереди  и  сзади
далеко видать. И вода рядом, а к  вечеру  солнце  будет  светить  в  большую
комнату.
   - Ты хорошо выбрал. А как тебя называть?
   - Называют-то меня Быком, хотя по-настоящему я Ишмаил Ковач.
   - Бык так Бык, - сказала она. - Работайте, а я схожу за фургоном.

19

   Первая дрожь сотрясла город на рассвете. Всего лишь долгие  вибрации,  от
которых брякала посуда на полках, так  что  многие  даже  не  проснулись,  а
другие поднимались с постели, протирая глаза и прикидывая, не начинается  ли
гроза.
   Дрожь повторилась в полдень - Шрина уже работала в лаборатории.  Вибрации
были значительно сильнее: с полок попадали книги. Выскочив  на  балкон,  она
увидела,  что  улицу  заполнили  мечущиеся  люди.  Вблизи  главной   площади
опрокинулась  двенадцатифутовая  статуя,  но  никто  не   пострадал.   Земля
перестала содрогаться.
   В лабораторию, прихрамывая, вошел Ошир.
   - Небольшое развлечение, - сказал он еще более невнятно, чем прежде.
   - Да, - сказала Шрина. - Такие землетрясения случались и раньше?
   - Было одно двенадцать лет назад, - ответил он. - Легкое. Хотя кое у кого
из фермеров погиб скот, а потом многие коровы принесли  мертвых  телят.  Как
продвигается твоя работа?
   - Я добьюсь своего,  -  ответила  она,  отводя  глаза.  Он  скорчился  на
мозаичном полу и поглядел на нее снизу вверх.
   - Я все думаю, правильно ли мы подошли к решению задачи, - сказал он.
   - Но выбора ведь нет.  Если  я  сумею  установить,  что  именно  вызывает
регрессирование генетической  структуры,  это,  возможно,  подскажет  способ
остановить его.
   - Именно об этом я  и  говорю,  Шрина.  Ты  сосредоточиваешься  на  одном
условии задачи и не видишь картины в целом. Я  проглядел  истории  тех,  кто
подвергся Перемене до меня. Только мужчины и  только  моложе  двадцати  пяти
лет.
   - Я знаю. Но чем это может помочь?
   - Потерпи. Почти все они собирались вступить в брак.  Этого  ты  ведь  не
знала?
   - Нет, - согласилась она. - Но чем это важно? Он  улыбнулся,  но  она  не
заметила улыбки на его раздутом львином лице.
   - По нашему обычаю жених удаляется со своей  избранницей  в  южные  горы,
чтобы поклясться ей в любви под Мечом Единого. Так делают все.
   - Но ведь туда отправляются и женщины, а с ними не происходит ничего.
   - Да, - сказал он. - Над этим-то я  и  раздумывал.  Я  не  понимаю  твоей
науки, Шрина,  но  я  знаю,  как  решать  задачи.  Сначала  установить  суть
отклонения и потом спросить не о том, в чем заключается проблема, а  о  том,
чего она не затрагивает. Если все Меняющиеся совершают паломничество к Мечу,
но на женщин оно не влияет,  так  что  мужчины  делают  другого?  Что  делал
Шэр-ран, пока вы были там?
   - Ничего сверх того, что делала и я, - ответила она. - Мы ели,  пили,  мы
спали, мы занимались любовью. Мы вернулись домой.
   - Но разве он не поднялся на Пик Хаоса  и  не  нырнул  оттуда  в  воду  с
двухсотфутовой высоты?
   - Да. Насколько я понимаю, обычай требует, чтобы мужчина омылся в Золотом
озере. Перед произнесением  клятвы.  Но  ведь  это  делают  все  мужчины,  а
перемена начинается не у всех.
   - Верно, - согласился он. - Однако  некоторые  мужчины  просто  совершают
омовение в  наиболее  доступной  бухте  озера.  Другие  ныряют  с  невысоких
обрывов. Но только самые отчаянные взбираются на Пик  Хаоса,  чтобы  нырнуть
оттуда.
   - Я все еще не понимаю. Куда ты клонишь?
   - Пятеро из последних шести, подвергнувшихся Перемене, взобрались на Пик.
Одиннадцать других, просто искупавшихся в бухте, ей не подверглись. Вот  оно
- отклонение. Самый большой процент подвергающихся Перемене  составляют  те,
кто взбирался на Пик.
   - А как же ты? Ты не влюблен. Ты ни с кем не отправлялся к Мечу.
   - Нет, Шрина. Я отправился один. Я поднялся на Пик и нырнул; Ошир взмыл в
воздух и принес клятву.
   - Кому?
   - Любви. Я собирался попросить... одну женщину пойти туда со мной, но  не
знал, достанет ли у меня мужества нырнуть. И пошел один. А две недели спустя
началась Перемена.
   Шрина опустилась на стул, не спуская взгляда с человеко-зверя.
   - Какой дурой я была! - прошептала она. - Ты можешь еще раз пойти к  Мечу
со мной?
   - Я могу не дотянуть до конца пути человеком, - сказал он. - Громобой,  с
которым ты пришла к нам, еще у тебя?
   - Да, - ответила она и, открыв ящик стола, достала адский пистолет.
   - Лучше возьми его с собой, Шрина.
   - Я никогда не смогу убить тебя, Ошир. Никогда!
   - А я верю, что никогда не причиню тебе вреда. Но ни ты,  ни  я  наверное
этого не знаем, ведь правда?

***

   Шэнноу натянул сапоги и надел пояс с кобурами. Он все еще чувствовал себя
слабее, чем ему хотелось бы, но силы к нему почти  вернулись.  Бет  Мак-Адам
поглощала все его мысли с того часа, когда  она  разделила  с  ним  постель.
Шэнноу сел у окна и оживил в памяти радость того дня. Он не винил ее за  то,
что с тех пор она  его  избегала.  Что  он  мог  предложить?  Какая  женщина
захотела  бы  связать  свою  судьбу  с  человеком   его   славы?   Пока   он
выздоравливал, у него было много времени для раздумий. Его  жизнь  потрачена
зря? Что он сделал такого, что осталось бы жить после него?  Да,  он  убивал
убийц и, следовательно мог бы  указать,  что  тем  самым  спасены  жизни  их
будущих невинных жертв. Но  у  него  не  было  ни  сына,  ни  дочери,  чтобы
продолжить его род, и нигде в этом полудиком мире его не принимали надолго.
   Иерусалимец. Убийца. Сокрушитель. "Где же любовь, Шэнн