чиадзе тоже. Мне с ними не тягаться.
   - А ты возьми да удиви сам себя.
   - Не все же такие, как ты, горец. Мне до сих  пор  не  верится,  что  ты,
явившись на Игры неподготовленным, дошел  до  самого  финала.  Ты  и  правда
легенда.  Старый,  страшный  и  неповоротливый  -  а  все-таки  легенда,   -
ухмыльнулся Пеллин.
   - А я уж было растаял, паренек. Подумал, что ты меня  зауважал.  -  Друсс
снова лег и закрыл глаза.
   Парс и Пеллин  подошли  к  прислужнику,  разливавшему  холодную  воду  из
кувшина, и он наполнил им кубки. Пеллин осушил свой  сразу  и  велел  налить
еще, Парс пил мелкими глотками.
   - Ты так и не сказал ему о пророчестве, - заметил Парс.
   - Ты тоже. Ничего, сам скоро узнает.
   - И как он, по-твоему, поступит тогда? - спросил бегун.
   Пеллин пожал плечами:
   - Я знаю его  всего  месяц,  но  почему-то  сомневаюсь,  что  он  захочет
подчиниться традиции.
   - Придется!
   - Нет, дружище, он не такой, как другие. Лентриец по всем статьям  должен
был победить - однако не победил. Друсс - это  стихия,  и  не  думаю,  чтобы
политика могла на него повлиять.
   - Спорю на двадцать рагов, что ты заблуждаешься.
   - Не стану я с тобой спорить, Парс. Ради нашего общего блага надеюсь, что
ты окажешься прав.
   Со своего отдельного балкона высоко  над  толпой  белокурый  гигант  Клай
видел, как Друсс нанес решающий удар. Лентриец набрал слишком много мышечной
массы на руках и плечах -  это  делало  его  необычайно  сильным,  но  удары
получались медленными и предсказуемыми. А вот на дреная  стоило  посмотреть.
Клай улыбнулся.
   - Вы находите его забавным?
   Боец, застигнутый врасплох, обернулся. На лице вошедшего  не  дрогнул  ни
один мускул. Точно маска, подумал Клай, золотая чиадзийская маска,  гладкая,
без единой морщины. Даже черные  как  смоль  волосы,  туго  стянутые  в  два
хвоста, так напомажены, что кажутся искусственными, приклеенными  к  слишком
большому черепу. Клай перевел дух, недовольный вторжением на свой  балкон  и
тем, что не услышал ни  единого  шороха:  ни  от  занавесей,  ни  от  черных
бархатных одежд пришельца, тяжелых и длинных.
   - Вы подкрадываетесь точно наемный убийца, Гарен-Цзен, - сказал Клай.
   - Иногда бывает полезно двигаться беззвучно, - тихим  мелодичным  голосом
проговорил чиадзе.
   Клай посмотрел в его разные глаза, скошенные, как острия копий. Один глаз
был карий с серыми искрами, другой - голубой, словно летнее небо.
   - Это полезно лишь тогда, когда вы находитесь  среди  врагов,  -  ответил
атлет.
   - Верно. Но самые опасные наши враги порой представляются  друзьями.  Что
же в этом дренае так  позабавило  вас?  -  Гарен-Цзен  прошел  к  перилам  и
посмотрел на арену. - Я не нахожу в нем ничего смешного. Он варвар и дерется
как варвар. - Чиадзе обернулся, высокий ворот обрамлял его костлявое лицо.
   Клай почувствовал, как возрастает в нем неприязнь к этому человеку, но не
подал виду.
   - Нет, уважаемый министр, он  меня  не  забавляет.  Я  восхищаюсь  им.  С
хорошей подготовкой он мог бы достичь многого. И публике он нравится - народ
любит отважных бойцов. Видит Небо, отваги этому Друссу не занимать. Хотел бы
я сам подготовить его. Тогда бы он продержался подольше.
   - Вы полагаете, бой закончится быстро?
   - Нет. У его силы глубокие корни - она зиждется на гордости и на  вере  в
собственную несокрушимость. Это видно по тому, как он сражается.  Бой  будет
долгим и изнурительным.
   - Но ведь победа останется  за  вами?  Как  предсказал  наш  Божественный
Король? - Клай впервые заметил легкую перемену в лице министра.
   - Я побью его, Гарен-Цзен. Я моложе, сильнее, проворнее и  лучше  обучен.
Но всяким боем правит случай. Я могу оступиться в  момент  его  удара,  могу
захворать перед боем и сделаться неповоротливым. Могу отвлечься и пропустить
удар.  -  Клай  широко  усмехался,  министр  же  проявлял   явные   признаки
беспокойства.
   - Этого не случится. Пророчество исполнится.
   Клай подумал, прежде чем ответить.
   - То, что Божественный  Король  в  меня  верит,  наполняет  меня  великой
гордостью. Я буду драться с удвоенным усердием.
   - Хорошо. Будем надеяться, что на дреная пророчество произведет  обратное
действие. Вы ведь будете вечером на пиру? Божественный Король требует вашего
присутствия. Он желает, чтобы вы сидели рядом с ним.
   - Большая честь для меня, - с поклоном ответил Клай.
   - Это так. - Дойдя до занавеси, Гарен-Цзен оглянулся. - Знаком вам  атлет
по имени Лепант?
   - Бегун? Да. Он упражняется в моем гимнасии. А что?
   - Утром он умер во время допроса - а ведь казался таким  сильным.  Вы  не
замечали в нем признаков сердечной слабости? Головокружение, боль в груди?
   - Нет. -  Клай  вспомнил  говорливого  ясноглазого  парня  с  неистощимым
запасом шуток и историй. - Зачем его подвергли допросу?
   - Он распространял клевету, и у нас были причины полагать, что он  входит
в тайное общество, замышляющее убийство Бога-Короля.
   - Чепуха. Он был просто глупый юнец, отпускавший сомнительные шутки.
   - Да, он мог показаться и таким. Теперь юнец мертв, и шутить  ему  больше
не придется. А бегун он был хороший?
   - Нет.
   - Вот и хорошо - стало быть,  мы  ничего  не  потеряли.  -  Разные  глаза
пристально посмотрели на Клан. - Лучше вам не  слушать  сомнительных  шуток,
сударь мой. Это могут счесть соучастием в измене.
   - Я запомню ваш совет, Гарен-Цзен.
   Министр ушел, а Клай спустился вниз, в  окружающую  цирк  галерею.  Здесь
было прохладнее, и он с удовольствием разглядывал многочисленные  древности.
Галерею пристроили к цирку по настоянию короля еще  да  того,  как  душевная
болезнь лишила его рассудка. На ней помещалось около пятидесяти  лавок,  где
можно было купить подлинные редкости или их копии. Тут продавались старинные
книги, картины, фарфор и даже оружие.
   Люди на галерее уважительно кланялись первому бойцу Готира. Клай  отвечал
каждому улыбкой и кивком. При всей своей громадности он двигался  с  грацией
атлета, безупречно соблюдая  равновесие.  Клай  задержался  перед  бронзовой
статуей Бога-Короля. Она была красива, но зрачки из ляпис-лазури казались на
бронзовом лице неуместными.  Коренастый  торговец  с  раздвоенной  бородкой,
угодливо улыбаясь, вышел вперед.
   - Вы превосходно выглядите, господин Клай. Я  видел  ваш  бой,  хотя  это
зрелище длилось недолго. Вы были великолепны.
   - Благодарю вас.
   - Надо же было  вашему  сопернику  ехать  так  далеко,  чтобы  претерпеть
подобное унижение!
   - Я не унизил его - только побил. Он завоевал право встретиться со  мной,
победив множество отменных бойцов. И имел несчастье оступиться на песке, как
раз когда я нанес удар.
   - Разумеется, разумеется! Ваша скромность делает вам честь.  Я  вижу,  вы
любуетесь моей бронзой. Этот новый ваятель далеко пойдет. - Торговец понизил
голос. - Со всякого другого, мой господин, я запросил бы тысячу серебром, но
могучему Клаю сбавлю до восьмисот.
   - У меня уже есть два бюста императора - он сам подарил  их  мне.  Однако
спасибо за предложение.
   Клай отошел, но дорогу ему заступила молодая женщина, державшая  за  руку
светловолосого мальчика лет десяти.
   - Простите мне мою смелость, - сказала она с низким поклоном,  -  но  мой
сын очень хочет познакомиться с вами.
   - Ну, здравствуй. - Клай встал перед мальчиком на одно колено. -  Как  же
тебя зовут?
   - Атка, господин. Я видел все ваши бои. Вы деретесь... просто здорово.
   - Я ценю твою похвалу. Ну а финал будешь смотреть?
   - Еще бы! Надо же поглядеть, как вы побьете дреная. Я и его  видел  -  он
чуть было не проиграл.
   - Не думаю, Атка. Этот человек создан из камня  и  железа.  Я  ставил  на
него.
   - Но ведь  вас  он  не  побьет?  -  Мальчик  округлил  глаза,  охваченный
внезапным сомнением.
   - Побить можно любого, Атка, - улыбнулся Клай. -  Подожди  еще  несколько
дней - и увидишь. - Он встал и улыбнулся зардевшейся женщине.  -  Хороший  у
вас сын.
   Клай поцеловал ей руку и отошел  посмотреть  картины,  выставленные  чуть
подальше. Были там виды пустыни и гор, изображения молодых женщин  в  разных
стадиях  наготы.  Имелось  несколько  охотничьих  сцен,  но  Клаю   особенно
понравились два натюрморта с полевыми цветами. В конце галереи стоял длинный
лоток, принадлежащий пожилому чиадзе. Там продавались в основном  статуэтки,
а еще - броши, амулеты, браслеты и кольца.  Клай  взял  в  руки  фигурку  из
слоновой кости, не более четырех дюймов высотой: молодая  женщина  в  легком
платье, с цветами в  волосах  держала  в  руке  змею,  обвившую  хвостом  ее
запястье.
   - Какая прелесть, - восхитился Клай. Маленький чиадзе с улыбкой кивнул:
   - Шуль-сен, жена Ошикая, Гонителя Демонов. Этой фигурке около тысячи лет.
   - Откуда вы знаете?
   - Я Чорин-Цу, господин, - придворный бальзамировщик и знаток  истории.  Я
нашел эту фигурку во время раскопок на месте легендарной Битвы Пяти Воинств.
И уверен, что ей не менее девяти веков.
   Клай поднес  статуэтку  к  глазам.  Лицо  женщины  было  овальным,  глаза
раскосыми, и казалось, что она улыбается.
   - Она была чиадзе, эта Шуль-сен?
   - Как посмотреть, мой господин, - развел руками Чорин-Цу. -  Она,  как  я
уже сказал, была женой Ошикая, а он считается отцом всех  надиров.  Он  увел
мятежные племена из чиадзийской земли и проложил им  дорогу  в  страну,  где
ныне правят готиры. После его смерти племена разбрелись и  стали  враждовать
между собой - и посейчас враждуют. Если он был первым надиром - кем  считать
Шуль-сен? Надиркой или чиадзе?
   - И той, и другой  -  а  прежде  всего  красавицей.  Как  завершилась  ее
судьба?
   Торговец пожал плечами, и Клай заметил в темных раскосых глазах печаль.
   - Смотря какой исторической версии  придерживаться.  Я  полагаю,  что  ее
убили вскоре после смерти Ошикая. Все летописи указывают на это,  хотя  есть
легенды, согласно которым она отплыла за море, в  волшебную  страну.  Можете
верить в это, если наделены романтической жилкой.
   - Я стараюсь, насколько возможно, придерживаться истины. Но в этом случае
мне и впрямь хотелось бы верить,  что  она  провела  свои  дни  счастливо  в
далеком краю. Наверное, истины мы не узнаем никогда.
   Чорин-Цу снова развел руками.
   - Мне как ученому хотелось бы верить, что когда-нибудь  все  тайны  будут
раскрыты. Быть может, мне удастся найти и документальные свидетельства.
   - Если удастся, дайте мне знать. А пока что я куплю у  вас  эту  фигурку.
Пусть ее доставят ко мне домой.
   - Вы не спрашиваете цену, мои господин?
   - Я уверен, что вы не запросите лишнего.
   - Что ж, это правда.
   Клай пошел было прочь, но вернулся.
   - Скажите, Чорин-Цу, почему  придворный  бальзамировщик  держит  лоток  с
древностями?
   - Бальзамирование - мое ремесло, история же - моя страсть. И  как  всякая
страсть, она приносит наслаждение,  лишь  будучи  разделенной.  Ваш  восторг
перед этой статуэткой глубоко радует меня.
   Клай прошел по галерее в трапезную. Двое  часовых  распахнули  перед  ним
дверь в роскошный зал для именитых гостей. Клай давно уже входил в  подобные
места без трепета - несмотря на свое низкое происхождение, он завоевал  себе
такую славу, что почитался выше многих вельмож. Обедающих было  немного,  но
Клай сразу заметил дренайского посла Майона, который  вел  горячий  спор  со
щеголем в расшитом дорогими  камнями  голубом  камзоле.  Щеголь  был  высок,
строен  и  очень  красив.  На  его  светло-каштановых   волосах   красовался
серебряный обруч с опалом. Клай подошел к ним. Майон заметил его не сразу  и
продолжал попрекать собеседника:
   - И все же это нечестно, Зибен. Вы ведь выиграли... - Тут он увидел Клая,
и на его лице мигом появилась широкая улыбка. - Дорогой мой, как я  рад  вас
видеть. Прошу вас, присаживайтесь к нам. Для  нас  это  честь.  Мы  как  раз
говорили о вас. Это Зибен, поэт.
   - Я слышал ваши поэмы, - сказал Клай, - и сам с удовольствием прочел сагу
о Друссе-Легенде.
   Поэт хищно оскалился:
   - Вы о нем читали, а скоро встретитесь с ним самим. Предупреждаю - я буду
ставить против вас.
   - В таком случае простите меня за то, что я не стану желать вам удачи,  -
улыбнулся Клай и сел.
   - Видели вы сегодняшний бой? - спросил Майон.
   - Да, посол, видел. Друсс - незаурядный боец. Кажется,  будто  боль  лишь
подзадоривает его. Он непреклонен и очень силен.
   - Он всегда побеждает, - весело вставил Зибен. - Такой уж у него дар.
   - Зибен сегодня особенно доволен, - ледяным тоном  заметил  Майон.  -  Он
выиграл шестьдесят золотых.
   - Я тоже выиграл, - сказал Клай.
   - Вы ставили на Друсса? - поинтересовался Зибен.
   - Да. Я хорошо рассмотрел обоих и рассудил, что  у  лентрийца  не  хватит
духу выстоять против вашего бойца. Притом левая у  него  работала  не  столь
быстро, что  давало  Друссу  возможность  уворачиваться  от  ударов.  Однако
посоветуйте ему изменить стойку во время атаки. Он нападает, пригнув голову,
- это делает его легкой мишенью для удара снизу.
   - Скажу непременно, - пообещал Зибен.
   - У меня при доме устроено ристалище. Если Друсс захочет  воспользоваться
им - милости просим.
   - Весьма любезно с вашей стороны, - сказал Майон.
   - Уж очень вы уверены в себе, - заметил Зибен. - Вас не волнует  то,  что
Друсс ни разу не проигрывал?
   - Так я и сам ни разу не проигрывал. При любом исходе репутация одного из
нас  будет  подпорчена.  Но  солнце  не  перестанет  светить,  и  земля   не
перевернется. Итак, друзья мои, закажем что-нибудь поесть?

***

   Воздух  был  чист  и  свеж,  ветерок,  порхающий  вокруг  фонтана,   веял
прохладой. Зибен и Друсс только что поднялись  на  вершину  самого  высокого
холма в Большом парке. Небо над ними играло богатыми красками позднего лета,
с востока медленно плыли  пушистые  белые  облака.  Далекий  солнечный  луч,
пробившись сквозь них, высветил часть восточной  гряды,  и  горы  загорелись
красным и золотым, точно самоцветы. Но облака тут же набежали на  солнце,  и
золотые утесы снова сделались  серыми.  Друсс  с  тоской  смотрел  на  горы,
вспоминая, как пахнет сосной и журчат ручьи в его родном краю. Солнце  опять
проглянуло, осветив горы. Вид был великолепен, но Друсс знал,  что  там  нет
сосновых лесов. К востоку от  Гульготира  лежат  надирские  степи  -  сухие,
суровые, негостеприимные.
   Зибен сел у фонтана, окунул руку в воду.
   - Ну вот, теперь ты видишь, почему это место называется Холмом Шести Дев.
- В середине бассейна стояли статуи  шести  женщин,  искусно  высеченные  из
одной глыбы мрамора. Они располагались кружком, и каждая, слегка  склоняясь,
простирала руки словно в мольбе. Над ними высилась фигура старца с  огромной
урной в руках - из нее и струился фонтан, брошая белые фигуры.  -  Несколько
веков назад с севера нагрянуло войско и осадило Гульготир -  тогда  на  этом
месте принесли в жертву шестерых дев, чтобы  умилостивить  богов  войны.  Их
утопили. После этого боги оказали защитникам милость, и те отбили врага.
   Зибен улыбнулся, видя, как сузились  светло-голубые  глаза  Друсса.  Воин
запустил ручищу в свою постриженную лопатой черную бороду -  верный  признак
растущего раздражения.
   - Ты не веришь, что богов можно умилостивить? - как ни в  чем  не  бывало
поинтересовался поэт.
   - Только не кровью невинных.
   - Но ведь они победили, Друсс, - значит  жертвоприношение  все  же  имело
смысл?
   Воин потряс головой:
   - Раз они верили, что жертва умилостивит  богов,  то  стали  сражаться  с
удвоенной силой - но их могла бы вдохновить на это чья-то  хорошая  речь,  и
никакой жертвы бы не понадобилось.
   - Ну а если боги в самом деле  требовали  этой  жертвы  и  в  самом  деле
помогли выиграть сражение?
   - Лучше бы тогда его проиграли.
   - Ага! - торжествующе вскричал Зибен. - Но ведь тогда погибло бы  гораздо
больше невинных: женщин насиловали бы и убивали, детей резали  в  колыбелях.
Что ты на это скажешь?
   - А ничего. Большинство людей понимает разницу между  духами  и  коровьим
навозом - незачем об этом спорить.
   - Брось, старый конь, ты просто  не  хочешь  говорить.  Между  тем  ответ
прост: принципы добра и зла основаны  не  на  математике.  Они  зиждутся  на
желании - или нежелании - отдельных людей поступать хорошо, как по  совести,
так и по закону.
   - Слова, слова, слова! Они ничего  не  значат!  -  отрезал  Друсс.  -  От
людских желаний как раз все зло и происходит. Что до совести и закона -  как
быть, если совести у  человека  нет,  а  закон  допускает  жертвоприношения?
Делает ли это жертву добрым  делом?  Ну  хватит.  Нечего  втягивать  меня  в
очередной бессмысленный спор.
   - Мы, поэты, только и живем такими бессмысленными  спорами,  -  сдерживая
гнев, ответил Зибен. - Они развивают ум, помогают  мыслить.  Помогают  лучше
понять нужды наших ближних. Ты просто не в духе сегодня, Друсс. Я-то  думал,
ты будешь рад еще раз сразиться, еще раз кого-то отдубасить. Золотая  медаль
- это не шутка. Вопящие толпы, обожание соотечественников.  Подумай:  кровь,
синяки, а после - бесчисленные парады и пиры в твою честь!
   Друсс выругался, его лицо потемнело.
   - Ты же знаешь, я презираю все это.
   - Возможно,  отчасти  и  презираешь,  Друсс.  Лучшая  твоя  часть  питает
отвращение к громкой славе, но как так получается, что каждое твое  действие
усугубляет ее? Тебя пригласили сюда в качестве  гостя  -  как  вдохновляющий
пример, если хочешь. И что  же?  Ты  не  замедлил  сломать  челюсть  первому
дренайскому бойцу и занял его место.
   - Я не хотел его увечить. Если б я знал, что подбородок у него сделан  из
фарфора, я двинул бы его в живот.
   - Ну да, тебе хочется в это верить, старый конь. Но я не верю.  Скажи-ка:
что ты чувствуешь, когда толпа выкрикивает твое имя?
   - Довольно, поэт. Чего ты от меня хочешь?
   Зибен сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.
   - Слова - единственное, чем мы можем  описать  свои  чувства,  объяснить,
чего мы хотим друг от друга. Как без слов мы учили бы молодежь, как выражали
бы свои надежды, чтобы будущие поколения смогли прочесть? Ты смотришь на мир
уж очень просто, Друсс: у тебя все либо огонь, либо лед. Это бы еще  ничего.
Но ты, как всякий человек с узким кругозором, не знающий, что  такое  мечта,
норовишь высмеять то, чего понять не можешь. Цивилизации создаются из  слов,
Друсс, а уничтожаются топорами. Говорит это тебе о чем-нибудь?
   - Я все это знаю и так. Ну что, легче тебе стало?
   Гнев Зибена прошел, и он улыбнулся.
   - Люблю я тебя, Друсс. Всегда любил. Но у тебя прямо-таки дар меня злить.
   - Я не мыслитель, - серьезно сказал Друсс, - но и не дурак. Я  такой  же,
как многие. Я мог бы быть крестьянином или плотником, даже наемным  рабочим.
А вот учителя или клирика из меня бы не вышло. Умники на меня дрожь наводят.
Взять хоть Майона. Я знал многих послов, и все они на  один  лад:  фальшивые
улыбки, а глаза как буравчики - ничего не упустят. Во что они верят? Есть ли
у них честь? Любят ли они свою страну? Или они смеются  над  нами,  простыми
людьми, набивая кошельки нашим золотом? Я знаю одно, поэт: такие, как  Майон
- и как ты, - могут представить все, во что я верю,  столь  же  зыбким,  как
летний снег. И вдобавок выставить меня дураком. Да, я понимаю, что  добро  и
зло можно свести к цифрам. Взять этих  женщин  в  фонтане.  Враги  могли  бы
сказать: ?Убейте шестерых женщин, и мы пощадим город?. Ответ  на  это  может
быть только один - но я не могу тебе сказать, почему считаю его правильным.
   - Зато я могу. И это лишь часть того, чему  я  научился  от  тебя.  Самое
большее зло, на которое  мы  способны,  -  это  принести  в  жертву  кого-то
другого. Войско, осадившее город, как бы говорит: ?Сделайте малое зло, иначе
мы  совершим  большое?.  Если  поступать  геройски,   то   нужно,   конечно,
отказаться. Но дипломаты и политики - люди практичные. И им не дано  понять,
что такое честь. Я прав?
   Друсс с улыбкой хлопнул Зи