од напором наших мышц и наших мечей. Мы чувствуем, как подобает героям,
восторг битвы, и предки взывают к нам. Мы  ликуем!  Эгель  знал  людские
сердца. Хотел бы я знать, видел ли он будущее?
   - А что означают другие имена?
   - О  них  после.  Негоже  говорить  о  Музифе,  когда  мы  сидим  под
прикрытием Эльдибара. - Антахейм прислонился к  стене  и  закрыл  глаза,
слушая стук дождя и вой ветра.
   Музиф. Стена Отчаяния! Если недостало сил удержать Эльдибар, возможно
ли удержать Музиф? Не удержали Эльдибар - значит, и  Музиф  не  удержим.
Страх гложет внутренности. Мы снова видим  перед  собой  смеющиеся  лица
друзей, павших на Эльдибаре, - но не желаем присоединяться к ним.  Музиф
- это испытание.
   И мы  не  удержим  его.  Отойдем  к  Кании,  третьей  стене  -  Стене
Обновленной Надежды. Мы уцелели после Музифа, а Кания не так широка, как
он. И  как-никак,  за  нами  еще  три  стены.  Надиры  больше  не  могут
использовать свои баллисты, а это уже  кое-что.  И  разве  мы  не  знали
заранее, что две стены придется сдать?
   Дальше идет Сумитос, Стена Пропащих. Мы устали, смертельно устали. Мы
держимся лишь по привычке, как заведенные, - и держимся  хорошо.  Только
лучшие из лучших переживут этот свирепый натиск.
   Валтери - Стена Покоя. Мы уже смирились с тем,  что  мы  смертны.  Мы
понимаем, что смерть неизбежна, и  черпаем  в  себе  такое  мужество,  в
которое никогда не поверили бы  прежде.  Мы  снова  возвеселимся  и  все
станем братьями. Мы станем против общего  врага  щитом  к  щиту,  и  ему
придется солоно.  Время  на  этой  стене  тянется  медленнее.  Мы  будем
наслаждаться каждым мгновением, словно заново постигая жизнь.
   Звезды покажутся нам  прекрасными,  как  никогда,  а  дружба  обретет
сладостный, еще не испытанный вкус.
   И наконец - Геддон, Стена Смерти...
   Я Геддона не увижу, - подумал Антахейм - и уснул.

***

   - Испытание! Мы только и слышим о том, что  настоящее  испытание  еще
впереди. Сколько же их, этих проклятых испытаний? - бушевал Эликас.  Рек
поднял руку, унимая его, - молодой воин прервал Сербитара.
   - Успокойся! Дай ему договорить.  У  нас  всего  несколько  мгновений
перед приходом городских старшин.
   Эликас гневно сверкнул глазами, но умолк, ибо Хогун, на  которого  он
взглянул в поисках поддержки, едва заметно покачал головой. Друсс  потер
глаза и принял от Оррина кубок вина.
   - Я сожалею, - мягко  сказал  Сербитар.  -  Я  знаю,  как  раздражают
подобные заявления. Уже восемь дней, как мы сдерживаем надиров, а я  все
толкую о предстоящих испытаниях. Но  Ульрик,  надо  признаться,  хороший
стратег. Посмотрите, с кем мы воюем, - с двадцатью тысячами кочевников.
   Всю эту неделю они истекали кровью на нашем рубеже, но это отнюдь  не
цвет его войска. Мы старались получше обучить наших новобранцев - то  же
делает и он. Он не торопится - все эти дни он намеренно  избавляется  от
слабых, зная, что ему предстоит еще много боев, когда  -  и  если  -  он
возьмет Дрос. Мы сражались  хорошо  -  просто  замечательно,  но  дорого
заплатили за это. Четырнадцать сотен человек  погибли  и  еще  четыреста
выбыли из строя... Так вот - завтра Ульрик пустит в дело ветеранов.
   - А откуда тебе это так достоверно известно? - рявкнул Эликас.
   - Довольно, парень! - загремел Друсс. - До сих пор  он  всегда  бывал
прав - этого достаточно. Когда он ошибется, тогда и получишь слово.
   - Что ты предлагаешь, Сербитар? - спросил Рек.
   - Отдать им стену.
   - Что? - вскричала Вирэ. - После стольких  сражений  и  смертей?  Это
безумие.
   - Нет,  госпожа  моя,  -  сказал  Лучник,  впервые  взяв  слово.  Все
посмотрели на  молодого  атамана,  сменившего  свой  всегдашний  зеленый
камзол на великолепный кафтан оленьей кожи с фигурной бахромой. На спине
был бисером вышит орел. Длинные светлые волосы охватывала лента  из  той
же кожи, на боку висел серебряный кинжал с рукояткой из черного  дерева,
выточенной в виде сокола, - распростертые крылья служили эфесом.  Лучник
встал. - Это разумное решение.
   Мы знали, что будем отступать. Эльдибар - самая длинная  из  стен,  и
потому ее труднее всего удержать. Нас едва хватает на нее. На Музифе нам
понадобится меньше человек - стало быть, и потери  уменьшатся.  И  между
стенами лежит убойная полоса.  Мои  лучники  устроят  ветеранам  Ульрика
недурную бойню, прежде чем те нанесут удар.
   - Есть здесь и другая сторона, - сказал Рек, - не менее важная.  Рано
или поздно нас оттеснят  со  стены,  и  наши  потери,  несмотря  на  все
огненные канавы, будут огромны. Если же мы  отступим  ночью,  то  спасем
немало жизней.
   - Не будем также забывать о настроении  войск,  -  добавил  Хогун.  -
Потеря первой стены дурно скажется на Дросе.
   Но если мы представим это  как  заранее  обдуманное  отступление,  то
обратим ситуацию себе на пользу.
   - А вы что скажете, Оррин? - спросил Рек.
   - В нашем распоряжении около пяти часов. Давайте начнем.
   - А ты? - напоследок обратился Рек к Друссу.
   - Дело хорошее, - пожал тот плечами.
   - Значит, решено,  -  сказал  Рек.  -  Я  оставляю  вас  -  начинайте
отступление. Я должен встретиться с городским советом.
   Всю  ночь  продолжалось  тихое  отступление.  Раненых  переносили  на
носилках,  лекарские  снадобья  везли  на  тачках,   пожитки   торопливо
укладывались в котомки. Самых тяжелых давно уже переправили в  госпиталь
Музифа, а Эльдибарскими казармами почти не пользовались с начала осады.
   При первом проблеске  рассвета  последний  солдат  прошел  в  калитку
Музифа и поднялся по длинной винтовой лестнице на стену. Ко входу  стали
катить камни и таскать щебенку. Люди работали в поте лица, а небо  между
тем становилось все светлее. Наконец камень  засыпали  известью,  плотно
утрамбовав ее в провалах, и забили сверху водой.
   - День пройдет, - сказал  Марик-Строитель,  -  и  эта  кладка  станет
незыблемой.
   - Ничего незыблемого в природе нет, - ответил его товарищ.  -  Но  им
понадобятся недели, чтобы проломить ее,  -  ну  а  тогда  будем  держать
оборону у лестниц.
   - Так ли, эдак ли, я этого уже не увижу, - сказал Марик.  -  Нынче  я
ухожу.
   - Что-то ты рано. Мы с Мариссой тоже собрались уходить, но не раньше,
чем падет четвертая стена.
   - Первая, четвертая, какая разница? Я намерен  убраться  подальше  от
этой войны. Венгрии нужны строители -  а  их  армия  достаточно  сильна,
чтобы сдерживать надиров еще долгие годы.
   - Возможно - но я еще погожу.
   - Смотри не перегоди, дружище.
   В замке Рек лежал, глядя в резной потолок.  Постель  была  удобна,  и
обнаженная Вирэ  прижималась  к  нему,  положив  голову  ему  на  плечо.
Совещание закончилось два часа назад, но он так и  не  уснул.  В  голове
теснились  планы,  возможные  ответные  ходы  и  бесчисленные  трудности
осажденного города. Дебаты имели желчный характер, и уломать каждого  из
сановников было все равно что продеть нитку в иголку под водой. Горожане
держались единого мнения: Дельнох должен сдаться.
   Только краснолицый лентриец Мальфар поддерживал Река.
   Шинелл, эта масленая гадюка, предложил лично возглавить  депутацию  к
Ульрику. Что до Берика, он чувствует себя обманутым судьбой: как же, его
предки веками правили Дельнохом, ему же выпало  родиться  вторым  сыном.
Горечь переполняет его. Законник Бакда говорил  мало,  но  ядовито:  вы,
мол, хотите вычерпать море худым ведром.
   Рек едва сдерживал себя. Вышел ли хоть один из них на стену с мечом в
руках? Хореб верно сказал о таких, как они:
   "Во всякой похлебке накипь всегда наверху плавает".
   Он поблагодарил их за совет и согласился встретиться снова через пять
дней, чтобы дать ответ на их предложение.
   Вирэ пошевелилась и сдвинула покрывало, обнажив округлую  грудь.  Рек
улыбнулся и впервые за много дней отвлекся мыслями от войны.

***

   Лучник и  тысяча  его  стрелков  стояли  на  Эльдибаре,  наблюдая  за
надирами. Стрелы уже лежали на тетивах, шапки  сидели  набекрень,  чтобы
заслонить правый глаз от встающего солнца.
   Орда с исполненным ненависти воплем двинулась на приступ.
   Лучник ждал, облизывая сухие губы.
   - Огонь! - вскричал он наконец, плавно отведя тетиву к  правой  щеке.
Стрела вылетела разом с тысячью других и затерялась в клубящемся толпище
у стены. Снова и снова стреляли лучники, пока их  колчаны  не  опустели.
Наконец Каэсса вскочила на парапет и пустила последнюю стрелу в  надира,
приставлявшего лестницу к  стене  Древко  вошло  ему  в  плечо,  пробило
кожаный нагрудник, пронзило легкое и застряло  в  животе.  Он  упал,  не
издав ни звука.
   О стену заскрежетали крючья.
   - Все назад! - крикнул Лучник и побежал  по  открытой  полосе,  через
мостки и канавки с промасленной стружкой. С Музифа спустили  веревки,  и
лучники быстро взобрались по ним вверх. Позади них на  Эльдибар  ступили
первые надиры.
   Некоторое время они бестолково метались, пока не  заметили  лучников,
карабкающихся на  вторую  стену.  Через  несколько  минут  на  Эльдибаре
собралось несколько тысяч воинов - они перетащили лестницы через стену и
двинулись к Музифу. И тогда в политый маслом  сушняк  полетели  огненные
стрелы.
   Из канав сразу повалил густой дым, а за ним взвилось пламя вдвое выше
человеческого роста.
   Надиры отошли, и дренаи возликовали.
   Огонь бушевал около часа, и четыре тысячи человек  на  Музифе  смогли
отдохнуть. Одни лежали на траве, другие разбрелись по трем  столовым  на
второй завтрак. Многие сидели в тени стенных башен.
   Друсс прохаживался среди солдат, отпуская  шуточки,  принимая  ломоть
черного хлеба от одного, померанец от другого. Рек и Вирэ сидели одни  у
восточного края, и он направился к ним.
   - Пока все идет хорошо! - сказал он, опустив  свое  грузное  тело  на
траву. - Они не знают, что делать дальше. Им приказано было взять  стену
- а это они уже выполнили.
   - И что же теперь, как по-твоему? - спросил Рек.
   - Сам старый черт. Он придет, чтобы поговорить.
   - Мне сойти к нему?
   - Лучше я сойду. Надиры меня знают. У них свои  легенды  о  Побратиме
Смерти. Они верят, что я древний бог смерти, сошедший на землю.
   - И они не так уж заблуждаются? - улыбнулся Рек.
   - Может, и нет. Но я никогда не хотел быть таким. Все, чего я  хотел,
- это вернуть свою жену. Если бы работорговцы не увезли ее,  я  стал  бы
крестьянином.  Я  в  этом  уверен  -  хотя  Ровена  всегда  сомневалась.
Временами я очень недоволен собой.
   - Прости, Друсс, я просто пошутил. В моих глазах ты совсем  не  похож
на бога смерти. Ты человек и воин - и прежде всего человек, - Дело не  в
тебе, парень. Твои слова - лишь эхо того, что я чувствую  сам.  Скоро  я
умру... Здесь, в этом Дросе. А чего я достиг в своей жизни? Нет  у  меня
ни сынов, ни дочерей. И  родных  никого  не  осталось.  Только  немногие
друзья. Люди скажут: "Здесь лежит Друсс.  Он  убил  многих  и  не  родил
никого".
   - Люди скажут не только это, - вмешалась Вирэ. - Они  скажут:  "Здесь
лежит Друсс-Легенда. Он никогда не  был  подлым,  мелочным  или  излишне
жестоким. Вот человек, который никогда не сдавался, никогда  не  изменял
своим убеждениям, никогда не предавал друзей, никогда не обижал женщин и
никогда не использовал свою силу против слабых". Люди скажут: "У него не
было сыновей, но  многие  матери  засыпали  спокойнее  рядом  со  своими
детьми, зная, что Друсс сражается за дренаев". Много  разного  скажут  о
тебе, седобородый.
   Много поколений будут повторять  эти  речи,  и  недостаточно  сильные
мужчины будут черпать в них силу.
   - Мне это было бы приятно, - улыбнулся старик.
   Утро шло, и Дрос грелся под теплым солнцем.  Кто-то  из  солдат  взял
флейту и заиграл переливчатый весенний напев - музыка эхом отозвалась  в
долине, украсив радостью годину смерти.
   В полдень Река и Друсса позвали на стену. Надиры отошли к  Эльдибару,
но посредине убойной земли на огромном пурпурном ковре сидел человек. Он
ел финики и сыр, запивая трапезу вином из золотого кубка. В земле позади
него торчала хоругвь с волчьей головой.
   - В стиле ему не откажешь, - восхитился Рек.
   - Надо спуститься, пока он еще ест, - сказал  Друсс.  -  Мы  потеряем
лицо, если будем ждать.
   - Будь осторожен! - предостерег Рек.
   - Там их всего-то пара тысчонок, - подмигнул Друсс. Он  спустился  по
веревке на землю и подошел к едоку. - Я чужой в твоем  стане,  -  сказал
он.
   Человек поднял голову, показав широкое, хорошей лепки лицо с  волевым
подбородком. Раскосые лиловые глаза  смотрели  из-под  темных  бровей  -
глаза властелина.
   - Садись, пришелец, и поешь. - Друсс, скрестив  ноги,  сел  напротив.
Надир медленно расстегнул свой черный лакированный панцирь, снял  его  и
бережно положил обок. Потом снял черные наголенники и нараменники. Друсс
отметил мощные мускулы на руках и кошачью гибкость движений.
   "Прирожденный воин", - подумал он.
   - Я Ульрик из Волчьей Головы.
   - Я Друсс-Топор.
   - Я рад видеть тебя. Ешь.
   Друсс взял пригоршню фиников с  серебряного  блюда  и  стал  медленно
жевать. Потом закусил козьим сыром и  запил  красным  вином.  Брови  его
удивленно поднялись.
   - Лентрийское красное, - сказал Ульрик. - В нем нет яда.
   - Меня не так просто убить, - усмехнулся Друсс. -  Такой  уж  у  меня
дар.
   - Ты хорошо сражался. Я рад за тебя.
   - Меня опечалила весть о твоем сыне. У меня нет детей, но я знаю, как
тяжко терять любимых.
   - Да, жестокий удар. Славный был мальчик. Но  жизнь  всегда  жестока,
разве нет? Мужчина должен быть выше своего горя.
   Друсс молча взял еще фиников.
   - Ты великий человек, Друсс. Мне  жаль,  что  тебе  придется  умереть
здесь.
   - Да, хорошо было бы жить вечно. Впрочем, я уже не тот. Несколько раз
твои парни чуть было не свалили меня - куда это годится?
   - Тому, кто убьет тебя, назначена награда.  Сотня  лошадей  из  моего
табуна.
   - А как он докажет тебе, что именно он убил?
   - Представит мне твою голову и двух свидетелей в придачу.
   - Только бы это известие не дошло до моих ребят. Они  это  обстряпают
за пятьдесят лошадей.
   - Вряд ли! Уж очень ты хорош в бою. А как там новый князь?
   -  Он  предпочел  бы  менее  шумную  встречу,  но  и  война,  похоже,
доставляет ему удовольствие. Он хороший воин.
   - Как и все вы. Но это вас не спасет.
   - Посмотрим. Вкусные у тебя финики.
   - Вы верите, что сможете  остановить  меня?  Скажи  правду,  Побратим
Смерти.
   - Мне хотелось бы послужить у тебя  под  началом.  Я  уже  много  лет
восхищаюсь тобой. Я служил многим владыкам - и слабым, и  злобным.  Были
среди них и хорошие люди, но ты.., ты отмечен печатью величия. Думаю, ты
добьешься того, чего хочешь, - но лишь когда я умру.
   - Этого уже недолго ждать, Друсс, - мягко заметил Ульрик.  -  У  меня
есть шаман, знающий толк в таких вещах. Он говорит,  что  видел  тебя  у
ворот четвертой стены - кажется, она зовется Сумитос? - и  на  плечах  у
тебя сидел оскаленный череп Смерти.
   - Смерть сопровождает меня повсюду, Ульрик! - засмеялся Друсс. - Я ее
побратим. Разве твой шаман не знает ваших преданий? Быть может,  я  умру
на Сумитосе.
   Быть может, умру на Музифе. Но где бы я  ни  пожелал  умереть,  знай:
уходя в Долину Теней, я  захвачу  с  собой  немало  надиров,  чтобы  они
сопутствовали мне.
   - Сопутствовать тебе будет для них честью. Ступай с миром.

Глава 23

   Один кровавый день следовал за другим  в  бесконечной  череде  рубки,
резни и смерти. Надиры то и  дело  появлялись  на  убойной  земле  перед
Музифом, угрожая сокрушить защитников, - но каждый раз  их  отбивали,  и
оборона  держалась.  Сильные,  как   предсказывал   Сербитар,   медленно
отделялись от слабых. Разница была налицо -  к  шестой  неделе  осады  в
живых  остались  только  сильные.  Три  тысячи  дренайских  воинов  либо
погибли, либо выбыли из рядов со страшными увечьями.
   Друсс появлялся на стене каждый день, пренебрегая советами об  отдыхе
и нуждами своего усталого тела,  -  он  черпал  скрытую  силу  из  своей
воинской души. Рек тоже создал себе немалую славу, хотя и не стремился к
ней. Дважды благодаря своей одержимости  он  отбрасывал  надиров  назад.
Оррин по-прежнему сражался вместе с остатками "Карнака" - из них  выжило
всего восемнадцать человек. По правую руку  от  него  бился  Джилад,  по
левую - Бреган все с тем же добытым в бою топором. Хогун  собрал  вокруг
себя полсотни легионеров и стоял сзади на случай, если в передовой линии
образуется брешь.
   Дни полнились муками и криками умирающих. И список в  Зале  Павших  с
каждым утром становился все длиннее. Пал дун Пинар - зазубренный  кинжал
перерезал ему горло. Бара  Британа  нашли  под  кучей  надирских  тел  -
сломанное копье торчало  из  его  груди.  Высокого  Антахейма  из  числа
Тридцати сразил дротик, пущенный в  спину.  Легионера  Эликаса  визжащая
толпа надиров прижала к настенной башне, и он погиб под ударами двадцати
клинков. Йораку, громадному разбойнику, вышибли мозги дубиной -  умирая,
он схватил двух надиров, бросился с ними со стены  и  разбился  о  камни
вместе с вопящими врагами.
   В  хаосе  свистящей  стали  многие   геройские   подвиги   оставались
незамеченными. Один молодой солдат, сражавшийся спина к спине с Друссом,
увидев, как вражеский воин нацелился  в  старика  копьем,  метнулся,  не
раздумывая, на острие и лег в  корчах  среди  прочих  трупов  на  стене.
Офицер по имени Портитак бросился в брешь у надвратной башни,  схватился
за лестницу и прыгнул с  нею  вниз,  оттолкнув  ее  от  стены.  Двадцать
надиров, лезших наверх, погибли с ним на камнях и еще пятеро  переломали
кости. Много таких историй случалось в бою.
   И накал сражения не ослабевал. Рек украсился косым шрамом от брови до
подбородка, пересекающим лицо красной чертой. Оррин лишился трех пальцев
на левой руке, но после  двухдневной  передышки  вновь  присоединился  к
своим бойцам.
   Из стольного града Дренана шли нескончаемые послания:

   Держитесь.
   Дайте Хитроплету время.
   Еще хотя бы месяц.

   Защитники  знали,  что  не  продержатся  столько,  -   и   продолжали
сражаться.

***

   Дважды надиры предпринимали ночные  атаки,  но  Сербитар  каждый  раз
предупреждал защитников, и захватчики дорого платили за  свою  дерзость.
Ночью, когда трудно найти опору,  долгий  подъем  на  стену  сопряжен  с
гибелью. Сотни кочевников нашли  бессмысленную  смерть  под  дренайскими
клинками и стрелами.
   Теперь ночи стали спокойными и в некотором смысле - еще хуже дней. Их
тихая лунная свежесть слишком уж отличалась от багрового  дневного  ада.
Солдат посещали непрошеные мысли о женах, детях, родных усадьбах, а  еще
пуще - о неотвратимом будущем.
   У Хогуна и Лучника вошло в привычку гулять ночью по стене  -  мрачный
командир Легиона рядом с остряком разбойником. В обществе Лучника  Хогун
забывал о потере Эликаса и вновь обретал способность смеяться, а Лучника
роднила с ганом серьезная сторона, которую разбойник тщательно скрывал.
   В эту ночь Лучник, однако, притих, и взгляд его был устремлен вдаль.
   - Что это с тобой? - спросил Хогун.
   - Воспоминания. - Лучник, опершись о парапет,  смотрел  на  надирские
костры внизу.
   - Как видно, либо очень хорошие, либо  очень  плохие,  раз  тебя  так
проняло, - Хуже не бывает, дружище. Веришь ли ты в богов?
   - Временами - когда стою спиной к стенке  и  враг  напирает  со  всех
сторон.
   - А я верю в двойную власть Удачи и Зла - верю, что изредка каждая из
этих сил выбирает себе человека и на свой лад губит его.
   - И эти силы коснулись тебя, Лучник? - осторожно спросил Хогун.
   - Возможно. Подумай о недавних событиях - и ты в этом убедишься.
   - Не нужно. Я и так знаю, к чему ты ведешь.
   - Что тебе известно обо мне? - Лучник повернулся лицом  к  офицеру  в
темном плаще.
   Хогун улыбнулся, хотя и видел, как пальцы Лучника  сомкнулись  вокруг
рукояти кинжала.
   - Я знаю, что твою жизнь омрачает какая-то тайна: погибла жена,