его,  появляется
женщина моложе и красивее ее - вот тогда-то лишь можно судить, есть  тут
любовь или нет. Посмотри на себя, Киалл. Три дня назад ты так любил, что
жизнью готов был пожертвовать, теперь же говоришь, что любовью тут и  не
пахло. А все почему? Потому что появилась я. Разве  это  не  доказывает,
что я права?
   Он помолчал, глядя вдаль, и наконец сказал:
   - Это доказывает только, что я дурак, о чем и так всем известно.
   Танаки придвинулась поближе к нему.
   - Прости. Не надо было мне говорить все это.  Я  благодарна  тебе  за
спасение и буду благодарна до конца своих дней. Ты поступил благородно -
и мужественно. Спасибо и за то, что ушел  тогда,  -  в  этом  проявилась
тонкость твоей  души.  Но  дай  мне  несколько  дней,  и  я  научу  тебя
наслаждаться.
   - Нет! Так я не хочу.
   - Ну и живи дураком, - отрезала она, отошла и села в стороне.

***

   Почти три недели путники ехали через степь  к  далеким  серым  горам,
углубляясь все дальше в надирские земли. Порой они ночевали в  маленьких
надирских становищах, но чаще разбивали лагерь  в  укромных  балках  или
пещерах. Погони за ними не было, и они ни разу не видели воинов Цудая.
   Чареос в пути почти не  разговаривал.  С  застывшего,  мрачного  лица
смотрели настороженные глаза.  Бельцер  тоже  молчал.  Гарокас  оказался
хорошим лучником и  дважды  подстреливал  оленя.  Но  основную  их  пищу
составляли длинные крученые коренья пурпурного цвета, из которых  варили
жидкий, но питательный суп.
   Танаки поправлялась и часто поддразнивала Гарокаса, но Киалл  замечал
страх в ее глазах, когда кто-то  из  путников  подходил  к  ней  слишком
близко, видел, как  вздрагивает  она  от  любого  прикосновения.  Он  не
говорил ей об этом и обходился с ней учтиво, хотя она делала вид, что не
замечает его, - видимо, все еще сердилась на то, что считала отказом.
   Но однажды ночью она проснулась с криком, сбросила с  себя  одеяло  и
схватилась за мечи. Бельцер вскочил тоже, и топор блеснул серебром в его
руках.
   - Все в порядке, - сказал Чареос, подходя, чтобы ее успокоить. -  Это
только сон.
   - Уйди! - завизжала она. - Не трогай меня! - Танаки взмахнула  мечом,
и Чареос отскочил, клинок разминулся с ним на какой-нибудь палец.
   - Танаки, - тихо заговорил Киалл, - все хорошо. Тебе  приснился  сон.
Мы друзья. Друзья.
   Она отступила назад,  тяжело  дыша,  с  испугом  в  широко  раскрытых
лиловых глазах. Мало-помалу ее дыхание сделалось тише.
   - Простите, - шепнула она, повернулась и пошла прочь из лагеря.
   Бельцер, ворча, вернулся к своим одеялам. Киалл пошел за Танаки.  Она
сидела на плоском камне. Ее освещенное  луной  лицо  было  бледным,  как
слоновая кость, и Киалла заново поразила ее красота. Он постоял  немного
молча и сел рядом с ней. Она повернулась к нему лицом.
   - Они, наверное, считают меня неженкой.
   - Никто так не думает, - заверил Киалл. - Но я не  знаю,  как  помочь
тебе, Танаки. Я умею лечить ушибы, зашивать раны и заваривать  травы  от
лихорадки - но с твоей болью я ничего не могу поделать.
   - У меня ничего не болит. Я уже выздоровела.
   - Не думаю. Каждую ночь  ты  мечешься  и  стонешь  во  сне.  И  часто
кричишь, а то и плачешь. Мне больно видеть, как ты страдаешь.
   Она внезапно рассмеялась и встала перед ним, уперев руки в бока.
   - Знаю я, чего тебе  хочется.  Того  же,  что  и  той  солдатне.  Ну,
признайся. Будь мужчиной! "Мне  больно  видеть,  как  ты  страдаешь",  -
скажите на милость! Тебе на меня наплевать - да оно и понятно. Для  тебя
я всего лишь надирская сука, доступная всем.
   - Это вовсе не так. Да,  ты  красива,  и  неудивительно,  что  всякий
мужчина желает тебя. Но я твой друг, и ты мне очень дорога.
   - Не нужно мне твоей жалости, - отрезала она. -  Я  не  жеребенок  со
сломанной ногой и не слепой щенок.
   - За что ты на меня так сердита? Если я сказал или сделал что-то, что
огорчило тебя, прости меня.
   Она хотела что-то сказать, но только испустила долгий вздох  и  снова
опустилась на камень рядом с ним.
   - Я не сержусь на тебя, Киалл. -  Она  закрыла  глаза  и  сгорбилась,
упершись локтями в колени. - Дело не в тебе. Просто я не могу  от  этого
освободиться. Закрываю глаза и вижу перед собой  их  рожи,  чувствую  их
руки, их... Каждый раз. Когда  я  сплю,  они  приходят  ко  мне.  И  мне
кажется, будто мое спасение было сном, а вот это  -  явь.  Я  все  время
думаю об этом. Суть не в самом  насилии  и  не  в  ударах,  а...  -  Она
умолкла, и Киалл не стал прерывать молчания. - Я не раз слышала о  таких
вещах, но этого нельзя понять, пока сама не испытаешь. И что  еще  хуже,
этого нельзя объяснить. Двое этих  мужчин  служили  раньше  в  дворцовой
страже Ульрикана. Один из  них  носил  меня  на  плечах,  когда  я  была
девочкой. Как он мог поступить так со мной? Как ему могло  прийти  такое
желание? Мне кажется теперь, что мир я видела совсем не  таким,  как  он
есть, - будто у меня перед глазами висела паутинка, а теперь ее сорвали,
и зло предстало передо мной во всей своей наготе. Всего несколько недель
назад я видела желание во взгляде Гарокаса,  и  это  мне  льстило.  Даже
радовало. А теперь мне кажется, будто он смотрит на меня,  как  лиса  на
цыпленка, и это меня ужасает. - Она подняла глаза на Киалла. -  Ты  хоть
что-нибудь в этом понимаешь?
   - Все понимаю. - Он протянул к ней руку, но она  отпрянула.  -  Страх
обычно полезен,  -  мягко  продолжил  он.  -  Страх  удерживает  нас  от
сумасбродства и заставляет быть  осторожными.  Но  Чареос  говорит,  что
страх - это слуга, который  норовит  стать  господином.  Господство  его
ужасно, и мы всегда должны держать его в узде. Ты  сильная,  Танаки.  Ты
как сталь. Ты гордая. Возьми меня за руку.
   - Не знаю, смогу ли я.
   - Вспомни о женщине, которую я встретил в крепости.  Она  по-прежнему
живет в тебе. Ты пострадала, но осталась все той же  принцессой  Танаки,
дочерью Тенаки-хана. В тебе течет кровь великих людей.
   Он снова протянул ей руку. Пальцы Танаки устремились к ней, замерли и
сомкнулись в крепком пожатии.
   На глазах у Танаки выступили слезы, и она приникла к Киаллу. Он обнял
ее  одной  рукой,  и  некоторое  время  они  сидели  молча.  Потом   она
отстранилась и спросила:
   - Значит, мы друзья?
   - На всю жизнь, - улыбнулся он.
   Они вместе вернулись в  лагерь.  Чареос  сидел  там  один,  глядя  на
восточный небосклон. Казалось, он не замечал их.
   - Как дела? - спросил, подойдя к нему, Киалл.
   - Меня не надо утешать, - с кривой усмешкой ответил Чареос. -  А  вот
ее - да. Ты молодец, что так печешься о ней.
   - Ты шел за мной следом?
   - Да, но надолго там не задержался. Она замечательная женщина, Киалл.
Сильная и красивая.
   - Я знаю, - смущенно сказал юноша.
   - Если тебе нужен мой  совет,  то  я  сказал  бы:  увези  ее  отсюда.
Возвращайтесь в Готир, женитесь и растите крепких сыновей.
   - А ты?
   - А я продолжу этот безумный поход.
   - Да, я знаю, что ты не можешь остановиться теперь, - грустно  сказал
Киалл, - когда это стоило жизни трем твоим друзьям.
   - Ты славный парень, Киалл. Смышленый и прозорливый.
   - Лучше бы я никогда не просил тебя о помощи. Я говорю это искренне.
   - Я знаю. Спокойного тебе сна, мой мальчик.
   В последующие недели Танаки стала ловить себя на том,  что  постоянно
наблюдает за Киаллом. Ей нравилась его робкая улыбка, нравилось, как  он
склоняет голову набок при разговоре. Других она  все  еще  дичилась,  но
дружба Киалла помогала ей перебарывать страх. В долгие вечера она  часто
уходила в сторону и сидела, прислонясь спиной к дереву или камню,  следя
за мужчинами. Они почти не разговаривали, однако их движения говорили  о
многом. Бельцер - медведь, большой и неуклюжий, наполненный  горечью,  у
которого нет слов. Но держится  он  уверенно  и  движется  с  быстротой,
удивительной при его толщине. Чареос  -  волк,  поджарый  и  хитрый,  он
всегда ищет окольные пути, всегда что-то обдумывает,  всегда  настороже.
Гарокас - леопард, грациозный, но свирепый.
   А Киалл?
   Он самый сильный из них, достаточно  твердый,  чтобы  быть  ласковым,
достаточно скромный, чтобы быть  благоразумным.  Его  сила  зиждется  на
любви к ближнему, а не на боевитости, как у других.
   Но какого зверя он ей напоминает? Танаки закрыла глаза,  погрузившись
в воспоминания. Она снова была в холодном ульриканском  дворце.  Джунгир
играл деревянными  солдатиками,  строя  их  в  ряды,  а  она  сидела  на
медвежьей шкуре, прижимаясь к Намеасу, огромному  сторожевому  псу.  Его
подарил Тенаке готирский регент, и он всегда сопровождал хана на  охоту.
Намеас был убийца по природе, и  его  страшные  челюсти  умели  рвать  и
терзать, но с ней он всегда был  ласков  и  постоянно  поворачивал  свою
большую голову, чтобы лизнуть свернувшегося рядом ребенка.
   Вот кто Киалл - большая сторожевая собака.
   Часто Танаки подзывала Киалла к себе, и они допоздна засиживались  за
разговором. Он брал ее за руку, а звезды смотрели на них с небес.
   Однажды, на третьей неделе путешествия, когда Танаки сидела одна,  на
нее упала тень. Она подумала, что это Киалл, и с улыбкой подняла глаза.
   - Можно к тебе, принцесса? - спросил Гарокас, усаживаясь рядом.
   Она глотнула и удержала улыбку на лице.
   - Вот уж не думала, что ты поедешь с  нами.  Ты  всегда  казался  мне
человеком, который заботится только о себе.
   - Ты права, как всегда, Танаки. Мне нужно не то, что им.
   - Что же тебе нужно?
   - А ты не знаешь? - Он хотел дотронуться до нее, но она  отшатнулась,
потемнев лицом. - В крепости ты была не столь робкой. И часто приглашала
меня в свою постель холодными зимними вечерами.
   - Это было тогда. - Она сидела напряженная,  прислонившись  спиной  к
дереву.
   - А что изменилось? Нам было хорошо вместе,  Танаки.  Ты  лучше  всех
женщин, которые у меня были. И разве я тебя не удовлетворял?
   - Да, ты мне нравился. Ты был внимательным любовником и  умел  ждать.
Но я теперь стала другая, Гарокас.
   Он со смехом покачал головой:
   - Другая? Ты? Ну уж нет. Ты женщина страстная и в любой другой стране
непременно стала бы фавориткой короля. Не обманывай  себя  -  другой  ты
никогда не будешь. - Он отодвинулся немного, вглядываясь темными глазами
в ее лицо. - Сначала я думал, что это из-за насилия, но дело не  в  нем,
верно? Дело в крестьянском  парне.  Танаки  Острый  Клинок  втюрилась  в
девственника! Вот история, которая может оживить скучный вечер.
   - Осторожнее, Гарокас. Терпение  никогда  не  входило  в  число  моих
достоинств. Оставь меня одну.
   - Никогда, принцесса, - сказал он уже серьезно.  -  Ты  вошла  в  мою
кровь. Я хочу тебя так, как никогда ничего не  хотел.  Она  помолчала  и
поднялась.
   - Нам было хорошо с тобой. Больше  чем  хорошо.  Но  это  осталось  в
прошлом - вот все, что я могу сказать.
   Он тоже встал и отвесил ей изысканный поклон.
   - Мне думается, ты ошибаешься, Танаки. Я не  стану  навязываться,  но
буду рядом, когда ты придешь в себя. Крестьянский парень не для  тебя  -
он не того покроя. Что он понимает? Я видел, как вы держались  за  руки.
Очень мило - но ляг с ним  в  постель  и  увидишь,  что  мужик  во  всем
остается мужиком. Кто он без своей невинности? Дубина неотесанная. Ты не
хуже меня знаешь, чем он тебя привлекает,  верно?  Это  старо  как  мир,
дорогая: опытных всегда тянет к невинности, к чистоте. Мысль о том,  что
мы будем первыми и потому незабываемыми, возбуждает нас. Но  что  потом?
Нет, Танаки, наш разговор не окончен. Спокойной тебе ночи.

***

   Чиен-Цу  наблюдал  за  кучкой  путников,  едущих  через  перевал.  Он
заметил,  что  передовой  всадник  все  время  смотрит  по  сторонам   и
оглядывается назад.  Видно,  что  человек  он  предусмотрительный.  Чиен
одобрительно кивнул. Он подозвал к себе Оши и вышел навстречу всадникам.
Те придержали коней. Громадный детина на вислозадом мерине, держа обеими
руками боевой топор, соскочил с седла. Чиен, не глядя на него, подошел к
тому, что ехал впереди, и поклонился чуть ниже, чем полагалось.
   - Ты, должно быть, и есть Чареос, Мастер Меча, - сказал он,  глядя  в
темные глаза всадника.
   - А ты родом из Чиадзе. - Чареос спешился и стал рядом с  низкорослым
воином.
   Чиен испытал удовлетворение, смешанное с раздражением. Хорошо,  когда
в тебе признают существо высшей породы, но этот человек  не  ответил  на
поклон, что говорило о его дурном воспитании.
   - Это так. Мое имя Чиен-Цу. Я посланник императорского двора.  Шаман,
Аста-хан, просил меня проводить вас к нему.
   - Что-то не нравится он мне, Мастер,  -  сказал  Бельцер,  подходя  к
Чареосу.
   - Взаимно, - ответил Чиен. - Если  не  считать  твоего  запаха  -  он
поистине внушает самые нежные чувства.
   - Длинный же у тебя язык для  такого  маленького  роста,  -  процедил
Бельцер.
   - Лучше уж так, чем быть верзилой, имеющим мозг величиной с  орех.  -
Чиен отступил на шаг и принял боевую позицию.
   - Помолчи, Бельцер, - сказал Чареос. - У нас и так хватает  врагов  -
незачем наживать новых. - Он отвесил Чиену  низкий  поклон.  -  Счастлив
познакомиться с вами,  сиятельный  посол.  Надеюсь,  вы  извините  моего
спутника. Мы ехали несколько недель почти без еды и потеряли трех  наших
товарищей. Поэтому силы и учтивость у нас на исходе.
   - Принимаю ваши извинения, сударь, - кивнул Чиен. -  Быть  может,  вы
последуете за мной, а уж потом мы займемся представлениями? В пещере вас
ждет теплый огонь и жареная оленина.
   Чиен повернулся и зашагал по тропе в сопровождении Оши.
   - Экий задиристый петушок! - ухмыльнулся Бельцер. - Он  начинает  мне
нравиться, будь он проклят!
   - Вот и хорошо, - ответил Чареос. - Если бы ты напал на него,  он  бы
тебя убил. - С этими словами Чареос вернулся в  седло  и  тронул  серого
каблуками.
   В пещере путники прикончили оленину с почти  неприличной,  на  взгляд
Чиена, быстротой. Впрочем, чего иного можно ожидать от варваров?
   - А где Аста-хан? - спросил Чареос, вытирая жирные пальцы о рубашку.
   - Спит, - ответил Чиен. - Он присоединится к нам вечером. Быть может,
вы представите мне своих спутников?
   - Разумеется. Вот это Бельцер. - Великан с ухмылкой протянул руку,  и
Чиен брезгливо покосился  на  нее.  Ни  дать  ни  взять  лопата:  пальцы
короткие и толстые, с глубоко въевшейся грязью, да еще и сальные к  тому
же. Чиен вздохнул и  совершил  краткое  рукопожатие.  Гарокас  и  Танаки
ограничились кивками, но Киалл тоже подал руку - по крайней мере чистую.
   - Итак, почему же восточный посол одет, как надирский воин? - спросил
Чареос.
   Чиен рассказал о посольстве к хану и о нападении на их отряд.
   - К несчастью, вероломство у надиров в крови, - заключил он.
   - Не только у  надиров,  -  вспыхнула  Танаки.  -  За  готирами  тоже
числится немало измен и нарушенных обещаний.
   - Я сожалею, принцесса, - сказал Чареос. - Замечание посла  в  высшей
степени неуместно. Но скажите, господин посол, каковы ваши планы? Почему
вы не отправились в ближайший порт, чтобы отплыть на родину?
   - Все в свой черед, Чареос. В настоящее время я предложил свою помощь
Аста-хану, который, со своей стороны, готов помочь  вам.  Это,  полагаю,
делает нас союзниками.
   - Мы примем вас более чем охотно, но мне хотелось  бы  знать,  какова
ваша цель. Нежелательно иметь товарищем того, чьи планы для тебя тайна.
   - Понимаю вас - но я готов признать  ваше  главенство  и  подчиняться
вашим приказам. Моих планов вам знать не нужно. Когда они воплотятся  из
дыма в камень, я уведомлю вас, и мы расстанемся.
   Чиен отошел в глубину пещеры и сел у другого костра, разведенного для
него Оши. Ему стало немного спокойнее. Чареос - человек почти светский и
умеет думать. Бельцер явно не мыслитель, но громадный топор в его  руках
кажется невесомым. Женщина  очень  красива  лицом,  но  сложена  слишком
по-мальчишески на вкус Чиена. Зато в ее глазах видны сила  и  решимость.
Чиен ни в одном из них не находил слабого места, и это его радовало.
   Он лег и уснул.
   Чареос вышел к устью пещеры и посмотрел на  небо.  Облаков  почти  не
было, небесный свод казался бескрайним.
   - Добро пожаловать к моему  очагу,  -  произнес  свистящий  голос,  и
волосы на затылке у Чареоса  встали  дыбом.  Он  медленно  обернулся.  В
темноте сидел на  корточках  старик  в  кожаной  набедренной  повязке  и
ожерелье из человеческих зубов.
   - Спасибо, Аста-хан, - сказал Чареос, усаживаясь напротив него. - Рад
видеть тебя в добром здравии.
   - Без вашей помощи меня уже не было бы на свете. Я этого не забуду.
   - Окас умер.
   - Я знаю. Почти все свои силы он потратил на то, чтобы защитить меня.
Но я помогу вам. Я знаю ход в город, в самые недра дворца. Через него вы
сможете вывести женщину.
   - Зачем тебе это, шаман? Только не говори мне,  что  хочешь  уплатить
долг: это не в надирском обычае. Что ты надеешься получить взамен?
   -  Какая  тебе  разница?  -  Аста  смотрел   на   Чареоса   холодным,
непроницаемым взором.
   - Я не люблю играть в чужие игры.
   - Ну так знай: эта женщина мне не нужна. Берите ее  себе  -  вы  ведь
этого хотите? Больше вам ничего не надо?
   - Как будто так - но двое из тех, что идут со мной,  лелеют  какие-то
тайные замыслы.
   Аста засмеялся, и Чареоса пробрала дрожь от этих звуков.
   - Ты про чиадзе? Он хочет убить Джунгир-хана, только и  всего.  Когда
его час придет, он вас покинет. Теперь тебе придется считаться только  с
одним.
   Чареос  не  удовлетворился  этим,  но  промолчал.  Аста-хан  ему   не
нравился, и он знал, что шаман сказал ему не все. Тем не менее, слова не
шли ему на ум. Старик смотрел на него  немигающим  взглядом,  и  Чареосу
казалось, что тот читает его мысли.
   - Ночью вы должны хорошо отдохнуть, - сказал Аста-хан, - а завтра  мы
выйдем на Тропу Душ. Путь будет нелегким, но мы пройдем,  если  удача  и
мужество будут сопутствовать нам.
   - Я слышал об этой Тропе, - шепотом сказал Чареос.  -  Она  пролегает
между мирами, и там обитают злые духи. Зачем нам нужно идти по ней?
   - Потому что в это самое время воевода Цудай едет сюда. К рассвету он
будет  в  горах.  Если  вы  предпочитаете  сразиться  с  тремя   сотнями
человек...
   - Трое наших уже погибли, и я не хочу терять еще и других.
   - Увы, Чареос, - такова судьба Призраков Грядущего.

13

   Бельцеру не спалось. Сколько ни закрывал он глаза в  мерцающем  свете
факелов, перед ним все время вставали лица Финна, Маггрига и  Окаса.  Он
повернулся на бок и открыл глаза. Топор стоял рядом с ним,  прислоненный
к стене, и он видел свое отражение в широких лезвиях.
   Ты стал похож на отца, сказал себе Бельцер, вспомнив  этого  угрюмого
крестьянина  и  его  нескончаемую  битву  с  бедностью.  Вставал  он  до
рассвета, ложился в полночь и день за днем вел свою  безнадежную  войну.
Земля у них была каменистая, неплодородная,  но  отец  как-то  умудрялся
прокормить Бельцера и пятерых его братьев. К тому времени, как  Бельцеру
исполнилось четырнадцать, трое братьев сбежали в город, ища более легкой
жизни. Двое других вместе  с  матерью  умерли  во  время  красной  чумы.
Бельцер один работал бок о бок с упорным стариком, но однажды отец,  идя
за плугом, схватился за грудь и упал наземь. Бельцер, рубивший лес  выше
на горе, увидел это, бросил топор и побежал к нему, но старик уже умер.
   Бельцер за всю жизнь не слышал от отца ни единого ласкового слова,  а
улыбку на его лице видел только раз, зимним вечером, когда тот напился.
   Сын похоронил отца в его скудной земле  и  ушел,  не  оглянувшись  ни
разу.
   О братьях Бельцер так больше и не слышал, словно их  и  на  свете  не
было.
   Мать его была молчаливой женщиной, крепкой  и  выносливой.  Она  тоже
улыбалась редко, и теперь, задним числом, Бельцер понимал, что у  нее  и
не было причин улыбаться. Он сидел  рядом  с  ней,  когда  она  умирала.
Вечная усталость сошла с ее лица, и оно стало почти красивы