й холм, но поющий человек исчез.
   Туман поднимался все выше, и Лаг хотел  взлететь,  но  не  смог.  Его
осязаемое тело словно приросло к земле. Холодный ветер налетел на  него,
и он задрожал.
   Сон перестал утешать его, и ему захотелось домой.  Но  где  он,  дом?
Далеко ли и в какой стороне?
   В  тумане  что-то  зашуршало,  но  серая  пелена  ничего  не   давала
разглядеть.  Лаг  побежал,  поскользнулся  на  мокрой  траве,   упал   и
перевернулся на  спину.  Черная  тень  нависла  над  ним.  Лаг  в  ужасе
откатился прочь, но острые когти успели задеть его грудь.
   - Нет! - закричал он, видя над собой смоченные слюной челюсти  зверя,
и вскинул руку. Золотой луч, ударив из его пальцев, поразил  хищника,  и
тот с воплем скрылся в тумане, а Лаг снова повалился  на  траву.  Другая
тень упала на него, и он приник к земле.
   - Не бойся, - сказал чей-то голос. Лаг увидел очертания  человеческой
фигуры. Луна светила пришельцу в спину, и мальчик не мог разглядеть  его
лица.
   - Мне страшно, - сказал Лаг. - Я хочу домой.
   - Сейчас ты окажешься дома, мой мальчик, и забудешь свой сон.
   - А что это был за зверь?
   - Он пришел с той стороны ворот. Но теперь он мертв. Ты убил  его.  Я
знал, что так будет, ибо в тебе  есть  сила.  Прощай.  Мы  с  тобой  еще
увидимся.
   - Кто ты?
   - Я Дагда. Теперь усни, и ты вернешься домой.
   Лаг закрыл глаза и забылся сном. Проснулся  он  в  постели  Патрикея.
Старик дремал рядом, на стуле.
   Лаг повернулся, и кровать заскрипела, разбудив старого слугу.
   - Ну, как ты, Лаг?
   - Почему я здесь? Где моя мать?
   - Она умерла, мальчик. Нынче днем мы похоронили ее.
   Лаг сел, и одеяло соскользнуло с его груди.
   - О боги! - прошептал Патрикей. - Что это с тобой?  -  Лаг  посмотрел
вниз и увидел у себя на  груди  четыре  глубокие,  обильно  кровоточащие
борозды. Патрикей откинул одеяло, и оказалось, что ноги мальчика покрыты
засохшей грязью. - Говори, Лаг, куда ты ходил, пока я спал?
   - Не знаю! Ничего я не знаю. Я к маме хочу.
   Старик прижал мальчика к себе.
   - Мне очень, очень жаль, Лаг.

1

   Всадник остановился на  перевале.  Ветер,  дующий  с  горных  вершин,
свистел вокруг него. Далеко внизу лежали зеленые земли Габалы,  ручьи  и
реки, холмы, долины и леса - все, что помнилось ему, и виделось во  сне,
и манило его назад.
   - Домой, Каун, - прошептал он, но  ветер  унес  прочь  его  слова,  и
высокий серый конь не услышал их.  Всадник,  тронув  скакуна  каблуками,
направил его вниз и откинулся назад в седле. У заброшенного пограничного
форта ветер утих. Дубовые, окованные бронзой ворота  крепости  болтались
на сломанных петлях. Габальского орла  с  них  содрали  -  остался  лишь
кончик крыла, весь позеленевший и почти неотличимый от гниющего дерева.
   Всадник спешился - высокий, в длинном плаще с  капюшоном,  с  шарфом,
плотно обмотанным  вокруг  шеи.  Он  ввел  коня  в  разрушенный  форт  и
остановился перед статуей Мананнана. Левая рука, отломанная, валялась на
булыжнике, лицо кто-то изуродовал топором или молотом.
   - Быстро же они забыли, -  сказал  путник.  Конь,  слыша  его  голос,
ткнулся мордой ему в спину. Человек снял толстые  шерстяные  перчатки  и
потрепал скакуна по шее. Здесь было теплее, и он размотал  шарф,  бросив
его на седло. Потом откинул капюшон, и его серебристый шлем сверкнул  на
солнце.
   - Давай-ка напоим тебя, - сказал  путник  и  подвел  коня  к  колодцу
посередине двора. Бадья покоробилась, и  под  железными  обручами  зияли
трещины. Веревка высохла, но еще держала, хотя и  требовала  осторожного
обращения.  Обыскав  ближние  строения,  человек  вернулся  с   глиняным
кувшином и миской и поставил кувшин в ведро. Погрузив бадью  в  колодец,
он бережно вытянул ее наверх. Из  трещин  лилась  вода,  но  кувшин  был
полон. Напившись, человек налил  воды  в  миску  и  напоил  коня.  Потом
ослабил подпруги, долил жеребцу воды, поднялся на крепостную стену и сел
там на солнцепеке.
   Вот он, конец империи. Не кровавые поля сражений, не вопящие орды, не
лязг стали о сталь, а пыль, вихрящаяся по  булыжнику,  разбитые  статуи,
рассохшиеся ведра и могильная тишина.
   - Ты бы не вынес этого зрелища, Самильданах, - сказал путник.  -  Оно
разбило бы твое сердце.
   В собственном сердце он не находил горя по  поводу  крушения  Габалы:
глядя на статую, он горевал только о себе самом.
   Мананнан, рыцарь Габалы, один из девятерых, которые  были  выше,  чем
принцы, и  больше,  чем  люди.  Достав  из  сумки  на  поясе  серебряное
зеркальце, он посмотрелся в него.
   На него глянули синие глаза, обведенные  серебристой  сталью.  Плюмаж
ему обрубили в какой-то стычке на севере,  на  поднятом  теперь  забрале
оставил вмятину топор во время Фоморианской войны. Руническую цифру, его
знак, сорвали со лба где-то на востоке.  Он  не  помнил  этого  удара  -
слишком много он получил их за шесть одиноких лет, прошедших после того,
как врата закрылись. Бывший рыцарь перевел  взгляд  на  стальной  ворот,
охватывающий шею, и представил себе медленно растущую  под  ним  бороду.
Когда-нибудь она задушит его до смерти.
   Что за смерть для рыцаря Габалы  -  быть  заключенным  в  собственном
шлеме и удушенным собственной бородой. Такова цена, которую он  заплатит
за предательство. Такова кара за трусость.
   Трусость? Он повертел это слово  у  себя  в  голове.  За  годы  своих
бесцельных скитаний он не раз проявлял отвагу в бою - и  в  атаке,  и  в
долгом ожидании вражеского удара. Телесное мужество ни разу не  изменило
ему. Но в ту темную ночь шесть лет назад, когда  перед  ним  разверзлись
черные врата, затмив собой звезды,  его  пригвоздила  к  месту  трусость
иного рода.
   Не в пример остальным Самильданах мог бы пойти в пекло  с  пригоршней
снега. И Патеус тоже, и Эдрин - все.
   - Будь ты  проклят,  Оллатаир,  -  процедил  бывший  рыцарь.  -  Будь
проклята твоя гордыня! - Он спрятал зеркало в сумку.
   Отдохнув около часу, он снова сел в седло. До цитадели оставалось три
дня пути на запад. Он избегал городов и селений, покупал еду в единенных
крестьянских усадьбах и спал под открытым небом. Утром четвертого дня он
доехал до цитадели.
   Мананнан пересек бывший  розарий,  где  среди  сорняков  кое-где  еще
виднелись цветы. Между камнями мощеной дорожки  за  шесть  лет  набилась
земля, и там тоже проросла трава. Боковые ворота стояли открытыми.  Двор
тоже  зарастал  травой,  питаемой  перелившимся  через  край   фонтаном.
Мананнан спешился, скрипнув своими доспехами.
   - Да, Каун, здесь все не так, как тебе помнится. Их больше нет. -  Он
напоил коня из фонтана. Ветер хлопнул ставней о стену,  и  Каун  вскинул
голову, прижав уши. - Все хорошо, мальчик, - успокоил  его  Мананнан.  -
Здесь не опасно.
   Бывший рыцарь расседлал коня, вскинул на  плечо  котомку  и  вошел  в
знакомый чертог. Сюда нанесло пыли, и от ковра  пахло  плесенью.  Статуи
смотрели на него незрячими глазами.
   Придавленный бременем своей вины, которое здесь стало еще тяжелее, он
прошел мимо изваяний к часовне в задней части здания. Листовидная  дверь
со  скрипом  отворилась.  В  часовню  пыль  не  проникла,   но   золотые
подсвечники, серебряная чаша и шелковые гобелены исчезли. Тем  не  менее
здесь все дышало миром. Бывший рыцарь скинул и развязал свою котомку. Он
снял перевязь с мечом, освободился  от  панциря  и  сложил  все  это  на
алтарь. За панцирем последовали наплечники и кольчуга, не раз  спасавшая
ему жизнь. На камень легли набедренные щитки и поножи, а поверх всего  -
черные с серебром перчатки.
   - Вот и конец всему, - сказал Мананнан и хотел снять шлем, но тот  не
поддался. Оллатаир заколдовал его здесь, в этой самой часовне, шесть лет
назад - но разве святости этого места недостаточно, чтобы снять чары без
помощи волшебника? Пружинная застежка отошла  без  усилий,  но  шлем  не
двинулся с места. Мананнан нажал еще раз  и  уронил  руку.  Страх  перед
неудачей уступил место гневу. - Чего еще ты хочешь от меня?  -  вскричал
он. Пав на колени, он стал молиться об избавлении,  но  молитва  уходила
куда-то  в  пустоту,  не  достигая  цели.  Лишенный  доспехов  рыцарь  в
изнеможении встал и вынул из котомки шерстяные штаны и  кожаный  камзол.
Надев их, он снова пристегнул перевязь, натянул сапоги из мягкой оленьей
кожи и взял одеяло, а котомку бросил.
   Его конь щипал траву под стеной. Человек прошел мимо него в  кузницу.
Здесь тоже лежала пыль, инструменты заржавели, большие мехи порвались, в
горне поселились крысы.
   Мананнан взял заржавленную пилу - будь она даже новая, от нее не было
бы пользы. Сталь-серебрянка, из которой выкован шлем,  и  сама  по  себе
очень прочна, а заклятия Оллатаира сделало  ее  неуступчивой  ко  всему,
кроме жара. Мананнан уже вытерпел как-то  два  часа  пытки,  когда  один
кузнец  попробовал  расплавить  застежку  его  шлема.  В  конце   концов
ремесленник, отчаявшись, опустился перед ним на колени.
   - Нет смысла продолжать, рыцарь. Требуемый для этого жар сожжет  ваше
тело и превратит мозги в пар. Вам нужен чародей, а не кузнец.
   Мананнан обращался к чародеям и мнимым  волшебникам,  к  провидцам  и
колдуньям - но никто из них не сумел снять чар Оружейника.
   - Мне нужен ты, Оллатаир, - промолвил бывший рыцарь. - Я  нуждаюсь  в
твоих чарах и твоем мастерстве - но где же искать тебя?
   Оллатаир был прежде всего патриотом и мог покинуть родину  только  по
принуждению - а  кто  же  способен  принудить  к  чему  бы  то  ни  было
Оружейника рыцарей Габалы?  Мананнан,  стоя  над  заржавевшими  орудиями
Оллатаира, попытался припомнить их давний разговор.
   Габала, учитывая величину империи, которой она некогда правила,  сама
по себе невелика. От границы с Фоморией на юге до моря и водной  границы
с Цитаэроном пролегает не более тысячи миль. С востока же на  запад,  от
номадских степей до Асрипурского моря, и четырехсот не  наберется.  Одно
ясно: Оллатаир должен жить вдали от городов. Мраморная громада  Фурболга
всегда вызывала у него неприязнь.
   Где же он? И под какой личиной?
   Оллатаир - это имя,  которое  он  выбрал  как  Оружейник;  когда  ему
хотелось попутешествовать одному и без  помех,  он  пользовался  другим.
Мананнан обнаружил это случайно, десять лет назад, при поездке  в  самую
северную из девяти провинций. Он остановился  на  постоялом  дворе,  где
хозяин хвастался чудесной  бронзовой  птичкой,  распевавшей  на  четырех
языках. Когда этот человек раскрыл ладонь, птичка облетела всю  комнату,
наполнив воздух сладким ароматом.
   - Откуда она у  тебя?  -  спросил  Мананнан  хозяина,  который  низко
склонился перед рыцарем Габалы.
   - Она не краденая, доблестный рыцарь, клянусь жизнью моих детей.
   - Я не обвиняю тебя, просто спрашиваю.
   - Два дня назад тут побывал один путник, господин, коренастый такой и
безобразный, точно грех. Денег у него не было, и он заплатил  за  постой
вот этим. Могу я оставить птичку у себя?
   - Оставь или продай, меня  это  не  касается.  Куда  направлялся  тот
путник?
   - На юг, господин, по Королевской дороге.
   - Он не назвался тебе?
   - Назвался, господин, как по закону положено, и в книге расписался. -
Хозяин предъявил рыцарю переплетенный в кожу том.
   На следующий день Мананнан нагнал Оллатаира. Оружейник ехал на пони.
   - Случилось что-нибудь? - спросил Оллатаир.
   - Нет, насколько я знаю. Я увидел твое изделие на постоялом  дворе  -
слишком щедрая плата за одну ночь, тебе не кажется?
   - Оно с изъяном и через неделю перестанет работать. Поезжай-ка вперед
и оставь меня одного. Увидимся в цитадели.
   Мананнан вспомнил об этом, стоя среди запустения и паучьих тенет.
   Быть может, теперь Оллатаир назвался каким-нибудь другим именем  -  а
быть может, он уже умер.
   Но выбора у Мананнана нет. Он поедет на север и будет разыскивать там
ремесленника по имени Руад Ро-фесса.

***

   Мальчик подцепил  щипчиками  крошечную  бронзовую  стружку  и  затаил
дыхание. Облизнув губы, он склонился над верстаком. Его рука дрожала.
   - Тихонько, - сказал безобразный с виду человек, сидящий с ним рядом.
- Успокойся и дыши ровно. - Мальчик кивнул  и  повел  плечами,  стараясь
снять напряжение. Дрожь в руке унялась, и  бронзовая  стружка  стала  на
место. - Хорошо! - сказал мужчина, оглядывая  бронзового  ястреба  своим
единственным глазом. - Теперь подними ему крыло - только осторожно!
   Мальчик повиновался,  и  крыло  со  сверкающими  перьями  легко,  без
усилия, развернулось.
   - Отпусти. - Крыло снова сложилось, прижавшись к туловищу птицы.
   - Я сделал это, Руад! Сделал! - закричал мальчик, хлопая в ладоши.
   - Верно, сделал. - Мужчина широко усмехнулся, показав кривые зубы.  -
И работал ты всего год, а у меня на это в твоем возрасте ушло целых три.
Правда, у тебя учитель лучше, чем был у меня.
   - А летать он будет?
   Мужчина, взъерошив тугие светлые кудри  мальчика,  пожал  широченными
плечами, встал и расправил спину.
   - Это будет зависеть от твоей способности черпать магию  из  воздуха.
Давай-ка посидим немного. - Он вышел из мастерской  в  большую  комнату,
где у горящего очага стояли два кресла, и сел, протянув короткие ноги  к
огню, скрестив сильные руки на груди. Огонь заставлял сверкать бронзовый
диск на его левом глазу и делал заметнее серебряные нити  в  его  черных
волосах. Мальчик, высокий для своих лет  и  сильно  выросший  из  ливреи
своего дома, присоединился к нему.
   - Ты молодец, Лаг, - сказал  ему  Руад.  -  Когда-нибудь  ты  станешь
мастером. Я очень доволен тобой. - Лаг покраснел  и  отвел  глаза.  Руад
хвалил его редко и еще ни разу не приглашал посидеть с собой у огня.
   - Он будет летать?
   - Чувствуешь ли ты магию в воздухе? - спросил в свою очередь Руад.
   - Нет.
   - Закрой глаза и прислони голову к спинке.  -  Руад  поворошил  огонь
кочергой, добавив в него три полена. - Магические токи многочисленны,  а
Цвета иногда пугают своей глубиной. С них, с Цветов, и следует начинать.
Подумай о Белом, знаменующим собой мир и гармонию. Почувствуй этот Цвет,
слейся с ним. Видишь ты его?
   - Да, - прошептал Лаг.
   - Когда ты испытываешь  гнев,  ненависть  или  боль  -  душевную,  не
телесную - ищи помощи в Белом. А Синий - это небо, власть воздуха, мечты
о полете. Синий - опора всему, что летает. Видишь его?
   - Вижу, мастер.
   - Тогда поднимись к нему. - Руад закрыл свой одинокий глаз и примкнул
к мальчику в его поисках. - Нашел ты его?
   - Нашел, мастер.
   - Что ты чувствуешь теперь?
   - Небо зовет меня. Мне нужны крылья.
   - Вернемся к ястребу - только не теряй  этого  чувства,  -  улыбнулся
Руад.
   Они вернулись в мастерскую, и мальчик взял с верстака маленький нож.
   - Значит, я готов? - спросил он.
   - Увидим. Дай волю магии Синего.
   Лаг надрезал кожу у основания правой ладони и уронил каплю  крови  на
бронзовый клюв птицы.
   - Теперь крылья, - сказал Руад. - Только быстро. - Лаг капнул  кровью
на оба крыла и отступил назад. - Зажми порез пальцем, останови кровь.  -
Лаг сделал это, не сводя  голубых  глаз  с  ястреба.  Какой-то  миг  тот
оставался неподвижным. Потом золотая голова дернулась,  крылья  медленно
развернулись, и ястреб, взмыв над верстаком, вылетел  в  открытое  окно.
Мальчик с Руадом выбежал вслед за ним на горный  склон.  Птица,  сверкая
золотом, поднималась все выше в небо - но вдруг дрогнула и уронила  одно
бронзовое  перо...  потом  другое...  потом  третье.  Ее  полет  утратил
плавность и стал неровным.
   - Нет! - закричал Лаг, подняв к птице свою  тонкую  руку,  и  Руад  с
изумлением увидел, как два выпавших  пера  вернулись  обратно  в  крыло.
Ястреб продержался в воздухе еще несколько мгновений, но тут  же  сложил
крылья и камнем устремился к земле. Лаг, подбежав к нему, собрал перья и
прижал к груди исковерканное туловище.
   Руад Ро-фесса молча подошел к мальчику и положил руку ему на плечо.
   - Не огорчайся, Лаг. Моя первая птица даже до окна не  долетела.  Это
успех, большой успех.
   - Но я хотел, чтобы он жил, - возразил мальчик.
   - Я знаю - но ведь он ожил и поднялся в  небо.  В  следующий  раз  мы
уделим больше внимания шейным сочленениям.
   - В следующий раз? - с грустью повторил Лаг. - На той неделе я  войду
в возраст. В доме для меня нет работы - меня продадут.
   - До будущей недели многое может случиться. Неси птицу в  кузницу,  и
мы посмотрим, что можно спасти.
   - Лучше уж я убегу и уйду к Лло Гифсу.
   - У Сильной Руки тебе, возможно, нелегко  придется.  Но  об  этом  мы
поговорим в другой день. Доверься мне, Лаг, и займемся птицей.
   Руад  посмотрел,  как  мальчик  собирает  в  траве  кусочки  металла.
Отпавшие перья, хоть и ненадолго, изменили  свой  полет  -  а  ведь  Лаг
освоил только Желтый, наименьший из всех Цветов.
   В доме они снова сели у огня. Лаг был молчалив и печален.
   - Скажи, - спросил Руад, - что ты  почувствовал,  когда  ястреб  стал
ронять перья?
   - Отчаяние, - просто ответил мальчик.
   - Нет, в тот миг, когда ты закричал?
   - Не знаю, - пожал плечами Лаг. - Я просто хотел, чтобы он  продолжал
лететь.
   - Известно тебе, что случилось, когда ты крикнул "нет"?
   - Ничего не случилось. Он упал.
   - Не сразу. Он попытался вернуть упавшие перья - значит,  был  как-то
связан с тобой. Однако ты говоришь, что ничего не почувствовал. В  каком
Цвете ты находился тогда - в Синем?
   Лаг задумался, стараясь припомнить.
   - Нет. В Желтом. Доступ к другим Цветам я получаю только  через  вас,
мастер.
   - Хорошо, Лаг, я подумаю над этим. Теперь тебе уже пора -  ведь  твое
свободное время истекает в сумерки?
   - Можно не спешить. Маршин сказал, что хозяева вернутся  из  Фурболга
только завтра. Они привезут с собой гостей для покупки раба.
   - Все может обернуться не  так  плохо,  как  ты  думаешь.  Так  много
хороших домов. Госпоже Диане или  господину  Эррину  может  понадобиться
домашний раб, а они оба известны своим хорошим обращением со слугами.
   - Почему я должен быть рабом? - вспылил мальчик.  -  Почему?  Империи
больше нет, и все входившие  в  нее  земли  теперь  управляются  людьми,
бывшими прежде рабами. Почему же я остался в рабстве? Это несправедливо!
   - Жизнь  зачастую  бывает  несправедлива,  мальчик.  Ты  пал  жертвой
последней, Фоморианской, войны. Но со временем ты сможешь выкупиться  на
волю, а пока тебе живется не так уж дурно.
   - А вам когда-нибудь приходилось быть рабом, мастер?
   - Разве что рабом своего ремесла, - признался Руад. - Ты попал в плен
лет пять назад, так? Сколько тебе  тогда  было  -  десять,  одиннадцать?
Таков порядок вещей, Лаг. Войны стоят дорого, а добыча  и  рабы  окупают
расходы. В этой войне Габалой руководила гордость - она хотела показать,
что расстается с империей сама, а не уступает насилию. Ты стал одной  из
последних жертв. Я знаю, это нечестно, но из человека, который все время
сетует на несправедливость жизни, никогда ничего не выйдет.  Ты  уж  мне
поверь, мальчик. Люди делятся на три  рода:  победители,  побежденные  и
бойцы.  Победители,  на  каком  бы  поприще  они  ни  выступали,  -  это
избранники Цветов, и жизнь обращается с ними, как с богами.  Побежденные
растрачивают свои силы на бесплодные жалобы и остаются ни с  чем.  Бойцы
заботятся об остроте своих клинков и держат щиты высоко. Они знают,  что
без боя ничего не добьются, и сражаются, пока не падут мертвыми.
   - Я не хочу быть воином, - сказал Лаг.
   - Слушай меня как следует, мальчик! - рявкнул Руад. - Я говорю  не  о
воинах - я говорю о жизни. Тебе и  меч,  и  щит  заменяет  ум.  Если  ты
чего-то хочешь, составь сперва план, как этого  добиться.  Представь,  в
чем ты можешь потерпеть неудачу, и обдумай,  как  это  предотвратить.  А
после без лишних слов приступай к делу. Сосредоточься на  своей  задаче.
Ты наделен острым умом и большими дарованиями. Не знаю, как  ты  удержал
свою птицу в воздухе, но, стало быть, это в твоей власти. Отыщи эту силу
в себе, у