нную  деревню,  Друсс
пустился в погоню за убийцами и догнал их.
   Он убил многих разбойников и освободил женщин, но Ровены уже  не  было  с
ними: Коллан увез ее в Машрапур и продал вентрийскому купцу.
   Чтобы заработать деньги на проезд  в  Венгрию,  Друсс  сделался  кулачным
бойцом на песчаных кругах Машрапура. С каждым зубодробительным ударом натура
молодого крестьянина менялась - он оттачивал природную силу и  злость,  пока
не стал первым в городе бойцом.
   В конце концов он вместе  с  Зибеном  и  вентрийским  офицером  Бодасеном
отправился за море и на войне быстро завоевал себе славу смертельно опасного
воина. Его прозвали Серебряным Убийцей из-за  блестящего  двуострого  топора
Снаги.
   Друсс участвовал в десятке битв и сотне стычек. Много раз его ранили,  но
победа всегда оставалась за ним.
   Когда много лет спустя Друсс нашел Ровену и привез ее домой, он  искренне
верил, что скитания и битвы остались позади, как  кровавый  сон.  Но  Ровена
знала его лучше. День ото дня Друсс становился все суровее. Он  уже  не  был
крестьянином и не  находил  радости  в  том,  чтобы  возделывать  землю  или
выращивать скот. Прошло чуть больше года, и он  отправился  в  Дрос-Дельнох,
чтобы вступить в ополчение против сатулийских  кочевников.  Полгода  спустя,
когда сатулов оттеснили обратно в горы, он вернулся домой со свежими шрамами
и утешительными воспоминаниями.
   ... Он закрыл глаза и вспомнил, что сказала ему Ровена в ту  ночь,  когда
он вернулся с сатулийской компании. Сидя на козьей шкуре  перед  огнем,  она
тронула его за руку: ?Бедный мой Друсс. Как можно  жить  войной?  Войны  так
быстро проходят?.
   Он  прочел  печаль  в  ее  ореховых  глазах  и  попытался   найти   ответ
поточнее. ?Война - не просто драка, Ровена. Это еще и товарищество, и  огонь
в крови, и преодоление страха.  Только  перед  лицом  опасности  я  чувствую
себя... мужчиной?.
   "Такой уж ты есть, любимый, - вздохнула Ровена. - Но  это  меня  печалит.
Ведь так хорошо добывать себе пропитание, возделывая  землю,  смотреть,  как
восходит солнце над горами и луна, дробясь, отражается в озерах. В этом есть
и довольство, и радость, но они не для тебя. Скажи, Друсс, почему ты  обошел
весь свет, чтобы найти меня??
   "Потому что люблю тебя. Ты для меня - все?.
   "Будь это правдой, тебе не хотелось бы уйти от меня и  снова  отправиться
на войну. Посмотри на наших соседей. Разве они рвутся в бой??
   Друсс встал, подошел к окну и распахнул ставни, глядя на далекие звезды.
   "Я уже не такой, как они. И не знаю, был ли таким. Я  создан  для  войны,
Ровена?.
   "Я знаю, Друсс, - грустно сказала она. - Знаю...?
   ... Допив свое пиво, Друсс встретился  взглядом  с  белокурой  служанкой,
махнул кружкой и сказал:
   - Еще!
   - Сию минуту, сударь, - ответила она.  В  трактире,  почти  полном,  было
светло и шумно. Друсс выбрал место в угловой нише - там он мог сидеть спиной
к стене и наблюдать за остальными. Обычно ему была по душе  странная  музыка
трактиров, складывающаяся из смеха, разговоров, звяканья тарелок  и  кружек,
шарканья ног и стульев, - но не теперь.
   Служанка принесла вторую кружку - девица  была  цветущая,  полногрудая  и
широкобедрая.
   - Ну как, сударь, понравилась вам наша еда? - спросила  она,  кладя  руку
ему на плечо и запуская пальцы в коротко остриженные  волосы.  Ровена  часто
делала то же самое,  когда  он  был  неспокоен  или  сердит,  и  это  всегда
успокаивало его.
   Друсс улыбнулся:
   - Пища королей, девочка. Да  только  я  не  насладился  ею  как  следует.
Слишком много мне надо решить, а мозгов-то и не хватает.
   - Надо бы вам отдохнуть в женском обществе, - сказала она,  гладя  теперь
его бороду.
   Он мягко отвел ее руку.
   - Моя женщина осталась  далеко,  девочка,  но  она  всегда  близка  моему
сердцу. И красива, как ты. Вот вернусь к ней - и отдохну. - Друсс достал  из
кошелька две серебряные монеты. - Одна за еду, вторая тебе.
   - Вы очень добры. Если вдруг передумаете...
   - Да нет, не передумаю.
   Она ушла, и Друсс вдруг ощутил на щеке холодное дуновение.
   Все звуки в трактире умолкли. Друсс заморгал. Девушка застыла как статуя,
и ее широкая юбка, колыхавшаяся  на  ходу,  замерла  в  воздухе.  Посетители
трактира тоже застыли на своих местах. Друсс посмотрел на очаг - языки  огня
неподвижно стояли над  поленьями,  а  сверху  висел  дым.  Все  свойственные
трактиру запахи - жареного мяса, шипящих дров и застарелого пота -  исчезли,
сменившись  тошнотворно-сладким  ароматом  корицы  и  горящего   сандалового
дерева.
   Среди застывших гостей  показался  маленький  надир  в  козьем  кожухе  -
старый, но еще бодрый, с сальными  редеющими  черными  волосами.  Он  прошел
через комнату, сел напротив Друсса и сказал тихим свистящим голосом:
   - Привет тебе, воин.
   Друсс посмотрел в темные раскосые глаза и прочел там ненависть.
   - Твое колдовство должно быть очень сильным, чтобы помешать мне  свернуть
твою хилую шею.
   Старик усмехнулся, показав испорченные, поломанные зубы:
   - Я здесь не для того, чтобы причинить тебе зло, воин. Я Носта-хан, шаман
племени Волчьей Головы. Ты помог моему молодому другу Талисману, ты сражался
рядом с ним.
   - И что же из этого?
   - Для меня это не пустяк. Мы, надиры, привыкли платить долги.
   - Не надо мне никакой платы. Тебе нечего мне предложить.
   - Не будь так уверен, воин. Не хочешь ли для начала узнать,  что  снаружи
тебя поджидают двенадцать человек с ножами и дубинками? Они не хотят,  чтобы
ты дрался с готирским бойцом. Им приказано искалечить тебя по возможности, а
в крайнем случае - убить.
   - Похоже, все здесь хотят, чтобы я проиграл. Зачем ты предостерег меня? И
чтобы я не слышал больше слов о расплате! Я вижу ненависть в твоих глазах.
   Шаман, помолчав, произнес со злобой и с сожалением:
   - Мой народ нуждается в тебе, воин.
   - Нелегко тебе дались эти слова, верно? - холодно улыбнулся Друсс.
   - Это так. Но ради моего народа я готов глотать  раскаленные  уголья,  не
говоря уже о том, чтобы сказать частицу правды  круглоглазому.  Твой  предок
когда-то помог нам. Он ненавидел надиров и все же помог моему деду в великой
битве с готирами. Его подвиги приблизили приход Собирателя. Его звали Ангел,
но надиры нарекли его Попробуй-Убей.
   - Никогда не слыхал о нем.
   - Вы, круглоглазые, омерзительны мне! Обзываете нас варварами, а сами  не
знаете деяний собственных предков. Однако к делу. Моя власть не безгранична,
и скоро этот гнусный кабак оживет со всем своим шумом  и  вонью.  Ангел  был
связан с надирами, Друсс. Связан кровью своей и судьбой. Так же как и ты.  Я
много раз подвергал свою жизнь  опасности,  погружаясь  в  бредовые  сны,  и
каждый раз передо мной всплывало твое лицо. Я не знаю пока, какую роль  тебе
предстоит сыграть в предстоящих событиях. Быть  может,  она  окажется  самой
незначительной, хотя вряд ли. Но как бы там ни было, я знаю место, в котором
ты должен оказаться. Тебе необходимо отправиться в долину Сл„з Шуль-сен. Это
пять дней езды  на  восток.  Там  находится  святилище,  посвященное  памяти
Ошикая, Гонителя Демонов, величайшего из надирских воинов.
   - Зачем я должен ехать туда? Тебе, может, это и нужно, но мне-то - нет.
   - Позволь мне сказать тебе о Целебных  Камнях,  воин.  Говорят,  что  нет
такой раны, которую они не могли бы исцелить. Кое-кто верит  даже,  что  они
способны воскрешать мертвых. А спрятаны они в святилище.
   - Но я, как ты видишь, не ранен.
   Старик отвел взгляд, и тайная улыбка мелькнула на его морщинистом лице.
   - Да, ты не ранен. Но в Гульготире многое может случиться. Ты не забыл  о
людях, которые тебя поджидают? Помни же, Друсс: пять дней прямо на восток, в
долину Сл„з Шуль-сен.
   В глазах у Друсса помутилось, шум трактира наполнил уши.  Зашуршала  юбка
удаляющейся служанки. От шамана не осталось и следа.
   Друсс допил остатки пива и  встал.  Если  верить  шаману,  на  улице  его
караулят громилы, нанятые, чтобы помешать ему сразиться с Клаем. Он  глубоко
вздохнул  и  подошел  к  длинной  стойке  на  козлах.  Хозяин,   пузатый   и
краснолицый, спросил:
   - Еще пивка, сударь?
   - Нет. - Друсс положил на стойку серебряную монету.  -  Одолжи  мне  свою
дубинку.
   - Какую еще дубинку?
   Друсс подался к нему, улыбаясь, как заговорщик:
   - Я еще не видал такого трактирщика, дружище, который не  держал  бы  под
рукой увесистую дубинку. Я  Друсс,  дренайский  боец,  и  мне  сказали,  что
снаружи меня караулит целая шайка, чтобы избить и не дать сразиться с Клаем.
   - Я на него поставил, - проворчал трактирщик. - Вот что, парень: давай-ка
я сведу тебя в  пивной  погреб.  Там  есть  потайная  дверца,  и  ты  уйдешь
спокойно.
   - Не нужна мне потайная дверца, дай мне свою дубинку.
   - Когда-нибудь, парень, ты поймешь, что в драку по возможности  лучше  не
лезть. Нет такого человека, которого нельзя побить. - Хозяин  извлек  из-под
стойки  восемнадцатидюймовую  палицу  из  черного  металла.  -  Снаружи  она
чугунная, внутри свинец. Вернешь, как управишься.
   Друсс взвесил дубинку в руке - она была  вдвое  тяжелее  короткого  меча.
Сунув ее в правый рукав, он вышел из трактира. У входа  сшивалось  несколько
здоровенных парней в лохмотьях, по виду  нищих.  Справа  собрались  в  кучку
остальные. Увидев Друсса, они замерли.
   - Ну, ребята, кто первый? - ухмыльнулся он. - Подходи.
   - Я, - ответил высокий детина с лохматой бородой. Крепкий и плечистый, он
явно не был нищим, несмотря на свой наряд. Друсс подметил, что  шея  у  него
белая и чистая, как и руки. Да и нож из вентрийской стали - такие  обходятся
недешево. - По глазам вижу, что ты боишься, - сказал он, приближаясь. -  Чую
твой страх.
   Друсс стоял, не двигаясь с места, и готир прыгнул вперед, целя ножом  ему
в плечо. Друсс отразил удар левой рукой, одновременно  двинув  противника  в
подбородок. Тот рухнул ничком на мостовую и больше не встал. Друсс вытряхнул
дубинку из рукава в ладонь, ринулся на неприятелей, мельтешащих во мраке,  и
двинул плечом первого, сбив его с ног. Дубинка гвоздила  налево  и  направо,
круша врага. Чей-то нож оцарапал  Друссу  плечо.  Друсс  сгреб  обидчика  за
рубаху, боднул головой, расквасив  нос  и  скулы,  и  швырнул  на  двух  его
товарищей. Один из них, падая, распорол собственным  ножом  бок  и  завопил,
второй попятился прочь. Но впереди маячили еще восемь человек, все с острыми
клинками. Друсс понимал, что увечьем уже не отделается: он чуял ненависть  и
жажду крови.
   - Ну, дренай, ты мертвец! - крикнул один из надвигающейся на Друсса стаи.
   - Держись, Друсс, я иду! - внезапно крикнул кто-то.
   Друсс взглянул налево и увидел Клая, возникшего  из  соседнего  переулка.
Громадный готир бросился на подмогу, и бандиты, узнав его, пустились наутек.
Клай подбежал к Друссу, сказав с широкой усмешкой:
   - Бурную, однако, жизнь ты ведешь, дружище.
   Что-то сверкнуло в воздухе, и Друсс в один жуткий  миг  увидел  множество
вещей: лунный свет на лезвии ножа, метнувшего нож человека с  торжеством  на
грязном лице - и руку Клан, с немыслимым проворством перехватившую клинок  в
нескольких дюймах от глаза Друсса. Друсс тяжело, медленно перевел дух.
   - Не знаю, парень, не знаю - но ты спас мне жизнь, и я этого не забуду.
   - Пойдем-ка, приятель, - мне пришла охота поесть. - Клай обнял Друсса  за
плечи и повернулся к трактиру. В этот самый миг арбалетная стрела  с  черным
оперением, просвистев в воздухе, вонзилась в спину готирского  атлета.  Клай
вскрикнул и повалился на Друсса. Друсс пошатнулся и увидел стрелу,  торчащую
в спине Клая. Дренай осторожно опустил раненого наземь. Во мраке  он  увидел
двух убегающих прочь человек. Один из них нес арбалет. Догнать бы  их  -  но
Друсс не мог бросить раненого Клая.
   - Лежи смирно, я приведу лекаря.
   - Что со мной такое, Друсс? Почему я лежу?
   - В тебя попали из арбалета. Не двигайся!
   - Я не могу пошевелить ногами, Друсс...

***

   В застенке было  холодно  и  сыро,  грязная  вода  проточила  дорожки  на
осклизлых стенах. Два бронзовых светильника бросали  дрожащий  свет,  но  не
грели. Сидя у грубо сколоченного стола со следами засохшей и  свежей  крови,
Чорин-Цу терпеливо ждал. Он старался собраться с  мыслями  и  не  вступал  в
разговоры с часовым, здоровенным солдатом в грязной кожаной куртке и  рваных
штанах, который, скрестив руки, стоял у двери. Лицо у  стража  было  грубое,
глаза жестокие. Чорин-Цу,  не  глядя  на  него,  с  беспристрастием  ученого
рассматривал комнату, но думал все-таки о стражнике. ?Я  знавал  некрасивых,
но хороших людей, - думал он, - знавал также красивых, но порочных -  однако
стоит только посмотреть на этого стражника, чтобы понять, какое он животное.
Словно его зверская натура вырвалась наружу и вылепила  эти  черты,  упрятав
глаза в карманы жира  и  поставив  их  близко  над  толстым  рябым  носом  и
выпяченными отвислыми губами?.
   Черная крыса пробежала по комнате, и стражник пнул  ее,  но  промахнулся.
Крыса исчезла в дальнем углу.
   - Вот гады! - прошипел стражник, недовольный, что опозорился на глазах  у
арестанта. - А тебе они, видно, по душе - вот и ладно. Скоро ты будешь  жить
вместе с ними. Они будут бегать по тебе, кусаться и напускать на тебя блох -
а уж эти козявки попьют твоей крови!
   Чорин-Цу молчал.
   Гарен-Цзен появился внезапно, тихо отворив дверь.  При  свете  ламп  лицо
министра  отливало  болезненной  желтизной,  глаза  казались   неестественно
яркими. Чорин-Цу не поздоровался, не встал, не поклонился, как полагалось бы
сделать чиадзе в присутствии министра. Он остался на месте  с  непроницаемым
лицом.
   Министр, отпустив стражника, сел напротив бальзамировщика.
   - Прими мои извинения за столь негостеприимную обстановку, - сказал он на
языке чиадзе. - Это необходимо для твоей же безопасности. Ты сотворил чудеса
с королевой. Никогда еще она не была столь прекрасна.
   - Благодарю вас, Гарен-Цзен, - холодно ответил старик. - Однако  зачем  я
здесь? Вы обещали дать мне свободу.
   - Так и будет, земляк, так и будет. Но сначала поговорим.  Расскажи  мне,
почему тебя так интересуют надирские легенды.
   Чорин-Цу устремил взгляд на министра. Это игра, исход  у  которой  только
один. ?Мне предстоит умереть, - подумал  он,  -  умереть  в  этом  холодном,
проклятом месте?. Ему хотелось швырнуть в лицо Гарен-Цзену  свою  ненависть,
свой вызов. Сила  этого  чувства,  идущего  вразрез  со  всеми  чиадзийскими
учениями, удивляла его самого. Но ни единого признака этой внутренней борьбы
не отразилось у Чорин-Цу на лице - он по-прежнему сидел тихо, с  безмятежным
взором.
   - В основе всех  легенд  лежит  истина,  Гарен-Цзен.  Я  историк,  и  мне
доставляет удовольствие докапываться до нее.
   - Разумеется. Но в последние годы круг твоих изысканий сделался несколько
уже, разве нет? Ты провел сотни часов в Большой Библиотеке, изучая  сказания
об Ошикае, Гонителе Демонов, и о Каменном Волке. Почему?
   - Я польщен вашим интересом к моей особе, хотя и не понимаю, как  человек
с вашим положением и ответственностью может уделять столько времени  чьей-то
причуде.
   - Мы наблюдаем за всеми жителями  иноземного  происхождения.  Однако  мой
интерес к  тебе  имеет  более  глубокие  корни.  Ты  ученый,  и  твои  труды
заслуживают более широкого признания. Для меня было бы честью услышать  твое
мнение о Каменном Волке. Но поскольку время дорого, будет,  пожалуй,  лучше,
если ты просто расскажешь мне все, что сумел узнать о Глазах Альказарра.
   Чорин-Цу едва заметно склонил голову.
   - Будет, пожалуй, лучше, если мы продолжим этот разговор в более  удобном
месте.
   Министр откинулся назад и сложил  пальцы  рук  под  длинным  подбородком.
Голос его, когда он заговорил, звучал холодно.
   - Твой побег - дело дорогое и опасное, земляк. Во сколько ты ценишь  свою
жизнь?
   Чорин-Цу удивился. Вопрос был вульгарен, ни один чиадзе знатного рода  не
стал бы его задавать.
   - Гораздо дешевле, чем вы думаете, но гораздо дороже,  чем  я  могу  себе
позволить.
   - Полагаю, мы все же сойдемся, мастер. Цена ей - два  драгоценных  камня,
ни больше ни меньше. Глаза Альказарра. Мне  думается,  ты  знаешь,  где  они
спрятаны. Я прав?
   Чорин-Цу промолчал. Он уже много лет знал, что единственной наградой  ему
будет смерть, и думал, что приготовился к этому. Но теперь, в этом холоде  и
сырости, его сердце трепетало от ужаса. Он хотел жить! Подняв глаза,  старик
встретился  со  змеиным  взглядом  своего  соотечественника  и  недрогнувшим
голосом ответил:
   - Допустим на миг, что вы правы. Что  выиграет  скромный  бальзамировщик,
поделившись с вами своим знанием?
   - Что он выиграет? Свободу.  Я  даю  тебе  нерушимое  слово  чиадзийского
вельможи - разве этого недостаточно?
   Чорин-Цу, вздохнув, собрал остатки своего мужества.
   - Слово чиадзийского вельможи действительно свято. В  присутствии  такого
человека я не поколебался бы изложить все, что знаю. Быть может, вы  пошлете
за ним, чтобы мы могли закончить разговор?
   Гарен-Цзен потемнел:
   - Ты совершил роковую ошибку, ибо теперь тебе  придется  познакомиться  с
королевским палачом. Ты этого  хочешь,  Чорин-Цу?  Уж  он-то  заставит  тебя
говорить. Ты будешь визжать  и  лепетать,  как  безумный,  будешь  рыдать  и
молить. Зачем подвергать себя таким мукам?
   Чорин-Цу поразмыслил. Всю свою  долгую  жизнь  он  следовал  чиадзийскому
учению, в том числе и законам, подчиняющим волю человека правилам  железного
этикета. Вся чиадзийская культура основывалась на  этом.  А  вот  теперь  он
сидит и думает, как ответить на вопрос, которого ни один настоящий чиадзе не
мог бы задать. Грубый, нелепый  вопрос,  приличный  разве  что  варвару.  Он
посмотрел Гарен-Цзену в глаза - этот человек ждал ответа. Чорин-Цу  вздохнул
и впервые в жизни высказался, как варвар:
   - Чтобы вышло не по-твоему, лживый пес.

***

   Путь был долгим, погода жаркой. Солнце жгло голую степь, жара лишала  сил
и лошадей, и всадников. Водоем находился  высоко  в  холмах,  среди  пластов
глины и сланца. Немногие знали о его существовании, и однажды Талисман нашел
высохшие кости путника, который умер от жажды меньше чем в пятидесяти  футах
от воды. Пруд насчитывал не больше двадцати футов в  длину  и  двенадцати  в
ширину, но был очень глубок, и вода  в  нем  обжигала  холодом.  Обиходив  и
спутав лошадей, Талисман скинул кафтан и стянул через голову рубашку. Пыль и
песок забивались в поры, раздражая кожу. За рубашкой  последовали  сапоги  и
штаны. Раздевшись догола, Талисман подошел к краю водоема. Солнце палило,  и
нагретый камень обжигал ноги. Набрав  воздуха,  он  плюхнулся  в  искрящуюся
воду, подняв целый столб брызг, потом  вынырнул  и  убрал  с  лица  намокшие
черные волосы.
   Зусаи, одетая, сидела у пруда. Ее длинные волосы  слиплись  от  пота.  На
лице и бледно-зеленом шелковом камзоле, таком красивом в  Гульготире,  густо
лежала пыль.
   - Умеешь ты плавать, Зусаи? - спросил он. Она покачала головой.
   - Хочешь, я тебя научу?
   - Вы очень любезны, Талисман. Может быть, в другой раз.
   Талисман подплыл к берегу, вылез и сел рядом с ней. Став на  колени,  она
набрала в ладони воды и умылась. За два дня их совместного путешествия Зусаи
ни разу не заговорила первой. Если разговор начинал Талисман,  она  отвечала
ему со свойственной чиадзе учтивостью. Снова водрузив на голову  широкополую
соломенную шляпу, она продолжала сидеть на палящей жаре,  не  жалуясь  и  не
глядя на него.
   - Это нетрудно, - сказал Талисман. - И не опасно - я  ведь  буду  держать
тебя в воде. Зато какая там прохлада!
   Она склонила голову и закрыла глаза.
   - Благодарю вас, Талисман. Вы, право же, очень внимательны. Солнце  палит
нещадно. Быть может, вам лучше одеться, иначе оно сожжет вашу кожу.
   - Нет, я еще поплаваю. - Он снова прыгнул в  воду.  То,  что  он  знал  о
чиадзе, ограничивалось их военной наукой с ее ст