овой  из  стороны  в
сторону над самым ковром, змей принялся нюхать воздух четырьмя щелястыми
ноздрями, а затем пополз по коридору к лестнице.
   Туман перекатился через двух  других  чудищ  и  заструился  вслед  за
змеем.

***

   В кухне, насчитывающей футов пятьдесят в длину и двадцать  в  ширину,
стояло несколько железных,  обложенных  камнем  плит.  На  полках  вдоль
северной стены рядами и стопками выстроились тарелки, кувшины и чашки. В
пяти больших стеклянных горках хранились хрустальные кубки  и  блюда,  в
буфетах под полками - кухонная утварь и приборы. Одни двери, проделанные
в восточной стене, открывались  на  лестницу,  ведущую  в  южную  башню,
другие - на лестницу главного зала.
   Окон не было, а потому в кухне, несмотря  на  многочисленные  скрытые
дымоходы, отводящие тепло от печей, стояла невыносимая жара,  когда  еда
готовилась в больших количествах и десятки слуг сновали взад-вперед.
   Даже теперь, когда слуги легли спать и горели только две лампы, здесь
было еще довольно душно после приготовления ужина. Кива взяла  из  ящика
нож, открыла дверцу буфета, достала оттуда круглый каравай  с  хрустящей
корочкой, кусок обжаренной в меду ветчины, масленку и поставила все  это
на длинный мраморный стол.
   - Это же мясной нож, - засмеялась Норда. - Учить тебя еще  да  учить,
деревенщина.
   Кива показала ей язык, продолжая кромсать хлеб своим ножом.
   - Нож - он и есть нож. Если  он  острый,  им  можно  резать  все  что
хочешь.
   Норда закатила глаза.
   - Есть ножи для рыбы, для мяса, для хлеба, для устриц,  для  фруктов,
для сыра. Придется тебе научиться этому,  если  хочешь  прислуживать  за
столом на пирах у Рыцаря.
   Кива, не отвечая, сняла крышку с масленки и намазала хлеб маслом.
   - Для масла тоже есть ножи, - не преминула заметить Норда.
   - Только железо впустую переводить, - фыркнула Кива.
   - Ножи, как и мужчины,  -  опять  засмеялась  Норда,  -  используются
каждый для своей цели. Одни для охоты, другие для любви.
   - Ш-шш - при мальчике!
   - Он спит, -  сказала  Норда.  -  Дети  всегда  так:  то  ему  играть
загорится, то есть захочется. А приведешь его в кухню да нарежешь  целую
гору хлеба - он уж уснул и все твои хлопоты ни к  чему.  -  Обе  девушки
постояли, глядя на мальчика, который спал на скамейке, положив белокурую
голову на руку. - Милашка какой, - шепнула Норда. - Как вырастет,  будет
бегать за юбками, оно сразу видно. Эти невинные глазки растопят не  одно
каменное сердце. Девчонки из  платьев  будут  выскакивать,  моргнуть  не
успеешь.
   - Может, у него все будет по-другому, - возразила Кива. - Влюбится  в
кого-нибудь, женится и будет жить счастливо.
   - Ну да - он ведь и занудой может вырасти.
   - Ты неисправима. - Отрезав ломоть ветчины, Кива положила  его  между
двумя пластами хлеба с маслом и откусила огромный кусок.
   - Фу! - воскликнула Норда. - У тебя масло течет по подбородку.
   Кива утерлась рукой и слизнула с нее масло.
   - Чего добру пропадать, - сказала она,  смеясь  деланному  отвращению
Норды. - Покажи лучше, какие ножи для чего.
   Норда выдвинув ящик, достала оттуда ножи  с  костяными  рукоятками  и
разложила их на столе. Ножи  были  самые  разные  -  от  восьмидюймовых,
устрашающе острых, до маленьких  дюймовых  с  закругленными  концами.  У
одного, кривого, как ятаган, лезвие делилось надвое.
   - А этот зачем? - поинтересовалась Кива.
   - Для сыра. Отрезаешь  кусочек,  а  потом  переворачиваешь  лезвие  и
накалываешь сыр на эти зубцы.
   - Красивые, - заметила Кива, разглядывая украшенные резьбой  костяные
черенки.
   Дверь в дальнем конце кухни открылась, и вошел Эмрин, поддерживая Ю-ю
Лианя. Лицо чиадзе стало серым от изнеможения, но он  широко  улыбнулся,
увидев Норду. Эмрин, не в пример ему, сурово стиснул губы и  радости  не
выразил.
   - Мой день стал светлее! - сказал Ю-ю. - Две  красивые  женщины  -  и
еда!
   Эмрин отпустил его, и Ю-ю, качнувшись, оперся на меч. Эмрин подошел к
столу, вынул свой охотничий нож и отрезал несколько ломтей  мяса.  Норда
бросилась к Ю-ю и подвела его туда же.
   - Любимчики мои.
   -  Что-то  многовато  у  тебя  любимчиков,  -  буркнул  Эмрин.  Норда
подмигнула Киве:
   - Он дрался за меня, знаешь? Правда, галантный поступок?
   - Я дрался не за тебя, а из-за тебя. Это не одно и то же.
   - Как украшают его знаки боевой доблести! - не унималась Норда. - Эти
глаза, обведенные тенью, этот большой мужественный нос...
   - Перестань, Норда! - Кива обошла вокруг  стола  и  взяла  Эмрина  за
руку. - Что до меня, я тобой горжусь.
   - Чем тут гордиться? - сказала Норда. - Тем, что он стукнулся носом о
кулак Ю-ю?
   - Да замолчи ты! - огрызнулась Кива. - Он сегодня весь  день  охранял
Ю-ю и даже  помог  ему  дойти  до  кухни.  Не  всякий  мужчина  способен
поступиться своим гневом ради долга.
   - Это верно, он хороший парень, - сказал Ю-ю. - Я  его  полюбил.  Его
все любят. Можно мы поедим?
   - Да ты весь дрожишь! -  воскликнула  Норда.  -  Не  надо  тебе  было
вставать, дурачок.
   Из дальней двери несло холодом. Кива подбежала, закрыла ее и опустила
щеколду, а Норда принесла одеяло и закутала в него Ю-ю.
   - Вот не знал, что тут так холодно, - сказал Эмрин.
   Обе женщины, продолжая хлопотать вокруг раненого, нарезали ему  хлеба
с мясом и налили персикового сока.
   За второй дверью послышались какие-то звуки,  и  Эмрин  устремился  к
ней, но она уже открылась. Вошел Омри  в  сопровождении  двух  солдат  и
юноши. Эконом кивнул Эмрину и попросил Киву приготовить  что-нибудь  для
Ниаллада и его телохранителей.
   Герцогский сын остановился возле спящего ребенка и усмехнулся.
   - Это морской воздух так его утомил.
   Кива нарезала дюжину толстых  ломтей  ветчины  и  разложила  по  трем
тарелкам. Вновь прибывшие, усевшись за стол, принялись за  еду.  Молодой
человек поблагодарил за услугу, солдаты жевали молча. Тот,  что  повыше,
бородач с глубоко посаженными карими глазами,  взглянул  на  лежащий  на
столе меч  Ю-ю.  Черная  рукоять  не  имела  никаких  украшений,  как  и
деревянные лакированные ножны.
   - Поглядеть - ничего особенного, - сказал он, протянув к мечу руку.
   - Не трогай его, - быстро проговорил Ю-ю.
   - Это почему же? - въедливо спросил солдат, не убирая руки.
   - Не надо, Гаспир, - вмешался герцогский сын. - Это ведь его меч.
   - Да, ваша милость. - Гаспир бросил злобный взгляд на Ю-ю.  -  Только
чепуха все это. Подумаешь, волшебные мечи!
   Мальчик проснулся и сел. Он поморгал,  потянулся  и  вдруг  закричал.
Кива, посмотрев в ту же сторону, что и он, увидела белый туман, ползущий
из-под дальней двери. Ю-ю тоже увидел его, выругался и со стоном вытащил
меч из ножен. Меч светился мерцающим голубым огнем. Ю-ю попытался встать
и повалился на стол.
   - В чем дело? - вскричал бледный от страха Омри.
   - Демоны... они здесь. - Ю-ю снова поднялся на ноги. Сквозь повязку у
него на плече сочилась кровь.
   Омри пятился от тумана к двери, в которую только  что  вошел.  Эмрин,
видя, что старика бьет дрожь, ободряюще шепнул:
   - Спокойно, дружище.
   - Я хочу уйти!
   Туман продолжал прибывать, в кухне становилось все холоднее. Гаспир и
Нарен тоже отступали от стола с оружием в руках. Кива  схватила  длинный
тяжелый нож.
   - Бежим! -  крикнул  Омри  и  бросился  к  двери.  Эмрин  хотел  было
последовать за ним, но  увидел,  что  из-под  нее  тоже  сочится  слабая
струйка тумана.
   - Стой, Омри! - крикнул сержант, но было поздно. Дверь  распахнулась,
туман окутал Омри, от взмаха мощной  когтистой  лапы  на  стол  брызнула
кровь. Второй удар раздробил старику череп.
   Эмрин, подскочив, захлопнул дверь и задвинул засов в тот  самый  миг,
когда тело Омри рухнуло на пол. Раздался  оглушительный  треск,  дверная
филенка раскололась. Эмрин выхватил меч, отступая на середину кухни.
   Такой же треск послышался от другой двери. Ю-ю шагнул вперед и  упал.
Эмрин подхватил его, поднял на ноги. Маленький Берик перестал кричать  и
съежился на скамейке. Кива подбежала к нему,  но  он  отпрянул  и  бегом
бросился к остальным. Юный Ниаллад, обнажив кинжал, опустил руку ему  на
плечо.
   - Мужайся, Берик. Мы тебя защитим,  -  невозмутимо  произнес  он,  но
голос его выдавал страх, и руки дрожали. Паж пригнулся и полез под стол.
Норда уже сидела там, закрыв лицо руками.
   Ледяной туман полз по каменному полу. Правая дверь уступила, и  белая
мгла хлынула внутрь. Ю-ю взмахнул мечом,  и  голубая  молния  с  треском
прошила туман. Оттуда раздался полный боли вопль.
   - Подними свой меч! - приказал Ю-ю Эмрину. Сержант повиновался, и Ю-ю
коснулся его меча своим. Клинок Эмрина тут же вспыхнул голубым светом. -
Вы тоже! - Ю-ю тронул мечи Гаспира и Нарена, и они тоже зажглись. -  Это
недолго продлится, - предупредил Ю-ю. - Вперед, в атаку!
   Эмрин, помедлив всего лишь  мгновение,  рубанул  туман  своим  мечом.
Сверкнула молния - и туман отступил.  Гаспир  и  Нарен  тоже  атаковали.
Огромная белая фигура выскочила из тумана и  врезалась  в  чернобородого
Гаспира, сбив  его  с  ног.  Нарен  в  панике  побежал.  Как  только  он
повернулся спиной, чудовище взмахнуло  лапой.  Кива  видела,  как  Нарен
прогнулся назад - когти, вонзившись ему в спину, вышли из груди. Изо рта
умирающего  хлынула  кровь.  Подоспевший  Эмрин  пронзил   мечом   грудь
чудовища. Оно испустило рев и отшвырнуло  прочь  тело  Нарена,  а  потом
повернулось к Эмрину. Кива метнула свой нож, и он  вошел  прямо  в  глаз
нависшему над Эмрином демону. В этот миг нетвердо стоящий на  ногах  Ю-ю
взмахнул  мечом  раджни,  разрубил  безволосую  белую  шею,   и   чудище
опрокинулось набок, перевернув стол.
   Туман откатился назад, ушел под дальнюю дверь.
   В кухне стало понемногу теплеть. Гаспир,  поднявшись,  подобрал  свой
меч. Тот больше не светился, и лишь по клинку Ю-ю еще пробегал угасающий
голубой огонь. Ю-ю, тяжело дыша, рухнул на колени. Его  рана  открылась,
кровь бежала сквозь повязку на голую грудь.
   - Держись, желтый, - сказал, подойдя к нему, Эмрин. - Давай я  посажу
тебя на стул.
   У Ю-ю совсем не осталось сил, и он привалился к Эмрину. Кива с Нордой
помогли сержанту поднять его и усадить.
   - Они ушли? - спросил Ниаллад, заглядывая в темный лестничный пролет.
   - Меч не светится, - ответила Кива, - значит, наверное, ушли. Но  они
могут вернуться.
   Юноша, глядя на нее, заставил себя улыбнуться.
   -  Отменный  был  бросок.   Редко   увидишь,   чтобы   кухонный   нож
использовался с таким толком.
   Кива промолчала, глядя на тело старого Омри. Он был  хорошим,  добрым
человеком и заслуживал лучшей участи.
   - Что дальше? - спросил Гаспир. - Уходить или оставаться?
   -  Останемся,  -  решил  Ю-ю.  -  Здесь  только  два   входа.   Можно
обороняться.
   - Согласен, - кивнул Гаспир. - Не знаю, что способно  заставить  меня
подняться по одной из этих лестниц.
   В это время где-то вдалеке послышался крик, за ним другой.
   - Там гибнут люди! - воскликнул Эмрин. - Надо помочь им!
   - Мое дело - охранять герцогского сына, - отозвался  Гаспир.  -  Если
тебе охота лезть наверх, то лезь.  -  Телохранитель  посмотрел  на  едва
сохраняющего сознание Ю-ю. - Только без его волшебного меча ты там и  до
десяти сосчитать не успеешь.
   - Я должен идти. - И Эмрин пошел к двери.
   - Не надо! - крикнула Кива.
   - Мне за это платят! Я сержант стражи.
   Кива обошла стол.
   - Послушай меня, Эмрин. Ты храбрый человек. Мы все это видели. Но Ю-ю
совсем плох, и без тебя нам не отбиться. Ты должен остаться здесь. Серый
Человек велел тебе охранять Ю-ю, а наверху ты его защитить не сможешь.
   Сверху по-прежнему доносились крики.  Эмрин  стоял,  глядя  в  темный
дверной проем.
   - Поверь  мне,  -  прошептала  Кива,  взяв  его  за  руку.  Его  лицо
отзывалось страдальческой гримасой на каждый крик.  -  Ты  им  ничем  не
поможешь. - Она повернулась к Гаспиру:
   - Надо загородить двери. Переворачивай шкафы и толкай их к той, а  мы
с Эмрином займемся этой.
   - Я от служанок приказов не принимаю, - рявкнул Гаспир.
   - Это не приказ, - спокойно проговорила Кива, скрывая гнев. - Извини,
если тебе так показалось. Но двери загородить надо, а чтобы сдвинуть эти
шкафы, нужен сильный мужчина.
   - Делай как она говорит, - вмешался Ниаллад - Я помогу тебе.
   - И поторопитесь, - сказала Кива. - Меч Ю-ю снова загорается.

8

   Шардин,  священник  Истока,  был   известен   своими   зажигательными
проповедями. Его мощный, раскатистый голос мог наполнить помещение любой
величины,   излучаемое   им   обаяние   привлекало   к   Истоку    толпы
новообращенных. Как оратору  ему  не  было  равных;  будь  в  мире  хоть
какая-то справедливость, его давно бы сделали настоятелем.  Но  несмотря
на столь выдающийся дар, его карьере мешал  один  маленький  недостаток,
которым мелкие умишки не переставали тыкать ему в глаза.
   Он не верил в Исток.
   Двадцать лет назад,  полный  юношеского  пыла,  он  избрал  для  себя
поприще священника. О, тогда он  веровал!  Его  вера  преодолевала  все:
войну и болезнь,  голод  и  нищету.  И  когда  занемогла  его  мать,  он
отправился домой, зная, что Исток услышит  его  молитвы  и  исцелит  ее.
Приехав в родовое поместье, он поспешил к ложу  больной  и  обратился  к
Истоку с мольбой внять рабу своему и коснуться болящей своей целительной
силой.  После  этого  он  приказал  готовить  пир,  чтобы  отпраздновать
предстоящее чудо.
   Мать скончалась еще до заката, в муках, кашляя кровью.  Шардин,  сидя
около нее, смотрел на ее мертвое лицо.  Потом  он  спустился  вниз,  где
слуги  раскладывали  на  столах  серебро.  В  приступе   ярости   Шардин
перевернул столы, расшвырял посуду и распугал слуг.
   Сам же он убежал в ночь, воплями изливая свой гнев под звездами.
   Он остался на похороны и даже прочел заупокойную молитву над  могилой
матери, упокоившейся рядом с  мужем  и  двумя  умершими  в  младенчестве
детьми.  После  этого  он  отправился  в  Николанский   монастырь,   где
настоятелем был его старый учитель Парали. Обрадованный старик  обнял  и
расцеловал ученика.
   "Скорблю о твоей потере, мой мальчик". - "Я воззвал к Истоку, и он не
ответил мне". - "Он не всегда отвечает. Или отвечает  нежелательным  для
нас образом. Но ведь это мы служим ему, а не он нам".  -  "Я  больше  не
верю в него", - признался  Шардин.  "Ты  уже  не  раз  видел  смерть,  -
напомнил Парали. - Ты хоронил грудных младенцев, детей и  их  родителей.
Почему же в те времена вера твоя оставалась крепкой?" - "Речь шла о моей
матери. Он должен был спасти ее". - "Мы рождаемся, живем краткий срок на
земле, а потом умираем. Таков порядок вещей. Я хорошо  знал  твою  мать.
Она была хорошей женщиной, и я верю, что теперь  она  пребывает  в  раю.
Будь благодарен за ее жизнь и за ее любовь". -  "Благодарен?  -  вспылил
Шардин. - Я распорядился устроить пир, чтобы воздать Истоку хвалу за  ее
выздоровление, а меня выставили дураком. Ну что  ж,  теперь  я  поумнел.
Если Исток существует, я проклинаю его и не желаю  больше  иметь  с  ним
никакого дела". - "Ты отказываешься от служения ему?" - "Да". - "Тогда я
буду молиться, чтобы ты вновь обрел мир и радость".
   Целый год Шардин проработал в крестьянской усадьбе. Труд был тяжелый,
скудно оплачиваемый, и ему недоставало маленьких радостей, к которым  он
привык, будучи священником: спокойной жизни  при  храме,  обильной  еды,
часов, посвященных медитации.
   Как-то раз он весь день рубил солому на корм скоту. Вечером работники
развели костер, и он, сидя рядом с ними,  слушал,  о  чем  они  говорят.
Прежде чем приняться  за  праздничную  трапезу  из  жареного  мяса,  эти
простые люди  воздавали  благодарение  Истоку,  пославшему  им  обильный
урожай. В прошлом же году, когда  урожай  был  плохой,  они  благодарили
Исток за то, что он даровал им жизнь. В этот  миг  Шардин  смекнул,  что
религия  -  то  самое,  что  азартные  игроки  называют  "беспроигрышным
раскладом". Исток благодарят как в изобильные, так и в голодные времена.
Если кто-то исцеляется от чумы, это божественный  промысл.  Если  кто-то
умирает от чумы, его ждет вечное блаженство. Хвала  Истоку!  Как  видно,
вера, несмотря на ее  вселенскую  глупость,  приносит  людям  счастье  и
довольство. Зачем тогда ему,  Шардину,  надрываться,  работая  батраком,
если он может внести свою долю в общее счастье? Это уж наверняка поможет
ему самому стать счастливым и снова зажить в уютном  доме,  в  окружении
преданных слуг.
   А потому он снова облачился в синие одежды,  отправился  в  Кайдор  и
получил место в маленьком карлисском храме. Через несколько недель число
прихожан утроилось благодаря его проповедям. Два года спустя  стоящие  в
храме лари ломились от пожертвований, и было  задумано  построить  новый
храм, вдвое больше старого. Еще через три  года  даже  это  внушительное
здание не могло вместить толпы, сходившиеся послушать Шардина.
   Обожание паствы  резко  противоречило  мнению,  которое  составили  о
Шардине церковные власти, - об этом позаботился Парали.
   Однако слава принесла свои плоды. Шардин жил теперь в большом доме  с
целым штатом слуг и всегда имел в  запасе  приличную  сумму  на  вкусные
яства, дорогие вина и женщин.
   Казалось, у него было все, что может пожелать человек, - вернее, было
до этого утра, когда посланцы герцога потребовали его участия в изгнании
демонов из древних руин на равнине.
   Шардин не имел опыта общения с демонами и не желал  его  приобретать.
Но отвергать просьбу герцога было бы  неразумно,  и  он  быстро  отобрал
несколько  свитков,  трактующих  об  изгнании  злых   духов,   а   затем
присоединился к кавалькаде.
   Когда они стали спускаться  на  равнину,  солнце  жгло  немилосердно.
Впереди Шардина  ехал  герцог  с  адъютантами,  князем  Ариком  и  магом
Элдикаром Манушаном, позади - полусотня лучников, двадцать копейщиков  в
тяжелых доспехах и пятьдесят кавалеристов с длинными саблями.
   Выехав на ровное место,  Шардин  достал  из  седельной  сумки  первый
свиток и стал  просматривать  его,  пытаясь  запомнить  заклинания.  Они
оказались слишком сложными, и он отложил их. Во втором свитке говорилось
о применении святой воды, которой у него не было,  поэтому  сей  трактат
тоже отправился обратно в сумку. Третий повествовал о возложении рук  на
страждущего с целью изгнания бесов.  Шардин,  с  трудом  удержавшись  от
брани, смял свиток и швырнул его наземь.
   В разговорах, которые велись вокруг  него,  слышался  страх,  который
стал передаваться и ему. Говорили о перебитых караванщиках, о нападении,
которому подверглись Серый Человек и двое чиадзе.
   - Я  рад,  что  вы  с  нами,  святой  отец,  -  сказал  один  солдат,
поравнявшись с Шардином. - Я слышал ваши проповеди. Вы  поистине  святой
человек, благословенный Истоком.
   - Спасибо, сын мой, - ответил  Шардин.  Улан  снял  свой  серебристый
шлем, наклонил голову, и Шардин, возложив на нее ладонь, произнес:
   - Да благословит тебя Исток и да оградит от  всякого  зла.  -  Другие
солдаты тоже стали подъезжать к ним, но Шардин отогнал их:
   - Подождем до места нашего назначения, дети мои.  -  Его  благодушная
улыбка излучала уверенность, которой он отнюдь не испытывал.
   Он никогда прежде  не  бывал  в  Куан-Хадоре  и  удивился  обширности
занятого руинами пространства.
   Отряд, ведомый герцогом, проехал в глубь развалин и спешился. Лошадей
привязали, лучникам было приказано занять позиции по  периметру  лагеря.
Шардин подошел к герцогу, занятому беседой с Ариком, Элдикаром Манушаном
и маленьким худым чиадзе в длинном сером кафтане.
   - Вот здесь произошло  последнее  нападение.  -  Герцог,  сняв  шлем,
расчесал пальцами густые, черные с проседью волосы. - Чувствуете  ли  вы
присутствие Зла? - спросил он Шардина.
   Священник покачал головой.
   - Я не вижу и не чувствую ничего, кроме жаркого дня, ваша светлость.
   - А ты, маг, что скажешь?
   - Умение чувств