ка  почти  стерлось,  а  священные
свитки в его руках утончились в белые палочки.
   Изнемогая от потрясения, Нои взмыл в небо.
   Перед ним словно предстало видение, порожденное Кострами Велиала.
   И он понял. Это был не неведомый дальний край, это был его дом, город Эд.
Он вспомнил с ревом взметнувшийся океан в его видении, три  солнца  в  небе.
Перед ним внизу простирался мир будущего.
   Он вернулся в свое тело и заплакал о всех утратах - Пашад и  их  сыновья,
Бали и его друзья, все люди в мире, которому грозила  скорая  погибель...  в
мире, который уже погиб.
   Нои-Хазизатра оплакивал Атлантиду.
   Наконец его слезы высохли, и он прислонился к валуну.  Все  тело  у  него
болело, сердце налилось свинцом.  Для  чего  он  должен  был  предостерегать
людей? Для чего Бог Хронос избрал его своим орудием, если  надежды  не  было
никакой?
   Никакой надежды? Уж тебе бы следовало знать, сколь глупа  и  безумна  эта
мысль.
   Его первый корабль попал в страшную бурю. А в то  плавание  были  вложены
все его деньги, и не только его.
   Он занял, сколько удалось, вверг себя и свою семью в огромные долги.  Они
уже возвращались, трюм был полон хорошо закрепленным грузом,  он  уже  видел
себя богатым, и тут ветры словно взбесились. Океан взревел,  огромные  волны
обрушивались на суденышко, гнали к черным утесам, и они зависали  над  ними,
словно занесенные молоты.
   Почти все его матросы, поддавшись панике,  попрыгали  за  борт  навстречу
почти верной гибели в кипящих валах. Но не Нои-Хазизатра! Налегая на кормило
во всю мощь своего могучего тела, он не спускал взгляда  с  нависающего  над
ним черного чудовища. Сперва ничто не изменилось, но затем  подвижное  судно
начало поворачиваться. Мышцы Нои почти лопались от натуги,  но  его  корабль
отвернул от утеса и понесся к коварным подводным рифам.
   С ним остались только трое из тридцати матросов. Они цеплялись за  мачты,
не решаясь прийти на помощь кормчему из страха, что их смоет за борт.
   "Якорь!" - завопил Нои, перекрикивая рев бури.  Соленые  брызги  хлестали
его лицо, загоняли крик назад в глотку. Оторвав одну  руку  от  кормила,  он
указал на веревочную петлю, удерживавшую якорь на палубе, и один  из  троих,
цепляясь за планширь, побрел к корме. В него ударила волна, он упал,  и  его
тело заскользило по палубе. Нои бросил кормило, нырнул за матросом и ухватил
за тунику в тот миг, когда он уже повис за бортом. Ухватившись правой  рукой
за растяжку, Нои оттащил его в безопасное место. А корабль  несся  на  рифы,
скрытые, точно клыки, под клокочущей пеной. Нои, пошатываясь,  выпрямился  и
кое-как добрался  до  кормила.  Матрос  возился  с  петлей...  внезапно  она
соскользнула, и железный якорь с шипением исчез под водой.
   Корабль содрогнулся, и  Нои  испустил  вопль  отчаяния,  решив,  что  они
наткнулись на риф. Но это просто якорь надежно зацепился за коралловое  дно.
Корабль заплясал на волнах, и утес,  недавно  знаменовавший  гибель,  теперь
укрывал их от ярости ветра.
   Вскоре в бухте наступило затишье.
   "Мы набираем воду!" - закричал матрос, спасенный Нои.  "Поставь  насос  и
погляди, где течь!" - приказал Нои, и матрос исчез в  трюме.  Остальные  два
последовали за ним, а Нои в  изнеможении  опустился  на  мокрую  палубу.  Он
взглянул на правый борт и увидел луну, выплывающую из  клубящихся  туч.  Над
бурунами торчали  зазубренные  камни,  черные  и  блестящие.  Любой  из  них
распорол бы днище корабля от носа до кормы. Нои с трудом поднялся на ноги  и
перешел к левому борту. И с этой стороны виднелись рифы. Каким-то образом...
каким-то чудом!.. он провел свое суденышко через узкий проход между рифами.
   Вернулся матрос.
   "Вода убывает. Ни одной щелки, хозяин".
   "Ты заслужил награду, Акрилла. Я позабочусь, чтобы ты ее получил!"
   Матрос улыбнулся, показав щербатые зубы.
   "Я уж думал, нам конец. Надежды-то никакой не оставалось!"
   Богатству Нои заложило основу это первое плавание,  и  теперь  его  ответ
Акрилле был вырезан на кормилах всех его кораблей:
   "Надежда есть всегда - если не изменит мужество".
   На него нахлынули воспоминания о той ночи, и он заставил себя встать.  Он
понял, что отчаяние - не меньший враг, чем Шаразад или царские Кинжалы.  Его
мир был обречен, но это вовсе не значило, что Пашад погибнет.  У  него  ведь
есть Камень Сипстрасси, и он жив.
   - Я приду за тобой, любовь моя, - сказал он. - Через подземелья  Времени,
через Юдоль Проклятых! - Он поглядел на небо. - Благодарю тебя, Владыка, что
ты дал мне вспомнить!

***

   Бет сидела на склоне под  распростертыми  ветвями  сосны  и  смотрела  на
детей, которые качались на подвешенных  досках  или  взлетали  вверх-вниз  у
ручья, где доски  были  положены  на  камни.  Посреди  высокого  луга  толпы
горожан, рудокопов и земледельцев наслаждались угощением,  расставленным  на
козлах под теплыми солнечными лучами. В конце луга  молодежь  состязалась  в
метании ножей и топориков, стрельбе,  борьбе,  кулачных  поединках,  щеголяя
силой и сноровкой. Рудокопы устроили рыцарский турнир - один сидел на плечах
другого, сжимая деревянное копье - палку с насаженными на оба конца  шарами.
Они вступали в бой попарно, и под громогласные подбадривания и одобрительные
крики всадники старались сбить друг друга на землю. Весело пылали костры, на
которых, аппетитно  благоухая,  жарилось  мясо  -  дар  Эдрика  Скейса.  Бет
прислонилась к древесному стволу и впервые  за  многие  дни  позволила  себе
расслабиться.  Ее  маленький  запас  монет  пополнялся,  и  скоро  уже   она
перекочует с детьми на плодородный участок к северу от Стены, арендованный у
Скейса, и обзаведется собственной  фермой.  Нелегкая  будет  жизнь,  но  она
своего добьется!
   На нее упала тень, и, подняв глаза, она увидела, что перед ней стоит  Йон
Шэнноу со шляпой в руке.
   - Доброе утро, Бет. Ваши дети далеко от нас, и им не угрожает  опасность.
Можно мне посидеть с вами?
   - Прошу вас, - сказала она, и он  опустился  на  землю,  прислонившись  к
стволу рядом с ней. - Я знаю, кто вы, -  добавила  она.  -  Тут  это  каждый
знает.
   - Да, - ответил он с усталой досадой. -  Наверное.  Как  тут  все  хорошо
устроено! Люди веселятся от души. На них приятно смотреть.
   - Зачем вы сюда приехали? - не отступала она.
   - Это просто остановка в пути, Бет. Я тут долго не задержусь.  Меня  сюда
не звали, и приехал я не для того, чтобы сеять смерть направо и налево.
   - Я так вовсе не думала. А правда, что вы ищете Иерусалим?
   - Пожалуй, уже не с тем пылом, как раньше. Но да, я ищу Святой Город.
   - Почему?
   - А почему нет? Не самое худшее,  чему  человек  может  посвятить  жизнь.
Ребенком я жил с родителями и братом. Разбойники убили моих родителей. Мы  с
братом спаслись, и нас приютила соседская семья, но разбойники убили и их. К
тому времени я подрос, и я убил разбойников. Долгое время  я  кипел  гневом,
пылал ненавистью ко всем, кто живет насилием и грабежом. Затем я обрел Бога,
и мне захотелось увидеть Его, задать Ему много вопросов. Я прямой человек. И
потому я ищу Его. Это то, о чем вы спрашивали?
   - Я бы ответила "да", будь вы моложе. Сколько вам лет? Сорок? Пятьдесят?
   - Сорок четыре года. И, да, я  ищу  с  того  времени,  когда  вы  еще  не
родились. Разве это что-нибудь меняет?
   - Конечно меняет! - воскликнула она. - Юнцы вроде Клема Стейнера  считают
себя искателями приключений. Но ведь с приходом зрелости нельзя  не  понять,
что это значит тратить жизнь по-пустому.
   - По-пустому? Пожалуй. У меня нет ни жены, ни детей, ни дома. Но для всех
людей. Бет Мак-Адам, жизнь - это река. Один входит в нее,  и  она  встречает
его ласковой приятной прохладой. А другой входит, и она оказывается  мелкой,
холодной, негостеприимной. Третий же попадает  во  власть  бешеного  потока,
который увлекает его навстречу гибельным опасностям. И этому третьему трудно
что-либо изменить.
   - Пустые слова, мистер Шэнноу. И вы прекрасно это знаете. Сильный человек
может делать все, что пожелает, жить любой жизнью, которую выберет.
   - В таком случае я не силен, -  возразил  он.  -  У  меня  была  жена.  Я
отбросил свои мечты о Святом Городе и поехал с ней искать новой жизни. У нее
был сын, Эрик. Робкий мальчуган, который боялся меня. И сами того  не  зная,
мы оказались там, где шла война с исчадиями Ада... И я потерял ее.
   - Но вы ее искали? Или она умерла?
   - Ее захватили исчадия. Я сражался,  чтобы  спасти  ее.  И  -  с  помощью
чудесного друга - я ее  спас.  Она  вышла  замуж  за  другого,  за  хорошего
человека. Я такой, Бет, какой я есть. И не могу измениться. Мир,  в  котором
мы живем, не позволяет мне измениться.
   - Вы могли бы жениться. Завести ферму. Растить детей.
   - И сколько пройдет времени, прежде чем кто-либо меня узнает? Прежде  чем
нагрянут разбойники? Сколько, прежде чем  какой-нибудь  старый  враг  начнет
охотиться на меня или на моих детей? Сколько? Нет, я отыщу Иерусалим.
   - По-моему, вам всегда грустно. Йон Шэнноу. - Она открыла  стоящую  рядом
корзинку, достала два яблока и одно протянула Иерусалимцу.  Он  взял  его  и
улыбнулся.
   - Рядом с вами мне не так грустно. И я благодарю вас за это.
   На языке у нее уже вертелись колкие слова, но она посмотрела на его  лицо
и проглотила их. Это не было неуклюжей попыткой заманить ее в постель, и  не
началом ухаживания. Просто мгновение, глубокой искренности одинокого путника
при случайной встрече.
   - Но почему? - прошептала она. -  Мне  кажется,  вы  не  позволяете  себе
заводить друзей.
   Он пожал плечами.
   - Я близко вас узнал, пока ехал по вашему следу. Вы  сильная  женщина,  и
вам не все равно. Вы не поддаетесь панике. Кое в чем мы очень похожи.  Когда
я нашел того умирающего разбойника, я  понял,  что  опоздаю  помочь  вам.  Я
думал, что найду вас и ваших  детей  мертвыми,  и  был  страшно  рад,  когда
увидел, как ваша храбрость спасла вас.
   - Они убили Гарри? - сказала она. -  Так  жаль!  Он  попросил  разрешения
повидать меня в Долине Паломника.
   Бет легла, опершись на локоть, и рассказала  Шэнноу  о  своей  встрече  с
разбойниками. Он слушал ее в молчании, а потом сказал:
   - Да, - Некоторые женщины  оказывают  на  мужчин  такое  действие.  Гарри
проникся к вам уважением за вашу храбрость и  цеплялся  за  жизнь,  пока  не
послал меня вам на помощь. За это, думаю, Всемогущий будет милостив к нему.
   - На это мы с вами смотрим  по-разному.  -  Она  поглядела  на  качели  и
увидела, что Мэри с Сэмюэлем идут к ним. - Мои дети возвращаются, -  сказала
она мягко.
   - А я вас покидаю, - сказал он.
   - Вы примете участие в пистолетном состязании? - спросила  она.  -  После
того, как Пастырь кончит проповедь. Победитель получит сто обменных монет.
   - Не думаю,  -  ответил  он,  снова  пожав  плечами,  и  поклонился.  Она
смотрела, как он уходит.
   - Будь ты проклята, Бет! - прошептала она. - Не пускай его себе в душу!

***

   Пастырь преклонил колени на склоне и погрузился в молитву. Вокруг  начала
собираться толпа. Он открыл глаза,  оглядел  тесные  ряды  людей,  и  в  нем
поднялась горячая волна радости. Два месяца шел он в Долину Паломника  через
пустыни и плодородные равнины, через  долины  и  горы.  Он  проповедовал  на
одиноких фермах и в селениях; женил, крестил и совершал похоронный  обряд  в
уединенных жилищах. Он молился о  выздоровлении  больных,  и  всюду  находил
радушный прием. Он даже  произнес  проповедь  перед  разбойниками,  случайно
оказавшись в их лагере, и они накормили его,  снабдили  припасами  и  водой,
чтобы он мог продолжать свой путь. И вот он здесь и смотрит  на  две  тысячи
жаждущих лиц. Он провел рукой по густым рыжим волосам. Он дома!
   Подняв одолженные пистолеты, он взвел курки и дважды выстрелил в  воздух.
И в воцарившейся тишине зазвучал его голос:
   - Братья и сестры, добро пожаловать на Святой День Господень!  Взгляните,
как сияет солнце в чистоте небес. Почувствуйте тепло  на  своих  лицах.  Это
лишь слабый намек на Любовь Божью, когда  она  вливается  в  ваши  сердца  и
мысли. Мы тратим свои дни, братья, роясь в грязи  в  поисках  богатства.  Но
истинное богатство вот здесь. Прямо здесь! Я хочу, чтобы вы все  повернулись
к тем, кто стоит рядом с вами, и взяли их руки в  знак  дружбы.  Теперь  же!
Прикоснитесь! Почувствуйте! Откройте объятия! Ведь рядом с вами сегодня  ваш
брат или ваша сестра. Или ваш сын. Или ваша дочь. Так сделайте это  немедля!
Сделайте во имя любви!
   По толпе словно пробежала рябь: люди поворачивались, чаще всего смущенно,
чтобы быстро сжать и тут же выпустить руки незнакомых людей рядом.
   - Плохо, братья! - закричал Пастырь. - Неужели вы так  приветствовали  бы
брата или сестру после долгой разлуки? Я вам покажу.
   Он подошел к пожилой женщине, крепко ее обнял и расцеловал в обе щеки.
   - Божья любовь с тобой, матушка! - сказал он, ухватил мужчину за плечо  и
повернул к молоденькой девушке. - Обними ее, - приказал он.  -  И  произнеси
слова, влагая в них смысл. И веру. И любовь.
   Он медленно двигался среди толпы, заставляя людей  обниматься.  Несколько
рудокопов пошли за ним, хватая в объятия женщин и звучно целуя их в щеки.
   - Вот так, братья! -  кричал  Пастырь.  -  Нынче  День  Господень!  Нынче
любовь! - И он вернулся на склон.
   - Любовь, но не в таком избытке! - завопил он на рудокопа, который поднял
отбивающуюся  женщину  на  воздух.  Толпа  взвыла  от  смеха,  и  напряжение
рассеялось.
   - Взгляни на нас, Господи!  -  Пастырь  поднял  руки  и  обратил  лицо  к
небесам. - Взгляни  на  народ  свой.  Нынче  не  место  убийствам.  Насилию.
Алчности. Нынче мы одна семья перед ликом Твоим.
   Затем он начал  завораживающую  проповедь  о  грехах  многих  и  радостях
избранных. Они оказались в полной власти его мощного голоса. Он  говорил  об
алчности и жестокости, о бессмысленной погоне за богатством и тщете  даримых
им радостей.
   - Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир,  а  душе  своей
повредит?  Что  богатство  без  любви?  Триста  лет  назад  Господь  обрушил
Армагеддон на мир греха, опрокинул землю, уничтожил Вавилон Великий.  Ибо  в
те дни зло распространялось по земле, как смертоносная чума, и Господь  смыл
их  грехи,  как  пророчествовал  Исайя.  Солнце  взошло  на   западе,   моря
выплеснулись из чаш своих, и ни одного камня не осталось на камне.  Но  чему
мы научились, братья? Полюбили друг друга? Обратились к Всемогущему? Нет. Мы
уткнулись носами в грязь и роемся в ней, ища золото и серебро. Мы  предаемся
похоти, и мы деремся, мы ненавидим, и мы убиваем.
   - А почему? Почему? - загремел он. - Да  потому,  что  мы  люди.  Грешные
жадные люди. Но не сегодня, братья. Мы стоим здесь, и  солнце  льет  на  нас
Божий свет и тепло, и мы познаем мир и покой. Мы познаем Любовь. А завтра  я
построю себе церковь на этом лугу, и в ней будут освящены любовь и  мир  дня
сего, будут посеяны в ней, точно семена. И те из вас, кто хочет, чтобы Божья
любовь пребывала в этой  общине,  придет  ко  мне  сюда,  принесет  доски  и
молотки, гвозди и пилы, и мы построим церковь любви. А теперь помолимся.
   Толпа упала на колени, и Пастырь  благословил  ее.  Он  продлил  молчание
более минуты, а затем возгласил:
   - Встаньте, братья мои. Откормленный телец ждет вас. И забавы  и  веселье
для всех. Встаньте и будьте счастливы! Встаньте и смейтесь!
   Толпа повалила к шатрам и столам на козлах. Дети помчались вниз по склону
к качелям и мокрой глине по берегам ручья. Пастырь спускался среди  толпы  и
принял кувшин с водой  из  рук  женщины,  торговавшей  пирогами.  Он  сделал
несколько глубоких глотков.
   - Ты хорошо говорил, - раздался голос,  и,  обернувшись,  Пастырь  увидел
высокого мужчину с  серебрящимися  сединой  волосами  по  плечи  и  седеющей
бородой. Шляпа с плоскими полями, черная длиннополая куртка и два  пистолета
в кобурах на его бедрах.
   - Благодарю тебя, брат. Проснулось ли в тебе желание покаяться?
   - Ты заставил меня глубоко задуматься. Уповаю, что это послужит началом.
   - Воистину! У тебя здесь ферма?
   - Нет. Я остановился здесь в пути. Удачи тебе с твоей церковью!
   И он скрылся в толпе.
   - Это Иерусалимец, - сказала продавщица пирогов. - Он вчера убил  одного.
Говорят, он приехал покончить с лихими людьми.
   - Мне отмщение, говорит Господь. Но не надо  разговоров  об  убийствах  и
смертях, сестра. Отрежь-ка мне кусок вот этого пирога!

14

   Шэнноу наблюдал за состязанием на пистолетах с  интересом.  Двадцать  два
участника выстроились шеренгой по краю ровной площадки и стреляли по мишеням
с расстояния в тридцать шагов. Мало-помалу число  их  сократилось  до  трех.
Одним  был  Клем  Стейнер.  Стреляли  они  по  глиняным  тарелкам,   которые
подбрасывали  высоко  в  воздух  мальчишки,  стоявшие  справа  от  площадки.
Победителем стал Стейнер и получил свой приз - сто обменных монет -  из  рук
Эдрика Скейса. Толпа начала  расходиться,  но  тут  раздался  громкий  голос
Скейса:
   - Сегодня здесь среди нас находится легендарный человек,  возможно,  один
из самых метких стрелков  на  континенте.  Дамы  и  господа  -  Йон  Шэнноу,
Иерусалимец!
   В толпе послышались приветственные хлопки. Шэнноу стоял  молча,  стараясь
подавить нарастающий гнев.
   - Подойдите сюда, менхир Шэнноу, -  позвал  Скейс,  и  Шэнноу  подошел  к
площадке. - Победитель  нашего  состязания  Клемент  Стейнер  полагает,  что
заслужит  свой  приз,  только  если  одержит  верх  над   самыми   искусными
соперниками. А потому он возвращает  приз,  чтобы  помериться  искусством  с
Иерусалимцем. Толпа одобрительно взревела.
   - Вы принимаете вызов, Йон Шэнноу? Шэнноу кивнул, снял  куртку  и  шляпу,
повесил их на жердяную ограду площадки, а потом достал пистолеты и  проверил
их. Стейнер встал рядом.
   - Вот теперь они увидят настоящую стрельбу! - сказал  молодой  человек  и
вытащил пистолет. - Предпочтешь начать первым? - Шэнноу покачал  головой.  -
Ну ладно. Бросай, малый! - крикнул Стейнер,  и  в  воздух  взвилась  большая
тарелка. Вслед за треском выстрела она  разлетелась  на  черепки  в  верхней
точке своего полета. Шэнноу взвел курок и кивнул  мальчику.  Взлетела  новая
тарелка, и пуля Шэнноу раздробила ее. Тарелки  одна  за  другой  разбивались
вдребезги, пока Иерусалимец наконец не сказал:
   - Так может продолжаться до вечера, малый. Попробуй две.
   Глаза Стейнера сощурились.
   Рядом с первым мальчиком встал второй, и воздух прочертили  две  тарелки.
Стейнер разбил первую, но вторая разбилась от удара о землю.
   Шэнноу занял его место, и обе тарелки рассыпались осколками.
   - Четыре! - крикнул он.  Толпа  замерла,  глядя,  как  к  двум  мальчикам
подходят еще два. Шэнноу взвел курки  обоих  пистолетов  и  сделал  глубокий
вдох.  Потом  кивнул  мальчику,  и  следом  за  тарелками  взметнулись   его
пистолеты. Выстрелы раскатились громом, и три  тарелки  разбились  в  начале
дуги. Четвертая уже падала, как камень, когда ее  настигла  четвертая  пуля.
Под  оглушительные  аплодисменты  Шэнноу   поклонился   толпе,   перезарядил
пистолеты и убрал их в кобуры. Надел куртку и шляпу. И взял  у  Скейса  свой
приз.
   Скейс улыбнулся.
   - Мне жаль, мистер Шэнноу, что вам это особого удовольствия не доставило,
но никто тут не забудет вашего искусства.
   - Монеты будут не лишними, - сказал Шэнноу  и  обернулся  к  Стейнеру.  -
По-моему, нам следует поделить приз, - предложил он. - Ведь  ты  много  ради
него потрудился.
   - Оставь себе! - огрызнулся Стейнер. - Ты его  выиграл.  Но  это  еще  не
доказывает, что ты лучше. Это нам еще предстоит решить.
   - Решать нечего, менхир Стейнер. Я могу разбить  больше  тарелок,  но  вы
успеваете выхватить пистолет и метко выстрелить много быстрее.
   - Ты знаешь, о чем я, Шэнноу. О том, чтобы как мужчина с мужчиной.
   - Даже и не думай об этом, - посоветовал Иерусалимец.

***

   Почти  наступила  полночь,  когда  Брум