век, при условии,  что
ему повезет, проживет дольше, чем она. Посмотри на эти холмы и  деревья.
Согласно кайдорским законам, они мои. Ты думаешь, деревья об этом знают?
Или холмы, которые купались в солнечном свете еще в те времена, когда по
земле ходили мои далекие предки? Те самые холмы, которые будут стоять  и
зеленеть, когда последний человек обратится в прах?
   - Да, я понимаю - но ведь благодаря  богатству  вы  можете  позволить
себе все, что хотите. Всевозможные удовольствия и радости.
   - Во всем мире не хватит золота, чтобы дать мне то, чего я хочу.
   - Что же это?
   - Чистая совесть. Ну так как - хочешь заехать в деревню и  похоронить
своего брата?
   Поняв, что разговор окончен, Кива покачала головой.
   - Нет, я туда не хочу.
   - Тогда поедем дальше и к вечеру будем у меня.
   Поднявшись на холм, они стали медленно спускаться на широкую равнину.
Здесь, сколько хватал  глаз,  виднелись  руины.  Кива  придержала  коня,
засмотревшись на них. В одних  местах  торчали  только  белые  камни,  в
других угадывались очертания зданий.  На  западе,  у  гранитного  утеса,
виднелись развалины двух высоких башен,  рухнувших  на  землю  у  самого
основания, точно подрубленные деревья.
   - Что это за место? - спросила она.
   - Древний город под названием Куан-Хадор.  Неизвестно,  кто  построил
его и почему он пал. Его история теряется  в  туманах  времени.  Здешние
жители тоже, наверное, думали, что холмы и  деревья  принадлежат  им,  -
улыбнулся Серый Человек.
   Они выехали на равнину. Через  некоторое  время  Кива  заметила,  что
между руинами клубится туман.
   - Легок на помине, - сказала она. Ее спутник остановил коня, глядя на
запад. - Зачем вы заряжаете свой арбалет? - спросила она, видя, как  две
стрелы скользнули в черные желобки.
   -  Привычка.  -  Его   лицо   посуровело,   темные   глаза   смотрели
настороженно. Он направил коня на юго-восток, в сторону от тумана.
   Кива, последовав за ним, оглянулась на руины.
   - А туман-то пропал, смотрите.
   Он тоже обернулся, разрядил арбалет и убрал стрелы в колчан у пояса.
   - Не нравится мне это  место,  -  задумчиво  протянула  Кива.  -  Тут
чувствуется... какая-то опасность.
   - У тебя хорошее чутье, - сказал он.

***

   Мадзе Чау  раздвинул  шелковые  расписные  занавески  паланкина  и  с
нескрываемой  враждебностью  посмотрел  на  горы.  Солнце  просачивалось
сквозь тучи, зажигая снеговые вершины ярким блеском. Старик  со  вздохом
задернул занавески снова. При этом взгляд его темных миндалевидных  глаз
упал на тонкую руку, испещренную коричневыми старческими пятнами.
   Купец достал из резного ларчика баночку  со  сладко  пахнущей  мазью,
тщательно втер ее в кожу рук, а после  откинулся  на  подушки  и  закрыл
глаза.
   Мадзе Чау не питал к горам ненависти.  Ненавидеть  означало  уступить
страсти,  а  страсть,   по   мнению   Мадзе   Чау,   служила   признаком
непросвещенного разума. Просто он не  любил  того,  что  символизировали
горы - философы назвали бы  это  "зеркалом  смертности".  Горы  вечны  и
неизменны - когда человек смотрит  на  них,  эфемерность  его  натуры  и
слабость плоти становятся особенно явными.  Да,  плоть  поистине  слаба.
Грядущее семидесятилетие вызывало  у  Мадзе  Чау  смесь  беспокойства  и
дурных предчувствий.
   Он отодвинул стенную панель, открыв прямоугольное  зеркало.  Редеющие
волосы, туго стянутые назад и заплетенные на затылке, были черны, как  в
молодости, только седина у корней  напоминала,  что  скоро  нужно  будет
опять прибегнуть к краске. Морщины на тонком лице  почти  отсутствовали,
но кожа на шее обвисла, и даже высокий ворот алого с золотом  халата  не
мог больше этого скрыть.
   Носилки качнулись вправо - это один из восьми носильщиков,  устав  от
шестичасового перехода,  споткнулся  о  камень.  Мадзе  Чау  позвонил  в
золотой колокольчик, привешенный у окна. Носилки остановились  и  плавно
опустились на землю.
   Его раджни, Кисуму, открыл дверцу и протянул хозяину руку. Мадзе  Чау
оперся на нее и вышел,  скользнув  по  камню  шелковым  подолом  желтой,
покрытой вышивкой верхней одежды. Позади шестеро  его  охранников  молча
сидели в седлах. Сменные носильщики вылезали из головной повозки - всего
телег было три. Сменившаяся восьмерка в красных с черным узором  ливреях
устало плелась им навстречу, чтобы занять место в повозке.
   Еще один ливрейный слуга подбежал к Мадзе Чау и с поклоном подал  ему
серебряный кубок  разбавленного  вина.  Купец  отпил  глоток  и  спросил
Кисуму:
   - Долго ли еще?
   - Капитан  Лю  говорит,  что  мы  разобьем  лагерь  у  подножия  гор.
Разведчик нашел подходящее место. До него час пути.
   Мадзе Чау выпил еще немного, вернул  кубок,  почти  полный,  слуге  и
снова забрался в носилки.
   - Садись со мной, Кисуму, - велел он.
   Маленький воин  кивнул,  вынул  меч  в  ножнах  из-за  кушака  своего
длинного серого кафтана и уселся напротив купца. Носильщики  взялись  за
обитые тканью шесты и подняли их на высоту пояса. Старший шепотом  отдал
команду, носильщики вскинули шесты на плечи.  Мадзе  Чау  удовлетворенно
вздохнул. Он хорошо вышколил  обе  смены,  обращая  внимание  на  каждую
мелочь. Путешествие в носилках обычно напоминает  плавание  в  маленькой
лодке по бурному морю. Экипаж бросает из  стороны  в  сторону,  и  через
несколько минут люди деликатного сложения начинают испытывать дурноту. У
Мадзе Чау дело обстоит по-другому. Обе группы подобраны  по  росту  и  в
Намибе обучались ежедневно по несколько  часов.  Их  хорошо  кормят,  им
хорошо платят, это здоровые молодые парни, возмещающие силой  недостаток
воображения.
   Мадзе Чау,  откинувшись  на  подушки,  перевел  взгляд  на  стройного
черноволосого молодого  человека,  сидевшего  напротив.  Кисуму  молчал,
держа на коленях кривой трехфутовый меч, глядя угольно-черными раскосыми
глазами прямо на Мадзе Чау. Кисуму говорил редко, и от него всегда веяло
спокойствием - Мадзе Чау это начинало нравиться. В юном воине никогда не
чувствовалось ни малейшего напряжения.
   - Как это случилось, что ты не нажил себе богатства? - спросил  Мадзе
Чау.
   - Я попрошу вас дать определение богатства. -  Длинное  лицо  Кисуму,
как всегда, хранило бесстрастное выражение.
   - Возможность покупать то, что хочешь и когда хочешь.
   - В таком случае я богат. Все, что мне нужно, - это  немного  воды  и
пищи ежедневно. За это я могу заплатить.
   - Поставим вопрос по-другому, - улыбнулся Мадзе Чау.  -  Почему  твое
прославленное мастерство не принесло тебе сундуков золота?
   - Золото меня не интересует.
   Это Мадзе Чау уже знал.  Это  объясняло,  почему  из  всех  раджни  в
чиадзийских землях Кисуму ценился  наиболее  высоко.  Все  знали:  этого
воина купить нельзя и потому он никогда не предаст человека, который его
нанял. И это поражало, ибо чиадзийские богатеи всегда дорого платили  за
преданность, а такие, как Кисуму, телохранители  не  задумываясь  меняли
хозяина, получив более выгодное  предложение.  Интрига  и  предательство
цвели пышным цветом во всех кругах чиадзийского общества.  И  в  этом-то
продажном свете, как ни любопытно, Кисуму  почитали  за  его  честность.
Никто не смеялся над ним у него за спиной и не корил его за  "глупость".
"Странный мы народ", - подумал Мадзе Чау.
   Кисуму закрыл  глаза,  его  дыхание  сделалось  глубоким.  Мадзе  Чау
пристально наблюдал за ним. Не более  пяти  с  половиной  футов  ростом,
слегка сутулый, этот человек походил скорее на ученого  или  священника.
Длинное лицо и опущенные углы губ  придавали  ему  меланхолический  вид.
Лицо  самое  обычное  -  не  красивое  и  не  безобразное.  Единственная
отличительная черта - маленькое красное родимое пятно над левой бровью.
   Кисуму открыл глаза и зевнул.
   - Ты уже бывал когда-нибудь в Кайдоре? - спросил купец.
   - Нет.
   - Здесь живут дикари, язык их труден  и  для  слуха,  и  для  разума.
Гортанное, грубое наречие. Никакой  музыки.  Ты  говоришь  на  иноземных
языках?
   - Да, на нескольких.
   - Здешние жители - выходцы из двух империй, Дреная и  Ангостина.  Оба
языка имеют одну и ту же основу. -  Мадзе  Чау  начал  излагать  историю
этого края, но  тут  носилки  внезапно  остановились.  Кисуму  отодвинул
дверцу и легко спрыгнул на землю. Мадзе Чау позвонил  в  колокольчик,  и
паланкин опустился на камни - не слишком плавно, к его  раздражению.  Он
вылез,  чтобы  отругать  носильщиков,  и   увидел   вооруженных   людей,
преградивших путь. Одиннадцать человек с мечами и дубинками, а у двоих к
тому же длинные луки.
   Мадзе Чау оглянулся на своих охранников. Вид у них был беспокойный, и
это усилило его раздражение. Они обязаны сражаться  -  им  заплатили  за
это.
   Подобрав  полы  желтого  кафтана,  Мадзе   Чау   двинулся   навстречу
незнакомцам.
   - Добрый вам день. Зачем вы остановили мои носилки?
   Вперед вышел высокий, широкоплечий бородач с длинным мечом в  руке  и
двумя кривыми ножами за широким поясом.
   - На этой дороге полагается платить пошлину за проезд, косоглазый.
   - И какова же плата?
   - Для такого богатого чужеземца, как ты, - двадцать золотых.
   При этих словах из-за скал и валунов  справа  и  слева  вышли  еще  с
дюжину человек.
   - Мне эта плата представляется чрезмерной. - Мадзе Чау  повернулся  к
Кисуму и спросил по-чиадзийски:
   - Как по-твоему? Это грабители, и их больше, чем нас.
   - Хотите заплатить им?
   - Ты думаешь, они ограничатся двадцатью золотыми?
   - Нет. Как только мы уступим, они потребуют еще.
   - Тогда я не желаю платить им.
   - Вернитесь в свои носилки, - тихо сказал Кисуму. - Я расчищу дорогу.
   - Я предлагаю  вам  посторониться,  -  сказал  Мадзе  Чау  бородатому
вожаку. - Это Кисуму, самый  опасный  чиадзийский  раджни.  Тебя  сейчас
отделяет от смерти всего несколько мгновений.
   - Может, оно и так, косоглазый, - засмеялся вожак, - но  по  мне,  он
еще один желтобрюхий карлик, которому пора на тот свет.
   - Боюсь, что ты заблуждаешься, - улыбнулся Мадзе Чау. - Впрочем,  все
наши поступки имеют последствия, и человек должен мужественно  принимать
их.  -  Он  отвесил  короткий  поклон,  который  в   Чиадзе   сочли   бы
оскорблением, и медленно направился к носилкам. Оглянувшись,  он  увидел
Кисуму перед вожаком, по бокам у которого стали двое разбойников. На миг
Мадзе Чау усомнился в правильности такого решения. Кисуму казался  таким
крошечным и безобидным против звериной силы этих круглоглазых!
   Вожак поднял меч. Клинок Кисуму сверкнул в воздухе.
   Несколько мгновений спустя, когда четверо разбойников лежали мертвые,
а остальные разбегались кто куда, Кисуму вытер свой  меч  и  вернулся  к
носилкам. Он не запыхался и не раскраснелся, и вид у него,  как  всегда,
был мирный и безмятежный. У Мадзе Чау сердце билось очень сильно, но  он
старался  сохранять  невозмутимость.  В  бою  Кисуму  двигался  с  почти
нечеловеческой быстротой, рубя, кромсая и кружась, как  танцор.  Шестеро
охранников в то же самое время атаковали вторую половину разбойников,  и
те тоже обратились в бегство.  Столь  удовлетворительный  итог  оправдал
расходы на охрану.
   - Как по-твоему, они еще вернутся? - спросил Мадзе Чау.
   - Все возможно, - пожал плечами Кисуму и умолк, ожидая приказаний.
   Мадзе Чау позвал слугу и спросил, не хочет ли Кисуму  вина  с  водой.
Воин покачал головой. Сам купец намеревался выпить только глоток, однако
осушил кубок наполовину.
   - Ты молодец, раджни.
   - Надо двигаться дальше, - заметил Кисуму.
   - Да, ты прав.
   Носилки показались Мадзе Чау самым уютным в мире местом. Он звякнул в
колокольчик, дав сигнал носильщикам, и закрыл глаза. Чиадзиец чувствовал
себя  в  полной  безопасности,  и  ему  представлялось,  что  он   почти
бессмертен. Открыв глаза, он посмотрел в  окошко  и  увидел,  как  сияют
горные вершины в лучах заходящего солнца.
   Он задернул занавески, и хорошее настроение улетучилось.
   Лагерь разбили час спустя. Мадзе Чау сидел  в  носилках,  пока  слуги
выгружали из повозок походную  мебель,  собирали  крытую  золотым  лаком
кровать и застилали ее пуховыми перинами и атласными  простынями.  Затем
они раскинули голубой с  золотом  шелковый  шатер,  покрыли  пол  черным
холстом, а поверх разостлали любимый шелковый ковер Мадзе Чау.  У  входа
поставили два позолоченных стула с сиденьями из мягкого  бархата.  Когда
Мадзе Чау наконец  вышел  из  носилок,  приготовления  к  ночлегу  почти
завершились. Шестнадцать носильщиков  расселись  среди  валунов  у  двух
костров, двое охранников несли караул, повар готовил легкий ужин из риса
с пряностями и сушеной рыбы.
   Мадзе Чау прошел к своему шатру и с облегчением опустился на стул. Он
устал вести жизнь  кочевника,  зависящего  от  воли  стихий,  и  не  мог
дождаться конца путешествия. Шесть недель этого  сурового  существования
исчерпали его силы.
   Кисуму сидел, поджав ноги, на земле рядом с ним и  заостренным  углем
рисовал дерево на пергаменте, пришпиленном  к  пробковой  доске.  Каждый
вечер маленький воин доставал из повозки свой кожаный  саквояж,  вынимал
оттуда чистый кусок пергамента и  около  часа  рисовал  -  как  правило,
деревья или травы.
   У Мадзе Чау дома было  много  рисунков  углем,  выполненных  зачастую
величайшими чиадзийскими  мастерами.  Кисуму  был  талантлив,  но  ничем
особенным  не  выделялся.  Его  композициям,  по   мнению   Мадзе   Чау,
недоставало  гармонии  пустоты.  В  них  присутствовало  слишком   много
страсти. Искусство должно быть безмятежным,  свободным  от  человеческих
эмоций. Простое и строгое, оно  должно  побуждать  к  медитации.  Однако
Мадзе Чау решил, что в конце пути приобретет у Кисуму один из  рисунков.
Не сделать это было бы неучтиво.
   Слуга  подал  ему  чашу  душистого  цветочного   чая   и,   поскольку
становилось прохладно, накинул на тощие плечи Мадзе Чау  меховой  халат.
Затем двое носильщиков  с  помощью  деревянных  вил  поставили  в  шатер
железную жаровню с горячими углями. Ее водрузили  на  оловянный  поддон,
чтобы угли не прожгли дорогой ковер.
   Происшествие с разбойниками приободрило Мадзе Чау. Если горы говорили
о  кратковременности  человеческой  жизни,  то   неожиданная   опасность
напомнила старому купцу, как дорога ему  эта  жизнь.  Он  острее  ощущал
сладость воздуха, которым дышал, и прикосновение шелка к  коже.  Вкуснее
чая, который он пил мелкими глотками, не было ничего.
   Несмотря на дорожные неудобства, Мадзе Чау вынужден был признать, что
уже много лет не чувствовал  себя  так  хорошо.  Завернувшись  в  теплый
халат, он откинулся на спинку стула и стал  думать  о  Нездешнем.  С  их
последней встречи в Намибе прошло шесть лет.
   Мадзе  Чау  тогда  только  что  вернулся  из  Дреная,  где,  согласно
указаниям  Нездешнего,  приобрел  в  Большой  Библиотеке  некий   череп.
Нездешний же продал свой дом и двинулся на северо-восток в поисках новой
земли и новой жизни.
   Неспокойная  душа...  Нездешний  принадлежит  к  тем  людям,  которые
никогда не достигают того, к чему стремятся, гонимые тоской и отчаянием.
Поначалу Мадзе Чау думал, что  Нездешний  хочет  искупить  свои  прошлые
грехи, но это было верно лишь отчасти. Серый Человек искал невозможного.
   Где-то близко ухнула сова, нарушив раздумья Мадзе Чау.
   Кисуму закончил рисунок и спрятал его в кожаный саквояж.  Мадзе  Чау,
жестом предложив ему второй стул, сказал:
   - Мне думается, что, если бы оставшиеся  разбойники  не  ударились  в
панику и не побежали, они могли бы тебя одолеть.
   - Это так, - согласился Кисуму.
   - И если бы охранники не напали на их резерв в тот же миг,  те  могли
бы добежать до носилок и убить меня.
   - Могли бы, - подтвердил воин.
   - Но ты не считал это возможным?
   - Я вообще об этом не думал.
   Мадзе  Чау  подавил  улыбку,  но  не  мог   не   испытать   глубокого
удовлетворения. Кисуму - просто чудо. Идеальный попутчик.  Он  не  мелет
языком и не задает бесконечных  вопросов.  Он  -  воплощенная  гармония.
Вскоре им подали еду, и они в молчании поужинали.
   - Пойду спать, - встав, объявил Мадзе Чау.
   Кисуму тоже встал, заткнул меч за пояс и пошел прочь из лагеря.
   Капитан охраны, молодой Лю, осведомился с низким поклоном:
   - Могу ли я узнать, господин, куда направился раджни?
   - Полагаю, он хочет посмотреть, не следуют ли за нами разбойники.
   - Не послать ли с ним нескольких человек, господин?
   - Не думаю, чтобы он в них нуждался.
   - Да, господин. - Лю еще раз поклонился и попятился прочь.
   - Ты хорошо проявил себя сегодня, Лю. Я скажу об  этом  твоему  отцу,
когда мы вернемся.
   - Благодарю вас, господин.
   - Однако перед боем ты испугался, не так ли?
   - Да, господин. Это было заметно?
   - Боюсь, что да. Старайся лучше владеть своим  лицом,  если  подобное
опять повторится.

***

   Дворец Серого Человека удивил и одновременно разочаровал Киву.  Когда
они подъехали к нему, уже стемнело. Дорога вывела их из густого леса  на
открытое  место,  а  потом  превратилась  в   широкую   мощеную   аллею,
проложенную через аккуратно  подстриженную  лужайку.  Фонтаны  и  статуи
отсутствовали.  Двое  часовых  с  копьями  расхаживали   перед   простым
одноэтажным домом около двухсот футов длиной. Немногочисленные окна были
темны. Свет шел только от  четырех  медных  фонарей  в  белом  мраморном
портике. Мавзолей какой-то, подумала Кива.
   Черные двери отворились, навстречу им вышли двое молодых слуг в серых
ливреях. Усталая Кива спешилась. Слуги увели лошадей,  и  Серый  Человек
пригласил ее в дом. Там их ждал  пожилой  человек  -  высокий,  сутулый,
седовласый и длиннолицый. На нем  был  шерстяной  кафтан  до  пят,  тоже
серый, с красиво вышитой на плече черным шелком эмблемой дерева.
   - У вас усталый вид, господин, - сказал он, кланяясь Серому Человеку.
- Я велю приготовить горячую ванну.
   - Спасибо, Омри. Эта девушка будет работать у нас. Укажи ей комнату.
   - Да, господин.
   Не сказав больше ни слова, Серый Человек зашагал прочь  по  мощенному
мрамором вестибюлю. Весь остаток пути от руин он почти не  разговаривал,
и  Кива  опасалась,  что  сказала  или  сделала  что-то,  вызвавшее  его
раздражение.  Она  растерянно   оглядывалась,   рассматривая   бархатные
портьеры, великолепные ковры и живописные полотна на стенах.
   - Следуй за мной, девушка, - позвал Омри.
   - У меня, между прочим, имя есть, - огрызнулась  она.  Омри  медленно
обернулся к ней. Она ожидала выговора, но он только улыбнулся.
   - Прошу меня извинить. Охотно верю, что у тебя есть имя - поделись же
им со мной.
   - Меня зовут Кива.
   - Хорошо, Кива. Теперь, когда мы это уладили, ты  согласна  пойти  со
мной?
   - Да.
   - Прекрасно.
   Миновав вестибюль, они свернули направо, в коридор, который привел их
к широкой лестнице, уходящей вниз, во мрак. Кива заколебалась. Ей совсем
не хотелось  ночевать  в  этом  безобразном  приземистом  доме.  А  тут,
оказывается, еще и под  землю  надо  спускаться?  Что  это  за  человек,
который тратит деньги, устраивая себе жилье в подземелье?
   Омри ушел вперед, и Кива  быстро  последовала  за  ним  по  устланным
ковром ступеням. Этот дом  казался  ей  темным  и  неприглядным.  Редкие
фонари отбрасывали на стены зловещие тени. Через  несколько  минут  Кива
совсем утратила чувство направления в этом мрачном лабиринте.
   - Как вы только тут живете? -  спросила  она,  вызвав  гулкое  эхо  в
коридоре. - Жуткое место.
   Омри искренне, добродушно рассмеялся, и Кива почувствовала симпатию к
нему.
   - К чему только не привыкаешь, - ответил он.
   Пройдя еще немного, Омри снял со стены  фонарь  и  остановился  перед
узкой дверью в ряду нескольких других. Подняв щеколду, он вошел, Кива за
ним. Они оказались в небольшой комнате. Омри взял  с  овального  столика
свечу, зажег ее от фонарного фитиля и вставил в бронзовый  подсвечник  в
виде раскрытого цветка. Кива  огляделась.  Простая  сосновая  кроват