ество  на  повозки,
запряженные волами или дойными коровами. В городе настал кромешный ад.
   Мейри  баюкала  ребенка,  мурлыча  колыбельную  и  целуя  его   тугие
кудряшки.
   - Я должен вернуться на стену, - сказал ее  муж,  высокий  мужчина  с
темными волосами и большими голубыми глазами.
   Он очень устал, исхудал, и глаза у него ввалились.
   - Не уходи, Карин, - попросила она.
   Он опоясался мечом.
   - Как так. - не уходи? Я должен.
   - Давай уйдем из Дельноха. У нас в Пурдоле  друзья,  ты  найдешь  там
работу.
   Он не отличался проницательностью и не уловил в ее  голосе  отчаянную
нотку, не увидел растущей паники в ее глазах.
   - Не позволяй этим дуракам пугать тебя, Мейри.  Друсс  по-прежнему  с
нами, и мы удержим Канию - обещаю тебе.
   Дитя уцепилось ручонками за платье матери, успокоенное  мягкой  силой
отцовского голоса. Мальчик был слишком мал,  чтобы  понимать  слова,  но
интонацию понимал прекрасно.
   Шум на улице словно отступил куда-то, и ребенок  уснул  у  матери  на
плече. Но Мейри была старше и умнее его,  и  для  нее  слова  оставались
просто словами.
   - Послушай, Карин, я хочу уйти. Сегодня же!
   - Я не могу сейчас говорить с тобой. Я должен вернуться.
   Увидимся позже. Все будет хорошо. - Карин поцеловал жену  и  вышел  в
уличное столпотворение.
   Она огляделась, припоминая: вот  этот  сундук  у  двери  подарили  им
родители Карина. Стулья сделал ее дядя Дамус - с  душой,  как  он  делал
все. И сундук, и стулья они привезли сюда два года назад.
   Хорошо ли им жилось эти два года?
   Карин - добрый,  заботливый,  любящий  муж.  Очень  хороший  человек.
Уложив ребенка в колыбельку, она прошла в маленькую спальню и закрыла от
шума окно.  Скоро  придут  надиры.  Дверь  разнесут,  и  грязные  дикари
ворвутся сюда, разорвут ее одежду...
   Мейри закрыла глаза.
   "Друсс по-прежнему с нами", - сказал он.
   Глупый Карин!  Добрый,  любящий,  заботливый,  глупый  Карин.  Глупый
мельник.
   Она никогда не была по-настоящему счастлива с ним - но,  быть  может,
никогда не поняла бы этого, если б не война.  Ей  жилось  с  ним  совсем
неплохо. Потом он вступил в  гарнизон  крепости  и  явился  домой  такой
гордый в своем дурацком панцире и слишком большом шлеме.
   Глупый Карин. Добрый Карин.
   Дверь открылась, и вошла подруга Делис  с  покрытыми  дорожной  шалью
светлыми волосами, в тяжелом плаще на плечах.
   - Ну, идешь ты? - спросила она.
   - Да.
   - И Карин с тобой?
   - Нет.
   Мейри  быстро  собрала  пожитки,  затолкав  их  в   выданный   Карину
полотняный мешок. Делис отнесла мешок в повозку, а Мейри взяла  сына  из
колыбели и завернула еще в одно одеяльце. Потом открыла сундучок и нашла
под бельем мешочек с серебром, который прятал там Карин.
   Она не потрудилась закрыть дверь.

***

   В замке  Друсс  костерил  Река  и  клялся  убить  всякого  дезертира,
которого узнает в лицо.
   - Опоздал ты с этим, - сказал Рек.
   - Да будь ты проклят! У  нас  осталось  меньше  трех  тысяч  человек.
Думаешь, мы долго протянем, если будем мириться с дезертирством?
   - А долго ли мы протянем, если не будем с ним мириться? -  огрызнулся
Рек. - Так и так нам конец. Сербитар говорит, что Кания продержится  два
дня, Сумитос около трех, Валтери столько же, а  Геддон  и  того  меньше.
Итого десять дней. Десять жалких дней! - Молодой князь, облокотившись на
перила балкона над воротами,  смотрел  на  ползущий  к  югу  караван.  -
Погляди на них, Друсс! Крестьяне, пекари, купцы. Какое  право  мы  имеем
просить их умереть? Ну, падет крепость - им-то  что?  Не  станут  надиры
убивать всех дренайских пекарей до единого - народ просто сменит хозяев,
только и всего.
   - Уж больно легко ты сдаешься, - прорычал Друсс.
   - Я  человек  здравомыслящий.  И  не  талдычь  мне  больше  про  свой
Скельнский перевал. Я-то никуда не собираюсь.
   - С тем же успехом можешь и собраться. - Друсс  тяжело  опустился  на
обитый кожей стул. - Ты уже потерял надежду.
   Рек отвернулся от окна, глаза его горели.
   - Ну что вы за народ  такой,  воины?  Добро  бы  вы  еще  изъяснялись
избитыми фразами - хуже, что вы ими и думаете. Потерял надежду,  скажите
на милость! Было бы что терять.  Эта  затея  была  безнадежна  с  самого
начала - однако мы делаем то, что можем, и то, что должны. Ну,  собрался
молодой крестьянин домой к жене и детям. Пусть  идет!  Он  всего-навсего
проявляет здравый смысл, чего таким, как мы с тобой, не  понять.  О  нас
споют песни, а он позаботится о том, чтобы было кому их петь.
   Он растит - мы разрушаем. В конце концов,  он  хорошо  исполнил  свою
роль - он дрался как мужчина. И это позор,  что  ему  приходится  бежать
отсюда тайком.
   - Так почему бы нам всех не  распустить  по  домам?  Станем  с  тобой
рядышком на стене и попросим надиров подходить поочередно, на  рыцарский
манер.
   Рек внезапно улыбнулся без тени раздражения и гнева.
   - Я не стану с тобой спорить, Друсс. Я восхищаюсь тобой  больше  всех
на свете - но думаю, что тут ты не прав.
   Налей себе вина - я сейчас вернусь,  Менее  чем  через  час  во  всех
частях был зачитан указ князя.
   Бреган сообщил эту новость Джиладу, закусывавшему  в  тени  госпиталя
под западным утесом, в который упиралась Кания.
   - Мы можем идти домой, - крикнул раскрасневшийся Бреган. -  Мы  будем
там к празднику урожая!
   - Не понимаю. Мы что - сдаемся?
   - Нет. Князь сказал, что если кто хочет уйти, то  может  это  сделать
хоть сейчас. Сказал, что мы можем уйти с гордостью, потому что сражались
как мужчины - и как мужчины получаем право разойтись.
   - Но крепость он не сдает?
   - Нет, не думаю.
   - Тогда я остаюсь.
   - Но князь нас отпускает!
   - А мне это ни к чему.
   - Не понимаю я тебя, Джил. Все, кого ни спроси, уходят.  И  это  ведь
верно, что мы свою роль сыграли. Разве нет?
   Мы сделали, что могли.
   - Наверное. - Джилад потер усталые  глаза,  глядя  на  дымок,  лениво
поднимающийся к небу из огненной канавы. - Они  тоже  сделали  все,  что
могли, - прошептал он.
   - Кто?
   - Мертвые. И те, кому еще предстоит умереть.
   - Но князь говорит, что это ничего. Говорит, мы можем уйти  с  высоко
поднятой головой - с гордостью.
   - Так прямо и говорит?
   - Да.
   - Так вот, я с высоко поднятой головой не уйду.
   - Нет, не понимаю я тебя. Ты все время твердил, что  крепость  мы  не
удержим. Теперь у нас появилась возможность уйти.
   Почему бы тебе не сказать спасибо и не пойти вместе с нами?
   - Потому что я дурак. Передай всем в деревне привет от меня.
   - Ты же знаешь, что я без тебя никуда не пойду.
   - Ты-то хоть. Брег, не  дури!  Тебе  есть  ради  чего  жить.  Подумай
только, как маленький Леган бросится к тебе, подумай, сколько историй ты
сможешь рассказать. Иди домой. Иди!
   - Нет. Не знаю, почему ты остаешься, но я останусь с тобой.
   - Не надо. Я хочу, чтобы ты вернулся домой, правда хочу.
   Если ты этого не сделаешь, некому  будет  рассказать  даже,  какой  я
герой. Серьезно, Брег. Мне будет гораздо легче, если я буду  знать,  что
ты далеко от всего этого. Князь прав.
   Такие, как ты, люди сыграли свою роль - и сыграли  блистательно.  Что
до меня.., я просто хочу остаться, вот и все. Я много чего узнал здесь -
о себе и о других. Я нигде больше не нужен. Путного крестьянина из  меня
никогда не выйдет, и нет у меня денег, чтобы  сделаться  купцом,  а  для
принца я породой не вышел. Так, перекати-поле. Здесь мне самое место - с
такими же, как я. Прошу тебя, Бреган, прошу - уходи!
   На глазах у Брегана выступили слезы, и друзья обнялись.
   Молодой крестьянин встал.
   - Надеюсь, у тебя все будет хорошо, Джил. Я всем расскажу про тебя  -
обещаю. Удачи тебе!
   - И тебе, пахарь. Захвати свой топор - пусть его повесят в ратуше.
   Джилад посмотрел, как Бреган идет через калитку к замку.
   Тот оглянулся напоследок, помахал рукой - и ушел.
   Всего Дрос покинуло шестьсот пятьдесят человек.
   Две  тысячи  сорок  осталось  -  не  считая  Лучника,  Каэссы  и  еще
пятидесяти  стрелков.  Остальные  разбойники,  выполнив  свое  обещание,
вернулись в Скултик.
   - Чертовски мало нас теперь, - проворчал Друсс.
   - Никогда не любил излишней толчеи, - беззаботно бросил Лучник.
   Хогун, Оррин, Рек и Сербитар остались на местах, а Друсс  с  Лучником
вышли в ночь.
   - Не отчаивайся, старый конь, -  сказал  Лучник,  хлопнув  Друсса  по
спине. - Могло ведь быть и хуже.
   - Это каким же манером?
   - У нас могло бы, к примеру, кончиться вино.
   - Оно и так кончилось.
   - Да ну? Ужасно. Ни за что бы не остался, если б знал.
   Но у меня,  к  счастью,  еще  завалялась  пара  бутылок  лентрийского
красного. Хоть сегодня попируем - а глядишь, и на завтра останется.
   - Хорошее дело. А еще можно поберечь его пару месяцев, чтобы  созрело
маленько. Лентрийское красное, как бы не так!
   Это твое  пойло  гнали  в  Скултике  из  мыла,  картошки  и  крысиных
потрохов. Надирские помои и то приятнее.
   - Тебе виднее, старый конь, - я их помоев не пробовал.
   Мой напиток вполне пригоден.
   - Пойду лучше пососу надирскую подмышку.
   - Прекрасно! Тогда я сам все выпью.
   - Не вскидывайся, парень, - я с  тобой.  Всегда  считал,  что  друзья
должны страдать вместе.

***

   Артерия вильнула под  пальцами  Вирэ,  как  змея,  выбросив  кровь  в
брюшную полость.
   - Крепче! - приказал кальвар  Син.  Он  погрузил  обе  руки  в  рану,
лихорадочно стараясь зашить внутренний разрыв  и  отталкивая  в  сторону
голубоватые скользкие внутренности. Это было бесполезно, и Син это знал,
но почитал своим долгом  пустить  в  ход  все  свое  мастерство.  Жизнь,
несмотря на все усилия, уходила сквозь  пальцы.  Еще  стежок,  еще  одна
победа, давшаяся слишком дорогой ценой.
   Раненый умер на одиннадцатом стежке, стянувшем его желудок.
   - Умер? - спросила Вирэ. Кальвар кивнул и распрямил спину. - А  кровь
все течет.
   - Через пару мгновений перестанет.
   - Я думала, он будет жить, - прошептала она.
   Кальвар вытер окровавленные руки полотном, подошел  к  ней,  взял  за
плечи и повернул к себе.
   - На это у него имелся один шанс из тысячи, даже если бы я  остановил
кровотечение.  Копье  пробило  ему  селезенку,  и  гангрена  была  почти
неизбежна.
   Ее глаза были красными, лицо серым. Она моргнула и содрогнулась  всем
телом, глядя на умершего, но слезы не потекли.
   - Мне казалось, у него борода, - растерянно сказала она.
   - Это у предыдущего.
   - Ах да. Он тоже умер.
   - Тебе надо отдохнуть. -  Син,  поддерживая  Вирэ,  провел  ее  через
палату, между  рядами  трехъярусных  коек.  Служители  тихо  сновали  по
проходам. Здесь разило смертью, и сладкий,  тошнотворный  запах  гниения
смешивался с горечью обеззараживающего сока  лорассия  и  горячей  воды,
приправленной лимонной мятой.
   Возможно, дело было как раз в тяжелом запахе, но  Вирэ  с  удивлением
убедилась, что колодец не иссяк и она по-прежнему может плакать.
   В задней каморке Син налил в таз теплой воды, смыл кровь с ее лица  и
рук и вытер бережно, как ребенка.
   - Он сказал, что я люблю войну,  -  проговорила  она.  -  Но  это  не
правда. Может быть, тогда было правдой, а теперь не знаю.
   - Только глупцы любят войну - или те, что и в глаза ее не видели. Вся
беда в том, что выжившие забывают об ужасах  и  помнят  только  восторг,
испытанный ими в бою. Они делятся своей памятью с другими,  и  тем  тоже
хочется. Накинь плащ и пойди подыши воздухом. Тебе станет легче.
   - Вряд ли я смогу прийти завтра, кальвар. Я буду с Реком на стене.
   - Я понимаю.
   - Я чувствую себя такой беспомощной тут, глядя, как умирают  люди.  -
Она улыбнулась. - Мне это не нравится. Я к этому не привыкла.
   Син посмотрел ей вслед с порога - она  шла,  высокая,  закутавшись  в
белый плащ, и ветер трепал ее волосы.
   - Я тоже чувствую себя беспомощным, - тихо сказал он.
   Эта последняя смерть тронула его сильнее, чем следовало, -  но  этого
человека в отличие от других безымянных страдальцев он знал.
   Карин-мельник. Кальвару помнилось, что в Дельнохе у него есть жена  и
сын.
   - Что ж, тебя хоть есть кому оплакать, Карин, - шепнул он звездам.

Глава 25

   Рек сидел и смотрел, как светят звезды над башней замка и  как  порой
по ним проходят облака, чернея на лунном небе.
   Облака  точно  небесные  утесы  -  острые  и   грозные,   неумолимые,
наделенные разумом. Рек оторвал взгляд от окна  и  протер  глаза.  Он  и
раньше знал усталость - но не это душевное онемение, не  это  уныние.  В
комнате было темно. Засмотревшись на ночное небо, он забыл зажечь свечи.
Комната, такая приветливая при свете дня, теперь стала прибежищем  мрака
и лишилась всякой жизни. Он в ней непрошеный гость.
   Рек запахнулся в плащ.
   Ему недостает Вирэ, но она  теперь  в  госпитале  -  помогает  совсем
изнемогшему кальвару Сину. Мучимый тоской, Рек  встал,  чтобы  пойти  за
ней, но так и не сдвинулся с места. Он выругался и  зажег  свечи.  Дрова
уже лежали в очаге, и он развел огонь, хотя ночь не  была  холодной.  Он
опустился на жесткий, обитый кожей  стул,  глядя,  как  маленькое  пламя
лижет растопку и  понемногу  охватывает  поленья.  Легкий  ветер  раздул
огонь, заплясали тени, и Рек немного успокоился.
   - Дурак, - сказал он вслух, когда пламя загудело и его прошиб пот. Он
снял плащ, сапоги и отодвинулся от огня.
   Легкий стук в дверь прервал его думы. Он отозвался, и вошел Сербитар.
Рек не сразу узнал его: альбинос был без доспехов, в зеленом камзоле, со
стянутыми на затылке длинными волосами.
   - Я помешал тебе, Рек?
   - Нисколько. Посиди со мной.
   - Спасибо. Ты замерз?
   - Нет. Просто хотелось поглядеть на огонь.
   - Я тоже это люблю. Это помогает мне  думать.  Возможно,  это  давняя
память о теплой пещере, защищающей тебя от хищников?
   - Я тогда еще не жил на свете - хотя, глядя на  меня,  в  этом  можно
усомниться.
   - Нет, жил. Атомы, из которых состоит твое тело, столь же древни, как
Вселенная.
   - Не имею ни малейшего понятия, о чем ты толкуешь, - но убежден,  что
это правда.
   Последовало неловкое молчание, потом  оба  заговорили  разом,  и  Рек
засмеялся, а Сербитар с улыбкой пожал плечами:
   - Не привык я к светским беседам - и вести их не умею.
   - Как и большинство людей. Это искусство. Главное - быть спокойным  и
не бояться молчания. Кто такие, собственно, друзья? Это люди, с которыми
можно помолчать.
   - Правда?
   - Слово князя.
   - Я рад, что ты вновь обрел свою веселость. Я полагал,  при  нынешних
обстоятельствах это невозможно.
   - Умение приспосабливаться, мой дорогой Сербитар.
   Нельзя же все время думать о смерти - это быстро надоедает.
   Я понял, что больше всего на свете боюсь не умереть, а наскучить.
   - С тобой редко бывает скучно, мой друг.
   - Редко? А я-то думал - никогда.
   - Прошу прощения. Я так и хотел сказать.
   - Что сулит нам завтрашний день?
   - Не знаю, - быстро ответил Сербитар. - А где госпожа Вирэ?
   - У кальвара Сина. Половина городских сиделок сбежала на юг.
   - Вряд ли можно их за это упрекать. -  Сербитар  подошел  к  окну.  -
Какие яркие сегодня звезды.  Хотя  точнее  было  бы  сказать,  что  угол
наклона земли улучшает видимость.
   - "Звезды сегодня яркие" звучит как-то лучше. - Рек сел рядом с ним.
   Внизу медленно шла Вирэ в белом плаще,  и  ветер  трепал  ее  длинные
волосы.
   - Спущусь-ка я к ней, с твоего разрешения, - сказал Рек.
   - Конечно, - улыбнулся Сербитар. - А я посижу у огня и подумаю,  если
позволишь.
   - Будь как дома. - Рек натянул сапоги.
   Через несколько мгновений после его ухода вошел Винтар.
   Он  тоже  сменил  доспехи  на  простое  одеяние  из  белой  шерсти  с
капюшоном.
   - Тебе было тяжело, Сербитар,  -  сказал  он,  кладя  руку  на  плечо
молодому человеку. - Надо было взять меня с собой.
   - Не мог я сказать ему правду.
   - Однако ты и не солгал, - прошептал Винтар.
   - Где та грань, за которой умолчание переходит в ложь?
   - Не знаю. Но ты сделал то, к чему стремился, - свел их вместе. У них
впереди вся ночь.
   - Я должен был все-таки сказать ему.
   - Нет. Он захотел бы изменить то, что изменить невозможно.
   - Невозможно? Или недозволено?
   - Невозможно. Он приказал бы ей не участвовать завтра в бою, а она бы
не послушалась. И под замок ее не посадишь - она княжеская дочь.
   - Но если бы он сказал ей, в чем дело?
   - Она не поверила бы или бросила бы вызов судьбе.
   - Значит, она обречена?
   - Нет. Она умрет, только и всего.
   - Я сделаю все, что в моих  силах,  чтобы  защитить  ее,  Винтар,  ты
знаешь.
   - Я тоже. Но нас постигнет неудача. Завтра В ночь  ты  должен  будешь
открыть ему тайну князя Эгеля.
   - Он будет не в том состоянии, чтобы открывать ему тайны.

***

   Рек обнял Вирэ за плечи и поцеловал в щеку.
   - Я люблю тебя, - прошептал он.
   Она улыбнулась и молча приникла к нему.
   - А я вот не могу это выговорить, - сказала она, глядя  ему  в  глаза
своими большими глазами.
   - И не нужно. Ты ведь чувствуешь это?
   - Ты же знаешь, что да. Просто сказать не могу. Все  эти  нежности  в
моих устах звучат так  странно..,  так  неуклюже.  Точно  мое  горло  не
создано для того, чтобы произносить  их.  Мне  сразу  делается  неловко.
Понимаешь, о чем я? - Он кивнул и снова поцеловал ее. - И потом, у  меня
нет твоего богатого опыта.
   - И то верно.
   - Что это значит? - вскинулась она.
   - Я просто соглашаюсь с тобой.
   - Так вот не делай этого. Мне сейчас не до шуток. Тебе хорошо - ты  у
нас остряк, краснобай. Язык тебя всегда выручит. А я  вот  и  хотела  бы
высказать все, что чувствую, да не могу. Когда же ты  говоришь  об  этом
первый, у меня перехватывает  горло,  и  я  знаю,  что  должна  ответить
что-то, но опять-таки не могу.
   - Послушай, прелесть моя, это совсем не важно! Ты верно сказала - это
слова, и только. Я проявляю себя в словах, ты в делах. Я  знаю,  что  ты
меня любишь, и тебе совсем не обязательно вторить мне всякий раз, как  я
говорю о своих чувствах. Сейчас, к примеру, я просто вспомнил,  что  мне
когда-то сказал Хореб. Он сказал, что для каждого мужчины на свете  есть
только одна женщина и что я узнаю свою, когда увижу. И я узнал.
   - А я когда впервые тебя увидела,  то  подумала:  экий  хлыщ!  -  Она
обняла его за пояс и засмеялась. - Видел бы ты себя, когда тот разбойник
на тебя кинулся!
   - Я просто сосредоточился. Ты же сама знаешь,  что  стрелок  из  меня
неважный.
   - Да у тебя душа ушла в пятки!
   - И то правда.
   - И все-таки ты спас меня.
   - Как же иначе - я по природе герой.
   - Нет, ты не герой - за это  я  тебя  и  люблю.  Ты  просто  мужчина,
который делает все, что может, и старается следовать требованиям  чести.
В людях это редкость.
   - Ты не поверишь, но я, несмотря на свою развязность, очень смущаюсь,
когда меня хвалят.
   - Но я должна высказаться - для меня это важно. Ты первый мужчина,  с
которым мне так же свободно, как с женщинами. Ты научил меня жить.  Быть
может, я умру во время этой осады, но я хочу, чтобы ты знал: я  жила  не
напрасно.
   - Не надо говорить о смерти. Взгляни на звезды. Ощути  эту  ночь.  Не
правда ли, она прекрасна?
   - Да. Но если ты отведешь меня в  замок,  я  докажу  тебе,  что  дела
говорят громче слов.
   - Так я, пожалуй, и сделаю.
   Они любили друг друга без страсти,  но  нежно,  и  уснули,  глядя  на
звезды за окном спальни.

***

   Надирский начальник Огаси послал своих людей вперед,  пролаял  боевой
клич Волчьей Головы и вогнал топор в  подбородок  высокого  дреная.  Тот
упал навзничь, зажав руками рану.
   Дикий боевой напев нес надиров вперед, сквозь ряды защитников,  через
стену, на траву за стеной.
   Но Побратим Смерти и белые храмовники, как всегда, держали оборону.
   Ненависть придавала Огаси сил - он рубил направо и налево, пробиваясь
к старику. Чей-то меч задел его лоб, и он качнулся, но тут же  справился
и  вспорол  др