-
поэтому я тебя и выбрал.
   Лин-цзе с тем же непроницаемым видом зашагал прочь.
   - Сильный человек, - заметил подошедший Горкай.
   - Каменный, - согласился Талисман. - Где Зусаи?
   - Пошла в гробницу помолиться.
   Талисман отправился следом и нашел Зусаи у каменного гроба. В  затененной
усыпальнице было прохладно, и он постоял  немного,  глядя  на  девушку.  Она
обернулась к нему, улыбнулась и сказала:
   - Здесь так спокойно.
   - Я видел, как ты дала платок Кзуну. Зачем?
   - Он человек опасный и может... оспорить ваши приказания.
   - Этого человека ни за какие деньги не купишь, а ты  победила  его  ценой
полотняного лоскута. Ты удивительная женщина, Зусаи.
   - Для вас я готова на все, Талисман. Простите, если я  проявила  излишнюю
смелость, но время дорого, не так ли?
   - Так. - Он подошел к ней, а она взяла его руку и прижала к своей груди.
   - Вы уже были когда-нибудь с женщиной? - спросила она.
   - Нет.
   - Тогда нас обоих ждет много открытий.
   Он привлек ее к себе и коснулся губами ее губ. Запах  ее  волос  наполнил
его  ноздри,  вкус  ее  поцелуя  отуманил   разум.   Чувствуя   слабость   и
головокружение, он отстранился от нее.
   - Я люблю тебя, мой Талисман, - прошептала она.
   В эти краткие мгновения он забыл о том, что грозило им обоим,  но  теперь
действительность ударила его словно кулаком.
   - Сейчас не время, - сказал он.
   - А если это время - все, что у  нас  есть?  -  Зусаи  провела  рукой  по
железной плите, вделанной в саркофаг, и прочла:
   - ?Ошикай, Гонитель Демонов, великий воин?. Он тоже был осажден  врагами,
когда женился на Шуль-сен. И у них тоже было  мало  времени.  Талисман.  Они
прожили вместе всего четыре года. Но любовь их была  велика,  и  наша  будет
такой же. Здесь я чувствую это особенно сильно. А если мы умрем, то уйдем  в
Пустоту рука об руку. Я и это знаю.
   - Я не хочу, чтобы ты умерла. Я жалею о том, что привез тебя сюда,  -  от
всего сердца жалею.
   - А я этому рада. Ты победишь, Талисман. Твое дело правое, а готиры несут
зло.
   - Твоя вера трогает  меня,  Зусаи,  но,  к  сожалению,  добро  не  всегда
побеждает. Мне пора - дела ждут.
   - Когда ты переделаешь все дела, а ночь покажется тебе долгой, приходи ко
мне, Талисман. Придешь?
   - Приду, - пообещал он.

***

   В небе  кружили  стаи  воронья  и  стервятников,  когда  Друсс  и  Зибен,
перевалив через взгорок, спустились в  мелкую  долину.  Внизу  стояло  около
сорока юрт, крытых козьими  шкурами,  повсюду  валялись  трупы,  на  которых
кишели стервятники, и дикие степные собаки терзали гниющую плоть.
   - Благие Небеса, -  прошептал  Зибен,  натягивая  поводья.  Друсс  тронул
кобылу  пятками  и  поехал  вниз.  Зибен,  ведя  за  собой  запасных  коней,
последовал  за  ним.  Стервятники,  слишком  отяжелевшие,  чтобы   взлететь,
шарахались от лошадей, а лошадей пугал запах смерти, но всадники  направляли
их вперед. Зибен смотрел прямо перед собой, чтобы не видеть  мертвых.  Здесь
были дети и женщины - одни лежали грудами, других убили на бегу.  Бурый  пес
выскочил из хлопающей на ветру юрты, тявкнул и убежал прочь. Друсс спешился.
   - Зачем? - спросил Зибен.
   Друсс передал ему поводья, пригнулся и вошел в юрту. Зибен,  оставаясь  в
седле,  заставил  себя  оглядеться.  Нетрудно  было  догадаться,  что  здесь
произошло. Убийцы напали на селение поздно вечером, когда костры, на которых
готовили еду, еще горели. Надиры стали разбегаться во все стороны,  но  враг
не давал пощады никому. Несколько тел были  обезглавлены  или  рассечены  на
части.
   Друсс вышел и отвязал флягу с водой.
   - Там женщина - она жива, но еле дышит. У нее грудной ребенок.
   Зибен сошел с седла и привязал  лошадей  к  шесту  юрты.  Готирские  кони
боялись диких собак и стервятников,  надирские  же  стояли  спокойно.  Зибен
наскоро стреножил их сыромятными ремнями и последовал  за  Друссом.  В  юрте
лежала обнаженная молодая женщина со страшной раной на животе и боку.  Кровь
промочила ее яркие одеяла. Глаза были открыты, но челюсть уже отвисла. Друсс
приподнял ей голову и поднес флягу к губам; вода  текла  по  подбородку,  но
женщина все-таки немного попила. Зибен посмотрел на рану -  она  была  очень
глубока, клинок пронзил тело насквозь. Ребенок, спрятанный под грудой  шкур,
тихо плакал. Друсс взял его и приложил к  набухшей  груди  матери.  Он  стал
сосать, сперва слабо. Мать застонала и обняла его рукой, прижав к себе.
   - Что же делать? - произнес Зибен. Друсс молчал.  Зибен  хотел  погладить
женщину по щеке - и встретил невидящий взор мертвых глаз. Ребенок  продолжал
сосать.
   - Эту они оставили, чтобы потешиться с ней, - сказал Друсс. - Экие скоты!
   - Чтоб им сгнить в семи преисподних, - добавил Зибен.
   Ребенок  насытился,  и  Друсс  прижал  его  к  своему   широкому   плечу,
поддерживая ему головку и потирая спинку. Зибен не сводил глаз  с  набухшего
соска мертвой женщины. Из него сочилось молоко вместе с кровью.
   - Зачем это нужно, Друсс?
   - Что?
   - Зачем они это делают? С какой целью?
   - Меня не спрашивай, поэт. Я видел, как берут города и как хорошие  люди,
распаленные яростью, похотью и страхом, становятся дурными. Не знаю,  почему
это так. Солдаты, которые творят такое, потом  возвращаются  домой  и  опять
становятся добрыми мужьями и отцами. Для меня это тайна.
   Завернув голенького младенца в одеяло, Друсс вынес его на  солнце.  Зибен
вышел за ним.
   - Теперь они запишут это себе как победу? И  будут  петь  песни  об  этом
походе?
   - Будем надеяться, что в святилище найдутся кормящие  женщины,  -  сказал
Друсс.
   Зибен распутал лошадей и подержал ребенка, пока Друсс  садился  в  седло.
Потом отдал малыша воину и сел сам, сказав:
   - Он сосал молоко вместе с кровью из груди мертвой матери.
   - Зато он жив.
   Они поехали дальше. Друсс прикрыл головку ребенка одеялом, защищая его от
палящего солнца, и тот уснул. От него пахло молоком,  свежестью  коротенькой
жизни. Друсс вспомнил о Ровене, о том, как ей хотелось держать у груди такое
же дитя.
   - Буду крестьянином, - сказал он вдруг. - Вернусь домой и  никуда  больше
не уеду. Никаких больше войн и никаких стервятников.
   - Ты сам-то в это веришь? - спросил Зибен. У Друсса сжалось сердце, и  он
ответил:
   - Нет.
   Они ехали по знойной степи еще час, а потом пересели на надирских  коней.
Ребенок проснулся и стал плакать. Друсс покачал его немного,  потом  за  это
взялся Зибен.
   - Как ты думаешь, сколько ему?
   - Месяц или два - не знаю.
   Зибен выругался, и Друсс засмеялся.
   - Что, и тебя обдул?
   - За свою короткую, но богатую событиями жизнь я научился  многим  вещам,
старый конь, - сказал Зибен, держа ребенка подальше от себя. - Но никогда не
думал, что мне еще и с обмоченным шелком придется возиться.  Как  по-твоему,
ткань от этого сгниет?
   - Будем надеяться, что нет.
   - Как их, собственно, унимают?
   - Ты расскажи ему одну из своих историй, поэт. На  меня  они  всегда  сон
нагоняют.
   Зибен прижал младенца к себе и запел песню о принцессе  Уластай,  которая
хотела носить в волосах  звезды.  У  него  был  красивый  голос,  сильный  и
мелодичный. Маленький надир прислонился головенкой к его груди  и  уснул.  К
сумеркам они увидели впереди облако пыли, и  Друсс  увел  их  в  сторону,  в
неглубокую балку. Две роты улан проехали мимо них, направляясь на запад.  Их
панцири и шлемы светились красным огнем в лучах заката. Сердце Зибена  часто
колотилось. Ребенок у него на руках лепетал что-то, но этого не было  слышно
за топотом копыт.
   Солдаты проехали, и Друсс повернул на северо-восток.
   Солнце зашло, стало прохладно, и Зибен начал чувствовать  тепло  детского
тельца.
   - По-моему, у него жар, - сказал он Друссу.
   - Малые дети всегда горячие.
   - Правда? Почему так?
   - Да уж потому. И охота тебе без конца спрашивать, поэт?
   - Я любопытен от природы.
   - Полюбопытствуй лучше, чем мы будем кормить мальца, когда он  проснется.
Он, сдается мне, парень здоровый и будет орать на всю степь -  а  друзей  мы
здесь навряд ли встретим.
   - Вот-вот, Друсс. Всегда скажешь что-то утешительное.

***

   Гарган Ларнесский терпеливо ждал,  пока  его  слуга  Брен  расстегивал  и
снимал его тяжелый панцирь. Генерал успел раздобреть с тех пор, как  надевал
доспехи в последний раз, и теперь испустил довольный вздох. В прошлом месяце
он заказал себе  новые  доспехи,  но  они  не  поспели  к  тому  дню,  когда
Гарен-Цзен сказал ему о камнях и о том, что необходимо спешить.
   Брен снял  набедренники  и  наголенники.  Гарган  опустился  на  складной
полотняный стул и вытянул ноги, с горечью думая о том, что страна катится  в
пропасть. Безумие императора усугубляется день ото  дня,  а  две  враждебные
партии только и ждут случая, чтобы сцепиться.
   "Мы все втянуты в этот безумный  круговорот,  -  думал  он.  -  Волшебные
камни, подумать только!  Единственное  волшебство,  которое  способно  здесь
помочь, - это мечи и копья Королевской Гвардии?.
   Угроза извне - как раз то, что может сейчас  сплотить  готиров.  Война  с
надирскими племенами отвлечет внимание народа, и можно будет выиграть время.
Императора придется убрать - вопрос только в  том,  когда,  как  и  кто  его
заменит. А до этого срока он, Гарган, займет обе партии кое-чем другим.
   Брен вышел и вернулся, держа поднос с вином, хлебом, маслом и сыром.
   - Капитаны спрашивают, когда вы изволите  принять  их,  мой  господин,  -
сказал он.
   Гарган посмотрел на него. Стареет Брен, ветшает.
   - Сколько же это кампаний ты проделал со мной, Брен?
   - Двенадцать, мой господин. - Брен  нарезал  хлеб  и  намазал  три  ломтя
маслом.
   - А о которой тебе приятнее всего вспоминать?
   - О Гассимской. - Брен налил вина в  серебряный  кубок,  добавил  воды  и
подал генералу.
   Гарган   отпил   глоток.    Гассима!    Последняя    гражданская    война
двадцатипятилетней  давности.  Гарган,  под   натиском   превосходящих   сил
отступающий  через  болота,  вдруг  остановился  и   предпринял   совершенно
самоубийственную атаку. Он ворвался во вражеский лагерь на  своем  громадном
белом жеребце Скалле и убил Барена в единоборстве. Это положило конец войне.
Гарган допил вино и вернул кубок Брену, который наполнил его вновь.
   - Вот был конь, клянусь Миссаэлем! Ничего не боялся.  Готов  был  скакать
хоть в адское пламя.
   - Славный конь, - согласился Брен.
   - Больше у меня такого не было. Взять жеребца, на котором я езжу  теперь.
По крови он правнук Скалла, но до предка ему далеко. Скалл был король  среди
коней. Покрыл трех кобыл в день своей смерти - и это в тридцать два года!  Я
плакал только два раза в жизни, Брен, - в первый раз это  было,  когда  умер
Скалл.
   - Да, мой господин. Что мне сказать капитанам?
   - Пусть придут через час. Мне еще письма надо прочесть.
   - Да, мой господин. - Брен оставил поднос на столе и  вышел  из  палатки.
Гарган встал и налил себе третий кубок вина, на этот раз не  подливая  воды.
Гонец догнал авангард армии вечером и вручил  генералу  три  письма.  Гарган
вскрыл первое, с печатью Гарен-Цзена, и стал  разбирать  витиеватый  почерк.
Глаза у него были уже не те, что прежде, - он снял фонарь с шеста и поставил
его на стол, подумав при этом, что теперь все стало не таким.
   В письме говорилось о похоронах королевы и о  том,  как  Гарен-Цзен  увез
короля из города, поместив его в Зимний Дворец в Сиккусе.  В  сенате  начали
открыто поговаривать о ?необходимости перемен?. Гарен-Цзен торопил  генерала
поскорее завершить кампанию и вернуться в столицу.
   Второе письмо было от жены.  Гарган  просмотрел  все  четыре  страницы  -
ничего особенного, мелкие новости о доме и поместьях. Служанка сломала руку,
упав со стула во время мытья окон,  племенной  жеребенок  продан  за  тысячу
рагов, из северной усадьбы бежали три раба, но их тут  же  нашли  в  местном
публичном доме.
   Последнее письмо было от дочери, Миркель. Она родила сына, хотела назвать
его Арго и надеялась, что Гарган скоро увидит внука.
   Глаза старого солдата затуманились.
   Арго. Найти его изувеченное тело было как удар ножа в сердце - Гарган  до
сих пор чувствовал эту  боль.  Он  знал  с  самого  начала,  что  пребывание
надирского отродья в Академии чревато бедой, но  даже  представить  себе  не
мог, что дело кончится смертью единственного сына. И какой смертью!
   Гнев и горе боролись в его душе.
   Старый император был мудрый  человек  и  правил  в  целом  хорошо.  Но  в
последние свои годы размяк и стал творить невесть что. Это  за  него  Гарган
сражался при Гассиме. ?Я дал тебе  корону,  -  думал  генерал  теперь,  -  я
возложил ее на твою голову - а ты отнял у меня сына?.
   Надирские янычары! Дурная, пагубная мысль. Как  мог  старик  не  понимать
всей глупости этой затеи? Надирам несть  числа,  и  они  мечтают  только  об
одном: что придет Собиратель и объединит их всех  в  непобедимое  войско.  А
император вздумал обучать отпрысков их вождей военному ремеслу.  Гаргану  до
сих пор с трудом в это верилось.
   Он мрачно вспоминал тот день, когда Окаи объявили лучшим кадетом. Но  еще
хуже было сознавать, что надир, взошедший тогда на помост, был  убийцей  его
сына. Он был так близко - Гарган мог бы дотянуться до него и  разорвать  ему
глотку.
   Гарган взял кувшин - и заколебался. Скоро придут капитаны, а хмель плохой
советчик в военных делах.
   Он встал из-за стола, потер усталые глаза и вышел  наружу.  Двое  часовых
стали навытяжку. Он оглядел лагерь, довольный тем, как аккуратно  поставлены
палатки и хорошо устроены пять загонов для  лошадей.  Земля  вокруг  костров
расчищена, вскопана и увлажнена - ни одна искра не  попадет  на  сухую,  как
трут, степную траву.
   Он прошелся по лагерю и нигде не нашел ни малейшей расхлябанности  -  вот
только отхожая канава выкопана так, что  ветер  может  принести  зловоние  к
палаткам. Гарган взял это на заметку. На шесте у одной  из  палаток  торчали
две надирские головы, а рядом сидели у костра несколько улан.  Когда  Гарган
подошел, они вскочили и лихо отдали честь.
   - Закопайте их, - велел генерал. - Они привлекают мух и комаров.
   - Так точно, - хором ответили солдаты.
   Гарган вернулся к себе, сел за стол и написал короткое письмецо  Миркель,
поздравив  ее  и  выразив  надежду  и  намерение  поскорее  увидеть   внука.
?Хорошенько позаботься о маленьком Арго, -  писал  он.  -  Не  полагайся  на
кормилиц. От материнского молока зависит  многое:  дитя  черпает  в  нем  не
только силы, но и духовные свойства. Нельзя позволять младенцу  благородного
происхождения сосать грудь простолюдинки. Это портит характер?.

***

   Путешествуя осмотрительно, по сухим балкам и низинам, Квинг-чин и  девять
его  всадников  сумели  избежать  готирских  дозоров.  Когда  стемнело,  они
спрятались к югу от готирского стана. Ши-да подполз к  Квинг-чину,  который,
укрывшись за сухим кустарником, смотрел на лагерь.
   С юго-востока задул легкий ночной  ветер.  Ши-да  хлопнул  Квинг-чина  по
плечу.
   - Все готово, брат.
   - Хорошо, - сказал Квинг-чин. Ветер между тем усилился.
   - Когда же? - с нетерпением юности спросил Ши-да.
   - Не теперь еще. Подождем, когда они улягутся спать.
   - Расскажи мне о Талисмане. - Ши-да присел на корточки рядом с другом.  -
Почему выбрали его? Он не такой сильный, как ты.
   - Военачальнику телесная сила не нужна. У него могучее сердце и ум острее
кинжала.
   - Ты тоже могуч сердцем, брат мой.
   Квинг-чин улыбнулся. Поклонение этого мальчика и раздражало,  и  радовало
его.
   - Я кречет, а он орел. Я волк, а он тигр.  Когда-нибудь  Талисман  станет
великим  надирским  воеводой.  Он  поведет  за  собой  армии,   братец.   Он
отличный...  -  Квинг-чин  запнулся,  не  зная,  как   сказать   по-надирски
?стратег?. - Отличный знаток военного дела.  Войско  в  походе  должно  быть
хорошо обеспечено - ему необходимо есть, пить и  получать  нужные  сведения,
что не менее важно. Редкий человек способен охватить все это  -  и  Талисман
как раз такой человек.
   - Он учился с тобой в Академии?
   - Да. И окончил ее с отличием, опередив всех остальных.
   - Он их всех поборол?
   - На свой лад. - Позади заржала лошадь, Квинг-чин оглянулся. -  Ступай  к
ним и скажи Лингу, чтобы лучше смотрел за своим конем, не  то  я  с  позором
отправлю его обратно.
   Юноша  отполз  назад,  и  Квинг-чин  приготовился  ждать.  Шанлон   часто
говаривал, что самое большое достоинство командира  -  терпение:  он  должен
знать, когда нанести удар, и иметь стойкость дождаться нужного времени.
   Когда станет прохладнее, ветер усилится и выпадет роса - вот тогда срок и
настанет. Квинг-чин смотрел на вражеский лагерь, и гнев его крепчал. Они  не
прибегли к оборонительным мерам, как полагается на вражеской территории.  Не
устроили наружных укреплений. Лагерь у них разбит словно на  маневрах;  пять
загонов на двести лошадей каждый, палатки стоят поротно, четырехугольниками.
Как они самоуверенны, эти гайины. Как хорошо понимают надиров.
   С востока к лагерю ехали трое готирских разведчиков. Квинг-чин пригнулся,
переждав их. Они болтали и пересмеивались. Завтра  им  будет  не  до  смеха:
завтра они закусят кожаный кляп, когда кнут обожжет им спину.
   Квинг-чин осторожно сполз по склону вниз, где ждали его люди.  Бечевочная
сетка, набитая сухой травой и хворостом, была привязана к длинной веревке.
   - Пора, - сказал он.
   Ши-да вышел вперед и спросил:
   - Можно, я повезу огонь?
   - Нет. - Мальчик, не скрывал своего разочарования,  но  Квинг-чин  прошел
мимо него и сказал коренастому, кривоногому воину:
   - Отдаю эту честь тебе, Ньен. Помни: ты должен проехать на  юг  не  менее
четверти мили, прежде чем отпустить веревку. Скачи не слишком скоро, а после
возвращайся назад по своему следу.
   - Будет исполнено. - Воины быстро расселись по коням и выехали из  балки,
Квинг-чин и еще двое спешились,  высекли  огонь  и  подожгли  охапку  травы,
которую вез за собой Ньен. Пламя занялось и разгорелось.
   Ньен ударил пятками коня и двинулся медленной рысью  через  сухую  степь.
Огненный след потянулся за ним, показались клубы черного маслянистого  дыма.
Ветер раздул пожар, и ревущая стена пламени покатилась к готирскому лагерю.

***

   - Могу я узнать, генерал, о цели нашего похода? - спросил Премиан.  Он  и
еще десять старших офицеров собрались на совет в палатке Гаргана.
   - Можете,  -  ответил  Гарган.  -  Нам  донесли,  что  надиры  собираются
взбунтоваться, и наш долг - предотвратить это.  По  совокупности  полученных
сведений видно, что племя Острого Рога готовит большой набег на  окрестности
Гульготира.  Мы  разгромим  это  племя  наголову,  чтобы  дать  урок  прочим
надирским вождям. Но прежде всего мы должны снести  до  основания  святилище
Ошикая, растереть кости их хваленого героя в пыль и развеять по степи.
   - Но ведь это место священно для всех племен,  -  сказал,  встав,  старый
вояка Марльхем. - Вожди могут воспринять наши действия как вызов.
   - Вот и прекрасно, - отрезал Гарган. - Пусть поймут раз и  навсегда,  что
они - наши рабы. В случае надобности я могу привести в степь  сорокатысячную
армию. Клянусь Шемаком, я перебью их всех!
   Премиану не терпелось высказаться снова. Но крепко  выпивший  Гарган  был
красен и плохо владел собой. Он облокотился о стол - мощные  мышцы  его  рук
напружились, глаза сверкали.
   - Есть здесь такие, кого не устраивает наша компания?
   Офицеры  замотали  головами.  Гарган  вышел  из-за  стола  и  навис   над
Премианом, который был ниже его ростом.
   - Ну а вы? Насколько я помню, вы питаете слабость к этой породе?
   - Я солдат, генерал, и мой долг - выполнять  любые  приказы  вышестоящего
офицера.
   - Но они вам не нравятся, верно? -  Гарган  придвинулся  к  Премиану  так
близко, что тот почувствовал кислый винный запах из генеральского рта.
   - Рассуждать - не мое дело,