, Талисман, - вздохнул Нуанг. - Я не возражаю
- я достаточно пожил. И многих убил. Ты мне веришь?
   - Отчего же нет?
   - Оттого, что это не правда, - злобно усмехнулся Нуанг. - За свою жизнь я
убил только пятерых: троих в единоборстве, когда был молод, и еще двух улан,
когда те на нас напали. Я сказал дренаю, что здесь убью сто  человек.  А  он
сказал, что будет вести за меня счет.
   - Сто? Всего-то?
   - Мне как раз нездоровилось, - улыбнулся Нуанг.
   - А теперь скажи по правде: почему ты хочешь стоять рядом с ним?
   Старик сощурил глаза и вздохнул особенно тяжко.
   - Я видел его в бою: это смерть. Много гайинов погибнет от его руки. Если
я буду рядом, люди будут смотреть и на меня. Хоть я и не дойду до сотни,  им
покажется, что я и впрямь столько убил. И когда о  нашей  битве  будут  петь
песни, в них останется и мое имя. Понимаешь?
   - Нуанг и Побратим Смерти. Как же, понимаю.
   - Почему ты назвал его так?
   - Мы с ним были в Пустоте. Это имя ему как раз впору.
   - Это хорошо. Нуанг и Побратим Смерти. Мне нравится. Так ты разрешаешь?
   - Разрешаю. Я тоже буду следить за тобой, старик, и вести счет.
   - Ха! Теперь я счастлив, Талисман. - Нуанг встал и потер зад. - Не  люблю
я этих стульев.
   - Когда будем говорить в другой раз, сядем на пол, - пообещал Талисман.
   - Теперь не до  разговоров.  Гайины  будут  здесь  завтра.  Твоя  женщина
остается?
   - Да.
   - Так и должно быть. Она очень красива, и любовные утехи  с  ней  помогут
тебе в трудное время. Помни только, что бедра у нее  очень  узкие.  У  таких
женщин первые роды всегда тяжелые.
   - Я запомню, старик.
   У самой двери Нуанг оглянулся:
   - Ты очень молод, но, если останешься жить, станешь великим человеком - я
знаю толк в таких делах.
   Он ушел, а Талисман через другую дверь вышел в лазарет.  Зибен  расстилал
одеяла на полу, молодая надирка подметала.
   - Все готово, генерал, - весело доложил Зибен. -  У  нас  много  ниток  и
острых иголок. Еще бинты  -  и  самые  скверно  пахнущие  травы,  какие  мне
доводилось нюхать. От одного их духа раненые побегут обратно на стены.
   - Сухой древесный гриб, - сказал Талисман. - Он предотвращает  заражение.
А спирт у тебя есть?
   - Я не настолько искусен, чтобы  резать,  -  значит  и  поить  никого  не
придется.
   - Используй его для очистки ран и инструментов. Он тоже  не  дает  заразе
проникнуть внутрь.
   - Это тебе следовало стать лекарем. Ты смыслишь в этом куда больше моего.
   - У нас в Бодакасе были уроки полевой хирургии. Об  этом  написано  много
книг.
   Надирка подошла к Талисману. Она не была красавицей, но к  ней  почему-то
влекло.
   - Ты молод для полководца, - сказала она, касаясь его грудью. - Правда ли
то, что говорят о тебе и чиадзийке?
   - Что же о нас говорят?
   - Что она обещана Собирателю и ты не можешь взять ее себе.
   - Вот как... Ну а тебе что за дело до этого?
   - Я не обещана Собирателю. А  воеводе  негоже  страдать  от  обеих  своих
голов, от верхней и нижней. Ни в одном мужчине нет столько крови, чтобы  она
приливала и туда, и сюда. Надо освободить одну голову, чтобы другая работала
в полную силу.
   Талисман рассмеялся.
   - Ты одна из женщин Нуанга... Ниоба?
   - Да, я Ниоба. - Ей польстило, что он запомнил ее имя.
   - Что ж, Ниоба, спасибо тебе. Твои слова очень меня взбодрили.
   - Это ?да? или ?нет?? - растерялась она. Талисман улыбнулся и вышел  вон,
а Зибен прыснул.
   - Клянусь небом, ну и нахалка же ты. А что же тот воин,  на  которого  ты
положила свои прекрасные глазки?
   - У него две жены и одна лошадь. И зубы плохие.
   - Не отчаивайся, их тут почти две сотни - еще найдешь себе.
   Глядя на него, она склонила голову набок:
   - Здесь никого нет - пойдем ляжем.
   - Другой мужчина оскорбился бы тем, что его  поставили  на  второе  место
после человека с одной лошадью и гнилыми зубами. Я же не поколеблюсь принять
столь великодушное предложение. У меня в роду все мужчины питали слабость  к
красивым женщинам.
   - И так же много говорили? - Она развязала пояс и скинула юбку.
   - Разговоры - это второй наш талант.
   - А первый какой?
   - Язычок не уступает красоте, да? Какая же ты прелесть. - Зибен  разделся
и опустился на одеяло, увлекая Ниобу за собой.
   - Только придется побыстрее, - сказала она.
   - Быстрота в таких делах в мои таланты не входит - к счастью.

***

   Кзун испытывал дикий восторг, глядя на две горящие повозки.  Перескакивая
через валуны, он бросился вниз, к готирскому вознице. Тот,  подстреленный  в
шею, пытался уползти прочь. Кзун вогнал ему  кинжал  между  плеч  и  свирепо
повернул. Раненый закричал,  захлебываясь  собственной  кровью.  Кзун  издал
душераздирающий вопль, и воины Острого Рога устремились к нему из нескольких
засад. Ветер переменился, горький дым ел  Кзуну  глаза.  Он  обежал  горящие
повозки и огляделся. Всего повозок было  семь,  их  сопровождали  пятнадцать
улан. Теперь двенадцать солдат лежали мертвые  -  восемь  утыканы  стрелами,
четверо убиты в свирепой рукопашной схватке. Кзун сам убил двоих.  Уцелевшие
готиры развернули повозки и спаслись бегством. Кзун рвался за ними в погоню,
но ему было приказано оставаться у водоема и не подпускать неприятеля.
   Люди Острого Рога сражались хорошо. Только один получил серьезную рану.
   - Соберите их оружие и доспехи,  -  крикнул  Кзун,  -  а  потом  отходите
обратно в скалы.
   К нему  приблизился  юноша,  надевший  на  себя  уланский  шлем  с  белым
плюмажем.
   - Разве нам не пора уходить?
   - Куда?
   - Как куда? - удивился воин. - Надо уходить, пока они не вернулись.
   Кзун поднялся по усеянному камнями склону к пруду и смыл кровь  с  голого
до пояса тела. Потом снял с головы белый платок, окунул его в воду  и  снова
повязал свой лысый череп. Воины собрались около него.
   Кзун встал, повернулся к ним и  прочел  страх  на  их  лицах.  Они  убили
готирских солдат. Теперь готиров придет больше - гораздо больше.
   - Бежать собрались? - спросил  Кзун.  Худощавый  седеющий  воин  выступил
вперед:
   - Мы не можем сражаться против целого войска, Кзун. Мы сожгли их  телеги,
так? Теперь они вернутся. Может, сто  человек.  Может,  двести.  Нам  их  не
одолеть.
   - Тогда бегите, - презрительно бросил Кзун. - Иного от трусов из  Острого
Рога я и не ожидал. Но я из Одиноких Волков, а мы от врага  не  бегаем.  Мне
приказано удержать этот водоем, пусть даже ценой жизни, и я это сделаю. Пока
я жив, ни один гайин не отведает этой воды.
   - Мы не трусы! - крикнул воин, покраснев, а остальные сердито  зароптали.
- Но какой нам смысл умирать здесь?
   - А какой смысл вообще умирать? - ответил Кзун. - Двести человек  ждут  в
святилище, готовясь защищать кости Ошикая. Среди них и ваши братья. Думаете,
они побегут?
   - Чего ты от нас хочешь? - спросил другой воин.
   - Ничего! - вспылил Кзун. - Я знаю одно: я останусь здесь и буду драться.
   Седой позвал своих товарищей - они ушли  на  ту  сторону  пруда,  сели  в
кружок и стали совещаться. Кзун не смотрел на них. Слева от него  послышался
тихий стон - раненый воин Острого Рога сидел там,  привалившись  к  красному
камню, зажимая окровавленными руками рану  в  животе.  Кзун  набрал  воды  в
уланский шлем и дал попить умирающему. Тот выпил два  глотка,  закашлялся  и
закричал от боли. Кзун сел рядом с ним.
   - Ты хорошо сражался. - Этот юноша бросился на улана и стащил его с коня,
но улан ударил его в живот кинжалом. Кзун, поспешив на подмогу, убил улана.
   Солнце поднялось над красными скалами, осветив лицо юноши, и Кзун увидел,
что ему не больше пятнадцати лет.
   - Я потерял свой меч, - сказал раненый. - А теперь я умираю.
   - Ты умираешь не напрасно. Ты защищал свою землю, и  Боги  Камня  и  Воды
встретят тебя с радостью.
   - Мы не трусы. Просто мы всю жизнь... бегали от гайинов.
   - Я знаю.
   - Я боюсь Пустоты. Если я подожду... ты пойдешь со мной туда, во тьму?
   Кзун содрогнулся.
   - Я уже побывал во тьме, мальчик, и знаю, что такое страх.  Жди  меня.  Я
пойду с тобой.
   Юноша устало улыбнулся, его голова запрокинулась назад. Кзун  закрыл  ему
глаза и встал. Он прошел вокруг пруда к месту, где все  еще  спорили  воины,
растолкал их и встал в середине круга.
   - Время сражаться, - сказал он, - и время бежать. Вспомните  свою  жизнь.
Разве вы мало набегались? И куда вам идти? Где вы думаете укрыться от  улан?
Защитники святилища станут бессмертными.  Далеко  же  вам  придется  бежать,
чтобы не слышать песен, которые о них споют! Враг способен  сражаться,  лишь
пока у него есть вода. Это единственный глубокий водоем во всей округе.  Чем
дольше мы не пускаем готиров к воде, тем ближе наши братья к победе. В песню
о великом сражении войдут и наши имена. У меня нет друзей,  нет  побратимов.
Моя юность погибла в готирских рудниках - я работал  там  во  тьме,  и  язвы
покрывали мое тело. У меня нет жены, нет сыновей.  Кзун  ничего  не  оставит
грядущему. Когда я умру - кто оплачет меня? Никто. Моя кровь не течет  ни  в
одном живом существе. Готиры заковали  мой  дух  в  цепи,  и  когда  я  убил
стражников и бежал, мой дух остался там, во тьме. Наверное, он  до  сих  пор
живет там, прячется в черных переходах. Я не чувствую  себя  частью  чего-то
целого, как должен чувствовать каждый человек. У меня осталось одно: желание
видеть надиров - мой народ - гордыми и свободными. Я не должен был  называть
вас трусами - вы все храбрые  люди.  Но  гайины  сковали  и  ваши  души.  Мы
родились, чтобы бояться готиров, бегать от них, гнуть перед ними голову. Они
хозяева мира, а мы черви, ползающие по степи. Так вот, Кзун больше в это  не
верит. Кзун - человек погибший, отчаянный, Кзуну нечего терять. Ваш  раненый
товарищ умер. Он спрашивал меня, пойду ли я с ним во тьму, и сказал, что его
дух дождется моего. Тогда я понял, что умру здесь. И я готов. Может, мой дух
наконец вернется ко мне? Я встречу мальчика на темной дороге,  и  мы  вместе
уйдем в Пустоту. Тот из вас, кто не готов сделать то же самое, пусть уходит.
Я не стану провожать его проклятиями.  Кзун  останется  здесь,  здесь  он  и
падет. Вот все, что я хотел вам сказать.
   Он ушел и поднялся на скалы, выходящие в степь. Повозки уже догорели,  но
дым еще поднимался от них. На мертвых телах уже расселись стервятники.  Кзун
присел на корточки в тени. Руки у него дрожали, страх обжигал горло желчью.
   Его ожидала вечная тьма, и Кзун не мог представить себе  большего  ужаса.
Он посмотрел на чистое голубое небо. Он сказал правду: когда  он  умрет,  ни
одно живое существо в этой степи не станет плакать  о  нем.  Вся  его  жизнь
заключается в этом израненном теле с  лысой  головой  и  гнилыми  зубами.  В
рудниках не знали такой роскоши, как дружба. Каждый там боролся в  одиночку.
И даже на свободе темные годы  продолжали  преследовать  Кзуна.  Он  не  мог
больше спать в юрте с другими людьми  -  он  нуждался  в  свежем  воздухе  и
восхитительном чувстве одиночества. Была одна женщина, которую он желал,  но
он молчал об этом. А ведь он тогда уже был воином, имел много лошадей и  мог
к ней посвататься. Но он не сделал этого и с бессильным  отчаянием  смотрел,
как она выходит за другого.
   Чья-то рука легла ему на плечо, и седой воин присел с ним рядом.
   - Ты говорил, что у тебя нет побратимов.  Теперь  есть.  Мы  останемся  с
тобой, Кзун из Одиноких Волков, и пойдем с тобой по темной дороге!
   Впервые с тех пор, как его  забрали  в  рудники,  Кзун  ощутил  на  щеках
горячую влагу слез. Он склонил голову и заплакал, не стыдясь.

***

   Гарган Ларнесский остановил своего крупного серого жеребца  и  перегнулся
через  высокую  луку  седла.  Впереди  виднелось  святилище  Ошикая.  Позади
выстроилось его  войско.  Восемьсот  пехотинцев  по  четыре  в  ряд,  двести
лучников по флангам, а по обе стороны от них четырьмя  колоннами  по  двести
пятьдесят человек королевские уланы. Гарган оглядел белые  стены  святилища,
заметил  трещину  в  одной  из  них.  Заслонив  глаза,  он  всматривался   в
защитников, ища среди них злобную рожу Окаи, но на таком расстоянии все  они
сливались в сплошное пятно.
   Гарган то сжимал, то разжимал пальцы на седле, так что костяшки  побелели
под загорелой кожей.
   - Ты будешь мой, Окаи, - шептал он. - Я протащу тебя через  десять  тысяч
мук, прежде чем ты умрешь.
   Гарган поднял руку, подзывая герольда, и юноша подъехал к нему.
   - Ты знаешь, что им  сказать.  Отправляйся!  И  постарайся  держаться  за
пределами выстрела. Эти дикари не имеют понятия о чести.
   Солдат козырнул и вскачь  пустил  вороного  к  святилищу,  подняв  облако
красной пыли. Конь взвился на дыбы, и звонкий голос герольда возвестил:
   - Слушайте все! Господин  Гарган,  наделенный  полномочиями  Бога-Короля,
прибыл в святилище Ошикая,  Гонителя  Демонов.  Ворота  надлежит  открыть  в
течение часа, а предателя Окаи, ныне известного  как  Талисман,  передать  в
руки господина Гаргана. Если это будет исполнено, то тем,  кто  находится  в
святилище, не причинят никакого вреда. - Герольд умолк, дав слушателям время
проникнуться его словами, и продолжил:
   -  Если  же  приказание  исполнено  не  будет,  господин  Гарган   сочтет
изменниками всех, кто пребывает внутри. Его войско  окружит  вас  и  возьмет
живыми.  Каждому  отрубят  руки  и  выколют  глаза,  а  затем  повесят.   Вы
отправитесь в Пустоту слепыми калеками. Так сказал господин Гарган. Он  дает
вам один час.
   Молодой улан повернул коня и вернулся в строй.
   Премиан подъехал к Гаргану.
   - Они не сдадутся, генерал.
   - Я знаю.
   Премиан посмотрел в суровое лицо генерала и увидел там торжество.
   - У нас осталось всего тридцать  лестниц,  генерал.  Приступ  дорого  нам
обойдется.
   - Солдатам за то и платят.  Разбейте  лагерь  и  вышлите  пятьдесят  улан
патрулировать  окрестности.  Первую  атаку  предпримем   ближе   к   вечеру.
Сосредоточимся на проломленной стене и подожжем ворота.
   Гарган поехал назад сквозь ряды, а Премиан приказал разбить лагерь. Шатер
Гаргана сгорел во время пожара, но генералу соорудили  новый  из  уцелевшего
полотна и мешковины. Гарган сидел на коне, пока солдаты ставили  палатку,  а
после спешился и вошел. Складные стулья  сгорели  тоже,  но  койка  осталась
цела. Гарган сел на нее, довольный, что ушел  с  солнцепека.  Он  снял  свой
шлем, отстегнул панцирь и вытянулся навзничь.
   Вчера днем к нему  прибыл  гонец  из  города.  Гарен-Цзен  писал,  что  в
Гульготире очень неспокойно, но тайная полиция арестовала множество вельмож,
и министр пока удерживает власть. Бог-Король  укрыт  в  надежном  месте  под
охраной людей  Гарен-Цзена.  Министр  заклинал  Гаргана  поскорее  исполнить
порученное ему дело и вернуться.
   "Что ж, - подумал генерал, -  форт  мы  возьмем  к  рассвету  -  и,  если
улыбнется удача, будем в Гульготире через десять дней?.
   Вошел денщик с кубком воды, теплой и солоноватой.
   - Пошли ко мне Премиана и Марльхема, - приказал генерал.
   - Слушаюсь.
   Офицеры, войдя, отдали честь и сняли шлемы,  взяв  их  на  сгиб  руки.  У
Марльхема был измученный вид, серовато-седая щетина делала его на десять лет
старше. Премиан, несмотря на свою молодость, тоже выглядел  усталым,  и  под
светло-голубыми глазами залегли темные круги.
   - Как настроены люди? - спросил старшего Гарган.
   - Бодрее теперь, когда мы добрались до места.  Известно,  что  надиры  не
умеют держать обороны.  Люди  полагают,  что  они  побегут,  как  только  мы
подойдем к стенам.
   -  Возможно,  так  и  будет.  Прикажите  уланам  окружить  форт.   Нельзя
позволить, чтобы хоть кто-то из них ушел. Вы поняли?
   - Так точно, генерал.
   - Я не верю, что они побегут, -  вставил  Премиан.  -  Они  будут  биться
насмерть. Это место священно для них.
   - У надиров так не водится, - хмыкнул  Гарган.  -  Вы  плохо  знаете  эту
породу - трусость у них в крови! Думаете, им будет дело  до  костей  Ошикая,
когда полетят стрелы и заблещет сталь? Да ничего подобного!
   Премиан набрал в грудь воздуха.
   - Окаи не трус. И он хорошо обученный тактик - лучший, который когда-либо
был у нас в Бодакасе.
   - Не смей его хвалить! - взревел, вскочив на ноги, Гарган. - Этот человек
убил моего сына!
   - Я разделяю ваше горе, генерал. Арго был моим другом. Но это  злодейство
не умаляет способностей Окаи. Мне думается, он  сплотил  этих  людей,  и  он
знает, что такое дисциплина и боевой дух. Они не побегут.
   - Ну так пусть подыхают, - крикнул Гарган. -  Я  не  встречал  еще  таких
надиров, которые вдесятером могли бы одолеть одного готира с мечом.  Сколько
их там, двести? К вечеру на стены двинется вдвое больше пехоты, и не так  уж
будет важно, побегут они или останутся.
   - Среди них этот человек, Друсс.
   - Ну так что же? Кто такой этот Друсс - полубог? Он будет швырять  в  нас
скалы?
   - Нет, генерал, - спокойно ответил Премиан, - но  у  себя  на  родине  он
легенда. И мы узнали по себе, на что он  способен.  Он  убил  семерых  наших
улан, когда те напали на надирское становище. Он грозный воин,  и  люди  уже
поговаривают о нем. Никому не хочется угодить под его топор.
   Гарган тяжело посмотрел на молодого офицера.
   - Что вы, собственно, нам предлагаете, Премиан? Отправиться восвояси?
   - Нет, генерал. У нас есть приказ, и мы должны его выполнить. Я хочу лишь
сказать, что к ним следует относиться  более  уважительно.  Через  час  наши
пехотинцы полезут на стены, и если внушить им ошибочное мнение, что  оборона
будет  только  видимостью,  действительность  станет  для  них  ударом.  Еще
засветло мы можем потерять сотню человек. Солдаты устали и страдают от жажды
- они дрогнут, если такое случится.
   - Я другого мнения, генерал, - возразил Марльхем. - Сказав солдатам,  что
приступ будет смертельно опасен, мы рискуем вселить в  них  страх.  Подобные
предсказания имеют обыкновение сбываться.
   - Я не то имел в виду, - покачал головой Премиан. - Надо  сказать  людям,
что защитники будут сражаться, не щадя жизни, и что бой будет нелегким. А уж
потом внушить им, что они готирские солдаты и против них никто не устоит.
   Гарган снова сел на койку, помолчал немного, потом сказал:
   - Я все-таки убежден, что они побегут. Но только  бесшабашный  полководец
не оставляет места для иной возможности. Действуйте,  Премиан.  Предупредите
солдат и укрепите их дух.
   - Да, генерал. Благодарю вас.
   - Когда придет время, пошлите пленного под стены.  Как  только  он  будет
достаточно  близко,  чтобы  защитники  его  разглядели,  пусть  трое  конных
лучников добьют его.
   Премиан отдал честь и надел шлем.
   - Вам нечего мне возразить?
   - Нет, генерал. Я  не  одобряю  таких  вещей,  но  это  зрелище  устрашит
защитников, можно не сомневаться.
   - Хорошо. Вы усваиваете свои уроки.

***

   При виде готирской армии у Зибена похолодело в желудке.
   - Пойду-ка я лучше в лазарет, старый конь, - сказал он Друссу.
   Тот кивнул.
   - Пожалуй. Скоро у тебя будет много работы.
   Зибен на нетвердых ногах сошел со стены. Нуанг Ксуан, бледный  подошел  к
Друссу, и сказал, часто моргая глазами:
   - Я стану рядом с тобой.
   Около них стояло человек  двадцать  надиров.  Друсс  спросил  ближнего  -
молодого парня, в чьих глазах читался испуг:
   - Из какого ты племени?
   - Одиноких Волков, - ответил юноша, облизнув губы.
   - Вот что. - Друсс заговорил добродушно и так громко,  что  его  услышали
все на западной стене. - Этот старик  поклялся  убить  сотню  готиров,  а  я
должен вести счет. Так смотрите же, Одинокие Волки, не мешайтесь. Убить  сто
человек - это не шутка, тут надо сосредоточиться!
   Парень смерил Нуанга взглядом и ухмыльнулся:
   - Я убью больше, чем он.
   - Да тут, похоже, об заклад впору биться. Как тебя звать?
   - Чиск.
   - Ставлю серебряную монету, Чиск, что к ночи Нуанг тебя опередит.
   - У меня нет серебра, чтобы  поставить  против  тебя,  -  уныло  сознался
надир.
   - А что у теб