врагов. А  мечтал  он  в  основном  о  благодатной
земле, где его народ мог бы жить в мире. Он был великий человек.
   - Кто ты? - спросил Талисман.
   - Священник Истока. - Старик вышел на лунный  луч,  падающий  в  открытое
западное окно, и Талисман увидел, что он надир. - Теперь я живу здесь и пишу
свои труды.
   - Как же ты пишешь, если ты слеп?
   - Слепы только мои телесные глаза, Талисман. Когда я  пишу,  я  пользуюсь
очами духа.
   Талисман вздрогнул, услышав свое имя.
   - Ты шаман?
   - Нет, хотя Путь ведом и мне. Я не прибегаю к ворожбе,  но  умею  сводить
бородавки и читать в сердцах людей. К несчастью, изменить их я  бессилен.  Я
брожу по тропам многих будущих, но не знаю,  которое  из  них  осуществится.
Если бы я мог, я открыл бы этот гроб и воскресил человека, который  лежит  в
нем, - но я не могу.
   - Откуда ты знаешь мое имя?
   - Отчего мне не знать его? Ты - огненная стрела, ты предвестник.
   - И ты знаешь, зачем я пришел сюда, - шепотом сказал Талисман.
   - Разумеется. Ты ищешь, Глаза Альказарра, спрятанные здесь когда-то.
   Талисман нащупал кинжал у пояса и тихо обнажил его.
   - Ты нашел их?
   - Я знаю, что они здесь, но не мне суждено  их  найти.  Я  пишу  историю,
Талисман, а не творю ее. Пусть Исток пошлет тебе мудрость.
   Старик направился к двери, постоял там, словно ожидая чего-то, и сказал:
   - По меньшей мере в трех будущих, которые я видел, в  этот  миг  ты  убил
меня, вонзив кинжал мне в спину. Почему ты не сделал этого на самом деле?
   - Я думал об этом, старик.
   - Если бы ты сделал это, тебя выволокли бы отсюда, привязали за руки и за
ноги к четырем коням и разорвали на части. Это тоже было.
   - Как видно, не было - ты ведь жив.
   - И все-таки где-то это случилось, - сказал старик и ушел.
   Талисман вышел за ним в ночь, но тот исчез в одном  из  строений.  Горкай
доставал воду из колодца, и Талисман подошел к нему.
   - Где Зусаи?
   - Спит. Похоже, сегодня будет еще драка. Голова убитого парня  торчит  на
шесте в лагере Небесных Всадников, и его соплеменники намерены отомстить  за
это оскорбление.
   - Глупо, - сказал Талисман.
   - Видно, это у нас в крови. Точно мы прокляты богами.
   - Это верно. Проклятие легло на  нас,  когда  пропали  Глаза  Альказарра.
Когда они будут возвращены Каменному Волку, займется новый день.
   - Ты в это веришь?
   - Человек должен во  что-то  верить,  Горкай.  Без  веры  мы  всего  лишь
песчинки, несомые ветром. Надиры исчисляются сотнями тысяч,  а  живем  мы  в
нищете. Нас окружают богатые страны, чьи армии составляют не более  двадцати
тысяч человек. Даже здесь четыре племени,  охраняющие  святилище,  не  могут
ужиться в мире. Цель у них одна - защищать гробницу героя  всех  надиров,  а
между тем они смотрят друг на друга с лютой  ненавистью.  Я  верю,  что  это
изменится. Мы должны это изменить.
   - Кто - ты да я?
   - А почему бы и нет?
   - Я еще не встречал человека с лиловыми глазами.
   - Ты встретишь его, клянусь.

***

   Когда Друсс проснулся, Носта-хан уже ушел.  Близились  сумерки,  и  Зибен
сидел у пруда,  окунув  ноги  в  холодную  воду.  Друсс  зевнул,  потянулся,
разделся и прыгнул в пруд, обдавший его стужей. Освежившись, он вылез и  сел
рядом с поэтом.
   - Куда это подевался старикан?
   - Он ушел, как только ты заснул, - уныло сказал Зибен.
   Друсс прочел тревогу на лице друга.
   - Тебя беспокоят две тысячи воинов, идущие к святилищу?
   Зибен сдержал гнев.
   - Беспокойство - не совсем подходящее слово, старый конь.  Вижу,  однако,
что тебя это не удивляет.
   - Шаман сказал, что он в долгу  передо  мной  за  то,  что  я  помог  его
молодому другу. Но платить долги не в надирском обычае. Он  хотел,  чтобы  я
отправился в святилище, потому что знал, что там будет бой.
   - И могучий Друсс-Легенда, само собой, изменит исход этого боя?
   - Может, изменит, а может, и нет, - хмыкнул Друсс.  -  Но  камни  я  могу
найти только там и больше нигде.
   - А если никаких камней нет? Если шаман и о них солгал?
   - Тогда Клай умрет, но я буду знать, что выполнил свой долг.
   - Как у тебя все просто! - вспылил Зибен. - Черное и белое, свет и  тьма,
добро и зло. Две тысячи воинов идут, чтобы разгромить это святилище, и ты их
не остановишь. Да и нужно ли пытаться? Чего тебе так дался этот Клай? Он  не
первый, кто получил тяжелую рану. Твои товарищи падали рядом с  тобой  много
лет подряд.
   Друсс оделся, прошел к лошадям, насыпал из  мешка  овса  в  две  торбы  и
привесил их к мордам.
   - Говорят, что конь, который ест овес, всегда обгонит того, что  кормится
травой, - сказал он подошедшему Зибену. - Ты у нас лошадник - правда это?
   - Ответь на мой вопрос, будь ты неладен! Почему Клай?
   - Он напоминает мне человека, которого я не знал.
   - Не знал? О ком это ты?
   - Не важно. Я должен найти эти камни, и плевать я  хотел  на  две  тысячи
готирских сукиных сынов и на всю надирскую орду заодно. На этом и  покончим,
поэт!
   Послышался топот копыт, и оба обернулись на звук. Шесть надирских воинов,
ехавших  гуськом,  приближались  к  пруду.  На  них  были  козьи  кожухи   и
отороченные мехом шлемы, каждый имел при себе лук и два коротких меча.
   - Что делать будем? - шепотом спросил Зибен.
   - Ничего. Водоемы священны, и ни один надир не станет затевать бой  около
них. Они просто напоят своих коней и поедут дальше.
   - А потом?
   - Потом  они  попытаются  убить  нас.  Но  об  этом  мы  подумаем  после.
Успокойся, поэт: ты же хотел приключений, вот и получай.
   Друсс отошел в тень и сел рядом со своим топором. Надиры сделали вид, что
не видят их, но Зибен  заметил,  как  они  посматривают  в  сторону  Друсса.
Наконец их вожак, крепкий воин средних лет, с жидкой бородкой, подошел и сел
напротив дреная.
   - Далеко ты заехал от дома, - сказал он на ломаном южном наречии.
   - Мне и тут хорошо, - ответил Друсс.
   - Голубю не бывает хорошо в доме ястреба.
   - Я не голубь, парень. А ты не ястреб.
   - Думаю, мы еще встретимся с тобой, Круглые Глаза.  -  Надир  вернулся  к
своим товарищам, вскочил в седло, и они уехали на восток.
   Зибен сел рядом с Друссом.
   - Превосходно, старый конь. Всегда полезно раздразнить  неприятеля,  если
его силы втрое превышают твои.
   - Какая разница. Он знает, что должен делать, я тоже. Оседлай  лошадей  и
приготовься.
   - А ты куда собрался?
   - Пройдусь немного на восток. Погляжу, что они замышляют.
   - Разумно ли это, Друсс? Ведь их шестеро.
   - Думаешь, честнее будет, если я оставлю топор здесь? - Друсс усмехнулся,
взял Снагу и полез вверх  по  камням.  Зибен  стал  ждать.  Сумерки  настали
быстро, и он пожалел, что не позаботился набрать  хвороста.  Костер  был  бы
желанным другом в этом пустынном месте. Впрочем, луна светила  ярко.  Зибен,
завернувшись в одеяло, сидел под скалой. ?Это в последний раз, - думал он. -
Отныне я буду принимать скуку с распростертыми объятиями!?
   Что это Друсс сказал о Клае? ?Он напоминает мне человека, которого  я  не
знал?. Внезапно Зибен понял, что Друсс говорил о Мишанеке, человеке, который
полюбил Ровену и женился на ней там, в Вентрии. Мишанек, как  и  Друсс,  был
могучим воином, первым среди мятежников, восставших против  принца  Горбена.
Ровена, у которой отняли память, любила его и даже  попыталась  покончить  с
собой, узнав о его смерти.  Друсс  присутствовал  при  сражении  Мишанека  с
Бессмертными, отборными гвардейцами Горбена. Вентрийский воин  убил  многих,
но даже его прославленная сила наконец иссякла, уйдя из тела вместе с кровью
от нанесенных ему ран. Умирая, он просил Друсса позаботиться о Ровене.
   Однажды, навестив Друсса  с  женой  в  их  горной  усадьбе,  Зибен  вышел
прогуляться с Ровеной на луг. Он спросил ее о  Мишанеке,  и  она  сказала  с
нежной улыбкой: ?Он во многом походил на Друсса, но при  этом  был  мягок  и
добр. Я любила его, Зибен, и знаю, как Друссу тяжело с этим смириться. Но  у
меня отняли память. Я не знала, кто я, и ничего не помнила о Друссе. Я знала
только большого и сильного человека, который любил меня и заботился обо мне.
И меня до сих пор печалит, что Друсс был причастен к его смерти?.  ?Но  ведь
он Мишанека не знал. И все эти годы мечтал о том, как найдет тебя и приведет
домой?. ?Я знаю?. ?А кого бы из них ты выбрала, если  бы  тебе  предоставили
такую возможность?? - спросил вдруг  Зибен.  ?Я  никогда  не  задавала  себе
такого вопроса. Но я счастлива тем, что была любима ими обоими и любила их?.
   Зибен хотел продолжить расспросы, но она приложила  палец  к  его  губам.
?Довольно, поэт! Вернемся в дом?.
   ... Над прудом задул холодный ветер, и Зибен плотнее закутался в  одеяло.
Все было тихо, только ветер свистел среди скал. Поэту стало  очень  одиноко.
Время тянулось с цепенящей ум медлительностью. Он несколько раз задремывал и
просыпался в ужасе - ему казалось, что надиры подкрадываются к нему.
   Перед самым рассветом, когда небо стало светлеть, он услышал стук  копыт.
Поднявшись, он вынул один из своих ножей,  выронил  его  и  подобрал  снова.
Показался Друсс, ведущий под уздцы четырех надирских коней,  и  Зибен  вышел
ему навстречу. Одежда Друсса была в крови.
   - Ты ранен? - спросил поэт.
   - Нет. Путь свободен, и у нас появились лошади для обмена.
   - А где еще двое надиров? Ушли?
   - Надиры-то нет, а вот их кони убежали.
   - Так ты убил всех шестерых?
   - Пятерых. Один сорвался со скалы, убегая от меня. Ну, поехали.

6

   Около полуночи Талисман вошел  в  гробницу  Ошикая.  Горкай  караулил  за
дверью. Молодой воин разложил перед собой на полу четыре мешочка. Достав  из
первого пригоршню красного порошка, он разровнял его в круг  не  шире  своей
ладони. Слабый лунный  свет,  проникавший  в  открытое  окно,  облегчал  ему
задачу. Из второго мешочка Талисман достал три длинных сухих  листа,  скатал
их в шарик  и  положил  под  язык.  Листья  были  горькими,  и  он  едва  не
поперхнулся. Вынув из кармана  полушубка  огниво,  Талисман  высек  огонь  и
поджег красный порошок, который тут же загорелся багровым пламенем. Талисман
вдохнул дым и проглотил комок из листьев.
   Он ощутил слабость и головокружение. Откуда-то издалека  донеслась  тихая
музыка, чей-то вздох. В глазах помутилось и  прояснилось  снова.  По  стенам
гробницы побежали огни, и их блеск вызвал у Талисмана слезы. Он протер глаза
и увидел, что на стене вновь мерцают доспехи Ошикая - панцирь, склепанный из
ста десяти золотых листков, крылатый  шлем  из  черного  железа,  украшенный
серебряными рунами, и смертоносный топор Колмисай. Талисман  медленно  обвел
взглядом комнату. Прекрасные гобелены  украшали  ее,  и  каждый  представлял
какую-то сцену из жизни Ошикая - охоту на черного льва, разрушение  Чьен-По,
полет над горами, свадьба с Шуль-сен. Последняя картина  особенно  поражала:
стая воронов несла невесту к алтарю,  где  стоял  Ошикай  в  окружении  двух
демонов.
   Талисман заморгал, борясь с волнами дурмана, бушующими в  его  крови.  Из
третьего мешочка  он  достал  золотое  кольцо,  из  четвертого  -  маленькую
фаланговую кость. Он продел кость в  кольцо,  как  велел  ему  Носта-хан,  и
положил перед собой. Прорезав кинжалом левую руку, он оросил кровью кость  и
кольцо.
   - Взываю к тебе, о великий воин, - сказал он, -  и  смиренно  прошу  тебя
явиться ко мне.
   После короткого промежутка в гробнице подул холодный ветер, не поднявший,
однако, ни единой пылинки. Над гробом возникла  призрачная  фигура.  Золотые
доспехи, слетев со стены, облекли ее, и  топор  лег  в  ее  правую  руку.  У
Талисмана перехватило дыхание, когда дух сошел  вниз  и  сел,  поджав  ноги,
напротив него. Ошикай, хотя и плечистый, вовсе не был тем  великаном,  каким
представлял его Талисман. Лицо у него было плоское и суровое, нос широкий, с
большими ноздрями. Волосы он туго стягивал в хвост и не носил ни бороды,  ни
усов. Лиловые глаза  смотрели  властно.  От  него  исходила  сила  человека,
знающего свою цель.
   - Кто здесь звал Ошикая? - спросил призрачный воин.
   - Я, надир Талисман.
   - Ты принес мне вести о Шуль-сен?
   Талисман, не ожидавший такого вопроса, опешил.
   - Я... я ничего не знаю о ней, повелитель, кроме легенд и преданий.  Одни
говорят, что она умерла вскоре после тебя, другие - что уплыла за  океан,  в
страну, где никогда не заходит солнце.
   - Я искал везде: в Долинах Духов, в Ущельях Проклятых, на Полях Героев, в
Чертогах Сильных. Я с незапамятных времен блуждаю по Пустоте,  но  не  нашел
ее.
   - Я пришел, чтобы осуществить твои мечты, повелитель, - сказал  Талисман,
как наказывал ему Носта-хан, но Ошикай точно не слышал его. - Надиры  должны
объединиться, - продолжал Талисман. - Для этого надо найти вождя с  лиловыми
глазами, но мы не знаем, где искать его.
   Дух Ошикая вздохнул:
   - Он найдется, когда  Глаза  Альказарра  вернутся  в  глазницы  Каменного
Волка. Волшебная сила вновь напитает землю, и явится вождь.
   - Я ищу эти Глаза, повелитель. Говорят, будто  они  спрятаны  здесь.  Это
правда?
   - Да, это правда. Они здесь, рядом, надир Талисман, - но не тебе  суждено
найти их.
   - Кому же тогда, повелитель?
   - Их найдет чужеземец. Больше я тебе ничего не скажу.
   - А что же Собиратель, о воин? Можешь ли ты назвать мне его имя?
   - Имя ему будет Ульрик. А теперь я должен идти и продолжать свои поиски.
   - Но почему ты ищешь, о повелитель? Разве ты обитаешь не в раю?
   - Какой может быть рай без Шуль-сен? Смерть я могу перенести, но  разлуку
с ней - нет. Я найду ее, даже если мне  придется  затратить  на  это  дюжину
вечностей. Прощай, надир Талисман.
   Не успел Талисман произнести ни слова, как призрак  исчез.  Молодой  воин
встал, шатаясь, попятился к двери. За ней в лунном свете стоял Горкай.
   - Что там случилось? Я слышал, как ты говоришь сам с собой.
   - Он пришел, но ничем не помог мне. Его дух страждет - он ищет свою жену.
   - А, колдунью Шуль-сен. Говорят, ее сожгли заживо, развеяли  ее  прах  на
четыре ветра, а душу уничтожили чарами.
   - Никогда об этом не слышал. Нам рассказывали другое - в том  числе  и  о
том, что она уплыла за море, где нет ночи, и живет там в вечной надежде, что
Ошикай найдет ее.
   - Да, твоя сказка красивее - но обе, и твоя,  и  моя,  объясняют,  отчего
великий воин не может найти свою жену. Что будем делать теперь?
   - Посмотрим, что принесет нам завтрашний день. - И Талисман направился  в
комнаты, занятые для них Горкаем. В главном здании было  тридцать  клетушек,
предназначенных для паломников. Зусаи разостлала свои  одеяла  на  полу  под
окном. Когда Талисман вошел, она притворилась спящей. Он, не подходя к  ней,
взял себе стул и сел, глядя на звезды. Не в силах больше выносить  молчания,
она спросила:
   - Явился ли вам дух?
   - Да, он пришел. - Талисман пересказал ей историю поисков Шуль-сен и  обе
легенды, повествующие о ее судьбе.
   Зусаи села, завернувшись в одеяло.
   - Есть и другие истории. О том, что ее сбросили с утеса в Лунных горах, о
том, что она покончила с собой, о том, что превратилась в дерево. У  каждого
племени своя легенда. Но как печально все же, что он не может ее найти.
   - Более чем печально. Он сказал, что без нее не сможет обрести рай.
   - Как это прекрасно! Но ведь он был чиадзе, а мы чувствительный народ.
   -  За  прожитые  мной  годы  я  понял:  люди,  которые  хвастаются  своей
чувствительностью, чувствительны только к собственным  нуждам  и  совершенно
безразличны к нуждам других. Впрочем, я не в том настроении, чтобы  спорить.
- Талисман взял свое одеяло, лег рядом с ней и уснул. Сны его,  как  всегда,
были наполнены болью.

***

   Кнут обрушился на его спину, но он не издал ни звука. Он надир,  и  какой
бы сильной ни была боль, он ни за что не покажет виду перед этими гайинами -
этими круглоглазыми чужаками. Кнут его заставили делать  самому  -  он  туго
оплел кожей деревянную рукоять, а потом разрезал кожу на тонкие полоски и  в
каждую вплел  кусочек  свинца.  Окаи  считал  каждый  удар  до  предписанных
пятнадцати. Когда последний упал на его кровоточащую спину, он позволил себе
привалиться к столбу.
   - Дайте ему еще пять, - послышался голос Гаргана.
   - Это противоречит уставу, мой господин, - возразил  Премиан.  -  Он  уже
получил самое большое количество, допускаемое для кадета пятнадцати лет.
   Окаи не верилось, что Премиан за него заступился.  Староста  Академии  не
скрывал своего отвращения к надирам.
   - Устав написан для человеческих существ, Премиан, а  не  для  надирского
отродья, - заявил Гарган. - Сами видите, он ничуть не страдает - он ни  разу
не вскрикнул. Где нет разума, там нет и чувств. Еще пять!
   - Я не могу исполнить этот приказ.
   - Лишаю вас звания, Премиан. Я был о вас лучшего мнения.
   - Как и я о вас, господин Гарган, - Окаи  услышал,  как  староста  бросил
кнут на пол. - Если этому юноше нанесут еще хоть один удар, я напишу об этом
своему отцу во дворец. Пятнадцати кнутов за непослушание вполне достаточно -
двадцать были бы истязанием.
   - Молчать! - загремел Гарган. - Еще одно слово - и я подвергну вас такому
же наказанию, а после выгоню из  Академии.  Я  не  потерплю  неподчинения  и
неуважения к себе. Ты! - указал он на кого-то, кого Окаи  не  видел.  -  Еще
пять кнутов, будь любезен.
   Окаи услышал, как кнут подняли с пола, и приготовился. Лишь после первого
удара он понял, что Премиан бил вполсилы, а этот новый точно  мстил  ему  за
что-то. На третьем ударе у него вырвался стон - это было еще  позорнее,  чем
само наказание, но Окаи покрепче закусил кожаный ремешок, который держал  во
рту, и больше не издал ни  звука.  Кровь  уже  струилась  по  спине  ручьем,
скапливаясь у пояса. После пятого удара в зале  воцарилась  мертвая  тишина.
Гарган нарушил ее.
   - Теперь, Премиан, ступайте и пишите вашему отцу. Отвяжите эту падаль.
   Трое надирских мальчиков бросились к столбу и отвязали Окаи. Упав  им  на
руки, он повернулся посмотреть, кто его бил, и сердце у него екнуло. Это был
Дальш-чин из племени Летучих Коней.
   Друзья отнесли Окаи в лазарет, где служитель помазал ему  спину  мазью  и
зашил самый глубокий рубец на плече. Дальш-чин пришел и стал рядом.
   - Ты молодец, Окаи, - сказал он по-надирски. -  Мое  сердце  преисполнено
гордостью за тебя.
   - Зачем тогда ты заставил меня закричать перед гайинами?
   - Потому что он велел бы добавить еще пять, если  бы  ты  молчал,  и  еще
пять, и еще. Это было испытание воли, которое могло привести к твоей гибели.
   - А ну, прекрати говорить на этой тарабарщине, - сказал служитель.  -  Ты
знаешь, что это против правил, и я этого не потерплю!
   Дальш-чин кивнул и положил руку на голову Окаи.
   - У тебя храброе сердце, мальчик, - сказал он уже по-готирски и ушел.
   - Двадцать ударов за то, что ты защищался, - сказал  самый  близкий  друг
Окаи Зен-ши. - Это несправедливо.
   - Чего еще ждать от гайинов?
   - Меня больше не шпыняют, - сказал Зен-ши. - Может быть, теперь нам  всем
лучше станет жить.
   Окаи промолчал, зная, что его друга оставили в покое только  потому,  что
Зен-ши  служит  у  них  на  посылках,  чистит   им   сапоги,   кланяется   и
раболепствует. Когда над ним смеются, он только улыбается и кивает  головой.
Это печалило Окаи, но он ничего не мог поделать. Каждый  сам  выбирает  свою
судьбу.  Его  судьба  -  сопротивляться  им  всеми  возможными  способами  и
усваивать все, чему они могут научить. Зен-ши не имеет сил, чтобы  следовать
этим путем: для надира у него необычайно мягкий нрав.
   После короткого отдыха в лазарете Окаи без посторонней помощи вернулся  в
свою комнату, которую делил  с  Лин-цзе.  Этот  юноша  из  племени  Небесных
Всадников был выше большинства надирских подростков,  и  лицо  у  него  было
квадратное, а углы глаз лишь слегка приподняты.  Ходили  слухи,  что  в  нем
течет гайинская кровь, но в лицо  Лин-цзе  этого  никто  не  высказывал.  Он
отличался вспыльчивостью