осведомился купец, глядя в глаза воину.
   - Он был в числе разбойников, напавших на нас. Когда я  пришел  в  их
лагерь, все прочие разбежались, а он остался.
   - Почему ты не убил его?
   - Из-за меча.
   - Ты испугался? - От удивления Мадзе  Чау  на  миг  забыл  о  хороших
манерах.
   Кисуму как будто ничуть не оскорбился таким вопросом.
   - Нет, не испугался. Дело в том, что когда раджни  умирает,  его  меч
умирает вместе с ним. Ломается или дает  трещину.  Меч  связан  с  душой
своего владельца и уходит с ним в иной мир.
   - Может быть, твой приятель украл его у живого раджни, который теперь
его ищет?
   - Нет. Ю-ю не солгал, говоря, что снял его с тела мертвого раджни.  Я
знал бы. Я думаю, меч сам избрал его. И привел сначала в эту  страну,  а
потом и в наш лагерь.
   - Ты веришь, что мечи обладают разумом?
   - Я не могу вам этого объяснить, Мадзе Чау. Я сам начал это  понимать
лишь  после  шести  трудных  лет  учения.  Скажу  как  сумею.  Вы  давно
спрашиваете, почему я согласился сопровождать вас.  Вы  пришли  ко  мне,
потому что вам сказали, что я лучше  всех,  однако  не  ожидали,  что  я
соглашусь покинуть Чиадзе. Не так ли?
   - Так, - подтвердил Мадзе Чау.
   - В то время у меня было много предложений. Как меня учили, я пошел в
священное место и сел там,  держа  меч  на  коленях  и  ожидая  указаний
Всемогущего.  Когда  мой  разум  очистился  от  всех  желаний,  я   стал
размышлять  о  полученных  мною  предложениях.  Дойдя   до   вашего,   я
почувствовал, как меч  в  моих  руках  потеплел,  и  понял,  что  должен
отправиться в Кайдор.
   - Значит, меч стремится туда, где опаснее?
   - Возможно. Но я думаю, он просто показывает раджни волю Всемогущего.
   - А эта воля неуклонно ведет тебя навстречу Злу?
   - Да.
   - Неутешительно. - Мадзе Чау решил, что с него довольно. Он не  любил
всякого рода волнений,  а  это  путешествие  оказалось  чревато  слишком
многими событиями. А теперь  выясняется,  что  само  присутствие  Кисуму
сулит им новые приключения.
   Выбросив из головы мысли о демонах и мечах, Мадзе Чау закрыл глаза  и
представил себе свой сад с ароматными цветущими  деревьями.  Эта  мирная
картина успокоила его.
   Но тут у самых  носилок  землекоп  затянул  своим  громким,  ужасным,
фальшивым голосом какую-то гнусную песню. Мадзе Чау мигом открыл  глаза.
Песня на грубом северном диалекте  повествовала  о  прелестях  и  буйной
телесной растительности доступных женщин.
   У Мадзе Чау закололо за левым глазом.
   Кисуму позвонил в колокольчик, носилки  плавно  остановились.  Раджни
открыл дверцу, соскочил наземь, и песня оборвалась.
   - Так ведь там дальше самое смешное, - огорченно заявил  громогласный
олух.

***

   Лалития  была  не  из  тех  женщин,  которых  легко  удивить.  Уже  к
четырнадцати годам она знала о мужчинах  все,  что  стоит  знать,  а  ее
способность  удивляться  истощилась  задолго  до  этого.  Осиротевшая  и
очутившаяся на улицах столицы в  восемь  лет,  она  научилась  воровать,
попрошайничать, убегать, прятаться. Ночуя под причалами  в  гавани,  она
иногда видела, как грабители волокут свои жертвы к воде, закалывают их и
бросают  трупы  в  море.  Она  слышала,  как  дешевые  трактирные  шлюхи
обслуживают своих  клиентов.  Она  наблюдала,  как  городские  стражники
собирают дань с этих женщин, а потом пользуются ими бесплатно.
   Рыжеволосая  девочка  училась  быстро.  В  двенадцать  лет  она   уже
возглавляла шайку юных карманников; они орудовали на рыночных площадях и
платили страже десятую долю своих доходов, чтобы их не трогали.
   Два года Лалития - Рыжая Хитрюга, как ее тогда звали, -  копила  свои
заработки, пряча деньги в только ей известных местах. В свободное  время
она прогуливалась по темным улицам, подглядывая за богачами, пирующими в
лучших тавернах  города,  и  перенимала  манеру  поведения  и  разговора
знатных дам, их томную грацию и скучающий вид, который они напускали  на
себя в обществе  мужчин.  Эти  дамы  держались  всегда  очень  прямо,  а
двигались медленно, плавно и уверенно. Солнце никогда не  прикасалось  к
их молочно-белой коже. Летом они носили широкополые шляпы с тонкими, как
паутинка, вуалями. Рыжая Хитрюга смотрела в оба, впитывала и запоминала.
   В четырнадцать лет удача изменила ей. Убегая  от  купца,  у  которого
только что срезала кошелек, она  поскользнулась  на  каком-то  гнилье  и
растянулась на булыжнике. Купец поймал ее  и  держал,  пока  не  явилась
стража.
   "На этот раз ничего не выйдет, Рыжик, - сказал ей один из  солдат.  -
Ты обокрала Ваниса, а он важная птица".
   Судья приговорил ее к двенадцати годам заключения. Она  отсидела  три
из них в кишащей крысами тюрьме, а потом ее вдруг вызвали к  начальнику,
молодому офицеру по имени Арик. Стройный, с холодными глазами  и  слегка
порочным лицом, он был по-своему красив.
   "Я видел, как ты прогуливалась нынче утром у дальней стены, -  сказал
он семнадцатилетней узнице. - Ты не похожа на простолюдинку".
   Рыжая  Хитрюга  использовала  положенное  ей  прогулочное  время  для
упражнений в манерах, которые переняла у столичных дам.
   "Подойди поближе, дай на себя посмотреть, - велел он. Она подошла,  и
он отшатнулся. - Да у тебя вши". - "И блохи тоже, - хрипловатым шепотком
ответила она. - Боюсь,  моя  ванна  неисправна.  Не  пришлете  ли  слугу
починить ее?" - "Разумеется,  сударыня,  -  ухмыльнулся  он.  -  Вам  бы
следовало раньше обратиться ко мне с этой безделицей". - "Да,  следовало
бы, - протянула она, приняв томную позу, - но я, право же, так занята".
   Арик позвал стражника и велел препроводить ее обратно в  камеру.  Час
спустя за ней пришли два солдата. Ее провели через всю тюрьму  в  крыло,
где квартировал Арик. В  купальном  помещении  стояла  бронзовая  ванна,
доверху  наполненная   душистой   мыльной   водой.   Рядом   ждали   две
женщины-заключенные. Солдаты приказали Лалитии раздеться. Она скинула  с
себя грязное платье и села в ванну. Одна из женщин принялась отмывать ее
рыжие волосы, другая скребла мочалкой кожу. Это было  чудесно,  и  Рыжая
Хитрюга блаженно зажмурилась, расслабляясь.
   После омовения ей просушили, расчесали и заплели  волосы,  надели  на
нее бледно-зеленое атласное платье.
   "Ты не привыкай к этому, милка, - сказала ей на ухо толстуха банщица.
- У него девки больше недели не держатся - быстро надоедают".
   Рыжая Хитрюга  продержалась  год,  а  в  восемнадцать  ее  помиловали
вчистую. Арик поначалу забавлялся ею, а потом  начал  обучать  ее  более
сложным тонкостям благородного поведения. Свое  помилование  она  вполне
заслужила, ибо плотские желания Арика были весьма разнообразны  и  порой
причиняли боль. В обмен на свою свободу  она  стала  развлекать  мужчин,
приятелей, которым Арик хотел  угодить,  соперников,  которых  он  желал
использовать, врагов, которых он хотел уничтожить.  В  последующие  годы
Лалития, как стала именоваться Рыжая Хитрюга,  обнаружила,  что  мужчины
раскрывают свои тайны с большой легкостью. Возбуждение действовало на их
языки и мозги с равным  успехом.  Умные  и  блестящие  мужи  становились
детьми, жаждущими ей понравиться. Желая прихвастнуть, они выбалтывали ей
самое сокровенное. Глупцы!
   Арик на свой лад был добр к ней и разрешал оставлять у себя  подарки,
приносимые  любовниками.  Через  несколько  лет  Лалития  стала,   можно
сказать, богата. В конце концов Арик дал ей  благословение  на  брак  со
старым купцом Кандаром. Год спустя  тот  умер,  и  Лалития  возликовала.
Наконец-то она могла вести жизнь, о которой  мечтала  всегда.  Состояния
Кандара хватило бы на целых две жизни,  да  вот  беда  -  оно  оказалось
дутым. Он  умер  по  уши  в  долгах,  и  снова  Лалития  вынуждена  была
положиться на свой ум и свои прелести.
   Ее второй муж оказался непокладистым и упорно не желал покидать  этот
мир, хотя ему было уже  за  семьдесят.  Пришлось  прибегнуть  к  крайним
мерам. От мысли отравить  его  Лалития  отказалась  -  старичок  был,  в
сущности, милый и добрый. Вместо этого она обильно приправляла  его  еду
специями и возбуждающими желание травами, стоившими очень дорого.  Когда
старик наконец испустил дух, подтвердивший его  смерть  лекарь  заметил,
что никогда еще не видел более счастливого покойника.
   Лалития, став теперь по-настоящему богата, принялась транжирить  свое
состояние с непостижимой быстротой.  Начала  она  с  того,  что  вложила
деньги в ряд торговых предприятий, из  которых  все  провалились,  затем
приобрела землю, которая, как ее уверили, должна была сильно увеличиться
в цене,  но  вместо  этого  обесценилась.  Однажды  ее  портной  прислал
уведомление, что она ни единой тряпочки не получит, пока не оплатит  все
счета. И Лалития с изумлением обнаружила, что платить ей нечем.
   Она обратилась к Арику и снова предложила ему свои услуги.
   Теперь, в тридцать три, она имела  недурной  доход,  красивый  дом  в
Карлисе и любовника, такого богатого, что он  мог  бы,  пожалуй,  купить
весь Кайдор, не став от этого беднее.
   Откинувшись  на  атласную  подушку,  Лалития  смотрела  на  высокого,
атлетически сложенного человека, стоящего у окна.
   - Я уже поблагодарила тебя за подвеску,  Серый  Человек?  -  спросила
она.
   - Кажется, да. И весьма красноречиво. Так  почему  же  ты  не  хочешь
прийти ко мне на праздник?
   - Я неважно себя чувствую последние дни. Мне нужно отдохнуть.
   - Мне показалось, что сейчас ты была в полном здравии, - сухо заметил
мужчина.
   - Это потому, что  ты  такой  великолепный  любовник.  Где  ты  этому
научился?
   Он, не отвечая, посмотрел в окно. Комплименты скатывались с него, как
вода с грифельной крыши.
   - Ты любишь меня? - спросила она - Хоть чуточку?
   - Обожаю.
   - Тогда почему ты ничего не рассказываешь о себе? Ты  ходишь  ко  мне
уже два года, а я даже твоего настоящего имени не знаю.
   Он перевел взгляд своих темных глаз на нее.
   - Как и я твоего. Пустяки все это. Мне нужно идти.
   - Будь осторожен, - сказала она вдруг, сама себе удивившись.
   - О чем ты?
   - В городе поговаривают... у тебя есть враги, - сконфузилась она.
   - Купец Ванис, например? Да. Я знаю.
   - Он способен... подослать к тебе убийц.
   - Вполне способен. Ты уверена, что не хочешь прийти?
   Она кивнула. Он вышел не прощаясь, как всегда, и дверь  закрылась  за
ним.
   "Дура, дура, дура!" - обругала себя Лалития. Арик и Ванис говорили об
убийстве при ней. Если его кредитор  умрет,  Ванис  сумеет  спастись  от
разорения. Арик предупреждал ее, чтобы она  молчала.  "Этот  вечер  всем
надолго запомнится, - сказал он. - Разбогатевшего мужика убьют в его  же
собственном дворце".
   Перспектива лишиться богатых  подарков  поначалу  вызвала  у  Лалитии
раздражение. Впрочем, за два года она поняла, что  брачного  предложения
от  Серого  Человека  не  дождется.  Притом  он  начал  посещать  другую
куртизанку в южной части города, и  Лалития  предвидела,  что  скоро  он
перестанет бывать у нее. Но мысль о его предстоящей смерти не шла у  нее
из головы.
   Арик всегда был добр к ней, но если бы ей вздумалось его  выдать,  он
не колеблясь приказал бы ее убить. И все-таки она чуть не  проболталась,
чуть не рассказала Серому Человеку о том, что его ждет.
   - Я не люблю его, - сказала она вслух. Она никогда никого не  любила.
С чего же ей тогда захотелось его спасти? Отчасти, наверное, потому, что
он  никогда  не  считал  ее  своей  собственностью.  Он  платил  ей   за
удовольствие, не проявлял жестокости и пренебрежения, не  судил  ее,  не
старался подчинить себе. Не лез ей в душу, не совался с советами.
   Она встала с постели и нагишом подошла к  окну,  где  он  только  что
стоял. Глядя, как он выезжает за ворота на своем  мышастом  мерине,  она
ощутила тяжелую грусть.
   Арик назвал его  разбогатевшим  мужиком,  но  в  нем  нет  ничего  от
простолюдина.  От  него  веет  властью  и  целеустремленностью.  В   нем
чувствуется нечто стихийное, непобедимое.
   - Не думаю, что им удастся убить тебя, Серый Человек, -  с  внезапной
улыбкой прошептала Лалития.
   Эти слова и сопутствующий им подъем духа удивили  ее  -  а  ведь  она
думала, что жизнь ее уже ничем удивить не может.

***

   Кива еще не бывала прежде в обществе знатных господ, хотя  в  детстве
ей довелось видеть нарядные экипажи, где сидели дамы в шелках и  атласе.
Теперь она стояла у западной стены Большого Зала с серебряным  подносом,
на котором лежали воздушные пирожки с сыром и пряным мясом.  Всего  слуг
было сорок, а гостей - двести человек.
   Никогда Кива не видела такого количества шелков и драгоценностей. При
свете сотни ламп сверкали браслеты. Серьги, шитые  серебром  и  жемчугом
наряды - даже на туфлях искрились рубины, изумруды и бриллианты.
   Рядом остановились молодой дворянин и дама. Дворянин в коротком плаще
с собольей опушкой и красном камзоле с золотой вышивкой взял  с  подноса
пирожок.
   - Они превосходны - попробуйте, душенька.
   - Я попробую вас, - прощебетала дама, шурша белым атласным платьем.
   Он с улыбкой зажал кусочек между зубами, а  она  засмеялась  и  взяла
пирожок, прижавшись губами к его губам. Кива поняла, что она для них все
равно что невидима. Это было странное чувство. Дама и  господин  отошли,
так и не взглянув на нее. Другие гости тоже  проходили  мимо  не  глядя,
хотя порой брали у нее пирожки. Когда поднос  опустел,  Кива  пробралась
вдоль стены и спустилась по короткой лесенке в кухню.
   Норда наполняла кубки вином.
   - А когда же Серый Человек появится? - спросила Кива.
   - Позже.
   - Но ведь это его гости.
   - Он уже там. Ты разве не заметила, как они все ручейком  струятся  в
малый зал?
   Кива заметила, но не поняла, что это значит.  У  двери  в  малый  зал
стоял молодой сержант Эмрин. И она решила не смотреть на него -  незачем
давать лишний повод к ухаживаниям.
   -  Большинство  дворян  и  купцов,  которые  здесь  собрались,  хотят
получить что-то от Рыцаря, - пояснила Норда - Поэтому первые три часа он
сидит в Ореховой гостиной и принимает их. С ним Омри, который записывает
просьбы.
   - Сколько же народу обращается к нему с просьбами! Должно  быть,  его
здесь очень любят.
   Норда заливисто засмеялась:
   - Дурочка. - Она взяла свой поднос и  пошла  к  лестнице.  Видя,  что
другие девушки тоже улыбаются,  Кива  смутилась.  Набрав  пирожков,  она
вернулась в зал.
   Теперь там играли двадцать музыкантов, и танцоры под  быстрый,  живой
мотив кружили по блестящему  полу.  Через  широкие  двери,  открытые  на
террасу, в зал вливался свежий морской бриз.
   Танцы продолжались целый час, и у Кивы устали  руки  держать  поднос.
Спрос на  пирожки  поубавился.  Норда,  пробравшись  к  ней  по  стенке,
сказала:
   - Пора идти за прохладительным.
   Кива последовала за ней вниз.
   - Почему ты  назвала  меня  дурочкой?  -  спросила  она,  пока  Норда
разливала вино по хрустальным бокалам.
   - Они не любят его. Наоборот, ненавидят.
   - Но за что, если он выполняет их просьбы?
   - За это самое. Ты так плохо знаешь знатных господ?
   - Как видно, да.
   Норда оставила ненадолго свое занятие.
   - Он чужестранец, к тому же невероятно богат.  Они  ему  завидуют,  а
зависть всегда порождает ненависть. Они все равно будут  питать  к  нему
злобу, что бы он ни делал. В прошлом году,  когда  на  востоке  случился
неурожай, Рыцарь отправил туда двести тонн зерна для раздачи голодающим.
Доброе, казалось бы, дело?
   - Конечно.
   - Между тем это помешало купцам и дворянам взвинтить цены на зерно  и
лишило их прибыли. Думаешь, они ему спасибо за  это  сказали?  Ты  скоро
узнаешь, Кива, что господа - люди совсем другой породы. -  Улыбка  Норды
угасла, взгляд сделался холодным и злым. - Гори хоть кто из них огнем, я
б на него не помочилась.
   - Я никого из них не знаю.
   - Твое счастье. - Голос Норды смягчился. - От них таким, как мы, одно
горе. Ладно, пошли обратно.
   Кива вернулась в  зал  с  напитками  и  принялась  расхаживать  среди
гостей.  Музыканты  прервали  игру,  чтобы  освежиться,  господа  весело
болтали и смеялись. Серого Человека по-прежнему не было видно, зато Кива
узнала одного из вельмож: Арика из Дома Килрайт.  В  роскошном  шелковом
камзоле в черную и серую полоску, с серебряным позументом,  он  стоял  у
дверей на террасу и разговаривал с той самой молодой  женщиной,  которая
взяла пирожок изо рта своего кавалера. Они смеялись: Арик что-то  шептал
ей на ухо. Кива находила его красивым мужчиной -  стройный,  изящный,  с
тонкими чертами лица, - хотя нос у  него,  по  ее  мнению,  был  немного
длинноват. Он выглядел моложе, чем ей запомнилось. В прошлом году, когда
он проезжал через их деревню, у  него  в  волосах  виднелась  проседь  -
теперь проседь исчезла, и лицо  как  будто  разгладилось.  Должно  быть,
покрасился, решила Кива, и раздобрел немного. Это ему идет.
   Чуть позади Арика стоял чернобородый человек, высокий и плечистый,  с
глубоко посаженными глазами, в длинном, до пят, кафтане из  густо-синего
бархата, расшитого серебром. В одной руке у него  был  длинный  посох  с
выгнутым серебряным наконечником, другой он держал  за  руку  белокурого
мальчика лет восьми. Кива приблизилась  к  ним.  Чернобородый  вышел  из
тени, и она почувствовала на себе его взгляд. Это ее ошеломило - она уже
привыкла быть невидимой. Большие темные глаза уставились на  нее  из-под
тяжелых век.
   - Вина, ваша милость? - спросила она.
   Он кивнул. Окладистая черная борода делала его широкое лицо еще шире.
Выпустив руку мальчика, господин взял с подноса кубок с красным вином.
   - Предпочитаю белое, - тихо промолвил он,  улыбнулся  Киве  и  поднял
кубок. Вино тут же начало менять цвет -  сначала  оно  стало  ярко-алым,
потом  густо-розовым  и  наконец  сделалось  как  вода.  Кива  захлопала
глазами, а бородач с усмешкой пригубил вино и сказал:
   - Превосходно.
   Кива перевела взгляд на мальчика. Тот застенчиво улыбнулся, глядя  на
нее ярко-голубыми глазами.
   - Принести что-нибудь для вашего сына? - спросила она у бородача.
   Он с улыбкой взъерошил мальчику волосы.
   - Это мой племянник и паж. Очень хорошо, принеси.
   - У нас есть напитки из  яблок,  груш  и  персиков,  -  сказала  Кива
мальчику. - Что юноше угодно?
   Ребенок молча смотрел на бородача.
   - Он очень застенчив, - сказал  тот,  -  но  я  знаю,  что  он  любит
грушевый сок. Давай я подержу твой поднос, пока ты за ним сходишь.
   Поднос выплыл из рук Кивы, повис в воздухе и опустился  на  столик  у
стены. Кива восторженно захлопала в ладоши, а мальчик улыбнулся.
   - Полно, мой друг, - сказал князь Арик. -  Приберегите  свои  таланты
для тех, кто их лучше оценит.
   Кива быстро спустилась вниз, налила в кубок охлажденный грушевый  сок
и подала мальчику. Он принял напиток с благодарной улыбкой.
   Князь Арик взял бородача под руку и вывел его  на  середину  зала.  С
террасы дохнул бриз. Кива, у которой платье уже липло  к  потному  телу,
вздохнула с облегчением. Ночь была теплая, а горящие  лампы  и  толкотня
создавали в зале невыносимую духоту.
   Двое слуг по приказанию князя Арика притащили стол.  Князь  вспрыгнул
на него и поднял руку.
   -  Друзья  мои,  к  концу  бала  я  приготовил  для   вас   небольшое
развлечение.  Прошу  вас  оказать  радушный  прием  Элдикару   Манушану,
прибывшему недавно из нашего родного Ангостина. - С этими  словами  Арик
спрыгнул вниз, а бородач, опершись на его руку, взобрался на стол.  Дамы
и кавалеры вежливо  зааплодировали.  Элдикар  Манушан  постоял  немного,
оглядывая собравшихся.
   - Не кажется ли почтеннейшей публике, что здесь душновато?  -  сказал
он наконец. - Я боюсь, что прекрасные дамы натрудят себе  запястья,  так
усердно они работают веерами. Для начала мы немного  охладим  воздух.  -
Сложив свой посох к ногам, он стиснул руки, вскинул их вверх и развел  в
стороны. Киве показалось, что из его ладоней заструился белый туман.
   Элдикар