ты пытаешься меня разозлить. Ладно! Мы  будем  драться.
Когда ты умрешь, твои люди сложат оружие?
   - Да.
   - А если умру я, мои дадут вам пройти.
   - Хорошо.
   - Да будет так. Клянусь душой Мехмета, благословенно будь его имя.
   Иоахим обнажил тонкую кривую  саблю,  сатулы  образовали  круг  около
поединщиков. Рек вынул меч из земли, и бой начался.
   Сатул оказался отменным бойцом и сразу же потеснил Река.
   Сербитар, Вирэ и другие спокойно следили, как  сталь  бьет  о  сталь.
Выпад -  отражение  -  взмах  -  ответный  удар.  Рек  поначалу  яростно
оборонялся, потом потихоньку перешел в наступление. Пот градом  лился  с
обоих. Видно было, что ни один не уступает другому  ни  мастерством,  ни
силой, ни проворством. Рек рассек кожу на плече Иоахима -  кривая  сабля
оставила порез на кисти Река. Противники кружили, тяжело дыша.
   Иоахим атаковал, Рек отбился, и они снова начали  кружить.  Арбедарк,
лучший из Тридцати фехтовальщик, только дивился их мастерству.
   Не то чтобы он не мог с ними сравниться - он мог, но ведь  он  достиг
таких высот благодаря духовной  практике,  которой  оба  этих  бойца  на
сознательном уровне не владели. Однако бессознательно  они  пользовались
теми же приемами. Это была битва не только клинков, но и умов -  и  даже
здесь соперники были равны.
   -  Слишком  близко  для  меня,  чтобы  судить,  -  передал   Сербитар
Арбедарку. - Кто победит ?
   - Не знаю. Это зрелище завораживает.
   Оба противника стали сдавать. Рек держал  меч  двумя  руками  -  одна
правая уже  не  выдерживала  тяжести.  Он  бросился  в  атаку,  встретив
отчаянный отпор Иоахима. Меч обрушился на саблю в дюйме от рукояти  -  и
кривое лезвие сломалось.
   Рек ступил вперед, прижав острие меча  к  сломанному  клинку.  Сатул,
стоя на месте, с вызовом смотрел карими глазами на Река.
   - Дорого ли стоит твоя жизнь, сатул Иоахим?
   - Цена ей - сломанная сабля.
   Рек протянул руку и забрал у сатула ставшее бесполезным оружие.
   - Что это значит? - спросил удивленный Иоахим.
   - Очень просто. Мы все равно что покойники. Мы  едем  в  Дрос-Дельнох
сразиться с армией, какой еще не видел свет.
   Мы не переживем этого лета. Ты воин, Иоахим, и достойный  воин.  Твоя
жизнь стоит дороже сломанной  сабли.  Своим  поединком  мы  не  доказали
ничего, кроме того, что мы мужчины. Впереди у меня только война - и, раз
уж мы больше не свидимся в этой  жизни,  мне  хотелось  бы  верить,  что
позади я оставляю хотя бы немногих друзей. Хочешь пожать мою руку? - Рек
вложил меч в ножны и протянул руку.
   Высокий сатул улыбнулся:
   - Чудно это - когда моя сабля сломалась  и  смерть  заглянула  мне  в
лицо, я спросил себя, как поступил бы на твоем  месте.  Зачем  ты  едешь
навстречу своей гибели?
   - Это мой долг, - просто сказал Рек.
   - Да будет так. Ты предложил мне дружбу  -  я  принимаю  ее,  хотя  и
поклялся страшной клятвой, что ни один дренай  не  пройдет  спокойно  по
сатулийской земле. Я дарю тебе свою дружбу, потому что ты воин и  потому
что тебе предстоит умереть.
   - Так скажи мне, Иоахим, как другу -  как  поступил  бы  ты,  если  б
сломался мой меч?
   - Я убил бы тебя, - сказал сатул.

Глава 17

   Первая весенняя гроза  разразилась  над  Дельнохскими  горами,  когда
Джилад сменил  часового  на  первой  стене.  Гром  сердито  рокотал  над
головой, и кривые зигзаги молний пронзали ночное небо,  на  краткий  миг
освещая крепость. Свирепый ветер с пронзительным воем несся вдоль стен.
   Джилад приютился под навесом  надвратной  башни,  около  жаровенки  с
горячими углями. Плащ его промок насквозь, и вода, капая с мокрых  волос
на плечи, затекала под панцирь, пропитывая кожаную  кольчугу.  Но  стена
отражала тепло от жаровни, а Джиладу доводилось проводить и худшие  ночи
на Сентранской равнине, откапывая  овец  из-под  снега.  Он  то  и  дело
приподнимался и поглядывал через парапет на север, выжидая, когда молния
озарит равнину. Все было спокойно.
   Где-то ниже по стене молния ударила в другую жаровню, и угли долетели
до Джилада. "В такую ночь только доспехи и  носить",  -  подумал  он  и,
вздрогнув, прижался поближе к стене. Буйный  ветер  с  севера  понемногу
уносил  грозу  на  Сентранскую  равнину,  но  дождь   лил   по-прежнему,
разбиваясь о серые стены  и  стекая  по  башням.  Редкие  капли  шипели,
испаряясь на углях.
   Джилад достал из поясной сумки полоску вяленого мяса, оторвал кусок и
принялся жевать. Еще три часа - а потом три в теплой койке.
   Из мрака  за  стеной  донесся  какой-то  звук.  Джилад  повернулся  и
схватился за меч, охваченный суеверным детским страхом. В свете  жаровни
прорисовалась огромная фигура.
   - Спокойно, паренек, это я, - сказал  Друсс,  садясь  по  ту  сторону
жаровни и протягивая к огню свои ручищи. - Греешься, значит?
   Его белая борода промокла насквозь, и черный кожаный  колет  сверкал,
омытый ливнем. Дождь перешел в мелкую морось, ветер  перестал  завывать.
Друсс напевал под нос старую военную песню. Джилад ждал, что  он  скажет
дальше. "Замерз, парень? Нужен огонек, чтобы отогнать  призраки?"  "Надо
же было старому ублюдку выбрать как раз мои часы", - думал он.  Молчание
становилось все более гнетущим, и Джилад не мог больше его выносить.
   - Слишком холодная ночь для прогулок, - сказал он, проклиная себя  за
почтительный тон.
   - Я видал и похуже. И мне нравится холод. Он как  боль  -  напоминает
тебе, что ты жив.
   Слабый свет бросал глубокие тени на обветренное лицо старого воина, и
Джилад впервые разглядел на нем усталость.  "А  ведь  старик-то  измотан
вконец", - подумал он. Годы не  спрячешь  за  легендарными  доспехами  и
ледяными взорами. Друсс крепок и силен как бык  -  но  он  стар.  Время,
неутомимый враг, одолело его.
   - Веришь или нет, - сказал Друсс, - но нет ничего хуже  для  солдата,
чем ожидание перед боем. Я все это  уже  испытал  -  а  тебе  доводилось
бывать в бою, парень?
   - Нет, не доводилось.
   - Это не так страшно, как тебе кажется, - стоит только убедиться, что
в смерти ничего особенного нет.
   - Зачем вы так говорите? Я другого мнения. У меня есть жена и дом - я
хотел бы увидеть их снова. Мне еще жить да жить.
   - Все так. Но ты можешь уцелеть в этой битве, а потом подцепить  чуму
- а не то зверь  тебя  разорвет  или  рак  доконает.  Тебя  могут  убить
разбойники, ты можешь свалиться с лошади. Так ли, этак, но ты все  равно
умрешь. Все мы смертны.
   Я  не  говорю,  что  ты  должен  сдаться   и   встретить   смерть   с
распростертыми объятиями. Нет, ты должен бороться. Один  старый  солдат,
мой хороший друг, говорил  мне  когда-то:  тот,  кто  боится  поражения,
никогда не победит. И это правда.
   Знаешь, кто такие одержимые?
   - Доблестные воины.
   - Верно, но не совсем. Одержимый -  это  убойная  машина,  остановить
которую невозможно. А знаешь почему?
   - Потому что он безумен?
   - Да, и это верно, но не до конца. Он не защищается, потому  что  ему
все равно. Он наступает, и другие - те, кому не все равно, - умирают.
   - Вы полагаете, что они хуже его? По-вашему, только тот, кто убивает,
велик?
   - Я не то хотел сказать... Но пусть, будь по-твоему. Если бы я взялся
крестьянствовать, вот как ты, соседи сказали бы,  что  я  хуже  тебя,  и
считали бы меня никудышным крестьянином. А на этих стенах о людях  будут
судить по тому, сколько они  проживут.  Плохим  солдатам  придется  либо
перемениться, либо умереть.
   - Зачем вы пришли сюда, Друсс? - Джилад хотел спросить, почему  Друсс
пришел именно к нему, но старик не так его понял.
   - Чтобы умереть, - тихо ответил он, грея руки  и  глядя  на  угли.  -
Найти себе место на стене, стать там и умереть. Разве я  думал,  что  на
меня взвалят всю эту проклятую оборону? Чума ее забери.  Я  солдатка  не
полководец.
   И Джилад понял, что Друсс говорит не с ним -  не  с  кулом  Джиладом,
бывшим крестьянином. Он говорит с очередным солдатом у очередного огня в
очередной  крепости.  В  этом  мгновении,  в  ожидании  перед  боем,   и
заключается вся жизнь Друсса.
   - Я всегда обещал ей, что перестану и начну пахать землю, - но где-то
каждый  раз  завязывалась  новая  драка.  Многие  годы  я   думал,   что
представляю что-то - свободу, к примеру, - а  истина-то  куда  проще.  Я
просто люблю драку.
   Она это знала, но была так добра, что  никогда  не  говорила  мне  об
этом. Можешь ты представить себе, что это  такое  значит  -  быть  живой
легендой, проклятой Легендой с большой буквы? Можешь или нет?
   - Нет, но ведь этим можно гордиться, - неуверенно проговорил Джилад.
   - От этого устаешь. Это отнимает  у  тебя  силы  вместо  того,  чтобы
добавлять. Нельзя ведь показывать, как ты  устал.  Ты  -  Друсс-Легенда,
неутомимый и непоколебимый. Ты смеешься над болью. Ты можешь шагать  без
устали. Одним ударом ты разбиваешь горы. Похож я  на  человека,  который
разбивает горы?
   - Похожи, - сказал Джилад.
   - Ну, так я на это не способен, черт побери. Я старик, у меня больное
колено и ревматизм в спине. И глаза у меня уже не те, что прежде.  Когда
я был молод и силен, на мне все заживало быстро. Тогда  я  и  верно  был
неутомим  -  мог  драться  весь  день  напролет.  С  годами  я  выучился
притворяться и урывать минуты для  отдыха.  Выучился  использовать  свой
опыт в бою, где раньше полагался только на свою силу. На пятом десятке я
сделался осторожен  -  однако  одно  упоминание  о  Легенде  по-прежнему
повергало всех в дрожь. Три раза с тех пор я сражался с теми, кто мог бы
меня побить, - но они побивали сами  себя  тем,  что  знали,  кто  я,  и
боялись. Как ты думаешь - хороший из меня командир?
   - Не знаю. Я крестьянин, а не солдат.
   - Не увиливай, парень. Я спрашиваю о твоем мнении.
   - Пожалуй, что нет. Но воин вы и правда великий.  В  былые  годы  вы,
наверное, были бы славным воеводой. Не знаю. Вы сотворили чудеса с нашим
обучением: в Дросе теперь совсем другой дух.
   - У меня в  свое  время  были  отменные  командиры.  Сильные  люди  с
хорошими мозгами. Я пытался вспомнить все их уроки - но это так  трудно.
Ох как трудно, парень. Я никогда не боялся врагов - будь я с топором или
с голыми руками. Но здесь, в  крепости,  у  меня  совсем  другие  враги.
Поднятие духа, учения, огненные канавы,  снабжение,  связь,  поддержание
порядка. Они вымотали мне всю душу.
   - Мы не подведем вас, Друсс, - со стесненным сердцем ответил  Джилад.
- Мы будем держаться стойко. Вы сумели добиться этого от нас,  хотя  все
это время я вас люто ненавидел.
   -  Ненависть  дает  силу,  паренек.  Конечно  же,  вы  будете  стойко
держаться. Вы ведь мужчины. Слышал ты о дуне Мендаре?
   - Да, это большое несчастье.  Хорошо,  что  он  оказался  там,  чтобы
помочь вам.
   - Он оказался там, чтобы убить меня. И ему это почти удалось.
   - Что?! - вскричал пораженный Джилад.
   - То, что слышал. Только не рассказывай никому. Он был на жалованье у
надиров и командовал убийцами.
   - Так, значит.., вы были один против них? Один против  пяти  -  и  вы
живы?
   - Да - но все они были неважные, плохо  обученные  бойцы.  А  знаешь,
почему я рассказал тебе про Мендара?
   - Вам хотелось с кем-то поговорить?
   - Разговорчивостью я никогда не отличался и не имею нужды  с  кем  то
делиться своими страхами. Мне просто хотелось, чтобы ты знал, что я тебе
доверяю. Я хочу, чтобы ты занял место Мендара. Я делаю тебя дуном.
   - Нет. Я не хочу! - закричал Джилад.
   - А я, думаешь, хотел брать на  себя  такую  ответственность?  Зачем,
по-твоему, я сижу здесь с тобой? Я пытаюсь дать тебе понять, что часто -
чаще, чем нужно, - нам приходится делать то, что внушает  нам  страх.  С
завтрашнего дня приступишь к своим обязанностям.
   - Но почему? Почему я?
   - Потому что я наблюдал за тобой и открыл в тебе  дар  вожака.  Своим
десятком ты командуешь на славу. Ты помог Оррину в беге - это был гордый
поступок. Словом, ты нужен мне - и другим тоже.
   - У меня нет опыта, - сказал Джилад, зная, что это плохая отговорка.
   - Опыт придет. Подумай вот о чем: твой друг Бреган - солдат аховый, и
многие погибнут во время первого же  приступа.  Имея  хорошего  офицера,
кое-кто сможет спастись.
   - Ладно. Но не ждите, что я буду  обедать  с  офицерами  или  платить
оружейнику. Придется вам самому обеспечить меня обмундированием.
   - То, что осталось от Мендара, тебе подойдет - и авось ты  употребишь
это на более благородные цели.
   - Спасибо. Вы говорили, что пришли сюда, чтобы умереть.  Стало  быть,
победа нам не светит?
   - Ничего подобного. Забудь то, что я сказал.
   - Будь ты проклят, Друсс! Нечего меня опекать. Ты говорил еще  что-то
о доверии. Так вот: я, теперь уже офицер, спрашиваю тебя прямо - и  твой
ответ останется между нами.
   Доверься же мне.
   Друсс улыбнулся, встретив яростный взор Джилада.
   - Хорошо. Долго мы не протянем. Каждый лишний день приближает  нас  к
надирской победе. Но мы заставим их дорого заплатить за нее. И ты  этому
верь - это говорит тебе Друсс-Легенда.
   - Пропади она пропадом, твоя легенда, - сказал Джилад, вернув улыбку.
- Мне говорит это человек, уложивший пятерых убийц в темном переулке.
   - Не стоит меня переоценивать, Джилад. У каждого есть какой-то дар. К
зодчеству, к живописи, к сочинительству, к воинскому  делу.  А  мне  вот
всегда удавалось ускользнуть от смерти.

***

   Девушка шла по стене, не обращая внимания на солдатские  шуточки.  Ее
волосы золотились на солнце, а длинные, стройные бронзовые  ноги  давали
пищу множеству дружеских, но весьма игривых замечаний.  Один  из  солдат
вызвал ее улыбку,  шепнув  товарищу:  "Я,  кажется,  влюбился".  Девушка
послала ему поцелуй и подмигнула.
   Лучник только  усмехался,  покачивая  головой.  Да,  Каэсса  устроила
зрелище из своего выхода - но кто бы упрекнул ее,  с  ее-то  внешностью?
Ростом со  среднего  мужчину,  гибкая  и  грациозная,  она  любым  своим
движением сулит усладу каждому, кто на нее смотрит. Если судить по виду,
она воплощенная женственность.
   Он посмотрел, как она натягивает свой лук. Йорак вопросительно глянул
на атамана, но тот покачал  головой.  Остальные  лучники  отошли  назад.
Теперь настал час Каэссы - после такого  выхода  она  заслужила  немного
рукоплесканий.
   Соломенные чучела были расставлены в сотне шагов от стены. Головы  их
выкрасили в желтый, а туловища в  красный  цвет.  Сто  шагов  -  среднее
расстояние для хорошего лучника, но стрелять приходилось сверху вниз,  а
это затрудняло задачу.
   Каэсса  достала  из  висящего  за  плечом  колчана  стрелу  с  черным
оперением, убедилась в том, что она прямая, и наложила на тетиву.
   - В голову, - произнесла Каэсса.
   Плавным движением она оттянула тетиву, коснувшись ею щеки, и  пустила
стрелу. Стрела просвистела  в  воздухе  и  вонзилась  в  шею  ближайшего
чучела. Зрители бурно забили в ладоши, и Каэсса  взглянула  на  Лучника.
Тот поднял бровь.
   Еще пять стрел вонзились в мишень, прежде чем Лучник знаком вызвал на
линию остальных стрелков. Затем он подозвал к себе Каэссу и спустился  с
ней вниз.
   - Не слишком-то ты  спешила  сюда,  любезная  госпожа,  -  с  улыбкой
заметил он. Она продела руку ему  под  локоть  и  послала  ему  поцелуй.
Лучник, как всегда, ощутил прилив возбуждения - и, как  всегда,  подавил
его.
   - Так ты скучал по мне? - Ее  глубокий,  гортанный  голос  обещал  не
меньше, чем ее тело.
   - Я всегда по тебе скучаю. Ты поднимаешь мой дух.
   - Только дух?
   - Только дух.
   - Врешь - я по глазам вижу.
   - Ты не видишь там ничего такого, чего я сам не  показываю,  -  да  и
никто другой не видит. Со мной тебе ничего не грозит, Каэсса. Я тебе уже
говорил. Однако позволь  тебе  заметить,  что  для  женщины,  не  ищущей
мужского общества, ты появилась на сцене чересчур уж картинно. Где  твои
штаны?
   - Жарко. Довольно и туники, - сказала она, рассеянно одергивая подол.
   - Порой я спрашиваю себя, знаешь ли ты сама, чего хочешь.
   - Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
   - Зачем тогда ты ищешь моей дружбы?
   - Ты ведь понимаешь, о чем я.
   - Я-то понимаю - но не уверен, что понимаешь ты.
   - Как ты серьезен нынче, о властелин леса. С чего бы?
   Нам заплатили, мы получили свои помилования, а жилье тут получше, чем
в Скултике.
   - Где тебя поместили?
   - Молодой офицер - Пинар, кажется? - выделил мне отдельную комнату  в
казарме.  Не  позволил  мне  ночевать  вместе  с  вами.  Право  же,  это
трогательно. Он даже поцеловал мне руку.
   - Он славный парень. Пойдем-ка выпьем.
   Лучник провел Каэссу в  заднее,  офицерское,  отделение  Эльдибарской
столовой и заказал бутылку белого вина. Они сели у окна, и он  некоторое
время пил в молчании, наблюдая за учениями.
   - Зачем ты на это согласился? - внезапно спросила она.  -  Только  не
надо потчевать меня чепухой  насчет  помилования.  Тебе  на  помилование
наплевать - и на деньги тоже.
   - Все еще пытаешься разгадать меня? Это тебе не удастся. -  Он  отпил
глоток и крикнул, чтобы принесли хлеба и сыра.
   Каэсса подождала, пока служивший им солдат не отошел.
   - Ну полно тебе - скажи!
   - Иногда, дорогая моя, как ты сама, несомненно,  поймешь,  став  чуть
постарше, человек  не  может  назвать  простой  и  ясной  причины  своим
действиям. Так, порыв... Нечто, совершенное под  влиянием  минуты..  Кто
знает, зачем я согласился прийти сюда? Уж конечно, не я!
   - Опять врешь. Просто говорить не хочешь.  Это  из-за  того  старика,
из-за Друсса?
   - Что тебе так приспичило? Ты-то сама здесь зачем?
   - А почему бы нет? Тут любопытно и не так уж опасно.
   Ведь мы же уйдем, когда падет третья стена?
   - Разумеется. Таков уговор.
   - Ты не доверяешь мне, да? - улыбнулась она.
   - Я никому не доверяю. Знаешь,  порой  ты  ведешь  себя,  как  всякая
другая женщина.
   - Это комплимент, о властелин зеленого леса?
   - Не сказал бы.
   - К чему тогда ты это сказал? Я ведь все-таки женщина - как  мне  еще
себя вести?
   - Ну вот, снова ты за свое. Вернемся к вопросу о доверии. С  чего  ты
взяла, будто я не доверяю тебе?
   - Ты не говоришь, зачем пришел сюда, и лжешь по поводу нашего  ухода.
Что я, по-твоему, - круглая дура? Ты вовсе не собираешься  покидать  эту
злосчастную кучу камней. Ты останешься здесь до конца.
   - И каким же путем ты пришла к этому поразительному умозаключению?
   - Это написано у тебя на лице. Но не беспокойся - я ничего  не  скажу
ни Йораку, ни остальным. Впрочем, не  рассчитывай  на  то,  что  я  тоже
останусь. Я не намерена погибать здесь.
   - Каэсса, голубка моя, все это лишний раз  доказывает,  как  мало  ты
меня  знаешь.  Что  же   касается...   -   и   Лучник   умолк,   заметив
направляющегося идущего к ним Хогуна.
   Каэсса видела командующего Легионом впервые, и  он  произвел  на  нее
впечатление.  Он  шел  грациозно,  опустив  руку  на  рукоять  меча,   -
светлоглазый, с  волевым  подбородком  и  правильными,  почти  красивыми
чертами лица. Каэсса сразу невзлюбила его - и это чувство еще усилилось,
когда Хогун перевернул стул задом наперед и уселся лицом к  Лучнику,  не
обращая на нее никакого внимания.
   - Лучник, нам нужно поговорить.
   - Хорошо - но сперва позволь представить тебе Каэссу.
   Каэсса, дорогая, это ган Хогун, командир Легиона. - Хогун обернулся и
кивнул.
   - Нельзя ли нам поговорить наедине?  -  спросил  он  Лучника.  Каэсса
гневно сверкнула зелеными  глазами,  однако  промолчала  и  поднялась  с
места, подыскивая подобающе язвительные прощальные слова.
   - Увидимся позже, - сказал Лучник, не дав ей раскрыть рта. - Ты  пока
поешь чего-нибудь. - Каэсса повернулась  на  каблуках  и  вышла.  Лучник
посмотрел ей вслед, любуясь кошачьей грацией ее движений.
   - Ты ее расстроил, - сказал он.
   - Я? Я ей слова не сказал. - Хогун снял свой черный с серебром шлем и
поставил его на стол. - Впрочем, не важно. Я хочу, чтобы ты поговорил со
своими людьми.
   - О чем?
   - Они болтаются повсюду и на