ь  этого  знать!  Ты
прислушиваешься к голосу своего несовершенства и веришь мне  -  а  стало
быть, ты в моей власти. Если я сейчас выхвачу меч, ты умрешь!
   Я же, глядя на тебя, вижу умного, отважного молодого человека, хорошо
сложенного и в расцвете сил. Ты мог бы быть князем убийц, самым  опасным
воином на свете. Мог бы быть императором, полководцем, поэтом...
   Не вожак, говоришь? Вожаком может стать  любой,  ибо  всякий  человек
хочет одного: чтобы его вели.
   - Я не Тенака-хан, - сказал Муха. - Мы с ним разной породы.
   - Повтори мне это через месяц - но до тех пор играй свою роль. Ты сам
удивишься количеству  людей,  одураченных  тобой.  Не  высказывай  своих
сомнений вслух! Жизнь - это игра, Муха, вот и играй.
   - А почему бы и нет? - усмехнулся Муха. - Но скажи мне  -  ты  правда
послал своих людей в огонь?
   - Скажи мне сам. - Черты Басурмана отвердели,  и  глаза  поблескивали
при свете лампы.
   - Нет, не делал ты этого.
   - Правда твоя! - осклабился Басурман. - Я велю приготовить лошадей на
рассвете - тогда и увидимся.
   - Смотри запаси побольше медовых коврижек, Белдер их любит.
   - Старика мы не возьмем, - заявил Басурман. - От  него  нет  никакого
проку, и духом он ослаб. Пусть остается дома.
   - Раз ты едешь со мной, так слушай, что тебе говорят, - рявкнул Муха.
- Лошадей должно быть три, и Белдер отправится с нами.
   Чернокожий вскинул брови и развел руками.
   - Слушаюсь, - сказал он, открывая дверь.
   - Ну как? - спросил Муха.
   - Неплохо для начала. Увидимся утром.
   Басурман вернулся к себе в  мрачном  расположении  духа.  Взвалив  на
кровать свой огромный мешок, он выложил оружие, которое собирался  взять
с собой: два охотничьих ножа,  острых  как  бритвы;  четыре  метательных
ножа, носимых на перевязи; короткий обоюдоострый меч и такой же топорик,
который он приторочит к седлу.
   Раздевшись донага,  он  взял  флакон  с  маслом  и  стал  натираться,
погружая пальцы в бугры мускулов на плечах. Сырой  воздух  запада  дурно
сказывался на его костях.
   Мысли его обратились к прошлому. Он снова  чувствовал  жар  костра  и
слышал крики воинов, бросавшихся по его приказу в огонь.

***

   Тенака  спускался  с  горы  на  покатую  вагрийскую  равнину.  Солнце
вставало над его левым плечом, а  над  головой  собирались  тучи.  Ветер
развевал его волосы, и на душе был  покой.  Несмотря  на  громоздившиеся
впереди трудности, он чувствовал себя свободным и ничем не обремененным.
   Должно быть, это из-за надирской крови  ему  плохо  в  городе,  среди
высоких стен и закупоренных ставнями окон. Ветер подул сильнее, и Тенака
улыбнулся.
   Завтра смерть устремится  к  нему  на  конце  стрелы,  но  сегодня...
сегодня все чудесно.
   Мысли о Скодии он выбросил из головы - пусть этим мучаются Ананаис  и
Райван. Муха теперь тоже отвечает за свою долю и  едет  навстречу  своей
судьбе. Все, что может сделать он, Тенака, - это  выполнить  свою  часть
задачи.
   Он вернулся памятью к детству, проведенному в степях.  Копье,  Волчья
Голова, Зеленая  Обезьяна,  Каменная  Гора,  Похитители  Душ.  Множество
станов, множество земель.
   Первенство  племени  Ульрика  признавали  повсюду:  его  воины   были
Владыками Степей, Зачинателями  Войны.  Волчья  Голова  славилась  своей
свирепостью в бою. Но кто правит волками теперь? Джонгир, конечно, давно
умер.
   Тенака вспомнил товарищей детских лет.
   Острый Нож, скорый на гнев и неохотно прощающий, хитрый, находчивый и
честолюбивый.
   Абадай Всезнайка, скрытный и приверженный тайной науке шаманов.
   Цзубой, прозванный Черепом с тех пор, как убил врага и  поместил  его
череп на луку седла.
   Все они - внуки Джонгира и потомки Ульрика.
   Лиловые глаза Тенаки стали блеклыми и холодными, когда  он  припомнил
эту троицу. Каждый из них в свое время  усердно  выказывал  ненависть  к
полукровке.
   Абадай, самый злобный, пытался  даже  отравить  Тенаку  на  празднике
Длинных Ножей.  Шиллат,  бдительная  мать,  заметила,  как  он  подсыпал
порошок в чашу ее сына.
   Но никто не смел задирать Тенаку открыто, ибо к четырнадцати годам он
заслужил прозвище Пляшущий Клинок и мастерски владел любым оружием.
   Он просиживал  долгие  ночи  у  лагерных  костров,  слушая  стариков,
повествующих о былых войнах, и усваивая тонкости стратегии и тактики.  В
пятнадцать лет он знал на память все битвы и схватки в  истории  Волчьей
Головы.
   Тенака натянул поводья и посмотрел на далекие Дельнохские горы.

   Мы надиры,
   Вечно юные,
   Сталью пытаны,
   Кровью писаны,
   Победители.

   Он рассмеялся и пришпорил коня. Мерин фыркнул,  сорвался  в  галоп  и
помчался по равнине, гремя копытами в утренней тишине.
   Тенака, дав ему ненадолго волю, перевел его сперва на крупную,  потом
на мелкую рысь. Впереди еще много миль, и незачем утомлять коня, хотя он
резв и вынослив.
   Боги, как, однако же, хорошо уехать подальше от людей! Даже от Рении.
   Она красива, и он любит ее, но ему необходимо побыть в одиночестве  и
обдумать свои планы на свободе.
   Она молча выслушала его слова, что он поедет один. Он ожидал вспышки,
но ничего подобного не произошло Она только обняла его, и они  предались
любви без страсти, с великой нежностью.
   Если он переживет свое безумное приключение,  он  примет  ее  в  свое
сердце и в свой дом. Если переживет? По его прикидке, это  произойдет  в
одном случае против нескольких сотен, а  то  и  тысяч.  Внезапная  мысль
поразила его. Да ведь он просто  глупец!  У  него  есть  Рения  и  целое
богатство в Вентрии - зачем он все ставит на карту?
   Из любви к дренаям? Он поразмыслил,  прекрасно  понимая,  каковы  его
чувства на самом деле. Здесь его всегда недолюбливали - даже в  бытность
генералом "Дракона".  А  дренайская  земля  хоть  и  красива,  не  может
сравниться с диким простором степей. В чем же дело?
   Смерть Иллэ выбила его из колеи еще и потому, что  последовала  сразу
за истреблением "Дракона". Стыд за то, что он отверг своих друзей,  горе
от потери Иллэ... Ему стало  казаться,  что  ее  смерть  послана  ему  в
наказание за  пренебрежение  своим  долгом.  Только  смерть  Цески  -  и
собственная смерть - могла искупить его позор. Но теперь все изменилось.
   Ананаис будет держаться стойко, веря, что Тенака вернется. А дружба -
нечто куда более крепкое и выносливое, чем любовь к той или иной  земле.
Тенака-хан был готов сойти в  глубины  преисподней  и  претерпеть  самые
жестокие муки, лишь бы выполнить обещание, данное Ананаису.
   Он оглянулся на Скодийские горы. Скоро  там  начнут  умирать.  Войско
Райван брошено на наковальню истории и отважно ждет  встречи  с  молотом
Цески.
   Ананаис выехал с ним из города перед рассветом. Они  остановились  на
вершине холма.
   - Погляди-ка назад, ты, надир, хлебающий помои! И ты, дренай, взгляни
на свои долины. Серьезно, Тани,  побереги  себя  Собирай  свою  армию  и
скорее возвращайся назад. Долго мы не протянем. Мне сдается, они  пошлют
сюда дельнохский гарнизон, чтобы размягчить нас перед  приходом  главных
сил.
   - Да - они будут наносить удары и отходить, изматывая вас.  Используй
Тридцать - в предстоящие дни им цены не будет.  Придумал  ты  что-нибудь
относительно второго опорного лагеря?
   - Да, мы доставим припасы в горы к югу от города. Там есть два  узких
перевала, которые можно удержать. Но уж  если  нас  оттеснят  туда,  нам
конец. Бежать будет некуда.
   Они пожали друг другу руки и обнялись.
   - Я хочу, чтобы ты знал.. - начал Тенака, но Ананаис перебил его:
   - Знаю, парень! Ты, главное, поторопись. Старина Черная  Маска  будет
держать форт до последнего.
   Тенака усмехнулся и поехал к Вагрийской равнине.

14

   Шесть  дней  на  восточной  границе  Скодии  не  замечалось   никаких
вражеских войск. Зато в  горы  потоком  шли  беженцы,  принося  вести  о
пытках, голоде и прочих ужасах. Тридцать по  мере  своих  сил  проверяли
пришедших, отсеивая лжецов или тайных сторонников Цески.
   Число беженцев росло день ото  дня.  В  нескольких  долинах  устроили
лагеря для них, и Ананаис ломал голову над тем, как бы прокормить  их  и
уберечь от болезней. Райван взяла это на  себя  -  под  ее  руководством
артели беженцев рыли сточные канавы и  строили  укрытия  для  больных  и
престарелых.
   Молодые люди записывались  в  армию  -  с  ними  разбирались  Галанд,
Парсаль и Л ей к, но добровольцы каждый  раз  спрашивали  Черную  Маску,
гиганта в темных одеждах. Его называли Пагубой Цески,  и  барды,  бывшие
среди беженцев, пели о нем ночью у костров.
   Ананаиса это раздражало, но он не показывал виду, понимая, как  могут
пригодиться эти легенды в ближайшем будущем.
   Каждое утро он выезжал в горы, оглядывая долины и  склоны,  отыскивая
перевалы и прикидывая на глаз расстояния и углы атаки. Он снаряжал людей
на постройку земляных стен,  рытье  траншей  и  возведение  заслонов  из
камней. Устраивались тайники, где складывались копья и стрелы, а мешки с
провизией подвешивались высоко на деревьях, за густой  листвой.  Каждому
начальнику отряда было известно по меньшей мере три таких тайника.
   В сумерках Ананаис собирал командиров к своему костру и  расспрашивал
их об итогах дня, поощряя высказывать свои мысли  и  планы.  Он  отличал
тех, у кого такие мысли были, и приглашал их  остаться,  когда  отпускал
других. Лейк при всем своем пылком идеализме соображал хорошо и  с  умом
отвечал на вопросы. Притом он  превосходно  знал  местность,  и  Ананаис
использовал  его  вовсю.  Галанд,  тоже  далеко  не  дурак,  пользовался
уважением своих бойцов и был надежным,  преданным  человеком.  Его  брат
Парсаль  умом  похвастаться  не  мог,  зато  его  мужество  не  вызывало
сомнений. К ним Ананаис добавил еще  двоих:  Турса  и  Торна.  Оба  этих
молчаливых горца прежде промышляли тем, что угоняли  скот  и  лошадей  с
вагрийских земель, продавая свою добычу в восточных  долинах.  Туре  был
молод и полон огня; его брата и двух сестер убили в  том  самом  набеге,
который положил начало  восстанию.  Торн,  постарше,  был  крепкий,  как
старая  кожа,  и  по-волчьи  поджарый.  Скодийцы  уважали  их  обоих   и
прислушивались к их словам.
   Именно Торн на седьмой день  после  отъезда  Тенаки  принес  весть  о
посланнике.
   Ананаис осматривал восточные склоны горы Кардулл и,  выслушав  Торна,
спешно поскакал с ним на восток.
   На взмыленных конях они добрались до Рассветной долины, где уже ждали
Декадо и шестеро из Тридцати. Вокруг  них,  перед  выходом  на  равнину,
заняли позиции около двухсот скодийцев.
   Ананаис влез на выступ  скалы.  Под  ним  стояли  шестьсот  воинов  в
красных дельнохских плащах.  На  белом  коне  сидел  пожилой  человек  в
ярко-голубых одеждах, с длинной  седой  бородой.  Ананаис  узнал  его  и
невесело усмехнулся.
   - Кто это? - спросил Торн.
   - Брейт. Его прозвали Долгожителем - и ничего удивительного: он ходит
в советниках уже сорок лет.
   - Он, должно быть, человек Цески?
   - Он ничей человек,  но  Цеска  поступил  умно,  прислав  сюда  этого
высокородного дипломата. Если он скажет тебе, что волчицы несут яйца, ты
ему поверишь.
   - Может, Райван привести?
   - Нет, я сам поговорю с ним.
   В это время к престарелому советнику подъехали  шестеро  -  в  черных
доспехах и черных плащах. Они обратили свои взоры на Ананаиса,  и  кровь
заледенела в его жилах.
   - Декадо! - в страхе позвал он. Декадо и шестеро его воинов  оградили
Ананаиса силой своего духа, и тепло их дружбы согрело его.
   В гневе он приказал Брейту приблизиться. Старик заколебался, но  один
из Храмовников склонился к нему -  тогда  Брейт  послал  коня  вперед  и
неуклюже въехал на крутой склон
   - Достаточно! - сказал Ананаис, подходя к нему.
   - Это ты, Золотой Воин? - глубоким звучным голосом спросил  Брейт.  В
его карих глазах светилось искреннее дружелюбие.
   - Я. Говори, что должен сказать.
   - Нам нет нужды ссориться, Ананаис. Разве не я первым поздравил тебя,
когда ты удостоился почестей за свою воинскую доблесть? Разве не я помог
зачислить тебя в "Дракон"? Вспомни - я был поверенным твоей матери!
   - Все это так, старик! Но  теперь  ты  стал  прислужником  тирана,  и
прошлое мертво.
   - Ты неверно судишь о моем  господине  Цеске  -  он  болеет  душой  о
благополучии дренаев. Тяжелые теперь времена, Ананаис, жестокие времена.
Враги ведут против нас скрытую войну, желая уморить нас голодом. Ни одно
сопредельное государство не хочет, чтобы свет, зажегшийся  над  Дренаем,
продолжал гореть - ведь это означает конец их собственной мерзости.
   - Избавь меня от этих вздорных речей, Брейт! Я  не  желаю  спорить  с
тобой. Чего ты хочешь?
   - Я вижу, как ожесточило тебя твое  страшное  увечье,  и  скорблю  об
этом.  Я  привез  тебе  августейшее  прощение!  Мой  повелитель  глубоко
оскорблен  твоими  действиями  против  него,  но  твои  прошлые  заслуги
завоевали тебе  место  в  его  сердце.  Ради  тебя  он  прощает  и  всех
скодийских мятежников. Более того - он  обещает  лично  рассмотреть  все
твои жалобы, истинные или ложные. Возможно ли большее великодушие?
   Брейт повысил  голос  так,  чтобы  его  слышали  повстанцы,  и  обвел
взглядом их ряды, ища ответа.
   - Цеска не понял бы, что такое великодушие, даже если  бы  это  слово
выжгли ему на  заднице.  Это  змея  в  человеческом  образе!  -  отрезал
Ананаис.
   - Я понимаю тебя, Ананаис: ведь ты изуродован, превращен в  чудовище,
вот и ненавидишь  всех  и  вся.  Но  хоть  что-то  человеческое  в  тебе
осталось? Почему из-за своей  озлобленности  ты  обрекаешь  на  жестокую
смерть тысячи невинных душ? Ведь победы  вам  не  видать!  Уже  созывают
полулюдов, и нет на свете армии, способной устоять против них. Неужто ты
подвергнешь своих людей  такому  страшному  испытанию?  Загляни  в  свое
сердце!
   - Я не стану спорить с тобой, старик. Вон там стоят  твои  солдаты  и
среди  них  -  Храмовники,  которые  пьют  кровь  младенцев.  В   Дренае
собираются ваши полузвери, а в наш маленький бастион свободы что ни день
приходят тысячи добрых людей. Все это доказывает лживость твоих слов.  Я
даже не сержусь на тебя, Брейт  Долгожитель!  Ты  продал  свою  душу  за
шелковый тюфячок, но я не осуждаю тебя - ты  просто  напуганный  старик,
который и не жил-то никогда, потому что не смел жить.
   Здесь настоящая жизнь - в наших горах, где воздух слаще вина.  Правда
твоя - против полулюдов мы вряд ли выстоим. Мы сами это знаем - мы  ведь
не дураки. Победа нам не светит, но мы мужчины, рожденные от  мужчин,  и
ни перед кем не склоним колен. Почему бы тебе не примкнуть к  нам  и  не
изведать наконец, что такое свобода?
   - Свобода? Ты заперт в клетке, Ананаис. На востоке вагрийцы,  которые
не пропустят вас в свои земли, а на западе поджидаем  мы.  Ты  сам  себя
обманываешь. Какова цена твоей свободы?  Еще  несколько  дней  -  и  эту
равнину займет армия императора. Ты уже встречался с полулюдами Цески  -
так вот, здесь их будет много. Громадные зверюги, созданные  из  больших
восточных обезьян, северных  медведей,  южных  волков.  Они  быстры  как
молния и питаются человечьим мясом. Твое жалкое войско сметут, как пыль.
Скажи мне о свободе тогда, Ананаис. Мне не нужна свобода за гробом.
   - И все-таки она придет к тебе, Брейт, - она  и  теперь  с  тобой,  в
каждом твоем седом волосе, в каждой морщине.  Скоро  она  подкрадется  к
тебе и закроет твои глаза своими холодными руками. Тебе не уйти! Ступай,
жалкий человек, - твой путь окончен.
   Брейт распростер руки и воззвал к защитникам:
   - Не позволяйте этому безумцу обманывать вас! Мой  господин  Цеска  -
человек чести и сдержит свое слово.
   - Ступай домой и умри! - Ананаис отвернулся от посланника и  пошел  к
своим.
   - Смерть придет к тебе раньше, чем ко мне, - провизжал Брейт, - и она
будет жестока! - Он повернул коня и затрусил рысью под гору.
   - Мне сдается, что война начнется завтра, - промолвил Торн.
   Ананаис кивнул и подозвал к себе Декадо.
   - Что скажешь? Тот пожал плечами:
   - Мы не можем пробить заслон, поставленный Храмовниками.
   - А они ваш заслон не пробили?
   - Нет.
   - Тогда мы на равных. Они не сумели опутать нас словами  -  теперь  в
ход пойдут мечи, и они попытаются подорвать наш  дух  внезапной  атакой.
Вопрос лишь в том, где они ударят и что нам предпринять в ответ.
   - Великого Тертуллиана однажды спросили, что бы он стал делать,  если
б на него напал человек сильнее, проворнее и гораздо  искуснее,  чем  он
сам.
   - И что же?
   - Он сказал, что снес бы ему голову за столь наглое вранье.
   - Хорошо сказано, - вставил Торн, - но от слов нам сейчас проку,  что
от прошлогоднего снега.
   - Правда твоя, - усмехнулся Ананаис. - И что же  ты  нам  предложишь,
горец?
   - Известно что - снести им головы!

***

   Хижину наполнял мягкий красный свет догорающего огня.  Ананаис  лежал
на постели, опустив голову на руку. Валтайя втирала масло в его плечи  и
спину,  массируя  мускулы,  разминая  тугие  узлы  вдоль   позвоночника.
Медленные, мерные  движения  ее  сильных  пальцев  успокаивали.  Ананаис
вздохнул и впал в полудрему, грезя о былом.
   У Валтайи заломило пальцы - она дала им отдых, пустив в  ход  ладони.
Дыхание Ананаиса стало  глубоким  и  ровным.  Она  укрыла  его  одеялом,
придвинула к постели стул и села, глядя  на  изуродованное  лицо  воина.
Воспаленный шрам под  глазом  как  будто  немного  побледнел  и  подсох;
Валтайя  бережно  помазала  его  маслом.  Дыхание  спящего  со   свистом
вырывалось из овальных дыр на  месте  носа.  Валтайя  откинулась  назад,
охваченная растущей печалью. Он славный  человек  и  не  заслужил  такой
судьбы. Целуя его, она использовала всю свою недюжинную выдержку и  даже
теперь не могла смотреть на него без отвращения - а ведь она любила его.
   Жизнь так жестока и бесконечно печальна.
   Ей доводилось спать со многими мужчинами - и по влечению, и  по  роду
деятельности. Попадались среди них  и  уроды  -  с  ними  она  научилась
скрывать свои чувства. И хорошо, что научилась: когда она сняла маску  с
Ананаиса, ее ожидало двойное испытание.  Ужас  перед  его  исковерканным
лицом и невыразимая тревога в его глазах. Несмотря на всю свою  силу,  в
тот миг он был прозрачен, как хрусталь. Валтайя перевела взгляд  на  его
волосы - тугие золотистые завитки, прошитые серебром. Золотой Воин!  Как
красив, должно быть, он был когда-то. Словно бог. Она провела  рукой  по
собственным светлым волосам, убрав их с глаз.
   Потом устало поднялась и выпрямила спину. Окно было приоткрыто, и она
распахнула его настежь. Долина тихо спала под светом полумесяца.
   - Хотела бы я снова стать молодой, - прошептала она.  -  Я  вышла  бы
замуж за того поэта.

***

   Катан парил над горами, сожалея о том, что тело его в отличие от духа
не умеет летать. Вкусить бы этот воздух, ощутить на коже  свежий  ветер.
Скодийские горы торчали внизу, словно  наконечники  копий.  Он  поднялся
повыше, и горы приобрели иной облик. Катан улыбнулся.
   Скодия превратилась в каменную розу с острыми лепестками, лежащую  на
зеленом  поле.  Неровные  гранитные   кольца   переплетались,   создавая
гигантский цветок.
   На северо-востоке  виднелась  Дельнохская  крепость,  на  юго-востоке
мерцали дренайские города. Как красиво. Отсюда не видно  ни  жестокости,
ни мук, ни  ужаса.  Здесь  нет  места  людишкам  со  скудным  разумом  и
безграничным честолюбием.
   Катан снова обратился к Скодийской розе. Во внешнем кольце  лепестков
прятались девять долин, через которые мог пройти враг. Катан внимательно
изучил их, их очертания и наклон, воображая  идущую  по  ним  конницу  и
пехоту. Закрепив все это в памяти, он перешел  ко  второму  кольцу  гор.
Здесь были только четыре большие долины, зато три предательских перевала
открывали дорогу к верхним пастбищам и лесам.
   В середину розы можно  было  попасть  только  двумя  путями  -  через
долины, именуемые Тарск и Магадон.