машину, загнал ее на стоянку.
   - Я рад, что вы  все-таки  не  очень  опоздали.  А  то  уже  начинало
попахивать жареным. Джереми взглянул на брата.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Фон Куппену все это очень не понравилось. Но в то же время  у  меня
было такое ощущение, что он этого ожидал. Может, даже хотел. Меня просто
тошнило.
   - Да, - задумчиво отозвался Джереми.
   Похоже, что первое его впечатление оказалось верным. Брак мог служить
прикрытием, такие вещи случаются. Он наконец выключил двигатель.
   - Черт с ним. Это его проблемы.
   Внезапно он почувствовал, что злится на самого себя.  Как  будто  его
застали врасплох за чем-то стыдным, чего он сам бы не одобрил.
   - Пойдем-ка чего-нибудь выпьем, - предложил он брату.

***

   К ужину Марлен не спустилась, и трое мужчин ели в вежливом  молчании.
Это было за день до того, как приехали остальные:  из  Парижа,  где  они
были заняты хождением по  магазинам,  сестры  и  мать;  из  Нью-Йорка  -
свояченица, жена Джима, с двумя детьми; и отец с Джимом  -  из  Бостона.
Под самый конец ужина Том спросил Джереми через стол:
   - Тебе сегодня вечером машина понадобится? Джереми мотнул головой.
   - Я  хотел  бы  заскочить  в  Жуан-ле-Пин  посмотреть,  есть  ли  там
что-нибудь интересное.
   - Валяй. Я сегодня улягусь пораньше. Фон Куппен повернулся к Томми.
   - Я бы к вам присоединился, если вы не против.
   - Буду только рад.
   - Благодарю. - Куппен поднялся. - Вернусь через минуту, скажу Марлен,
чтобы не ждала меня.
   Он вышел из комнаты, и братья посмотрели друг на друга.
   - Ну, что ты на это скажешь? - спросил Томми. - Я был готов  побиться
об заклад, что он больше не оставит вас вдвоем наедине.
   - Мы не совсем  наедине.  -  Джереми  кивнул  в  сторону  служанки  и
буфетчика, которые убирали со стола.
   - Ты понял, что я хотел сказать.
   - Меня это нисколько не волнует. Я иду спать.

***

   Джереми вышел из ванной, резкими  движениями  растирая  тело  длинным
полотенцем.
   Другое было завязано узлом на бедрах. Достав из  пачки  сигарету,  он
закурил, с удовлетворением осмотрел себя в зеркале.
   Для своих лет он выглядел очень хорошо. Живот подтянут, мышцы упруги,
он ничуть не прибавил в весе с тех пор, как в сорок первом его призывали
в армию, а было это восемь лет  назад.  Иногда  ему  казалось,  что  это
произошло только вчера. Тогда ему исполнилось двадцать.
   - Иди сейчас, - настаивал отец. - Мы вступим в  войну  еще  до  конца
года. Я хочу, чтобы мои сыновья были готовы к этому.
   Джим попал в воздушные силы, а он, Джереми, в пехоту. К  марту  сорок
второго оба уже оказались за океаном. В том же марте, когда  он  однажды
бросил взгляд на небо, прячась между  огромных  валунов,  он  увидел  на
крыльях проплывавших над ним самолетов опознавательные знаки эскадрильи,
где служит брат. В то  мгновение  для  него  исчезла  бессмыслица  чисто
символического  наступления  на  Дьеп,  он  забыл  о  смертоносном  огне
окруживших их позиции фашистов. Брат, его родной брат был рядом. Прикрыл
его сверху.
   Из наступления Джереми вернулся старшим лейтенантом, получил капитана
на берегу в Анцио, а в  Нормандии  уже  стал  майором,  удостоившись  за
храбрость двух медалей - "Серебряной звезды" и "Пурпурного сердца".
   Война для него закончилась. Когда он вышел из госпиталя, его перевели
в распоряжение Генерального штаба, и он на  это  не  жаловался.  С  него
хватит,  подумал  он.  А  Джим   все   продолжал   летать   на   тяжелых
бомбардировщиках до самой победы и закончил войну полным полковником.
   Через два дня, согласно договоренности, браться встретились  на  этой
вилле в Антибе. Вилла уже много лет  принадлежала  их  отцу,  здесь  они
детьми провели немало солнечных и радостных лет.
   Он вспомнил, как навстречу им с  приветствием  вышел  старый  Франсуа
вместе со своей женой - они следили за домом
   - Знаете, мсье, - сказал старик с гордостью, - а все-таки мы прогнали
этих проклятых бошей.
   Братья согласно закивали головами, бормоча что-то в  знак  одобрения.
Уж  им-то  хорошо  было  известно,   что   немцы   почему-то   не   были
заинтересованы в захвате этого  района.  И  все  же  было  что-то  очень
печальное в том, как выглядел газон, в заколоченных ставнях на окнах,  в
укрытой чехлами мебели.
   Оставшись наедине, братья обменялись понимающими взглядами. Джим  был
всего на четыре года старше, но в волосах его  уже  засветилась  седина,
глубокие морщины пролегли через все лицо. Напряжение, не покидавшее  его
на протяжении более чем тысячи налетанных боевых часов, оставило на  его
облике свои следы. В отличие от него Джереми почти не изменился,  война,
казалось, не коснулась его. Скорее всего, это можно было  объяснить  его
длительным  пребыванием  в  госпитале,  нежели  относительно   спокойной
службой при штабе.
   - Как твоя рана? - спросил Джим.
   - Царапина. Чепуха. Как ты?
   Джим выбросил руки в стороны, изображая самолет.
   - Они так и не достали меня. - Но в  голосе  его  не  было  слышно  и
намека на юмор.
   - Они еще как достали тебя. Мне просто повезло. Ты же  не  так  легко
отделался.
   - Тебе действительно повезло, -  с  горечью  проговорил  Джим.  -  Во
всяком случае, ты сражался всего лишь против солдат. Они пытались  убить
тебя, ты пытался убить их. Это делало вас равными. Когда же я ронял свои
большие "игрушки", то никогда не знал, на чью голову они свалятся. Видел
бы ты Кельн после того, как мы прошлись над ним. Или Берлин. И с  каждым
разом становилось все легче. В конце концов, даже смотреть вниз стало не
обязательно - определить свое  местоположение  можно  было  по  дыму  от
горевших домов - он поднимался мили на три в воздух.
   - Подожди, Джим, подожди. Уж не жалко ли тебе немцев?
   - Ты чертовски прав. - Джим посмотрел брату прямо в глаза.  -  Жалко.
Не все же они были солдатами, нацистами. Сколько, по-твоему,  под  моими
бомбами погибло женщин  и  детей?  Солдаты  на  фронте  были  в  меньшей
безопасности.
   - Не мы писали правила  этой  войны,  а  они.  А  Голландия,  Польша,
Франция, Англия? Вряд ли фашисты думали о том, куда попадают их бомбы  и
кто под ними гибнет. Им было на это плевать, потому  что  они  знали:  о
тех, кто выживет под бомбежкой, позаботятся в Дахау и Освенциме.
   - Поэтому мы могли делать то же, что и они?
   - Нет. Войну ничем нельзя оправдать. Но когда она приходит, у тебя не
остается выбора. Или ты даешь отпор, или  тебя  убивают.  В  наше  время
правила войн пишутся теми, кто их  развязывает.  -  Джереми  закурил.  -
Когда тебя охватывают подобные  сомнения,  самое  лучшее  прогуляться  в
окрестностях  Ковентри  (Город   в   Великобритании,   почти   полностью
разрушенный по время второй мировой войны немецкими бомбардировщиками).
   Джим смотрел на младшего брата со все возраставшим уважением.
   - Может, ты и прав. Я просто устал. Меня тоже достали.
   - Нас всех достали, но теперь война кончилась. По крайней  мере,  для
нас.
   - Надеюсь, - с утомлением отозвался Джим.
   Тут в дверь просунул голову Франсуа и сказал, что ужин подан. Франсуа
был в тщательно отутюженной форменной  куртке  буфетчика.  Братья  молча
последовали за ним в столовую.
   В центре стола красовалась ваза с цветами,  которые  Франсуа  невесть
где  раздобыл,  в  подсвечниках   горели   свечи.   Начищенное   серебро
поблескивало на белоснежной крахмальной скатерти. У двери в кухню стояла
жена Франсуа, глаза ее за стеклами очков сверкали.
   - Добро пожаловать домой, мсье.
   Джереми рассмеялся, обошел вокруг стола, чтобы расцеловать старушку.
   - Мерси.
   Смутившись, та скрылась в кухне, и братья уселись. Не  успел  Франсуа
разлить по бокалам вино, как до  их  слуха  донесся  звук  подъезжающего
автомобиля. Братья переглянулись - они никого не ждали. Затем оба как по
команде встали и направились к входной двери.
   Распахнув ее, они увидели, как  из  старенького  "ситроена"  -  такси
вылезает их  отец.  Они  едва  верили  своим  глазам,  глядя,  как  отец
поворачивается к ним, поднимает приветственно руку.
   - Я знал, где вас найти! - радостно прокричал он.
   И  вот  они  уже  говорят  что-то  все  разом,  осыпают  друг   друга
бесчисленными вопросами. На протяжении всего  ужина  жадно  разглядывают
друг друга и фотографии остальных членов семьи, которые  отец  привез  с
собой. И вот вскоре приходит чувство, что разлуки словно и не бывало.
   Впервые после начала войны вилла ожила. Чтобы привести ее в  порядок,
много времени не потребовалось. А затем жизнь начала брать  свое:  через
месяц по возвращении домой, в июне сорок пятого, Джим женился, и  теперь
у него уже росло двое сыновей. Хэдли-старший определил Джима в свой офис
и мало-помалу начал приучать его к мысли о том, что скоро  ему  придется
взять на себя нелегкое дело управления разветвленным семейным бизнесом.
   Джим был уже почти полностью готов к  этому  поприщу,  когда  Джереми
получил, наконец, диплом Гарвардского университета. Он  отучился  в  его
стенах год - ровно столько, сколько отняла у него война, но поскольку он
растерял своих бывших товарищей по учебе, то уверенности  в  будущем  не
чувствовал. И опять, как обычно, наставил его на путь истинный отец.
   Приняв предложение войти в состав комиссии  по  репарациям,  он  взял
Джереми с собой в качестве помощника, и  через  два  года  в  Европе  не
осталось ни одного значительного государственного учреждения, где бы  не
появился его сын. Привлекательная внешность и  светские  манеры  Джереми
сослужили ему хорошую службу - он был желанным гостем повсюду. Никого не
задевал тот факт, что он американец и к тому же очень богатый.
   Джереми в полную меру наслаждался тем,  что  ему  могла  предоставить
работа и общение с окружающими. Он обнаружил,  что  европейские  женщины
гораздо изобретательнее в своих  взаимоотношениях  с  мужчинами,  нежели
американские. Но как только намечалась малейшая тенденция к тому,  чтобы
обыкновенное знакомство переросло в  нечто  более  серьезное,  служебные
обязанности брали верх. Джереми редко оставался  на  одном  месте  столь
долго, чтобы могли возникнуть какие-либо проблемы.
   Когда комиссия в Европе  близилась  к  завершению,  он  отправился  в
Штаты, где просидел почти год над докладом по итогам работы комиссии.  В
апреле доклад был закончен, и Джереми прибыл в Бостон,  имея  в  кармане
предложение от Госдепартамента.
   Отец и тут не обошел его своим советом.
   - Не соглашайся сейчас. Возьми год отпуска. Возвращайся  в  Европу  и
отдыхай.
   - Мне нужно определиться, что делать дальше, папа, - сказал Джереми.
   - В спешке нет никакой нужды. Со временем ты сам поймешь  это.  Да  и
Томми нужно прокрутиться  там  какое-то  время.  Он  будет  нуждаться  в
некоторой страховке, ведь у него нет таких возможностей,  какие  были  у
тебя.
   Джереми не мог слушать отца без улыбки.  Томми  только  что  закончил
Гарвард, ему исполнился двадцать один год, пороху на войне он не  нюхал.
Однако если то, что Джереми слышал от старшего брата, было правдой,  Том
в университете времени даром не терял: добрая  половина  добропорядочных
бостонских матушек запирала своих дочерей на ключ, едва рядом объявлялся
его братец.
   Джереми было приятно показывать Тому Европу такой, какой он сам узнал
ее когда-то. Брат напоминал ему себя в  далекие  довоенные  годы.  Но  в
Томми чувствовалось нечто, чего у них с Джимом не  было.  Выходило  так,
что шесть лет разницы в возрасте делали  младшего  брата  представителем
иного поколения. Причиной этому, конечно, была война: никогда уж  больше
не  вернуть  им  былой  чистоты  и  невинности.  Бомбы  сделали   смерть
постоянным спутником тех, кто узнал их и  все  же  продолжал  шагать  по
бренной земле.
   В задумчивости Джереми  отошел  от  зеркала  и,  достав  из  чемодана
пижаму, переоделся. Мысль о том, что брат сейчас вместе с  фон  Куппеном
спешит  в  Жуан  насладиться   новыми   впечатлениями,   заставила   его
улыбнуться. Как же они все торопятся! Только сейчас он  начал  понимать,
что имел в виду отец, когда предостерегал его от спешки. И  все-таки  он
был еще молод - всего двадцать восемь...
   Джереми вытянулся на постели и  выключил  свет.  Повернулся  на  бок,
следя за игрой теней на занавешенном окне. Веки его уже смыкались, когда
до сознания вдруг дошло, что одна из теней совершенно неподвижна.
   Прошла минута, и он увидел,  как  тень  исчезла.  Джереми  вскочил  и
бросился к высокому, от пола до потолка, окну, выходившему  на  террасу.
Никого. Только на утро он понял, что никакой игры воображения  не  было.
За завтраком стало известно, что супруги фон Куплен уехали.

15

   На столе, накрытом  для  завтрака,  лежала  записка  на  немецком,  в
которой  его  благодарили  за  оказанное  гостеприимство   и   приносили
извинения за ранний отъезд. Он поднял глаза на принесшего кофе Франсуа:
   - Они уже уехали?
   - Да. Я вызвал для них такси в семь утра. Они отправились в Ниццу,  в
"Негреско".
   Джереми плавно поднес к губам чашечку с кофе. Странно. Еще час, и  он
сам бы отвез их куда нужно.
   - Яичницу с ветчиной, мсье? Он кивнул.
   - Мне тоже, - раздался голос вошедшего в столовую Томми. Он опустился
на стул, протянул руку к кофейнику. - О, Боже, моя голова!
   - Ты, верно, неплохо вчера отдохнул, - улыбаясь, протянул Джереми.  -
Не представляю себе, как это фон Куппен смог подняться в такую рань.
   - Его со мной не было, - ответил Томми. - А что, они уже уехали?
   Джереми подал брату записку.
   - Разве он не отправился вчера вместе с тобой?
   - Отправился. Но как только мы  подъехали  к  воротам,  передумал.  Я
предложил подвезти его к  дому,  но  он  отказался,  сказал,  что  хочет
прогуляться после ужина. Так что я уехал один.
   - А я и не слышал, как он вошел в дом, - вспомнил вдруг Джереми.
   Или слышал? Та тень на террасе - может, это и был фон Куппен?
   - У тебя какой-то странный вид. Что-нибудь не так?
   Джереми  покачал  головой.  Ему  стало  интересно:   неужели   Марлен
заподозрила, что муж  расставляет  им  ловушку?  Но  тут  в  столовую  с
подносом в руках вошел Франсуа, и Джереми отвлекся. Фон Куппены  уехали,
так что вспоминать о них нечего. Ему, как всегда, везло.
   К полудню он совершенно позабыл о них -  мать  и  сестры  привезли  с
собой из Парижа еще гостей. Это были Сергей Никович, поставлявший  им  в
этом году туалеты, и  Жизель  д'Арси,  киноактриса.  Говорили,  что  они
собираются пожениться:  знакомство  их  насчитывало  долгие  годы.  Жена
Джима, Анджела, приехала с детьми после обеда.
   Дом начал наполняться людьми, и уже через несколько часов Джереми мог
бы поклясться, что каждый на мысе Антиб знает,  что  Хэдли  вернулись  в
свой дом.
   Ужин в тот вечер являл собой обычное тихое семейное помешательство. В
самый его разгар, над плечом Джереми склонился Франсуа.
   - Вас просят подойти к телефону, мсье. Он прошел  в  кабинет,  поднес
трубку к уху.
   - Алло?
   - Джереми?
   Хотя  раздался  только  шепот,  он  сразу  узнал,  кому  этот   шепот
принадлежит.
   - Да, Марлен?
   - Мне нужно увидеть тебя. - Голос чуть дрожал сдерживаемого волнения.
- Он собирается убить меня!
   - Не говори глупостей.
   - Правда, - хриплым шепотом перебила она. - Ты его не знаешь.  Ты  не
знаешь, на что он  способен,  он  -  сумасшедший.  Вчера  вечером  я  не
спустилась к ужину потому, что он избил меня до синяков. Вот почему  нам
пришлось уехать сегодня так рано.
   Джереми ответил не сразу.
   - Не понимаю. Ведь у него не было никаких причин. Если,  конечно,  ты
сама не рассказала ему.
   - Я ничего ему не говорила. А он бил  меня  и  приговаривал,  что  не
прекратит, пока я не скажу ему всю правду.
   - Почему ты не уйдешь от него:
   - Не  могу.  Когда  он  оставляет  меня  одну,  то  приковывает  меня
наручником к кровати.
   - Наручником? - Он не верил своим ушам.
   - Да. - Он услышал, как она заплакала. - Это тянется с того дня,  как
мы поженились. Каждый раз, как он уходит.
   - Тогда каким же образом ты хотела встретиться со мной?
   - Около одиннадцати он идет в казино. Я слышала, как он заказал место
за столиком. Приезжай в полночь. Я попрошу швейцара впустить тебя.
   - Но...
   - Приезжай! - с силой повторила она. - Я слышу,  как  он  идет  сюда,
кладу трубку.
   Он посмотрел на смолкнувшую трубку, затем  положил  ее  аккуратно  на
рычаг. Происшествие было ему явно не по вкусу, однако  в  голосе  Марлен
звучал непритворный ужас.
   Джереми остановил машину у отеля "Негреско" в  самом  начале  первого
ночи. Он выбрался из автомобиля, постоял в сомнении  несколько  минут  и
отправился вдоль Бульвара де Англэ к казино. Купив входной билет, прошел
внутрь.
   Хотя сезон только открылся, свободных мест вокруг столов  с  рулеткой
он не увидел. Пройдя мимо карточных столиков, где игра шла по маленькой,
он остановился около игроков  в  баккара,  здесь  верхнего  предела  для
ставок не существовало.
   Вдоль окаймлявшей  стол  загородки  стояла  обычная  толпа  ротозеев,
зачарованными глазами следящих за большой  игрой.  Держась  позади  них,
Джереми чуть приподнялся  на  цыпочках,  глядя  поверх  голов.  Да,  она
сказала правду, хотя бы в этом: фон Куппен  сидел  слева  от  сдававшего
карты, глаза его сурово уставились в какую-то точку  на  зеленом  сукне.
Они не сдвинулись с места даже тогда, когда перед ними упали на стол две
карты.
   Джереми  развернулся  и  устремился  назад,  в  отель.  Сняв   трубку
внутреннего телефона, позвонил Марлей.
   - Номер четыреста шесть, - шепотом отозвалась она.
   - Я поднимаюсь.
   Повесив  трубку,  Джереми  быстрым  шагом  отправился  к  лифту.   На
четвертом этаже при виде его из-за своего столика  поднялся  коридорный.
Вместе они дошли до номера 406, и коридорный своим ключом открыл дверь.
   - Мерси. - Джереми оставил на его ладони монету.
   - Мерси, мсье, - без всякого выражения ответил коридорный.
   Джереми закрыл за собой дверь и оказался прямо на пороге гостиной.  В
дальнем углу он увидел еще одну дверь, приблизился к ней и постучал.
   - Джереми? - услышал он приглушенный голос Мар-лен.
   - Да. - Он попытался открыть дверь, но та не поддалась.
   - Он запер ее, а ключ унес с собой. Нужно позвать коридорного.
   - Это уж будет совсем глупо. - Джереми начинал злиться.  Видимо,  фон
Куппен действительно рехнулся. - Где-нибудь должен быть второй ключ.
   Он посмотрел вокруг и в самом деле увидел ключ, торчавший  из  дверцы
шкафа в прихожей.  Все  двери  в  номере  были  снабжены  замками  одной
конструкции - типично французское легкомыслие. Через  мгновение  он  уже
стоял в дверном проеме, глядя на нее. Марлен не  лгала:  кисть  ее  руки
была прикреплена наручником к кровати. Она лежала, почти до  самых  глаз
укрывшись простыней.
   - У меня ужасный вид, - неожиданно проговорила она и заплакала.
   - Прекрати, - намеренно резким голосом сказал он.  -  Я  вытащу  тебя
отсюда.
   Опустив голову, он внимательно рассмотрел наручник,  попробовал  его.
Защелка на нем было прочно замкнута.
   - Мне нужно  что-нибудь,  чем  можно  его  открыть.  Выйдя  в  другую
комнату,  Джереми  почти  сразу  заметил  сбоку   от   небольшого   бара
прислоненный к стене ледоруб.
   - Опусти  руку  насколько  сможешь,  мне  необходимо,  чтобы  цепочка
высвободилась как можно больше.
   Ему понадобился почти час, но в конце концов запор не выдержал, дужки
наручника  разомкнулись.  Он  посмотрел  на  ее  кисть:  она  опухла   и
кровоточила. Джереми ощутил, как в нем растет чувство  уважения  к  этой
женщине - за все время она не издала ни звука.
   - Ты можешь подняться.
   - Постараюсь.
   Марлен опустила ноги  с  кровати  и,  все  еще  не  отрывая  от  лица
простыни, вцепилась в него,  ища  поддержки.  Но  поднялась  сама,  чуть
покачиваясь.
   - С тобой все в порядке?
   - Ничего, справлюсь, - рукой она указала  ему  на  шкаф.  -  Там  моя
одежда.