не этой пустынной местности. Я повернулся и посмотрел на дорогу,
ведущую к Эстанце. Вдалеке по ней двигался фургон.
   Я схватил Ампаро за руку, и мы сбежали в дороги. Но спрятаться  здесь
было абсолютно негде. Я велел Ампаро лечь и сам вытянулся рядом  с  ней,
накрыв наши головы одеялом. Вдруг нам повезет и нас не заметят.
   Услышав скрип колес, я приподнял краешек одеяла  и  выглянул.  Фургон
проехал мимо, и я уже вскочил на колени, когда  заметил  на  дороге  еще
один фургон. Я быстро снова улегся на землю.
   - Что такое? - спросила Ампаро.
   - Еще один фургон.
   Солнце начало накалять песок, жара окружала нас со всех сторон.
   - Делать нечего, - сказал я. - Остается дожидаться  ночи.  На  дороге
слишком много людей.
   - Я хочу пить, - сказала Ампаро.
   - Лежи спокойно и старайся не думать об этом.
   Пот катился у меня по спине и между ног. Я облизнул  губы,  они  были
сухие и соленые. Приподняв одеяло, я увидел, что  в  пределах  видимости
дорога свободна в обоих направлениях.
   - Все в порядке, - сказал я. - Давай немного пройдем. Накройся  снова
одеялом, оно будет защищать от солнца.
   От дороги поднималось тепло, и воздух колебался у меня геред глазами,
ступни стало припекать.
   - Я хочу пить, Дакс.
   - Пройдем еще немного, а потом остановимся и отдохнем.
   Нам удалось пройти еще полчаса. Песок уже так накалился, что когда мы
легли, то с трудом терпели его прикосновение.  Язык  у  меня  пересох  и
распух, я попытался набрать в рот слюны, но она моментально высохла.
   - Мне больно, Дакс, - заплакала Ампаро. - Во рту болит.
   Она тихонько всхлипывала, плечи ее дрожали. Я понимал,  что  ей  надо
хотя бы смочить губы.  Вынув  нож,  я  резанул  по  пальцу,  моментально
выступила кровь.
   - Черт! - воскликнул я.
   - Что такое? - спросила Ампаро.
   - Порезал палец, -  сказал  я,  поднося  палец  к  ее  лицу.  -  Надо
зализать.
   Она взяла мой  палец  в  рот  и  принялась  зализывать  порез.  Через
несколько секунд она посмотрела на меня.
   - Ну как, все в порядке?
   Я посмотрел на палец и согнул его, чтобы снова появилась кровь.
   - Нет, еще не все.
   Ампаро снова принялась облизывать палец,  на  этот  раз  края  пореза
побелели.
   - Вот теперь нормально.
   - Ладно. - Ампаро приподняла краешек одеяла и выглянула.  -  Начинает
темнеть.
   Она была права, время подходило к закату. Я почувствовал,  что  песок
начинает остывать. Поднявшись на колени, я осмотрел дорогу, идущую между
гор. На другой стороне была Эстанца.
   - Если будем идти всю ночь, то к утру дойдем.  Ампаро  посмотрела  на
меня.
   - А мы нигде не сможем попить?
   - Отсюда до Эстанцы нет воды. Она подошла к дороге и села.
   - Я устала.
   - Знаю, Ампаро. - Я прикрыл, ее  своим  одеялом.  -  Поспи  немножко.
Завтра все будет в порядке.
   Ампаро легла,  закрыла  глаза  и  через  минуту  уже  спала.  Я  тоже
попытался уснуть, но какая-то страшная боль внутри не позволяла  сделать
этого. Как я ни ворочался, боль не проходила. Я позволил поспать  Ампаро
около двух часов.

***

   После восхода солнца прошло примерно около часа, когда  мы,  наконец,
дошли до фермы сеньора Монкада. Перед домом паслось  несколько  лошадей,
но людей не было видно. Я сделал знак Ампаро, чтобы она двигалась  тихо,
и мы обошли дом.
   Из трубы кухни поднимался дымок, он так сильно  щекотал  мои  ноздри,
что я почувствовал, что схожу с ума от голода. Мы пересекли задний  двор
и подошли к двери кухни. Продолжая держать  Ампаро  за  руку,  я  открыл
дверь.
   В кухне было темно, мои глаза еще не успели привыкнуть к темноте,  но
в это время раздался женский крик, и зрение мое моментально прояснилось.
Кухарка стояла у плиты, а трое мужчин сидели за кухонным столом, и  двое
из них смотрели на меня. Третий сидел спиной ко мне, в  глаза  бросилась
их сине-красная форма.
   Я толкнул Ампаро к двери.
   - Бежим!
   Ампаро, словно заяц, припустилась через  двор,  я  бросился  за  ней.
Позади раздался крик: я оглянулся и, споткнувшись о бревно, упал. Пока я
поднимался, мимо меня пробежал солдат.
   - Беги, Ампаро, беги! - закричал я. - Бега!
   Другой солдат подбежал ко мне. Выхватив нож, я повернулся к нему,  но
почувствовал, что силы оставляют меня. Но когда я разглядел его лицо, во
мне не осталось ничего, креме яростной ненависти и желания убить его.
   - Котяра! - взвыл я и бросился на него с ножом.
   Он предал нас. Вот почему солдаты отыскали наше убежище. По его  вине
погибло так много людей, и все это из-за паршивого черного жеребца.
   Замахнувшись ножом, я услышал крик Ампаро и, обернувшись, увидел, что
солдат схватил ее. Он тащил ее обратно, а она отбивалась и  кричала.  На
меня снова нахлынула слабость.
   Я обернулся к  Котяре,  лицо  его  было  бледным,  он  во  все  глаза
таращился на меня.
   - Дакс!
   Мой крик был похож на истерический вопль.
   - Да, я Дакс! Меня не убили, как других! Но тебя  я  убью!  Я  отрежу
тебе яйца и заткну их в твою лживую глотку!
   - Нет, Дакс! Нет!
   - Предатель! - Я сделал еще один шаг по  направлению  к  нему,  но  с
землей творилось что-то странное, она качалась, словно морские  волны  в
Курату, где я однажды побывал вместе  с  отцом.  -  Предатель!  -  снова
закричал я.
   - Дакс!
   Но это был уже другой голос, который я никогда  не  смог  бы  забыть,
хотя и не слышал его уже более двух  лет.  Я  посмотрел  мимо  Котяры  и
увидел, что в дверях кухни стоит мой отец. Мне показалось, что я схожу с
ума - на отце тоже была армейская форма.
   - Папа! - крикнул я и шагнул к нему, но вспомнил о  Котяре  и  ярость
снова охватила меня. - Я убью тебя! Убью!
   Я изготовился швырнуть ему нож в горло, но  солнечные  лучи  ослепили
меня. Я зажмурился на секунду, и внезапно все поплыло перед глазами. Нож
выскочил из моей руки, я почувствовал, что падаю  на  землю,  но  чьи-то
руки подхватили меня.
   Надвинулась темнота, и в голове у  меня  промелькнула  мысль:  почему
сейчас ночь, когда только что было утро? Потом  сквозь  эту  темноту  до
меня донесся голос отца, в котором слышалась  любовь,  боль  и  глубокая
печаль.
   - Сынок, - тихо сказал он. - Сынок, что я сделал с тобой.
   А пойм пришла благословенная ночь и поглотила меня.

20

   Пожилой мужчина в черной рясе откинулся в кресле и  сложил  пальцы  в
ожидании моего ответа. Из-за стекол его очков поблескивали темные глаза.
   - Я приложу все усилия, монсеньор, - сказал я. - Я  надеюсь  на  это,
Диогенес, - ответил он, но голос его прозвучал не так уверенно, как мой.
   Школа мне не  нравилась.  Монотонность  и  скука  занятий  надоедали.
Некоторые  предметы  мне  нравились,  и  в  них  я  преуспел.  Например,
иностранные языки: английский, французский и даже немецкий. Латынь  была
мертвым языком  и  употреблялась  только  священниками  в  их  молитвах,
поэтому я не проявлял к ней большого интереса. За два года,  проведенных
в школе, я так и не освоил латынь,  вот  почему  я  стоял  сейчас  перед
директором школы.
   - Твой уважаемый отец был один из наших лучших учеников, - подчеркнул
директор. - Никто не мог сравниться с ним в знании  латыни,  и  если  ты
хочешь пойти по его стопам и изучать право, ты тоже должен знать  латынь
лучше всех.
   Он посмотрел на меня в ожидании ответа.
   - Да, монсеньор.
   - Ты должен также улучшить свои оценки  по  другим  предметам.  -  Он
заглянул в журнал, лежащий перед ним на столе.  -  По  многим  предметам
тебе удается  получать  только  удовлетворительные  оценки:  грамматика,
литература, история, география...
   Под звуки его монотонного голоса я посмотрел в окно и увидел  Котяру,
прогуливающегося  в  ожидании  меня  возле  ворот.  Он  выглядел   очень
внушительно в блестящей сине-красной форме и, как всегда, был  предметом
восхищения служанок и гувернанток, тоже ожидавших  своих  воспитанников.
Мне не нравилось, когда он носил форму, особенно эту,  несмотря  на  то,
что армия теперь уже была нашей, а генерал стал президентом.
   Революция победила примерно за три недели до нашего с Ампаро  прихода
в Эстанцу, а наш путь занял пять недель. Целых три недели  после  победы
революции мы продолжали остерегаться людей.
   Я вспомнил, как через несколько дней после нашего прихода в  Эстанцу,
в мою комнату на гасиенде сеньора Монкада  пришел  генерал.  Я  лежал  в
кровати, обессилевший от лихорадки,  продолжавшей  сотрясать  мое  тело.
Услышав,  как  он  входит  в   комнату,   я   повернул   голову,   чтобы
поприветствовать  его.  Генерал   был   невысокого   роста,   но   форма
главнокомандующего, казалось, делала его выше.
   Все то же  худое,  осунувшееся  лицо,  тонкие  губы  и,  как  всегда,
немигающие, загадочные  светло-серые  глаза.  Он  подошел  к  кровати  и
посмотрел на меня. Когда он положил свою руку поверх  моей  головы,  она
оказалась очень мягкой.
   - Мой солдат.
   - Да, сеньор генерал.
   - Я пришел поблагодарить тебя за то, что ты вернул мне дочь,  -  тихо
сказал он.
   Я молчал, не понимая, за что он благодарит меня. Ведь  я  сделал  так
мало.
   - Ты видел... - голос его слегка задрожал. - Ты видел, что  случилось
с остальными? Я кивнул.
   - А Роберто и Эдуарде? Могут они до сих пор находиться в горах?  Ведь
мы так и не нашли их тел. Все сгорело.
   - Они мертвы, сеньор. - Увидев боль в его глазах, я отвернулся.  -  Я
видел, как они умерли.
   - Это... - голос генерала снова задрожал. - Это произошло быстро?
   - Да, сеньор. Но они погибли не как мальчишки, а как солдаты в бою. Я
сам видел, как Роберто убил двоих.
   - Будь проклят этот Гутьеррес! - внезапно взорвался генерал.
   Я удивленно посмотрел на него.
   - Полковник?
   Светлые глаза генерала засверкали.
   - Гутьеррес, палач Бандайи! Он знал о  перемирии  еще  до  того,  как
отправился в горы.
   - О перемирии?
   - Да, мы не вели боевых действий до подписания капитуляции. - Генерал
повернулся и отошел к окну. - Когда он напал на ваш лагерь,  война  была
уже закончена.
   Я закрыл глаза. Значит, все было бесполезно - они все погибли  ни  за
что. Все! И мой  дедушка  -  даже  он.  И  все  по  вине  полковника.  Я
почувствовал, как во мне поднимается жгучая ненависть.
   Услышав скрип двери, я снова открыл глаза. Это  был  Котяра,  который
нес на подносе завтрак. В темноте комнаты белым пятном виднелась повязка
на его предплечье, куда пришелся удар моего ножа.
   - Ну, мой бойцовый петушок, я вижу, что ты проснулся.
   - Но что же случилось с дозором? -  Внезапно  резко  прозвучал  голос
генерала. - Почему их вовремя не предупредили? - Он снова подошел к моей
кровати. - Что случилось?
   Лицо Котяры внезапно побледнело, и на лбу  выступили  капельки  пота.
Такого взгляда я никогда не видел у него,  даже  когда  нам  приходилось
смотреть в лицо смерти.
   Я снова закрыл глаза. Я знал, что случилось и почему.  Котяра  просто
сбежал с поста, но я уже больше не был ребенком и понимал, что еще  одна
смерть не воскресит погибших.  И  если  бы  даже  в  тот  момент  Котяра
находился на своем посту, он тоже был бы убит.
   Я открыл глаза и посмотрел на генерала.
   - Не знаю. Я проснулся, когда услышал первые выстрелы, а когда понял,
что дом горит, выскочил в  окно  и  спрятался  в  канаве.  Потом  увидел
Ампаро, схватил ее, и мы убежали.
   Генерал некоторое время молча смотрел на меня, потом сказал:
   -  Ты  правильно  поступил.  -  Он  снова  взял  меня  за  руку,  его
прикосновение было по-прежнему мягким и нежным. - Мои  сыновья  погибли,
но их храбрый дух продолжает жить в тебе. Отныне я всегда  буду  считать
тебя своим сыном.
   Я заметил слезы в его светло-серых глазах. Генерал не мог плакать, он
же сам говорил мне, что мужчина не должен плакать.
   - Спасибо, ваше  превосходительство.  Генерал  кивнул,  выпрямился  и
направился к выходу. Уже в самых дверях  он  обернулся  и  посмотрел  на
меня:
   - Оставляю тебя, завтракай.
   - А как Ампаро? - вспомнил я. Генерал улыбнулся.
   - Уже поправилась. Я забираю ее с  собой  в  Курату,  а  скоро  и  ты
присоединишься к нам.
   Я слушал звук его удаляющихся шагов, потом повернулся к Котяре.  Лицо
его все еще было бледным, но он улыбался.
   - Ты вернул мне мою рубашку, - сказал он.
   Не знаю почему, но меня внезапно охватила ярость.
   - Я вернул тебе твою голову! - Я оттолкнул подкос, который он  держал
в руках. - Убери, я не хочу есть.
   Он тихонько вышел из комнаты, а я повернулся к окну,  но  не  заметил
голубого неба и яркого солнца, как и не услышал веселого щебета птиц.  Я
видел только полковника  и  слышал  только  его  мерзкий  голос.  Жгучая
ненависть снова захватила меня, я почувствовал  во  рту  привкус  желчи.
Если он жив, я разыщу его и убью!
   Через несколько недель я уже был в Курату. Отец нашел для нас дом  на
склоне холма с видом на море неподалеку от  того  места,  где  жили  его
родители. Вскоре я уже был принят в ту  самую  школу  иезуитов,  которую
отец посещал, будучи мальчишкой, и тот же монсеньор, который принимал  в
школу его, теперь стыдил меня за нерадивое отношение к учебе.
   Я с неохотой заставил себя прислушаться к его нудному голосу.
   - Итак, ты дал обещание, - подвел он итог нашей  беседы,  -  но  тебе
придется приложить много усилий, чтобы достичь результатов, которыми мог
бы гордиться твой отец.
   - Я постараюсь, монсеньор. Я буду много заниматься. Он улыбнулся.
   - Хорошо. Иди с миром, сын мой.
   - Спасибо, монсеньор.
   Я вышел из тесной комнатенки, служившей ему  кабинетом,  и  пошел  по
коридору. Выйдя на улицу, я зажмурился от яркого света, и  в  это  время
Котяра, покинув толпу своих обожательниц, подошел ко мне.
   - Машина ждет, эксцеленсито.
   После Эстанцы Котяра больше не называл меня по имени, а обращался  ко
мне только "эксцеленсито", что означало "маленькое высочество". Куда  бы
я ни шел и что бы ни делал, он всегда находился рядом. Однажды он сказал
мне, что генерал  и  мой  отец  назначили  его  моим  телохранителем.  Я
рассмеялся, потому что совсем не нуждался в телохранителе, я вполне  мог
сам постоять за себя, но мое мнение ничего не изменило, и Котяра повсюду
сопровождал меня.
   Я посмотрел на черный лимузин "гудзон" с  шофером  в  форме  и  отдал
учебники Котяре.
   - Не хочу ехать на машине, хочу пройтись пешком.
   Я повернулся и направился  по  склону  холма  в  направлении  города.
Спустя несколько минут за спиной послышался  шум  мотора,  я  оглянулся.
Позади меня медленно двигалась машина, а на  переднем  сидении  рядом  с
шофером сидел Котяра. Я улыбнулся. В чем в чем, а в этом  Котяра  совсем
не изменился - по-прежнему предпочитал ехать, а не идти пешком.
   Добравшись до гавани, я уселся в конце  пирса  и  стал  наблюдать  за
разгрузкой судна, прислушиваясь к  ругани  матросов.  Грузчики  ругались
по-французски, а отвечали им по-испански. Мой учитель французского языка
был бы очень поражен моими познаниями во французском, если  бы  услышал,
как я иногда повторяю некоторые из этих выражений.
   Я бросил взгляд на красно-бело-синее полотнище флага,  развевающегося
на мачте. Ветер дул с моря, и флаг  гордо  трепетал  на  ветру.  Оглядев
порт, я обнаружил, что под разгрузкой стоят всего два корабля, один  под
испанским флагом, другой под греческим.
   Мне говорили, что до революции в  порту  постоянно  бывало  не  менее
двадцати кораблей, главным образом  из  Северной  Америки  и  Англии,  а
теперь Соединенные Штаты и Англия запретили своим  кораблям  заходить  в
наши порты. Отец говорил, что это потому, что у этих стран  был  договор
со старым правительством, а новое они еще не признали. Я  не  знал,  как
они будут выходить из положения, особенно когда видел, что бананы  гниют
на причалах, сахарный тростник сжигается на корню в  полях,  а  кофейные
зерна желтеют и портятся в мешках на складах.
   Услышав позади шаги, я обернулся. Ко мне  подходили  двое  мальчишек,
одетых в лохмотья, считавшиеся обычней одеждой в этой части города.  Они
остановились передо  мной,  один  из  них  стянул  шляпу  и  почтительно
обратился ко мне:
   - Несколько сентаво, ваша честь, мы голодны.
   Я смутился, потому что у меня не было денег: мне они были  не  нужны.
Котяра покупал мне все, что я хотел.
   - У меня нет денег, - резко бросил я, чтобы скрыть свое смущение.
   - Всего одни сентаво, сеньор, ради Бога.
   - Сожалею, но у меня нет денег.
   Заметив, как они переглянулись, я насторожился. Они были  не  намного
старше меня и вели себя заискивающе, как настоящие попрошайки, но сейчас
они стояли прямо передо мной, закрывая мне проход на главный причал.
   - Извините, - сказал я.
   Липа их помрачнели, и ови не сдвинулись с места.
   - Что вам нужно? - спросил; я. - Я же сказал, что у меня  нет  денег.
Они молчали.
   - Дайте пройти! - Я начинал злиться. Неужели эти глупцы  думают,  что
если бы у меня было несколько сентаво, я бы не отдал их?
   - Он хочет пройти, - насмешливо бросил  один  из  мальчишек.  Второй,
помладше, ехидно усмехнулся и тем же насмешливым  тоном  повторил  слова
старшего.
   Дальнейших приглашений мне не требовалось, меня  захлестнула  ярость.
Через секунду младший уже летел в воду, а старший орал от удара ботинком
в пах. Он спустился на колени, схватившись руками за низ живота, а я еще
раз врезал ему, и он тоже шлепнулся в воду.
   Глядя, как они барахтаются в воде, я услышал приближающиеся шаги.
   - Что случилось? - спросил Котяра.
   - Они мешали мне пройти.
   - Крестьяне! - Котяра презрительно сплюнул в воду.
   Я продолжил свой путь в сопровождении Котяры, большой черный  лимузин
ожидал нас в конце причала. Прежде чем сесть в  машину,  я  обратился  к
Котяре:
   - Почему они попрошайничают?
   - Кто?
   - Они. - Я указал на мальчишек, уже выбравшихся на причал.
   Котяра пожал плечами.
   - Они всегда попрошайничают.
   - Они сказали, что голодны.
   - Они всегда голодны.
   - Но они не должны голодать, ведь для этого и совершалась революция.
   Котяра как-то странно посмотрел на меня.
   - Лично я участвовал в трех революциях, и ни одна из них не накормила
крестьян. Крестьяне рождены, чтобы голодать.
   - Так за что же мы сражались? Котяра улыбнулся.
   - Чтобы не быть такими, как они, и не клянчить себе на хлеб.
   Я некоторое время смотрел  на  него,  потом  убрал  ногу  с  подножки
автомобиля.
   - У тебя есть мелочь?
   Он кивнул.
   Я протянул руку.
   Котяра вытащил из кармана несколько монет и положил  мне  на  ладонь.
Зажав их в кулаке, я вернулся на причал. Мальчишки испуганно смотрели на
меня, но старались не подавать вида, что боятся. Младший сплюнул к  моим
ногам.
   - Крестьяне! - Я швырнул монеты и, повернувшись, удалился.

21

   Президентский дворец  находился  в  центре  города.  Он  занимал  два
квартала и был обнесен высокой стеной  из  кирпича  и  цемента,  надежно
отгораживавшей его от близлежащих улиц. На территорию  дворца  вели  два
входа: один был обращен на север в горы, другой - на юг в сторону  моря.
Дворец представлял собой  настоящую  крепость.  Железные  ворота  всегда
охранялись солдатами, а по стенам расхаживали часовые.
   По распоряжению одного из бывших президентов, в  которого  выстрелили
из соседнего здания,  когда  он  выходил  из  резиденции,  все  дома  на
протяжении двух кварталов были снесены, и не осталось ни одного окна, из
которого  был  бы  виден   президентский   дворец.   Однако   эти   меры
предосторожности  не  спасли  президента  от  смерти.  Он   завел   себе
любовницу, и через несколько месяцев его  жена,  не  выдержав  унижения,
застрелила его.
   Солдаты у южного входа взяли наизготовку, когда  наш  черный  лимузин
проезжал через ворота. Я равнодушно смотрел на  них  со  своего  заднего
сидения. Машина свернула направо и направилась  к  резиденции  -  белому
каменному зданию. Когда автомобиль  остановился  у  дверей,  солдаты  не
обратили на нас внимания, они уже привыкли к моим еженедельным визитам к
Ампаро.
   А