аточно веская, - сказал Гай. И тут неожиданно все  мои
страхи отступили, и я сорвалась:
   - Тогда скажите, что мне делать? Как мне произносить все  эти  реплики  и
оставаться  семнадцатилетней   девочкой   по   пьесе,   если   так   говорят
тридцатилетние женщины? И я не знаю ни одной девчонки, кто бы так говорил!
   На мгновение я умолкла, чтобы перевести дух, и тут  увидела,  что  Уолтер
повернулся и уходит от сцены к выходу из зала.
   Я рванулась было за ним вслед, но Гай остановил меня, взяв за руку.
   - Пусть уходит.
   - О чем ты говоришь? - закричала я. - Это мой муж! Мой муж уходит!
   - Не твой муж, а драматург, автор пьесы.
   - Я сделала ему больно! Обидела! Пусти!
   - Не пущу. Он профессионал и он переживет. Со временем.
   - Не понимаю.
   - Кто-то должен был ему сказать. Ты права - твои реплики  не  годятся,  и
это становилось очевидным с каждым  днем.  Если  бы  диалог  был  настоящим,
Дрейку не понадобилось бы вытворять то, что он сейчас делает. Он  бы  просто
работал на сцене, работал в диалоге с тобой.
   За спиной Гая я увидела Дрейка, Он вышел из кулисы.
   - Все в порядке? - спросил он буднично, невозмутимо, как бы между прочим.
   - Как всегда, нормально, - так же спокойно, так же буднично ответил Гай.
   И тут я все поняла и почувствовала, как во мне нарастает слепая злоба.
   - Вы... вы сознательно натравили меня на Уолтера? - крикнула я. -  Своими
подлыми уловками! Потому что у вас  кишка  тонка  сказать  ему  в  лицо  всю
правду!
   - Угу... И ты единственная, от кого он это выслушал, - признался  Гай.  -
Теперь он вернется, и будет работать,  и  все  перепишет  -  и  все  реплики
заиграют.
   - Какое же ты дерьмо!
   - А разве я утверждал, что я святой?
   - Правду! - снова взвилась я. - Может ли хоть кто-нибудь сказать  правду?
Неужели вы всегда прибегаете  к  манипулированию  людьми  и  заставляете  их
делать за вас вашу грязную работу, вместо того, чтобы сказать  правду,  что,
на мой взгляд, куда проще?
   - Это театр, - сказал уклончиво Гай.
   - Такой он мне не нравится, - заявила я. - И тем не менее, тебе  придется
принять его таким, если ты хочешь оставаться в нем.
   - У меня нет ни малейшего намерения оставаться на сцене.
   - Если ты собираешься и дальше жить с  Уолтером,  быть  его  женой,  тебе
придется смириться с театром, хочешь ты того или нет. Потому что  вы  всегда
будете так или иначе в театре, а точнее, в театральном деле. И запомни,  что
это единственная жизнь, которую он любит и которую  он  хочет  вести,  -  он
двинулся к кулисам, не дожидаясь моего ответа. - Репетиция завтра в  два,  -
сказал он, не поворачиваясь и уходя в кулису.
   Мы остались с Дрейком вдвоем на сцене. Он ухмыльнулся.
   - Ты и я - и никого больше...
   - Не вижу в этом ничего смешного.
   - Тогда извини, я не хотел чтобы так получилось, правда, не хотел.
   Я не ответила, и на его лице появилось выражение раскаяния.
   - Но я ничего не мог с собой поделать. Мне кажется,  я  оказался  гораздо
лучшим актером, чем сам думал.
   Его откровенные слова сломали возникший между нами ледок, и я засмеялась.
   - Ты чертовски хороший актер, - сказала я. - Но еще ты и старый хер.
   Теперь улыбнулся он.
   - Меня обзывали словами и похуже. Но в данном случае все к лучшему  -  во
имя общего дела. Я могу угостить тебя стаканчиком в знак  того,  что  ты  на
меня не сердишься?
   - Я не пью, - сказала я, - но ты можешь угостить меня чашечкой кофе.
   Все сработало именно так, как они планировали. Когда я вернулась домой  в
тот вечер, Уолтер уже с головой ушел в работу над исправлениями.
   Он даже не лег со мной спать и утром, когда я вышла к завтраку, на  столе
лежала записка:

   Дорогая моя!
   Уехал к Гаю завтракать и пробежать исправления,  Увидимся  на  репетиции.
Люблю, Уолтер Р. S. Пожалуйста, извини меня, но мне пришлось воспользоваться
твоими репликами, - они лучше, чем все, что я мог придумать.
   У.

   От записки на меня повеяло теплом скрытого между строк одобрения Уолтера.
Позже, не репетиции, я заметила, что все исправления  уже  были  одобрены  и
внесены в текст других исполнителей. Впервые за все время мы работали дружно
и слаженно.
   Только много месяцев спустя я поняла, чего мне  стоил  этот  разговор  на
репетиции. Но к тому времени и Дрейк и я  уже  получили  награды  за  лучшее
исполнение главой роли и лучшую женскую роль, хотя приз за лучшую пьесу года
ушел  к  другому  драматургу.  Все  выяснилось  случайно,  когда  мы  играли
спектакль уже последнюю неделю после целого года успеха на Бродвее.
   У меня были некоторые замечания и  предложения,  касающиеся  новой  пьесы
Уолтера. Я пришла к нему в кабинет и спокойно изложила их. Он  выслушал,  не
выказав ничем  своего  отношения  и  сохраняя  бесстрастное  лицо.  Когда  я
закончила, он взял у меня из рук второй  экземпляр  рукописи,  с  которым  я
пришла.
   - Ты не должна была брать и читать, - сказал он.
   - Я не знала, Уолтер. Я нашла экземпляр в спальне.
   - Я забыл ее там.
   - Я только хотела помочь.
   - Когда мне нужна помощь, я прошу о ней.
   И только тогда я полностью поверила  Гаю  и  Дрейку,  что  найденный  ими
хитрый ход на репетициях в самом начале работы был единственной возможностью
заставить Уолтера переделать пьесу. Потому что он не стал бы иначе  слушать.
Потому что его совершенно не интересовала правда.
   Единственное, что его волновало, - это его собственное "я". И  не  только
его одного - всех их интересовали только чисто эгоистические соображения.
   - Прости, - сказала я мужу сдержанно. - Больше этого не случится.
   - Я бы не хотел, чтобы ты воспринимала мои  слова  как  резкость.  Но  ты
никак не можешь знать - что к чему, если не пишешь пьесу от начала до конца.
Тем более, что у тебя есть  некоторые  представления  о  том,  как  все  это
сложно, поскольку ты и сама когда-то писала.
   - Думаю, что я скоро выясню, как это сложно, - сказала я. - Теперь, когда
спектакль практически уже снят с репертуара, у меня будет свободное время, и
я смогу поработать над одной идеей, которая, как мне кажется, стоит того.
   - Хорошо. Если возникнут вопросы, можешь обращаться ко мне.
   Я не ответила. Но когда я вышла из кабинета, решение  в  моем  мозгу  уже
сложилось: он будет  самым  последним  человеком  на  земле,  к  которому  я
обращусь за помощью.
   Это произошло четыре года назад и стало началом конца нашего брака.
   Позже в  самых  разных  ситуациях  он  неоднократно  очень  тонко,  почти
неуловимо давал мне понять, что был глубоко задет. Теперь все кончено,  и  я
надеюсь, что ему уже больше никто не угрожает помощью.
   На первом  этаже  зазвонил  телефон,  и  я  взглянула  на  часы.  Стрелка
перевалила за два часа ночи. Получается, что я сидела у окна больше часа.
   Что-то толкнуло меня, и я спустилась вниз, чтобы ответить на  вызов.  Тем
более,  что  мои  родители  были  достаточно  старомодными  и  считали,  что
всевозможные междугородние звонки ненужная роскошь.
   Голос в трубке был резким, но очень знакомым.
   - Вероника?
   - Нет, Джери-Ли.
   - Джери-Ли... я не знал, что вы дома. Это говорит шеф полиции Роберте.  У
вас есть голубой "ягуар"?
   У меня заколотилось сердце, но я попыталась ответить ровным голосом:
   - Да.
   - Произошел несчастный случай.
   - Нет, нет!
   За спиной неожиданно появились мои  родители.  Отец  выхватил  телефонную
трубку из моих рук.
   - Джон Рэндол у телефона!
   Он слушал некоторое время. Его лицо побледнело.
   - Нам придется одеться,  -  сказал  он  и  положил  трубку.  -  Произошел
несчастный случай, и Бобби в больнице в Джефферсоне.

Глава 5

   Мой брат так и не поехал во Вьетнам. На том самом  крутом  повороте,  где
пяднадцать лет назад погиб наш родной  отец,  Бобби  потерял  управление,  и
машина вылетела за ограждение.  Бобби  умер  в  больнице.  Он  только  успел
попросить прощения у матери:
   - Прости, ма... - прошептал он, и голос его  был  еле  слышен  за  массой
трубок, опутывающих его  тело.  -  Прости...  боюсь,  что  я  слишком  много
выпил...
   Он отвернулся и заснул. И больше уже не просыпался.
   Моя  мать  словно  окаменела.  Казалось,  ночные  кошмары   вернулись   и
реализовались...
   Что  бы  мы  ни  говорили,  как  ни  старались  добиться  от   нее   хоть
какого-нибудь ответа, какой-нибудь реакции, она молчала. Единственные слова,
которые она произнесла, были обращены к шефу полиции Робертсу:
   - Он был один в машине?
   - Да, Вероника. Он высадил Энн у двери ее дома  за  пятнадцать  минут  до
этого. Она сказала, что просила его  зайти  в  дом  и  выпить  кофе,  но  он
ответил, что хочет поскорее пригнать машину  Джери-Ли  домой,  чтобы  та  не
волновалась.
   Мать кивнула, не сказав ни слова.
   - Энн сказала, что они собирались пожениться до  того,  как  он  уедет  в
учебный лагерь воздушных сил, - добавил шеф. - Вы не знаете, может быть, она
беременна?
   Мать уставилась на него, по-прежнему не говоря ни слова.
   Ответил отец:
   - Нам он ничего не говорил.
   - Она сказала, что он собирался сообщить вам этим утром, - сказал шеф.
   - Вы с ней разговаривали? - спросил отец. Шеф кивнул.
   - Сообщение о несчастном случае прозвучало по Джефферсоновскому  радио  в
час o ночи, она сразу же позвонила мне, и я с ней разговаривал.
   Она в ужасном состоянии.
   - Бедная девочка, - сказала я. - Но может ли быть, что...
   - Лично я, - сказала мать ледяным голосом, - лично я почти рада, что  мой
сын теперь недосягаем для этой девчонки!
   Я почувствовала, как мое сердце стремительно разбухает и что оно  вот-вот
задушит меня.
   И тут я внезапно осознала то, что  никогда  раньше  мне  не  приходило  в
голову - я не видела мать плачущей. Никогда.
   Ее глаза оставались сухими и сейчас.  И  я  не  сумела  удержаться  и  не
воскликнуть:
   - Неужели ты не умеешь плакать, мать? Она бесстрастно посмотрела на  меня
и обратилась к отцу:
   - Нам необходимо сделать указания относительно похорон, Джон.
   Я не выдержала. Я встала - нет, втиснулась между  ними  и  посмотрела  ей
прямо в глаза. По моим щекам катились слезы.
   - Бобби умер, мама! Твой единственный сын мерта Неужели  у  тебя  нет  ни
слезинки для него? Голос матери звучал холодно и ровно:
   - У тебя нет никакого права говорить подобным образом, Джери-Ли.  В  том,
что произошло, твоя вина. Ты не должна была давать ему машину.
   Дальше сдерживаться я не могла. Повернулась и сбежала по лестнице в  холл
приемного покоя и оттуда на улицу.
   На востоке затеплилось небо в предвкушении восхода,  Предутренний  воздух
был холоден и колюч. У меня начался озноб,  но  думаю,  не  от  прохлады.  Я
достала из сумочки пачку сигарет, хотела вынуть зажигалку, но  в  это  время
ощутила на своем плече тяжелую мужскую руку, а буквально под носом  возникла
зажженная спичка - это был шеф полиции Роберте.
   - Я вам сочувствую, Джери-Ли, - сказал он, и я  безошибочно  различила  в
его голосе искреннюю симпатию и заботу.
   - Спасибо, я знаю...
   - Я бы не хотел тревожить вас такими  вопросами  именно  сейчас,  но  что
делать - кое-что надо выяснить.
   - Я понимаю. Спрашивайте, шеф.
   - Машина зарегистрирована и застрахована на ваше имя?
   - Да.
   -  Вам  необходимо  уведомить.страховую  компанию.  Я  приказал  оттащить
обломки машины в гараж, что на Главной улице.
   Я уставилась на него.
   - Я сказал обломки, потому что она разбита вдребезги.
   Отремонтировать невозможно. Я молча смотрела на него.
   - Я могу зайти к вам домой попозже, - продолжил он, помявшись. -  Вам  не
придется приезжать в участок, вы просто подпишете сообщение об аварии дома.
   - Спасибо.
   Он потоптался и пошел прочь.
   - Шеф Роберте! - наконец нашла я в себе силы продолжить разговор.
   - Да?
   - Эта девушка... ее зовут Энн? Он кивнул.
   - Бели вам нетрудно, скажите, чтобы она  позвонила  мне.  Может  быть,  я
смогу что-нибудь сделать для нее, как-то помочь.
   - Конечно, я передам, Джери-Ли, - сказал он. - Я знаю ее столько же  лет,
сколько и вас, Джери-Ли. С тех пор, как она стала  ходить.  Она  правильная,
хорошая девочка.
   - Она и не могла быть иной, если мой брат  любил  ее.  Он  опять  кивнул,
потом посмотрел на небо.
   - День собирается быть ясным.
   Я долго смотрела, как он тяжело уходил, полный, грузный, в своей  смешной
по-детски голубой форме.
   Да, он был прав, подумала я, взглянув на небо. День обещает быть ясным. В
небе не было ни облачка.
   Похороны состоялись во вторник. Уолтер  прислал  из  Лондона  цветы,  Гай
приехал и пожал мне руку, задержав ее в своей.
   Когда мы вернулись домой после похорон,  мать  поднялась  наверх  в  свою
комнату и заперла дверь.
   - Пожалуй, я пойду складывать вещи,  -  сказала  я  отцу.  -  Гай  обещал
подбросить меня в город.
   - Да, наверное, так будет лучше, - вздохнул  он,  Как  он  осунулся,  как
устал за несколько дней. Он тоже очень любил Бобби. И я сказала:
   - Если ты хочешь, чтобы я осталась, па, я останусь.
   - Езжай. Мы справимся. Наверное, самое правильное - уехать.
   - Но с тобой все будет в порядке? - спросила я,  вкладывая  в  эти  слова
особое значение.
   Он понял меня и ответил на этот раз почти твердо:
   - Я справлюсь. - Поколебавшись, он добавил:
   - Не сердись на мать.
   Она пережила страшные дни.
   - Я не сержусь, - уточнила я. - Я просто ее не понимаю.
   - А если так, то постарайся быть милосердной.
   Снисходительной. Не отталкивай ее, не воздвигай между вами барьера  -  ты
все, что у нее теперь осталось.
   - Но я не могу пробиться к ней, к ее сердцу, папа! - воскликнула я.
   - Ты же знаешь, сколько раз я пыталась. Но что я могу сделать, если мы  с
ней совершенно по-разному чувствуем и думаем практически обо всем.
   - И все равно, не прекращай попыток, - сказал он. - В этом и  заключается
истинная любовь. Я подошла к нему и обняла, прижалась щекой.
   - Ты никогда не прекращаешь попыток, па... Да? Ты ее очень любишь, па.
   - Очень. При том, что ясно вижу все ее недостатки. Но они для меня  ни  в
счет. Потому что я так же ясно вижу и все то хорошее, что есть в ней.
   Сила и смелость, например, понадобившиеся ей для  того,  чтобы  вырастить
вас двоих после гибели мужа, вашего отца. Или - ты знаешь, что она  ответила
мне, когда я сделал ей предложение? Что  не  выйдет  за  меня,  если  вы  не
одобрите ее замужество. Наконец, ты же знаешь, что она  не  сделает  ничего,
что могло бы причинить тебе боль.
   - Вот этого я не знала.
   - Твои тетя и дядя предложили взять тебя, чтобы облегчить ей жизнь, когда
она осталась одна, и еще чтобы она смогла бы создать для себя  новую  жизнь,
новую  семью.  Она  отказалась.  Она   сказала,   что   вы   ее   дети,   ее
ответственность,  и  что  она  никому  не   уступит   радость   нести   груз
ответственности за вас и заботы о вас. И первое, о чем  она  спросила  меня,
когда я сделал предложение, - как я отношусь к вам обоим.
   Я поцеловала его в щеку. Он был таким  хорошим,  таким  любимым  и  таким
наивным.
   Но он ее любил.
   Он сам так сказал. Поэтому - как я могла надеяться, что он поймет: все те
изумительные, замечательные слова,  что  она  сказала,  все  те  изумительно
правильные вещи, что она сделала, все это  не  потому,  что  она  любила,  а
потому, что считала - именно так следует поступать? Я поцеловала его в  щеку
снова и шепнула:
   - Я постараюсь запомнить все, что ты сказал мне, па.
   Зазвонил телефон. Он снял трубку и, послушав, протянул мне.
   - Тебя.
   Я взяла трубку и сказала отцу:
   - Предложи Гаю что-нибудь выпить. У меня такое ощущение, что  он  умирает
от жажды.
   Из соседней комнаты показалась голова Гая.
   - Я в полном порядке, - сказал он.
   - А я чувствую, что мне не помешает глоток доброго вески,  -  сказал  мой
отец и вышел в соседнюю комнату, к Гаю, закрыв за собой дверь.
   - Алло! - наконец сказала я в трубку. Голос в  ней  был  усталым,  тихим,
вялым.
   - Говорит Энн Лэрен. Шеф Роберте передал мне, что вы бы хотели... что  вы
ему сказали... Я звоню, чтобы поблагодарить вас.
   - Я действительно хочу вам помочь, если это в моих силах. Если  я  что-то
могу сделать для вас...
   - Нет, - сказала она  торопливо,  -  нет,  ничего...  -  Она  умолкла  на
мгновение, не решаясь продолжать, но потом все же спросила:
   - Все было как надо? Мои цветы - вы получили их?
   - Да, получили. Чудесные цветы... Я вспомнила огромный  венок  из  черных
роз с маленькой карточкой.
   - Я хотела поехать, но врач не разрешил мне встать.
   - Вы поправляетесь?
   - Я уже прилично себя чувствую... Энн умолкла, и я почувствовала, что она
не уверена, стоит ли ей говорить или нет. Но она решилась:
   - Вы знаете, что я потеряла ребенка? Я поняла, что она плачет.
   - Да, ужасно! Я так сочувствую вам!
   - Думаю, что все к лучшему, - сказала Энн. - Во. всяком случае,  все  мне
так говорят.
   - Может быть, оно и так, - сказала я. Она перестала плакать. Видимо,  она
взяла себя в руки и теперь контролирует свой голос:
   - Простите, Джери-Ли, я знаю,  что  вы  тоже  ужасно  переживаете  и  вам
хватает своего горя. Я  не  хотела  бы  увеличивать  его,  я  только  хотела
поблагодарить вас за внимание.
   - Энн! - вырвалось у меня. - Когда вы поправитесь окончательно, позвоните
мне и приезжайте в город - я бы очень хотела  посидеть  с  вами  за  ленчем,
поговорить.
   - Я была бы  рада.  Я  обязательно  позвоню.  Когда  я  клала  трубку,  я
заметила, что мать стоит на последней ступеньке лестницы и слушает.
   - С кем это ты разговаривала? - спросила она.
   - С Энн.
   Она поджала губы и спросила:
   - Ты поблагодарила ее за цветы?
   - Я думала, что это уже сделала ты.
   - Если она  его  так  любила,  как  говорит,  почему  она  не  пришла  на
похороны?
   - Почему ты ее об этом не спросила сама? Мать, наконец, посмотрела мне  в
глаза.
   - Я звонила ей. Но она не захотела разговаривать со мной. Видимо, ей было
слишком стыдно за то, что она сделала.
   - Мать, ты ошибаешься. Причина совершенно в ином.
   - Тогда скажи мне, в чем она заключается.
   - Она слишком плохо себя чувствовала. Она потеряла ребенка.
   Лицо матери внезапно побелело, она зашаталась. Я  протянула  руку,  чтобы
поддержать ее.
   - Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль, Джери-Ли,  -  проговорила
она.
   Я ничего не сказала, только смотрела, как нормальный цвет лица постепенно
возвращается и щеки матери чуть-чуть начинают розоветь.  Моя  мать  -  очень
сильная женщина. Очень!
   - Теперь ты действительно ушел от нас, - сказала она.
   Мы долго смотрели друг  на  друга,  потом  она  сделала  неуверенный  шаг
навстречу мне и моей протянутой руке. Я раскрыла объятия, и мы обнялись.
   Она прижалась ко мне так, как будто она была ребенком, и, наконец, к  ней
пришли слезы.

Глава 6

   Была  среда,  день,  когда  шли  утренники,  и  ресторан  Сарди  был  уже
переполнен дамами из пригородов.
   В баре тоже  было  полным-полно,  но  тут  в  основном  сидели  и  стояли
завсегдатаи. Я вошла, поздоровалась с некоторыми знакомыми и увидела, что ко
мне спешит метрдотель. Он поклонился:
   - Миссис Торнтон, рад снова приветствовать вас в  нашем  ресторане!  -  и
улыбнулся, - Мистер Фэннон ожидает вас.
   Я последовала за ним к столику, который всегда занимал Фэннон. Он стоял у
самой стены, отделяющей ресторан от Малого бара -  очень  удобное  командное
место в зале. Все входящие или выходящие так или иначе  оказывались  в  поле
зрения тех, кто сидел за этим столиком. Говорили, что  Фэннон  за  последние
пятнадцать лет не пропустил  ни  одного  ленча,  за  исключением  тех  дней,
которые он провел в больнице, да и то они отправляли ему  туда  его  обычные
заказы.
   Он сидел на банкетке. Когда я приблизилась, он сделал попытку встать,  но
его могучий живот не позволил: вдавившись в край стола, он  вынудил  мистера
Фэннона застыть в нелепой позе. Как только я села рядом с