понять.  Вы  не  могли  бы  мне  сказать.  где  она
находится?
   - Нет.
   - Вы появились здесь  буквально  через  две  минуты  после  того,  как  я
подъехал к дому. У вас хорошо налаженная  система  слежения  за  порядком  в
городе.
   - Один из соседей сообщил о вас сразу же, как только вы остановили машину
у дома.
   - Может быть, вы смогли бы помочь  мне,  -  Милстейн  извлек  из  кармана
бумажник и показал патрульному полицейский значок.
   - Да, сэр! - сказал патрульный с готовностью.
   - Мне крайне важно встретиться с миссис Рэндол.
   - Боюсь, вам не повезло, сэр. Она вышла снова замуж  около  двух  месяцев
назад и в настоящее время они с мужем поехали  в  один  из  этих  длительных
круизов вокруг света. Они не вернутся сюда до лета.
   - Увы...
   - Могу ли я быть вам еще в чем-то полезным?
   - Нет, офицер, благодарю вас.
   Детектив Милстейн закрыл свою записную книжку и положил ее в карман.
   - Это все, что я узнал, доктор Слоун. Я рассказал вам все.
   - Я никогда не верил ее рассказам о сестре.
   - Я тоже не верил.
   - Теперь картина заболевания начинает проясняться. Она вовсе не  пыталась
покончить свою жизнь самоубийством. В действительности  она  пыталась  убить
свои мечты. Каким-то образом она начала понимать -  или  чувствовать  -  что
талант, которым она обладает,  ее  неординарность,  исключительность,  я  бы
сказал, делает для нее  невозможной  жизнь  в  обществе  с  другими  людьми,
настроенными откровенно обывательски. Со своей стороны  общество  попыталось
загнать ее в привычные для себя рамки. Но девушка не смогла пересилить себя.
Единственное, что ей оставалось, - убить Джери-Ли.
   И тогда она бы стала - как все.
   - Вы обогнали меня, доктор, в своем анализе и в своих рассуждениях!
   - сказал Милстейн. - Но что же теперь произойдет с ней?
   - Мы ее выпишем, -  сказал  он  сухо.  -  У  нас  нет  никаких  оснований
задерживать ее здесь. Главной причиной ее направления и  поступления  к  нам
были  наркотики.  Сейчас,  после  проведенного  лечения,  она  не  принимает
наркотиков. Мы сделали  все,  что  могли.  Согласитесь.  Но  у  нас  нет  ни
возможностей,  ни  средств,  чтобы  сделать  больше.  Мы  просто  не   можем
предоставить ей то, в чем она сейчас нуждается.
   - Я понимаю... Скажите, доктор, что произойдет, если она снова сорвется?
   - Она опять окажется у нас.
   - Но на этот раз она может и на самом деле покончить с  собой,  разве  не
так?
   - Вполне вероятно, - ответил доктор. - Но как я уже сказал, мы ничего  не
в состоянии сделать. Ужасно конечно, что нет буквально никого на свете,  кто
бы мог позаботиться о ней или, хотя бы, просто приглядывать за  ней.  Сейчас
ей нужны друзья больше, чем все остальное в жизни. Но она отрезала  себя  от
всех.
   Доктор Слоун замолчал и некоторое время  смотрел  на  детектива,  как  бы
изучая и рассматривая его с каких-то своих, только ему  одному  известных  и
понятных позиций. Потом он добавил:
   - Всех, кроме вас.
   Милстейн почувствовал, что краснеет.
   - И что бы вы хотели, чтобы я  сделал?  -  спросил  он  требовательно,  с
вызовом,  почти  раздраженно.  -  Я  уже  говорил  вам,  что  знаю  девчонку
едва-едва.
   - Так было неделю назад, когда вы только приехали  к  нам.  За  прошедшее
время вы узнали о ней значительно больше, чем она сама знает о себе.
   - И все же я не понимаю, что я могу сделать, - упрямо повторил детектив.
   - Вы могли бы помочь ей выстроить преграду между жизнью и смертью.
   Милстейн не ответил.
   - От вас не потребуется многого. Просто помогите ей обрести твердую почву
под ногами, надежную базу, на которой она могла  бы  начать  заново  строить
себя, прежнюю.
   - Но это безумие!
   - Не такое уж безумие. Между вами,  вероятно,  возникли  какие-то  особые
связи. Она написала вам. И вы  приехали.  Хотя,  согласитесь,  вы  вовсе  не
обязаны были делать этого. Вы могли бы  просто  послать  письмо  или  вообще
ничего не делать. Сейчас вы, как мне кажется, - единственный человек в мире,
которому она безоговорочно доверяет.
   - Доктор Слоун, я начинаю думать, что один из нас должен  взять  на  себя
ответственность. - Милстейн помолчал, подумал и уточнил, покачав головой:
   - Или мы оба.

Глава 24

   Милстейн  вернулся  после  четырехчасового   дежурства.   Остановился   в
крохотной прихожей, прислушиваясь к  знакомому  стуку  пишущей  машинки,  но
ничего не услышал. Вошел в гостиную, увидел дочь -  она  читала  книгу  -  и
спросил:
   - А где Джери-Ли?
   - У своего психоаналитика.
   Он с  недоумением  уставился  на  нее,  словно  чего-то  испугавшись  или
предчувствуя.
   - Разве ее дни не вторник и четверг?
   - Сегодня у них какая-то особая встреча.
   - У нее что-то не так? - спросил Милстейн с тревогой.
   - Нет, папа. Что-то  как  раз  так!  Ей  пришло  известие  от  агента  из
Нью-Йорка, которому она послала по рекомендации своей психоаналитички роман.
Он  нашел  издателя,  который  заинтересовался  книгой.  Агент  пишет,   что
издательство высылает ей приглашение приехать в Нью-Йорк  и  переговорить  с
ними о книге и обещает оплатить проезд.
   Милстейн хмыкнул.
   - Знаю я этих нью-йоркских дельцов. Пожалуй,  лучше  будет,  если  я  сам
выпишу чек. Как его зовут?
   - Пол Гитлин, папа, - рассмеялась дочь. - И перестань, ради Бога!
   Нельзя же быть таким уж заботливым. Джери-Ли сказала мне, что он работает
только с самыми крупными писателями, такими, как Ирвин Уоллес или Гей Тейлз.
   - И вовсе я не такой уж заботливый. С чего ты взяла? Просто мы  не  можем
забывать, что прошло всего шесть месяцев, как она вышла из больницы.
   - А ты вспомни, что она успела сделать за эти шесть месяцев. Не прошло  и
месяца, как она у нас появилась, а она уже получила работу ночного оператора
в службе телефонной справочной. И благодаря этому смогла днем  и  писать,  и
даже посещать врача-психоаналитика. Написала два огромных  киносценария,  из
которых один уже куплен "Юниверсалом". И теперь  она  практически  закончила
работу над романом и устроила его судьбу. Нет, папа,  ты  обязан  отдать  ей
должное.
   - Я и не собираюсь умалять ее достоинств. Я только не  хотел"  бы,  чтобы
она так расходовала себя.
   - Да она в отличном состоянии. Она совершенно не похожа  на  ту  женщину,
что приехала .к нам.  Это  прекрасная  -  как  внешне,  так  и  внутренне  -
очаровательная, талантливая женщина!
   - Она тебе действительно нравится?
   Дочь кивнула.
   - Я рад. В глубине души я беспокоился, как ты будешь чувствовать себя под
одной крышей с ней, как отнесешься к незнакомому тебе  человеку,  да  еще  с
такой сложной, непростой судьбой и не очень-то тогда здоровой.
   - Должна признаться, что на первых порах я ревновала.  Но  потом  поняла,
как сильно она в нас нуждается. Она была словно дитя малое.  И  ей  особенно
необходимо и важно было наше одобрение. А потом она начала - тоже как дитя -
расти у меня на глазах. Я наблюдала с интересом и любопытством, как  из  нее
растет  Женщина.  Это  просто  захватило  меня.  Что-то  вроде   того,   как
распускается бутон в фильмах с замедленной съемкой - весь процесс на  экране
занимает считанные секунды. Она удивительный человек и совершенно  особенная
женщина. И ты, папа, - удивительный человек и совершенно особенный  мужчина.
Потому что увидел все это в ней, когда она была ничем и никем.
   - Пожалуй, я бы что-нибудь выпил.
   - Сейчас приготовлю и принесу.
   Через минуту она вернулась, неся виски со льдом.
   - Это помогает, - сказала ояа многозначительно.
   - Угу.
   - День был трудным?
   - Как обычно. Скорее очень долгим. Она наблюдала, как он  устраивается  в
своем любимом кресле.
   - Ты знаешь, конечно, что скоро она собирается уезжать? Знаешь,  папа?  -
спросила она осторожно.
   Он молча кивнул.
   - Ты сделал то, что и собирался сделать - вернул ей ее самое. Теперь  она
обрела силу. Научилась ходить. И хочет летать. Ты можешь поддерживать  дитя,
когда оно учится ходить. Но летать она должна учиться сама, без  посторонней
помощи. Тебе  придется  привыкнуть  к  этой  мысли,  папа.  Тем  более,  что
когда-нибудь и я захочу полететь.
   - Я знаю, - сказал он, в голас его предательски дрогнул.
   - Ты любишь ее, правда? Скажи, папа.
   - Думаю, что да.
   - Как странно. Я поняла это в тот момент, когда ты сказал мне, что летишь
в Нью-Йорк повидать ее. Ты знаешь, она тоже любит  тебя,  но  только  совсем
по-другому.
   - Знаю.
   - Прости, папа, - в уголках  ее  глаз  появились  слезы.  -  Не  уверена,
поможет ли тебе то, что я сейчас скажу, но есть нечто такое, что  ты  должен
понять.
   Джери-Ли совсем не такая, как.все  мы.  Она  особенная  и  стоит  как  бы
особняком, отдельно. Она никогда не сможет любить так, как обычно любим  мы.
Ее глаза обращены к другой звезде. Поэтому любит  она  то,  что  внутри  нее
самой, в то время как у нас то, что мы любим, всегда находится  вне  нас,  в
другом человеке... Я говорю путано, но я  чувствую  это,  -  она  опустилась
перед ним на колени.
   Он обнял ее и прижался губами к ее щеке.
   - Когда ты успела так вырасти и стать такой умной, доченька? -  прошептал
он.
   - Нет, папа, это не потому что  я  умная.  Наверно,  я  знаю  это  просто
потому, что я женщина.
   Солнце проникало сквозь бамбуковые занавеси на  окнах  и  утепляло  своим
светом красные, желтые и коричневые тона, в  которые  были  выкрашены  стены
кабинета.
   В удобных, комфортабельных креслах друг против друга сидели две  женщины.
У окна, между ними, стоял маленький треугольный стол.
   На  подлокотнике  кресла,  в  котором  сидела  врач-психоаналитик,   было
устроено приспособление для письма, напоминающее  такие  же  на  ученических
скамьях.
   - Волнуетесь? - спросила доктор Мартинец.
   - Да. Очень. Но также и боюсь.
   Доктор промолчала.
   - Последний раз, когда  я  ездила  на  Восточное  побережье,  я  чуть  не
сорвалась, - пояснила Джери-Ли.
   - Тогда были другие обстоятельства.
   - Да, я понимаю... но... А я сама? Изменилась  ли,  стала  ли  другой  по
сравнению с тем, какой была в тот раз?
   - И да и нет. Вам следует всегда помнить, что тогда  вы  жили  совершенно
под иным грузом забот, на вас оказывало давление нечто другое.
   Теперь этого груза нет, он просто не существует. И именно в  этом  смысле
вы иная, вы изменились.
   - Но я по-прежнему я.
   - Сегодня вы стали больше сами собой, чем были тогда. И это хорошо.
   По мере того как вы учитесь принимать  себя  такой,  вы  становитесь  все
сильнее и сильнее.
   - Я звонила матери. Она предложила мне приехать и жить с  ней  то  время,
пока я буду работать над книгой. Она хочет, чтобы я познакомилась с ее новым
мужем. Я еще не встречалась с ним.
   - И как вы относитесь к этому приглашению? Вам хочется принять его?
   - Вы знаете, как я отношусь к своей матери. В маленьких дозах она  вполне
ничего. Но через некоторое время мы с ней становимся как кошка с собакой.
   - И вы опасаетесь, что так произойдет и на этот раз?
   - Не знаю... Обычно она вполне нормально ведет себя, если я не ставлю  ее
перед очередной проблемой. И конечно, это, как правило, мои проблемы.
   - Вполне возможно, что  вы  обе  стали  за  это  время  более  взрослыми,
умудренными. Может быть, и она чему-то научилась, так же как научились вы.
   - Значит, вы считаете, что мне следует пожить у нее?
   - Я считаю, что вам следует подумать над этим. Я полагаю, что  примирение
с ней может стать очень важным моментом в вашем примирении с самой собой.
   - Хорошо, я подумаю.
   - Скажите, пожалуйста, как вы считаете, как  долго  продлится  работа  по
завершению книги?
   - По крайней мере, три месяца. Может быть, больше. И это - другая,  новая
проблема, которая сейчас волнует меня. У меня не будет вас, и мне не  с  кем
будет беседовать, обсуждать свои проблемы.
   - Я могу рекомендовать вам пару очень неплохих врачей там, где вы будете.
   - Мужчин?
   - А разве есть разница?
   - Я знаю, что вроде бы не должно быть. Но есть.  Во  всяком  случае,  для
меня. Те врачи, к которым я ходила до вас, относились ко мне так,  словно  я
была ребенком и меня нужно  только  уговорить  и  умаслить,  чтобы  я  стала
разумной девочкой и вела себя как положено. Возможно, я ошибаюсь, но как мне
кажется, здесь секс играет определенную роль.
   - Признаться, я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.
   - Если бы я была домашней хозяйкой и все мои проблемы сводились бы к тем,
о которых эти врачи привыкли вести разговоры,  возможно,  они  и  смогли  бы
стать моими врачами. Но я другая. Когда я говорила им, что не хочу  выходить
замуж или иметь детей, что единственное, чего я  действительно  хочу  -  это
стать совершенно независимой, обеспечивать себя полностью, не  полагаясь  ни
на кого, они просто переставали меня понимать.  А  я  не  хочу  смириться  с
существованием,  в  котором  мне  всегда  будет  отводиться  лишь  зависимое
положение. Я хочу при всех ситуациях сама делать выбор.
   - В этом нет ничего плохого. Теоретически мы все имеет такое право.
   - Теоретически. Но вы не хуже меня знаете, что это не так. И я знаю,  что
это не так. Один из врачей сказал мне как бы в  шутку,  что  "могучий"  секс
выправит меня и успокоит. Правда, у меня было  такое  ощущение,  что  он  не
шутит. И если бы я хоть чуточку поощрила его, я думаю, он предложил  бы  мне
свои услуги для этого "могучего" секса. А  другой  упорно  старался  убедить
меня, что добродетель, или, как он называл это, "добрая старая  мораль",  то
есть брак, дом и семья, и есть самое лучшее. Если верить  ему,  это  и  есть
истинное назначение женщины.
   - Вы можете встретить много женщин, которые живут  по  этим  принципам  и
полностью удовлетворены и довольны - и жизнью, и собой.
   - Конечно. Но это их ноша. Они ее выбирали, а не я. А я хочу сделать свой
выбор. Я не думаю, что говорю вам что-то такое, чего вы не слышали раньше.
   - Да, мне приходилось слышать подобные вещи.
   - Я встречаюсь с этим даже в бизнесе. Вот вам совершенно свежий пример. Я
почти продала свой второй оригинальный сценарий - до того момента, пока я не
встретилась с продюсером.  Когда  мы  познакомились  с  ним,  в  его  голове
каким-то странным образом все перепуталось так, что он решил, будто в  цену,
которую он платит за сценарий, вхожу и я. Тогда я постаралась объяснить  ему
вполне доходчиво, что траханье не  входит  в  покупку,  а  продается  только
сценарий, который, по его словам, ему нравится и который он хотел ставить до
того, как увидел меня. И вот тут-то он  взял  и  смылся  -  отказался  и  от
сценария, и от меня. Этого никогда не произошло бы со сценаристом-мужчиной.
   - Я знаю одну женщину, которая вам понравится, - сказала доктор Мартинец.
- Все зависит от того, насколько она сейчас занята. Она активная феминистка,
и, насколько я могу судить, вы ей понравитесь.
   - Я бы хотела познакомиться с ней, если это возможно.
   - Дайте мне знать о себе перед отъездом, и  я  постараюсь  устроить  вашу
встречу.
   - Спасибо. Есть еще один вопрос, о котором я хотела бы поговорить с вами.
   - Да?
   - Он касается Эла. Детектива Милстейна. Я в колоссальном долгу перед ним.
Гораздо больше, чем просто деньги. Я не представляю, как смогу сказать  ему,
что собираюсь уехать.
   - Вы полагаете, что он не знает?
   - Я уверена, он знает, что в один прекрасный  день  я  уеду.  Но  не  так
скоро. И мне не хотелось бы причинять ему боль.
   - Он влюблен в вас?
   - Да. Но он никогда мне об этом не говорил. Никогда не сделал  ни  одного
шага.
   - А как вы относитесь к нему?
   - Безумно благодарна. Очень люблю. Как будто он  мой  отец.  Или  старший
брат.
   - Он знает, как вы к нему относитесь?
   - Мы никогда не говорили об этом.
   - Тогда скажите ему.  Я  уверена,  что  он  предпочтет,  узнать  о  ваших
истинных чувствах, а не услышать всевозможные вежливые увертки.  По  крайней
мере, он узнает, что вы действительно его любите, и он вам дорог, хотя и  не
так, как он любит вас.
   Милстейн услышал, как остановилась машина перед подъездом. Потом  услышал
ее шаги, затем как она ищет ключи.
   Дверь открылась и вошла Джери-Ли.
   Выгоревшие на солнце волосы падали ей на плечи. Она улыбнулась  и  слегка
покраснела. Улыбка очень шла к ее загорелому лицу.
   - Сегодня ты рано пришел домой.
   - Сегодня у меня дежурство с восьми до четырех.
   Он почувствовал,  что  она  напряжена  и  очень  волнуется.  Трудно  было
поверить, что перед ним та самая бледная, перепуганная девочка,  которую  он
привез домой из Нью-Йорка.
   - Я слышал, у тебя хорошие новости?
   - Не правда ли, изумительно?
   - Я счастлив за тебя.
   - Я не могу поверить. Неужели мечта становится реальностью?
   - Постарайся поверить. Ведь ты работала, как  каторжная,  чтобы  добиться
своего. И ты заслужила все.
   - Но это ты сделал так, что все стало  возможным,  Эл.  Если  бы  не  ты,
ничего бы не произошло.
   - Все равно, это случилось бы рано или поздно.  Просто  потребовалось  бы
немного больше времени - вот и все.
   - Нет. Я катилась под откос и кончила бы в  сточной  канаве.  Ты  отлично
знаешь.
   - Никогда и никто не заставит меня в это поверить.  Если  бы  я  хоть  на
минуту думал о таком исходе, я бы ни за что не рискнул привезти тебя сюда.
   В тебе есть что-то особенное. Я ощутил это с первой встречи.
   - А я никогда не смогу понять, как тебе удалось разглядеть  все  это  под
кучей дерьма, которую я сама на себя навалила.
   - Когда ты собираешься уезжать?
   - Не знаю. Они сообщили, что дадут мне знать на следующей  неделе,  когда
мне следует приехать. Возможно, я остановлюсь у матери.
   Он ничего не сказал.
   - Я поговорила с моим психоанатиликом. Она считает, что мне  может  пойти
на пользу жизнь в родительском доме, если я, конечно, смогу пожить с мамой и
держать себя в руках.
   - А что ты собираешься делать потом, после того, как закончишь работу над
книгой?
   - Не знаю.
   - Ты вернешься сюда?
   - Вероятно. Мне нравится в Калифорнии. Кроме того, здесь есть все то, что
мне нужно и для чего я работаю: сценарные отделы, телевизионные студии и все
в этом духе. Словом, моя работа.
   - У тебя всегда будет  дом  здесь,  вместе  с  нами.  Если  ты,  конечно,
захочешь.
   Голос Милстейна предательски дрогнул. Она встала на колени  перед  ним  -
точно так, как недавно его дочь.
   - Ты и так сделал для меня слишком много, Эл.
   Я не могу требовать от тебя большего и наваливать  свои  заботы  на  твои
плечи.
   - Ты ничего не наваливаешь. Мы любим тебя.
   - И я люблю вас обоих. Ты и твоя дочь  -  моя  семья.  Даже  больше,  чем
семья. Наверное, кроме тебя, единственный человек в мире, который сделал  бы
для меня то, что сделал ты, - мой отец. У тебя такая же деликатность,  такая
же заботливость, такая же нежность, что и у него. Несмотря на то, что в  тот
момент, когда меня арестовывали, я была совершенно не в себе, - я  сразу  же
почувствовала это. Наверное, именно потому я и написала тебе.
   Он понял, что именно Джери-Ли пытается сказать ему. И хотя ее слова и то,
что скрывалось за ними, вызвало у него  глубочайшее  разочарование,  тем  не
менее одновременно появилось и чувство  удовлетворенности  и  успокоения  от
сознания, что она его любит и что хочет дать  понять,  как  сильно  она  его
любит. Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.
   - Нам будет нехватать тебя, - сказал он.
   Она обвила его шею обеими руками и прижалась щекой к щеке.
   - Вы не успеете почувствовать, что меня нет - я просто не дам  вам  такой
возможности, я вам надоем.
   Он позволил себе некоторое время вот так вот молча впитывать ее  близость
и, наконец, откинулся в кресле. Улыбнулся.
   - Слушай, ты покажешь мне когда-нибудь ту книгу, из-за  которой  поднялся
весь этот шум? А то ведь я рискую так и остаться в неведении.
   Она рассмеялась и поднялась с колен.
   - Я уже было думала, что ты никогда не попросишь. Она ушл