ков  по  материнской
линии, ростом был почти шесть футов, а от своего отца унаследовал острый
ум. Среди учеников школы он был лучшим.
   Между дедушкой и братьями-иезуитами состоялась  серьезная  беседа,  в
результате которой было  решено,  что  мой  отец  должен  отправиться  в
университет  изучать  право.  Так   как   дедушкиного   заработка   было
недостаточно, чтобы оплачивать учебу в университете, было также  решено,
что часть денег  за  обучение  будут  платить  иезуиты  из  ограниченных
школьных фондов. Но даже этого не хватало, и  тогда  судья,  у  которого
работал дедушка, согласился доплачивать недостающие деньги  в  обмен  на
то, что отец после окончания университета пять лет отработает у него.
   Таким  образом,  отец  начал  свою  юридическую  практику  бесплатной
службой у судьи, где в качестве клерка трудился и его отец. Дед сидел на
высоком стуле в тесной, темной комнатушке и перебеливал от руки  выписки
из дел и решения, которые  отец  подготавливал  для  судьи.  Когда  отец
отработал три года и ему исполнилось двадцать три, в Курату пришла чума.
   Ее принес корабль с чистыми белыми парусами, скользивший  по  гребням
волн. Чума скрывалась в темноте трюмов, и буквально за три дня почти все
население  города,  насчитывающее  три  тысячи   человек,   умерло   или
находилось при смерти.
   В то утро, когда появился судья, отец сидел за столом в дальнем конце
рабочей комнаты. Судья был явно взволнован, но отец не стал спрашивать о
причине его расстройства, потому что не смел обратиться к нему  с  таким
вопросом. Он склонился  над  своими  книгами,  предпочитая  не  обращать
внимания.
   Судья подошел и остановился позади отца,  потом  заглянул  ему  через
плечо, чтобы выяснить, чем он занимается. Спустя минуту он  обратился  к
отцу:
   - Хайме?
   Отец поднял голову и посмотрел на него.
   - Да, ваша честь?
   - Ты был когда-нибудь в Бандайе?
   - Нет, ваша честь.
   - Надо бы решить там одно дело, - сказал  судья.  -  Вопрос  касается
прав на землю. Мой хороший друг Рафаэль Кампос вынужден  вести  тяжбу  с
местными властями.
   Отец внимательно слушал и ждал.
   - Надо бы, конечно, поехать мне самому, но здесь  столько  неотложных
дел... - он так и не довел до конца свою мысль.
   Отец промолчал. Он прекрасно знал положение дел в конторе и то, что в
настоящий момент  ничего  важного  не  было,  но  Бандайа  находилась  в
шестистах километрах отсюда, высоко в горах, и дорога  туда  была  очень
утомительной. Кроме того, в  горах  обитали  шайки  бандитов,  грабившие
проезжих.
   - Это очень важное дело, а сеньор Кампос мой старый  друг,  -  сказал
судья. - Я хотел бы, чтобы у него все было в порядке. -  Судья  помолчал
немного и опустил взгляд на отца. - Думаю, тебе лучше отправиться  прямо
сейчас. Для тебя готова лошадь из моей конюшни.
   - Хорошо, ваша честь, - ответил отец, поднимаясь со стула. - Я только
зайду домой и соберу кое-какие вещи. Через час буду готов.
   - А ты знаешь, в чем суть дела? Отец кивнул.
   - Конечно, ваша честь. Два месяца назад я по вашему приказу составлял
прошение. Судья облегченно вздохнул.
   - Да, конечно, я совсем забыл.
   На самом деле он не забыл об  этом,  он  прекрасно  знал,  что  любая
бумага,  вышедшая  из  стен  конторы  в  течение  последних  лет,   была
составлена моим отцом.
   - Передашь сеньору Кампосу мое искреннее сожаление  по  поводу  того,
что я не смог приехать лично.
   - Обязательно, ваша честь, - заверил судью отец и  вышел  в  комнату,
где, сидя на высоком стуле, переписывал документы его отец.
   - Что случилось? - спросил дедушка.
   - Уезжаю в Бандайу, папа. Дедушка улыбнулся.
   - Отлично, прекрасная возможность. Сеньор  Кампос  очень  влиятельный
человек. Я горжусь тобой.
   - Спасибо, папа. Еду прямо сейчас. До свидания.
   - Храни тебя Бог, Хайме, - ответил дедушка, возвращаясь к работе.
   Чтобы не идти два километра пешком,  отец  вывел  лошадь  из  конюшни
судьи и поехал на ней за вещами.
   Бабушка в это время  развешивала  во  дворе  выстиранное  белье.  Она
увидела, как отец привязывал лошадь к изгороди. Отец объяснил  ей,  куда
едет, и она,  как  и  дедушка,  осталась  очень  довольна  возможностью,
представлявшейся ее сыну. Бабушка заботливо  помогла  ему  отобрать  две
лучшие  рубашки  и  уложить  их  вместе  с  лучшим  костюмом  в  старый,
потрепанный саквояж.
   Когда  они  снова  вышли  во  двор,  их  взору  предстал  корабль  со
сверкающими белыми парусами, входящий в  гавань.  Бабушка  остановилась,
глядя на корабль, рассекавший морские волны.
   - Как красиво! - воскликнула она.
   Хайме улыбнулся. Бабушка рассказывала ему о кораблях и  о  том,  что,
когда она была маленькой девочкой, отец часто брал ее с собой  на  гору,
откуда  они  наблюдали  за  кораблями,  входящими  в  гавань.  Еще   она
рассказывала о том, как отец все время говорил ей, что наступит  день  и
большой корабль со сверкающими белыми парусами зайдет в гавань и отвезет
их домой, к свободе, туда, где человеку не нужно весь день гнуть  спину,
чтобы заработать себе на хлеб.
   Отец давно уже умер, но она продолжала верить  в  эту  мечту,  только
теперь  мечта  была  связана  с  ее  сыном.  Это  он,  такой  сильный  и
образованный, приведет их к свободе.
   - Дедушке понравился бы этот корабль, - сказал Хайме.
   Мать рассмеялась, и они пошли к  лошади,  пощипывавшей  мягкую  траву
рядом с изгородью.
   - Ты и есть мой корабль с белыми парусами, - ответила она.
   Отец поцеловал ее, вскочил в седло, и поскакал по дороге, проходившей
позади дома. На вершине холма он развернул лошадь и посмотрел вниз. Мать
все стояла во дворе и смотрела ему вслед. Он помахал ей, и она  в  ответ
подняла руку. Он скорее почувствовал, чем увидел, ее улыбку, открывающую
сверкающие  белые  зубы.  Помахав  еще  раз,  отец  развернул  лошадь  и
продолжил свой путь.
   Хайме видел, как корабль швартовался к  причалу,  по  вантам,  словно
муравьи, сновали матросы. Первым  делом  были  спущены  брамсели,  затем
оголилась фок-мачта. Когда он повернулся, чтобы  продолжить  свой  путь,
все паруса уже были спущены и взору представали лишь стройные мачты.
   Когда он, спустя два месяца, вернулся  из  Карату,  корабль  все  еще
стоял у причала, но теперь  это  был  просто  обгоревший  кусок  дерева,
когда-то гордо рассекавший  океанские  просторы  и  принесший,  в  конце
концов, черную смерть в этот город. Следов отца и матери Кайме разыскать
не удалось.

***

   Когда  слуга  сообщил  о  незнакомце,  направляющемся  через  горы  к
гасиенде, сеньор Рафаэль Кампос взял бинокль и вышел на  террасу.  Через
окуляры  бинокля  он  увидел  смуглого  мужчину  в  запыленной   одежде,
осторожно  спускающегося   на   пони   по   извилистой   тропе.   Кампос
удовлетворенно кивнул. Слуги были настороже, да и  как  иначе,  когда  в
любой момент с гор можно было ждать бандитов.
   Он снова посмотрел в бинокль, незнакомец ехал очень осторожно. Сеньор
Кампос отложил бинокль и достал из кармана золотые часы.  Было  половина
одиннадцатого утра. До гасиенды незнакомец доберется часа через полтора,
как раз к ланчу.
   - Когда будете накрывать на стол, поставьте еще один прибор, - сказал
он слуге и отправился в дом завершать свой туалет.
   Прошло почти два часа, прежде чем  отец  добрался  до  гасиенды.  Дон
Рафаэль сидел в тени на террасе. На нем был  белоснежный  костюм,  белая
шелковая рубашка с  кружевными  манжетами,  черный  галстук  подчеркивал
тонкие и изящные черты его лица. Тонкая ниточка усов была пострижена  по
последней испанской моде, волосы и брови слегка тронуты сединой.
   Когда отец спешился,  дон  Рафаэль  с  удовлетворением  отметил,  что
костюм его вычищен от пыли, ботинки сверкают. Хотя отец торопился, он  с
удовольствием остановился возле ручья и привел себя в порядок.
   Дон Рафаэль Кампос встретил отца на верхней ступеньке.
   - Добро пожаловать, сеньор, - вежливо поприветствовал  он  отца,  как
это было принято в горах.
   - Большое спасибо, сеньор, - ответил отец. - Я имею честь говорить  с
его сиятельством доном Рафаэлем Кампосом?
   Дон Рафаэль кивнул.
   Отец поклонился.
   -  Хайме  Ксенос,  помощник  судьи,  к  вашим  услугам.  Дон  Рафаэль
улыбнулся.
   - Прошу, - сделал он приглашающий жест. - Вы почетный  гость  в  моем
доме.
   - Это большая честь для меня.
   Кампос хлопнул в ладоши, и в комнату поспешно вошел слуга.
   - Что-нибудь прохладительное для нашего гостя и  позаботьтесь  о  его
лошади.
   Он провел отца в тень террасы и предложил  сесть.  Устраиваясь  возле
небольшого столика, отец бросил взгляд  на  винтовку  и  два  пистолета,
лежавших на полу рядом с креслом.
   Дон Рафаэль перехватил его взгляд.
   - В горах все время приходится быть начеку.
   - Понимаю, - согласился отец.
   Слуга принес напитки, мужчины  обменялись  тостами,  и  отец  передал
извинения судьи, но сеньор Кампос не хотел слышать никаких извинений. Он
был рад приезду отца  и  выразил  уверенность,  что  теперь  дело  будет
завершено в его пользу. После ланча дон Рафаэль показал отцу его комнату
и предложил отдохнуть, а обсуждение всех дел отложить на завтра. Сегодня
гостю нужно отдыхать, и пусть он чувствует себя как дома.  Так  что  мой
отец познакомился с моей матерью только вечером за обедом.
   Но  Мария-Элизабет   Кампос   наблюдала   за   всадником   из   окна,
расположенного над террасой, в полуденной тишине дома ей  отчетливо  был
слышен его разговор с отцом.
   - Он очень высокий и  симпатичный,  правда?  -  раздался  позади  нее
голос.
   Мария-Элизабет обернулась.  Ее  тетка  донья  Маргарита,  управлявшая
домом после смерти сестры, стояла рядом и тоже смотрела в окно.
   Мария-Элизабет покраснела.
   - Но очень смуглый.
   - Похоже, в нем есть негритянская кровь, - ответила тетка. -  Но  это
не имеет значения,  говорят,  что  они  прекрасные  мужья  и  любовники.
Привлекательный мужчина.
   До них донесся голос дона Рафаэля, предлагавшего гостю  отдохнуть  до
обеда.
   Донья Маргарита повернулась к племяннице.
   - Тебе надо прилечь. Гость не должен видеть  тебя  раскрасневшейся  и
усталой от жары.
   Мария-Элизабет  попыталась  возразить,  но  сделала   так,   как   ей
посоветовала тетя. Ее тоже заинтересовал высокий смуглый  незнакомец,  и
она хотела предстать перед ним в лучшем виде.
   Опустив шторы на окнах, она легла в постель,  наслаждаясь  прохладным
полумраком, но уснуть не смола. Этот незнакомец был адвокатом, она  сама
слышала, как он говорил об этом, а это значит, что он образован и хорошо
воспитан.  Не  то  что  сыновья  фермеров  и   плантаторов,   живших   в
окрестностях  гасиенды.  Все  они   были   грубыми   и   невоспитанными,
интересовались только своими ружьями и лошадьми и  совершенно  не  умели
поддерживать вежливый светский разговор.
   А ведь ей вскоре предстояло сделать выбор, ей шел  уже  восемнадцатый
год, и отец настаивал на замужестве. Еще  год,  и  она  будет  считаться
старой девой, будет обречена вести такую же жизнь, как донья  Маргарита.
Но ее ждала худшая перспектива, ведь она была единственным ребенком, и у
нее не было ни сестер, ни братьев, о чьих детях она могла бы заботиться.
   Погружаясь в сон, Мария-Элизабет подумала, что было бы здорово  выйти
замуж за адвоката, жить в городе, где совершенно другие  люди  и  другие
интересы. Моего  отца  тоже  заинтересовала  стройная  молодая  девушка,
спустившаяся к обеду в  длинном  белом  платье,  выгодно  оттенявшем  ее
огромные темные глаза и алые губы. Он скорее ощутил, чем увидел,  гибкое
тело и высокую грудь под корсажем.
   Весь обед Мария-Элизабет молчала, прислушиваясь  к  знакомому  голосу
отца и восхищаясь приятным южным акцентом гостя. Речь на побережье  была
гораздо мягче, чем в горах.
   После обеда мужчины удалились в библиотеку выпить по рюмке коньяка  и
выкурить по сигаре, а потом пришли в комнату для  занятий  музыкой,  где
Мария-Элизабет играла им на пианино простенькие мелодии.  Через  полчаса
она почувствовала, что гостю это наскучило, и заиграла Шопена.
   Мой  отец  вслушался,  глубокая  страсть  музыки  захватила  его,  он
внимательно разглядывал хрупкую девушку, которую  почти  не  было  видно
из-за громадного рояля. Когда она закончила играть, он зааплодировал.
   Дон Рафаэль тоже зааплодировал, но скорее из вежливости и без всякого
энтузиазма.  Шопен  казался  ему  странным,  он   предпочитал   знакомую
печальную музыку и совсем не одобрял этих сумасшедших ритмов.
   Мария-Элизабет,  раскрасневшаяся  и  хорошенькая,   поднялась   из-за
инструмента.
   - Здесь очень жарко, - сказала она, раскрывая маленький  веер.  -  Я,
пожалуй, выйду в сад. Отец моментально вскочил.
   - Если позволите, ваше сиятельство? - спросил он с поклоном.
   Дон Рафаэль учтиво кивнул.
   Отец предложил девушке руку, она грациозно приняла ее, и они вышли  в
сад. В трех шагах позади них шла донья Маргарита.
   - Вы очень хорошо играете, - сказал отец.
   - Ну что вы, совсем нет, - рассмеялась Мария-Элизабет. - Для  занятий
у меня мало времени, да и нет никого, кто бы мог обучать меня.
   - Мне показалось, что вы уже всему научились.
   - Учиться музыке надо постоянно, - ответила Мария-Элизабет, глядя  на
отца. - Я слышала, что музыка как законы, которые тоже  следует  изучать
постоянно.
   - Вы правы, - согласился отец. - Закон - строгий учитель, он не стоит
на месте, каждый день новые толкования, пересмотры, не  говоря  о  новых
законах.
   Мария-Элизабет бросила на него взгляд, полный восхищения.
   - Удивляюсь, как вы все это держите в голове.
   Отец посмотрел на девушку и увидел в ее глазах неподдельный  интерес.
В этот момент он и влюбился, хотя тогда еще не осознавал этого.
   Они поженились почти год спустя, когда  отец  вернулся  из  Курату  с
известием о смерти своих родителей. Именно тогда  мой  дед  дон  Рафаэль
предложил, чтобы отец остался в Бандайе и занялся юридической практикой.
В то время там уже было два адвоката, но один был стар и готовился  уйти
на покой. Ровно через год родилась моя сестра.
   Между сестрой и мной у мамы было еще два  ребенка,  но  они  родились
мертвыми. К тому времени мой отец стал интересоваться историей Греции. В
этом ему помогала библиотека, которую он привез из маленького  домика  в
Курату.
   Историю своего  рождения  и  крещения  я  впервые  услышал  от  доньи
Маргариты.  Когда  акушерка  и  доктор  сообщили  моему  отцу  радостную
новость, он опустился на колени и воздал благодарение Богу. Во-первых, я
был мальчиком (все остальные девочки), а во-вторых, я родился крепким  и
здоровым.
   Сразу начались  препирательства  по  поводу  моего  имени.  Дед,  Дон
Рафаэль, спорил с пеной у рта, считая, что меня надо назвать в честь его
отца. А отец, естественно, хотел назвать меня в честь своего отца, и  ни
тот ни другой не желали уступать.
   Опасную ситуацию разрядила мать.
   - Его имя должно отражать будущее, а не прошлое,  -  сказала  она.  -
Давайте дадим ему имя, в котором воплотятся наши надежды и которое будет
понятно всем, кто. его услышит.
   Это отвечало и романтическим  настроениям  моего  отца,  и  фамильным
притязаниям деда. Поэтому мой отец выбрал три имени.
   Диогенес Алехандро Ксенос.
   Диогенес - в честь легендарного правдоискателя, Алехандро -  в  честь
покорителя мира. Свой выбор отец объяснил, когда держал меня на руках во
время крещения:
   - С истиной он покорит весь мир.

4

   Я проснулся с первыми лучами солнца, проникшими  в  комнату.  Полежав
немного, я встал и подошел к окну.
   Солнце только появилось из-за горизонта и поднималось над  горами.  С
запада дул легкий ветерок,  и  я  задрожал,  почувствовав,  как  еще  не
растаявшая ночная прохлада пробралась  мне  под  рубашку.  Внезапно  мне
захотелось в туалет.
   Вернувшись к кровати, я вытащил из-под нее небольшой  ночной  горшок.
Стоя над ним и облегчаясь, я думал о том, не даст  ли  папа  теперь  мне
горшок побольше, ведь теперь в доме остались только мы с  ним.  Закончив
свое дело, я немного согрелся, засунул горшок назад под кровать и  снова
подошел к окну.
   Через дорогу перед домом я заметил  легкий  дымок,  поднимавшийся  от
небольших костров, вокруг которых спали бандиты, завернувшись в  грязные
одеяла. Среди них не было заметно никакого движения, не  раздавалось  ни
звука. Я стянул ночную рубашку, надел штаны и ботинки,  набросил  теплую
шерстяную индейскую накидку, которую Ла Перла связала мне в  подарок  на
день рождения. Спустившись вниз, я почувствовал  голод,  пора  уже  было
завтракать.
   Сара, помощница Ла Перлы, разводила огонь в печи.  Она  взглянула  на
меня, но на ее индейском лице не отразилось абсолютно ничего.
   - Я хочу есть, - сказал я. - Ты собираешься готовить завтрак?
   Сара молча кивнула, она всегда мало говорила.
   Я подошел к столу и сел.
   - Хочу яичницу с ветчиной.
   Она снова кивнула, взяла тяжелую черную сковородку,  бросила  на  нее
кусок  жира,  поставила  сковородку  на  отверстие  в  плите,   положила
несколько кусочков ветчины и разбила три яйца.
   Я с удовольствием ждал. Сара была лучше Ла Перлы, потому что Ла Перла
никогда не давала мне яичницу, а всегда заставляла есть овсяную кашу.  Я
решил пойти дальше.
   - И кофе с молоком. - Мама и  Ла  Перла  разрешали  мне  пить  только
какао.
   Сара без слов поставила передо мной  кофе.  Я  положил  в  чашку  три
полных  ложки  коричневого  сахара  и  стал  отхлебывать  кофе,   громко
причмокивая. Приторность сахара заглушала горьковатый привкус. На  самом
деле мне никогда не нравилось пить кофе, но я пил его и чувствовал  себя
повзрослевшим.
   Потом Сара поставила передо мной яичницу, она пахла  так  же  вкусно,
как и у Ла Перлы. Подождав несколько  минут,  чтобы  яичница  остыла,  я
схватил кусок рукой и стал есть, наблюдая за Сарой краешком глаза.
   Она ничего не сказала по поводу того, что я не воспользовался ножом и
вилкой, лежащими рядом с моей тарелкой, она просто стояла и смотрела  на
меня с каким-то странным  выражением.  Закончив  с  яичницей,  я  встал,
подошел к умывальнику, сполоснул руки и  губы  и  вытер  их  полотенцем,
висевшем рядом на крючке.
   - Очень вкусно, - одобрительно заметил я.
   Что-то в ее  взгляде  напомнило  мне  то  выражение,  с  которым  она
смотрела в погребе на  приближающегося  к  ней  бандита.  Тот  же  самый
непроницаемый взгляд.
   Я невольно подошел к ней и поднял подол платья. Ни на бедрах,  ни  на
покрытом темными волосами лобке не было никаких  царапин  и  синяков.  Я
опустил подол и заглянул ей в лицо.
   - Они сделали тебе больно, Сара? -  спросил  я.  Она  молча  покачала
головой.
   - Я рад, что тебе не было больно. Потом я заметил в  уголке  ее  глаз
слезы и схватил ее за руку.
   - Не плачь, Сара. Я не позволю им снова так поступить с  тобой.  Если
они попытаются, я убью их. Она внезапно обняла меня и  прижала  к  себе,
лицом я ощущал тепло ее груди и слышал, как колотится  ее  сердце.  Сара
продолжала беззвучно всхлипывать.
   Мне было очень спокойно в ее объятиях, и я только и смог сказать:
   - Не плачь, Сара. Пожалуйста, не плачь.
   Через некоторое время она отпустила меня и, вернувшись к плите, стала
подбрасывать в нее дрова. Мне больше  нечего  было  делать  в  кухне,  я
повернулся и вышел.
   Когда я проходил через столовую и гостиную, в доме стояла  тишина.  Я
открыл дверь и вышел на террасу.
   За дорогой началась какая-то возня, это просыпались  бандиты.  Солнце
уже поднялось над дворовыми постройками, его лучи теперь падали во двор.
Услышав шум в дальнем конце террасы, я обернулся.
   Там было еще темно, и мне удалось разглядеть  только  тлеющий  кончик
сигареты и силуэт мужчины, расположившегося в кресле отца,  Но  я  знал,
что это не отец, он никогда так рано не курит сигары.
   Я ступил со света в тень  террасы,  и  лицо  сидящего  мужчины  стало
приобретать очертания, светло-серые глаза внима