а в свою комнату
и тотчас же вернулась, неся рукопись в твердой папке. Положила ему на колени
и сказала:
   - Только обещай не читать, пока не ляжешь спать. Я не вынесу,  если  буду
смотреть, как ты читаешь.
   - Хорошо, - сказал он.
   Только открыв вечером, перед сном, папку, он понял истинную причину того,
почему она попросила его читать роман в уединении: на титульном  листе  было
написано:
   "ХОРОШИЕ ДЕВОЧКИ ПОПАДАЮТ В АД" роман Джери-Ли Рэндол и чуть ниже:
   "Эта книга посвящается Элу Милстейну с благодарностью и  признательностью
за то, что он самый любимый и самый лучший человек из всех, кого я знаю".
   Подступившие  слезы  жгли  глаза,  и  только  через  несколько  минут  он
справился с собой и смог открыть первую страницу романа.
   "Я родилась на свет с двумя дырочками и без яиц - я была девочкой.
   Приговоренной самой судьбой попасть прямо из чрева матери в  плен  своего
пола. Мне он уже тогда не нравился, и потому я  сразу  же  стала  писать  на
доктора, который в тот момент хлопал меня по заднице..."

Глава 25

   Анджела открыла дверь в ванную комнату, когда Джери-Ли все еще стояла под
душем.
   - Тебя к телефону твой агент, - крикнула она. - Говорит, что  это  крайне
важно и что ему надо переговорить с тобой немедленно.
   - Скажи, что буду через секунду, - сказала Джери-Ли, вышла из-под душа  и
завернулась в купальную простыню.
   - Ну что еще стряслось? - спросила она агента.
   - Ты можешь немедленно приехать в студию? Тебя хочет видеть Том Касл.
   - А как же наша встреча? Ты назначил мне через час у тебя в конторе.
   - Это может подождать. Нам нельзя упустить шанс, который дает эта встреча
с Каслом. Он ждет твоего ответа по другому телефону. Что  мне  ему  сказать?
Когда ты сможешь приехать?
   - Через час, хорошо?
   - Договоримся через сорок пять минут. Так оно выглядит более пристойно.
   - Ладно, - она рассмеялась.
   Агент всегда остается агентом.  Он  оговаривает  даже  время  свидания  с
тобой...
   Доктор был прав, когда сказал,  что  сегодня  она  уже  почувствует  себя
гораздо лучше. Не осталось никакой боли, если не  считать  вполне  терпимого
ощущения тяжести в нижней части живота.
   Она вернулась в ванную комнату, вытерлась досуха, сняла с головы  шапочку
для душа, встряхнула волосы. Понадобится еще тридцать секунд, чтобы досушить
их феном. Сегодня она сделает самый легкий макияж - чуть-чуть тона  и  намек
на губную помаду. Все знают, через что она прошла,  и  надо  соответствовать
своему состоянию.
   Она уже одевалась, когда в спальню водила Анджела.
   - Так что он хотел от тебя? - спросила она.
   - Мне нужно быть в конторе Тома Касла через двадцать минут.
   - Хочешь, я тебя отвезу?
   - Думаю, что справлюсь сама.
   - Ты уверена? Сегодня  у  меня  свободный  день.  Мне  совершенно  нечего
делать.
   - Хорошо, - кивнула она.
   - Как ты себя чувствуешь, малышка? - заботливо спросил Том Касл, целуя ее
в щеку.
   - Прекрасно.
   - Все, что случилось с тобой, - это такое густое дерьмо, жуть!
   Джордж никоим образом не должен был допустить все это.
   - Я одна виновата во всем, - сказала она  и  прошла  к  креслу,  стоящему
перед письменным столом.
   - Нет, нет, дорогая, не сюда, - сказал он заботливо, взял ее  за  руку  и
подвел к кушетке, стоящей у стены, - здесь тебе будет удобнее. Садись.
   Кофе хочешь?
   Она кивнула.
   Он нажал на кнопку, расположенную в ручке его кресла. Почти тотчас  же  в
кабинет вошла секретарша с двумя чашечками кофе.
   - Мой агент сказал, чтобы я приехала немедленно. Это настолько важно?
   - Скажи, как сильно ты хочешь, чтобы твою картину сняли?
   Она не смогла удержаться от каламбура:
   - Я не хочу, чтобы ее сняли с производства.
   - Не играй словами, Джери-Ли. Я знаю, что ты писатель.  Скажи,  ты  очень
хочешь снять эту картину? Или нет?
   - Я очень хочу.
   - Тогда все в порядке, - сказал он совершенно серьезно. - Я  скажу  тебе,
как этого добиться. Я уже получил согласие студии  заняться  твоей  картиной
при условии, что в ней  будет  участвовать  Джордж.  Ты  должна  обязательно
обеспечить его участие.
   - Почему я? Ты продюсер. Разве это не твоя работа? И, кроме того, у  него
контракт со студией, по которому он обязан участвовать в съемках.
   - Все правильно. Но в том контракте оговорено его право  соглашаться  или
не соглашаться снять ту  или  иную  картину,  и  насколько  я  разбираюсь  в
контрактах, у меня нет никакой возможности прижать его. А тебя он послушает.
В конце концов, не он ли обрюхатил тебя! А ты  все  сделала,  как  надо,  не
устраивая скандала. Я считаю, что он тебе обязан.
   - А что если он не согласится?
   - Ты потеряешь пятьдесят кусков и пять процентов дохода с проката.
   - А ты что потеряешь?
   - Ничего. У меня контракт. Если я не делаю эту картину, я  делаю  другую.
Но я бы предпочел делать эту. Я чувствую,  в  ней  есть  для  нас  для  всех
хорошенький доллар. И кроме того, я бы хотел работать с тобой. Мне  кажется,
что вдвоем мы бы могли создать  что-то  такое,  что  может  претендовать  на
первый приз. Я твою книгу просто полюбил.
   - Спасибо.
   - Ты меня не знаешь. Когда я начинаю работать, во мне просыпается энергия
динамита. Я работаю день и ночь. У меня  есть  местечко  на  побережье,  где
никто не сможет нас потревожить.
   Она кивнула. Да, она слышала об этом местечке на побережье от друзей.
   Единственный человек, кто верит, что он ездит туда работать, - его жена.
   - Хорошо, - сказала она. - Я посмотрю, что я смогу сделать.
   - Грандиозно! Я договорился встретиться с Джорджем за завтраком в  буфете
киностудии. Я сказал, что ты к нам присоединишься, -  он  улыбнулся  елейной
улыбочкой. - Я уверен, что ты можешь уговорить его, крошка. Просто  дай  ему
погладить твою очаровательную киску, хе...
   - Фи, Том, неужели ты думаешь, - сказала  она  с  возмущением,  -  что  с
Джорджем все так  просто?  Чтобы  его  уговорить,  понадобится  куда  больше
усилий, изобретательности и всякого другого дерьма.
   - Ты даже не представляешь и до конца не оцениваешь  своих  возможностей,
крошка! Ты не представляешь свою власть над мужчинами. Он сказал, что у тебя
самое лучшее тело всех времен и что он не может ничего с  собой  поделать  -
если он рядом с тобой, у него встает!
   - Когда это он сказал?
   - На этом уик-энде. Мы собирались все вместе у нашего  психоаналитика.  И
разговор...
   - Как-то зашел сам собой... - перебила она его. - Я все знаю.  Я  все  об
этом уже слышала.
   - Должен сказать, что  он  дьявольски  вкусно  рассказал  о  тебе.  А  ты
действительно так хороша, как он нам там толковал?
   - Конечно, - сказала она, вставая с  кушетки.  -  Я  лучше  всех  в  мире
вкручиваю мужикам шарики, - она пошла к двери. - Где тут у вас туалет?
   Кажется, меня тошнит.
   - Первая дверь налево, - поспешно ответил он. - Прости, я забыл,  что  ты
нездорова.
   - Не переживай. К сожалению, в этом  одно  из  неудобств  быть  женщиной:
некоторые вещи просто выворачивают желудок наизнанку.
   - Понимаешь, на самом деле вся эта  сделка  проста,  как  дважды  два,  -
объяснила позже своему агенту Джери-Ли все, что произошло в тот день. - Касл
начинает работать со мной, если я уговариваю Джорджа участвовать в  картине.
Сверх того он уже сообщил мне, что мы с ним  будем  работать  вдвоем  в  его
лачуге на побережье, и, больше того, он уточнил, что любит работать и днем и
ночью. Джордж сказал, что в целом ему идея нравится. Что он верит в меня как
в писателя,  а  в  Касла  как  в  продюсера,  но  для  него  главный  вопрос
заключается в том, кто будет режиссером. И тут же он добавил,  что,  по  его
сведениям, можно привлечь Дина  Кларка,  потому  что  жена  Кларка  разнесла
вдребезги картину, которую он собирался снимать у Уорнера, и  таким  образом
он сейчас неожиданно для себя и всех располагает временем.
   - Дин Кларк был бы отличным режиссером для нашей картины.  Я  должен  это
признать, хотя он и не мой клиент.
   - Но ты же знаешь, какая у Кларка проблема: если он не получит  одобрения
своей жены на картину, он просто не возьмется за работу - вот и все.  А  тут
возникает новая проблема. И она касается меня. Дело в том, что  жена  Кларка
хочет лечь со мной, точно так же, как хотят этого  Джордж  и  Том.  Я  давно
заметила ее вожделенные взгляды на меня и, как могла,  увиливала  от  нее  с
нашей первой встречи здесь, на студии.
   - Картины снимали  даже  с  гораздо  большими  проблемами,  -  философски
заметил агент.
   - Мне приходилось слышать - и не раз - о  том,  что  дают  одному  парню,
чтобы получить работу в кино. Но слышал ли  ты  когда-нибудь  о  ком-нибудь,
кому приходилось бы давать всем сотрудникам съемочной группы? За  то  время,
пока будет делаться картина,  они  уложат  меня  со  всеми,  за  исключением
парикмахера, да и то лишь потому, что он гомик.
   - Не заводись, не заводись, Джери-Ли. Давай все спокойно обсудим.
   - Давай.
   - Если я смогу уговорить Касла на  семьдесят  пять  тысяч  и  на  семь  с
половиной процентов от сбора, то в таком раскладе ты согласишься?
   - Ты меня, видимо, просто не слышал. Я говорю не  о  деньгах.  Я  пытаюсь
втолковать тебе, что не очень хотела бы валяться со всеми  даже  ради  дела.
Вот и все. Ты это можешь понять?
   - Я понимаю тебя. И я согласен с тобой. Но поскольку ты так или иначе это
регулярно  делаешь,  то  я  не  могу  понять,  почему  в  данном  случае  ты
устраиваешь вокруг этого такой большой хиппеж?
   - Мне не пришлось ложиться ни с кем, чтобы издать  книгу.  Так  почему  я
должна делать это, чтобы снять свою картину?
   - Во-первых, они еще не сняли картину, не так ли? - сказал старый  мудрый
человек и улыбнулся, подчеркивая разницу  между  намерением  и  свершившимся
фактом.
   Она  хотела  было  возразить,  но  он  не  дал  ей  ничего   вставить   и
предостерегающе поднял руку.
   - Выслушай меня, а потом можешь говорить. Прошло почти три года, как  они
купили право на книгу. За это время они сделали два сценария. Оба никуда  не
годились, и поэтому до сих пор нет картины. Не говори мне только, что книжка
отлично распродалась, что продано сорок тысяч в твердом переплете, сто тысяч
в клубном  издании  и  миллион  в  карманном  издании.  И  что  по  радио  и
телевидению показывали пятьдесят постановок, и что журнал "Тайм" поместил на
обложке твой портрет "Женщина - писатель года". Я все это знаю, и ты знаешь,
и киностудия это знает. Что еще киностудия знает, так это совсем немного,  а
именно: все это произошло три года  назад.  Потом  были  и  другие  книги  -
насколько я помню, не ты одна писательница в стране, есть и другие. И поверь
мне, они предпочли бы не заклиниваться на твоей, трехлетней давности  книге,
а начать заново, с новой книгой, чем вгонять деньги в старую, тем более, что
уже дважды терпели на ней фиаско.
   Ты мне тут говорила, что именно тебе придется делать,  чтобы  подтолкнуть
картину в производство, так? Позволь же тебе сказать, что пришлось для этого
сделать мне. На протяжении всего последнего года, когда  ты  раздавала  свои
перепихоны направо и налево без  всякой  пользы,  я  умащивал,  завтракал  и
подлизывался ко всем на киностудии, кто мог бы хоть как-то повлиять и помочь
продвижению твоей картины. Слава  Богу,  что  мне  удалось  в  конце  концов
оживить ее и вернуть в список намеченных к производству картин. Мне  удалось
уговорить их передать ее Каслу, одному из ведущих  продюсеров.  Потому  что,
хотя я и знаю, что он жулик и ходок по бабам, но я знаю еще и  то,  что  он,
взявшись, сделает! И еще  -  он  не  только  сделает,  но  и  найдет  способ
заставить их довести дело до конца. Хорошо. Он все устроил. И теперь, видите
ли, ты возмущаешься! А? Как это вам нравится? Я вот что тебе скажу. Я старый
человек. Мне нет необходимости работать так много. Скоро  я  вообще  передам
свою контору молодому помощнику.
   Не хочешь делать картину? Ради Бога, слова не скажу.  Книга  твоя,  жизнь
твоя, деньги твои. Лично я могу считать себя богатым человеком. Мне все  это
уже не нужно. Все, что я получаю, -  это  десять  процентов,  -  он  грустно
вздохнул и покачал головой.  -  Так  что  иди-ка  ты  себе  домой,  отдохни,
успокойся. Мы с тобой останемся друзьями. Ты напишешь новые книги. Я заключу
на них новые контракты. Но все это в действительности будет не так-то  уж  и
весело. А ведь могла бы получиться очень  хорошая  картина,  -  он  опустил,
наконец, руку и сказал:
   - Теперь можешь говорить.
   Но вместо того чтобы хоть что-то  ему  ответить,  она  стала  истерически
хохотать.
   - Я сказал что-нибудь очень смешное?
   - Нет, просто внезапно все показалось мне совершенно ирреальным.
   - Тогда позволь мне вернуть тебя в реальность, - и его голос стал резким,
даже злым. - В нашем деле есть только одна истина. Она всегда была и  всегда
будет. Она очень проста - снять картину. Всего-навсего. Ничего больше. Но  и
ничего меньше. Снять картину. И мне наплевать, что ты станешь делать, с  кем
спать, с кем не спать. Мне наплевать даже,  если  ты  соберешься  переделать
мир. Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, но  первым  делом  ты
должна взглянуть правде в глаза.
   Снять картину. Это единственное, что ты можешь сделать,  чтобы  оправдать
свое существование. Если ты  ее  не  снимешь,  -  ты  всего  лишь  еще  один
прожектер-неудачник, которых так много в этом городе.
   - И тебе наплевать, с кем я должна трахаться?
   - Да,  мне  наплевать.  Даже  если  тебе  придется  влезать  на  крест  и
изнасиловать распятого Христа. Важно снять картину.
   - Лично я эту картину больше не хочу, если нужно добиваться  этого  любой
ценой, - сказала Джери-Ли тусклым голосом.
   - Не верю. Если бы не хотела, ты бы не переехала сюда три года назад.  Ты
бы осталась там, на Восточном побережье, и написала бы еще одну книгу.
   - Это мне и следовало бы сделать. Теперь я понимаю. Уверена.
   - Еще не поздно. И самолеты все еще летают не только сюда, но и обратно.
   Он увидел, как ее глаза наполнились  слезами,  но  прежде  чем  он  успел
сказать хоть что-нибудь, она вскочила с кресла и вышла из кабинета. Он  снял
телефонную трубку и еще через несколько секунд уже говорил Тому Каслу:
   - Я поговорил с ней, Том, - голос  его  был  абсолютно  доверительным.  -
Поверь мне, ты никак не сможешь заставить ее согласиться меньше, чем за  сто
тысяч. Я взялся обеспечить ей договор  на  семь  с  половиной  процентов  от
сбора, но гонорар выбивать придется тебе. Сейчас она говорит,  что  сыта  по
горло нашим городом. Я сделал все, что мог, чтобы не дать ей заказать  билет
на первый улетающий на Восток самолет. Единственное, что  она  хочет  сейчас
делать, так это сесть и писать новый роман.
   Джери-Ли вытащила салфетку из мешка на дверце машины, промокнула глаза  и
сказала Анджеле:
   - Можем ехать домой.
   Анджела молча тронула машину, и они выехали на дорогу, Джери-Ли  закурила
сигарету и выглянула в окно машины.
   - Вот же дерьмо! - сказала она.
   - Что-то не так?
   - Я только что открыла в себе кое-что, и мне это не нравится,  -  сказала
она. -  Людей  употребляет  не  только  система,  их  употребляют  также  их
собственные мечты.
   - Я тебя не понимаю.
   - Мы все проститутки, - сказала Джери-Ли. - Только платят  нам  в  разной
валюте. Вот увидишь, когда мы вернемся домой, старик уже  будет  названивать
мне, чтобы сообщить, что он выторговал для меня с огромным трудом сто  тысяч
за картину. И я скажу ему - о'кей!
   - Сто тысяч - куча денег.
   - Речь не о деньгах. Речь о том, что в этих делах мой старик гений.
   И он это знает. И использует. Он отлично знает,  что  я  хочу  снять  эту
картину, что я хочу этого больше всего на свете, может  быть,  даже  больше,
чем жить дальше. Я не смогла обмануть его ни на секунду.
   - Не вижу ничего в этом плохого.
   Джери-Ли неожиданно рассмеялась.
   - Вот это и есть самое прекрасное в тебе. Ты -  последняя  невинность  на
нашей планете.
   - У тебя был тяжелый день,  -  сказала  рассудительно  Анджела.  -  Давай
курнем и прибалдеем, когда приедем домой.
   Джери-Ли прижалась к Анджеле, чмокнула ее в щеку и сказала:
   - Первая здравая мысль, которую я слышу за весь сегодняшний день!

ЭПИЛОГ

ГОРОД МИШУРЫ

   На огромной сцене певец мужественно, из последних сил, допевал песню.
   Столь же огромный, как и сцена, зрительный зал сдержанно гудел. Слушали и
смотрели на певца  только  операторы  телевидения,  набившиеся  в  небольшое
душное  помещение  с  пультом  управления  и  мониторами,  расположенное  на
балконе, высоко над зрительным залом. Отсюда открывался вид на  сцену  и  на
зал, именно отсюда велись репортажи о выдающихся событиях в прямом эфире.
   Впрочем, аппаратура позволяла делать одновременно и запись на пленку.
   А сегодня было особенно крупное событие -  ежегодное  присуждение  премий
Академии Киноискусства Америки.
   Певец, наконец, справился с песней. Раздались радостные аплодисменты.
   Он элегантно поклонился  публике,  скрывая  раздирающую  его  ярость  под
очаровательной улыбкой. Певец был убежден, что это чертов оркестр виноват во
всем:  испортил  самые  выигрышные  места   сделанной   им   собственноручно
аранжировки и к тому же - неслыханное хамство! - несколько раз заглушал  его
пение.
   В динамике над пультом управления прохрипел надтреснутый голос  оператора
телестудии:
   - Идет пауза на две минуты. Мы даем  рекламу  и  затем  опять  уходим  из
эфира.
   Режиссер кивнул, будто там, на телестудии, его могли увидеть, и откинулся
на спинку стула.
   - Какая это была по счету песня? - спросил он.
   - Вторая, - ответил кто-то из темноты и потом поправился, - нет, третья.
   - Все равно дерьмо, а  не  песня,  -  заключил  режиссер  и  посмотрел  в
сценарий. - Что у нас дальше?
   - Номинация и награждение за лучший сценарий года, - ответили  ему  опять
из темноты.
   Он еще раз заглянул в сценарий и положил руки на пульт.
   Реклама  закончилась.  Телестудия  ушла  из  эфира.  На   пяти   экранах,
смонтированных в центре  пульта,  появились  изображения  пяти  сценаристов,
отобранных для окончательного  выбора  победителя.  Четверо  мужчин  и  одна
женщина.
   Режиссер поочередно давал в эфир их лица крупным планом.
   На  всех  мужчинах  были  безукоризненные  смокинги.  Претенденты-мужчины
волновались - или казались страшно взволнованными.
   Женщина,  которую  режиссер  показал  последней,  напротив,   производила
впечатление не просто совершенно спокойной, но более того, казалось, что она
витает где-то в другом месте и абсолютно не отдает себе отчета  в  том,  что
происходит  вокруг  нее.  Она  сидела,  полузакрыв  глаза,  ее  сочные  губы
чуть-чуть приоткрылись, словно шептали что-то, и она покачивалась, как будто
прислушиваясь к ритмам звучащей в ее голове таинственной музыки.
   - Да она забалдевшая! - сказал режиссер.
   - Зато изумительно красива, - сказал в темноте тот же голос.
   Над центральным экраном зажегся сигнальный огонек, а на экране тотчас  же
появился  торжественно  вышагивающий  на   сцену   распорядитель   церемонии
награждения.
   Режиссер немедленно переключил мониторы на него и нажал  кнопку  крупного
плана.
   Распорядитель медленно шел к центру сцены.
   Режиссер снова заглянул в сценарий и включил  мониторы,  направленные  на
кулисы, из которых, словно почувствовав  это,  вышли  два  молодых,  но  уже
прославленных актера. Это были восходящие звезды кино - мужчина и женщина.
   Их встретили аплодисментами. Они подошли к распорядителю. Тот передал  им
список сценаристов, выдвинутых на соискание премии.  Актер  стал  читать,  а
каждый  названный  им  сценарист  вставал,  раскланивался  и  старался   еще
убедительнее  показать,  как  он  взволнован.  Только   женщина,   встав   и
поклонившись, продолжала витать где-то в ином, видимо, более интересном  для
нее мире.
   С обычной помпой принесли запечатанный конве