рт и  со  всеми  необходимыми
церемониями и подобающей торжественностью вскрыли.
   Молодой актер извлек из конверта листок бумаги и прочитал:
   - Награда за лучший киносценарий года... - тут  он  сделал  драматическую
паузу и передал лист стоящей рядом с ним киноактрисе.
   Та взяла протянутый ей сакральный листок бумаги, держа ее  в  одной  руке
как драгоценную реликвию, другой зажала микрофон,  поднесла  его  ко  рту  и
зазвеневшим от искреннего на этот раз  волнения  голосом  закончила  начатую
своим коллегой фразу:
   - ...мисс Джери-Ли Рэндол за сценарий "Хорошие девочки попадают в ад"!
   Режиссер сразу же переключил монитор на женщину-сценаристку.
   В первый момент она, как ему показалось, даже не расслышала ничего.
   Потом ее глаза открылись, на губах  проступила  улыбка,  и  она  медленно
стала подниматься из своего кресла. Тут же ее  подхватил  второй  монитор  и
повел, пока она шла по залу к сцене, и вел до тех пор, пока она не поднялась
по ступеням и не подошла к  актерам,  стоящим  в  центре  сцены.  Здесь  она
обернулась к зрителям, и первая камера смогла показать ее во весь рост.
   - Бог мой! Да у нее  под  платьем  ничего  нет!  -  раздался  из  темноты
операторской чей-то изумленный голос.
   - Переключать  на  другие  мониторы?  -  спросил  встревоженный  помощник
режиссера.
   - Ни в коем случае! - сказал режиссер. - Угостим нашу провинцию  зрелищем
на славу!
   А в это время на сцене женщина взяла статуэтку Оскара, прижала к  себе  и
подошла к микрофону. Несколько раз моргнула,  как  бы  смаргивая  слезы,  но
когда посмотрела прямо в зал, ее глаза сияли незамутненно и смело.
   - Леди и джентельмены, члены Академии!  -  голос  ее  был  негромким,  но
отчетливым. - Если бы я сказала вам, что в этот  миг  не  взволнована  и  не
переполнена радостью, это была бы не  правда.  То,  что  случилось  со  мной
сегодня, может произойти только  в  самых  фантастических  и  смелых  мечтах
писателя!
   Она выдержала  паузу,  пока  гремели  аплодисментов  Когда  они  затихли,
женщина продолжила:
   - И тем не менее, во мне  шевелится  маленькое  сомнение  и  одновременно
печаль. Заслужила ли я эту  награду  как  писатель  или  -  как  женщина?  Я
уверена, что такие сомнения не могли бы возникнуть в  головах  четырех  моих
собратьев по перу мужчин, которые вместе со мной были выдвинуты на соискание
премии, в том случае, конечно, если бы кто-то из них  получил  эту  награду.
Потому что все, что им пришлось сделать,  чтобы  оказаться  сегодня  в  этом
зале, это - написать сценарий. Им не нужно было трахаться  с  каждым  членом
съемочной группы, за исключением, может быть, бутафора, чтобы  картина  была
завершена.
   Из зрительного зала донесся  рев.  А  в  операторской  комнате,  началась
паника.
   - Задержите на  пять  секунд  и  переходите  на  запись,  -  распорядился
режиссер. Он поднялся со своего места перед мониторами и выглянул в  зал.  -
Дайте мне реакцию зрителей! - закричал он, увидев, что там творится. - Черт!
Там что-то невероятное, сплошной ад!
   На экранах появились изображения зрителей  в  разных  точках  зрительного
зала. Женщины кричали стоя, поддерживая аплодисментами награжденную.
   Отовсюду неслись крики:
   - Давай, Джери-Ли! Покажи им! Скажи им все!
   На одном из экранов мелькнул мужчина в смокинге, пытающийся силой усадить
обратно в кресло женщину, прыгающую от возбуждения.
   Режиссер переключился на Джери-Ли. Ее голос снова зазвучал с экрана:
   - Я вовсе не собираюсь игнорировать замечательный обычай благодарить всех
участников картины, всю  съемочную  группу,  которые  своим  трудом  сделали
возможным  для  меня  получение  высокой   награды.   Поэтому   первая   моя
благодарность - моему литературному агенту, который внушил мне, что в  нашем
киноделе  важно  только  одно  -  сделать  картину.  Он  может  вздохнуть  с
облегчением: мне не пришлось карабкаться на крест.  Все,  что  мне  пришлось
сделать, это вскарабкаться на  член  продюсера,  целовать  задницу  ведущего
актера и лизать известное место у жены режиссера. Моя глубокая благодарность
всем им. Вероятно, именно они сделали возможным для меня получение премии.
   - Вот же чертово дерьмо! - зашипел режиссер.  Шум  в  зале  достиг  такой
силы, что заглушал голос Джери-Ли в микрофоне.
   - Отключи звук в зале! - распорядился он. Теперь ее голос звучал на  фоне
приглушенного рева толпы.
   -  ...Наконец,  последнее,  но  самое  главное.  Я  хочу  выразить   свою
признательность моим коллегам членам Академии за то, что они избрали  именно
меня Символом Женщины-Писателя, и в честь этого  я  хочу  обнажить  картину,
нарисованную мною специально для них!
   Она нежно и обворожительно улыбнулась и  подняла  руку  к  шее.  Внезапно
платье упало к ее ногам,  и  Джери-Ли  осталась  стоять  в  центре  сцены  в
ослепительном свете прожекторов совершенно обнаженная, а на ее стройном теле
все увидели нарисованную золотом  картину,  изображающую  статуэтку  Оскара.
Изображение было расположено так, что голова Оскара приходилась как  раз  на
курчавый треугольник на лобке, а ноги его располагались на ее груди.
   То, что началось в зрительном зале, не  поддавалось  описанию.  Это  было
всеобщее  безумие.  Все  вскочили  на  ноги,  вопили,   глазели,   свистели,
приветствовали и просто хохотали.
   Из-за кулис на  сцену  выскочили  служители,  окружили  Джери-Ли,  кто-то
набросил на нее пальто. Она с презрением скинула его с плеч и  прошествовала
со сцены за кулисы во всем своем обнаженном величии.
   На лице режиссера застыло выражение счастливого восторга: этой  передачей
он вошел в историю!
   Экран мигнул, и начались рекламные передачи.
   - Награда Академии после сегодняшнего вручения  уже  никогда  не  обретет
прежней значимости! - сказал режиссер.
   - Ты думаешь, все ушло в эфир? - спросил кто-то.
   - Я страстно надеюсь на это, - ответил режиссер. - Стыд и позор нам всем,
если правду не услышат, если ей не дадут, наконец, хотя  бы  такой  же  шанс
быть услышанной, какой имеет все это бычье дерьмо - и  он  указал  Рукой  на
экран с рекламой.
   Машина поднялась на вершину холма и остановилась У самого подъезда.
   Джери-Ли перегнулась через сидение и поцеловала своего спутника в щеку.
   - Мой друг детектив Милстейн, детектив Милстейн, мой друг.  У  тебя  есть
удивительная способность появляться как раз в тот  момент,  когда  я  больше
всего в тебе нуждаюсь.
   Он улыбнулся в ответ.
   - Я патрулировал недалеко от театра. Зашел в бар, взглянул на телевизор и
как раз застал момент, когда ты появилась на сцене.
   - Я рада, - сказала Джери-Ли, выходя из машины. - Я  совсем  как  выжатый
лимон. Сейчас прямо бухнусь в постель и - спать.
   - С тобой все в порядке?
   - Не волнуйся, я в отличном настроении. Так что ты можешь возвращаться на
дежурство.
   - Хорошо.
   - Поцелуй от меня Сюзан и внука.
   Он кивнул, подождал, пока она не войдет  в  дом,  и  только  после  этого
тронул машину и поехал вниз с холма по направлению к городу.
   Она подошла к своей двери и услышала, как надрывается телефон.
   Звонила мать.
   - На этот раз ты нас доканала,  Джери-Ли,  -  сказала  она.  -  Отныне  я
никогда больше не смогу поднять голову в нашем городе.
   - О, мама... - начала было Джери-Ли. Что-то щелкнуло, и трубка умолкла  -
это мать на том конце провода бросила трубку. Но не успела Джери-Ли положить
на рычаг свою трубку, как телефон зазвонил снова.
   На этот раз это был ее агент.
   - Какая блистательная реклама, какое  паблисити!  -  захлебывался  он,  -
Никогда еще за все время своей карьеры я  не  видел,  чтобы  за  один  вечер
родилась звезда!
   - Я вовсе не планировала рекламный трюк.
   - А какая тебе разница, что ты планировала, а что нет? - спросил  старик.
- Приходи завтра ко мне в офис - у меня уже,  по  крайней  мере,  пять  фирм
обрывают телефон с  предложениями  договоров,  на  которых  ты  можешь  сама
написать любую цифру!
   - Вот же дерьмо! - вздохнула она и положила трубку.
   Телефон мгновенно зазвонил опять. Но на этот раз она не  стала  отвечать.
Просто сняла трубку, положила ее  рядом  с  аппаратом  и  нажала  на  рычаг,
разъединилась. Однако трубку обратно класть не стала. А сама пошла в  ванную
комнату, нашла самокрутку и вернулась. Потом  спустилась  вниз  и  вышла  на
улицу. Села на ступени крыльца и стала смотреть на раскинувшийся у  подножия
холма город. Воздух был теплым  и  прозрачным...  Огни  города  вдруг  стали
расплываться: это на ее глаза набежали слезы.
   Она сидела на верхней ступеньке и плакала.  А  далеко  внизу  многоцветье
ночного Лос-Анджелеса мерцало сквозь ее слезы.



    Гарольд РОББИНС
    КАМЕНЬ ДЛЯ ДЭННИ ФИШЕРА



    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у  него
хлеба, подал бы ему камень?
   От Матфея 7,9

   Жене моей, Лил, которой я обязан.

ПРОЛОГ

   На кладбище Горы Сионской можно  попасть  по-разному.  Можно  поехать  на
автомобиле по многочисленным прекрасным дорогам Лонг-Айленда, можно проехать
на метро, автобусе или троллейбусе.  Много  путей  ведет  на  кладбище  Горы
Сионской, но на этой неделе нет из них такого, который не был бы  переполнен
толпами людей.
   - С чего бы это так? - спросите вы, поскольку  в  буйном  цветении  жизни
есть  что-то  пугающее  в  том,  чтобы  идти  на  кладбище  за   исключением
определенных случаев. Но эта неделя, неделя перед Великими Святыми Днями,  -
как раз и есть один из таких случаев. Так как именно на этой неделе  Господь
Бог Иегова собирает вокруг себя своих ангелов и раскрывает перед ними  Книгу
Жизни. И твое имя записано на  одной  из  этих  страниц.  На  этой  странице
изложена твоя судьба на будущий год.
   В  течение  этих  шести  дней  книга  будет  открытой,  и  у  тебя  будет
возможность доказать, что ты достоин Его доброты. В течение этих шести  дней
ты занимаешься актами благотворительности и послушания. Одним из этих  актов
и есть ежегодное посещение мертвых.
   И чтобы удостовериться в том, что твой визит к усопшим замечен и  должным
образом учтен, ты подберешь на земле под ногами камешек и  положишь  его  на
могилу с тем, чтобы  его  увидел  Ангел-свидетель,  проходящий  по  кладбищу
каждую ночь.

***

   Вы встречаетесь в условленное время под аркой из белого камня.  На  камне
над вашей головой высечены слова "Кладбище Горы Сионской". Вас  шестеро.  Вы
неловко смотрите друг на друга, и губы с трудом выговаривают слова. Вы здесь
все. Как бы по тайному согласию, не  проронив  ни  слова  все  вы  начинаете
двигаться одновременно и проходите под аркой.
   Справа от вас здание хранителя, слева - ЗАГС. Здесь, с  указанием  номера
участка и похоронной конторы, даны адреса многих  людей,  которые  ходили  с
вами по этой  земле,  и  многих,  которые  ходили  по  ней  до  вас.  Вы  не
останавливаетесь, чтобы подумать об этом, так как для вас все,  кроме  меня,
принадлежат ко вчерашнему дню.
   Вы идете по длинной дороге,  отыскивая  определенную  тропу.  Наконец  вы
видите ее: белые цифры на черном диске. Вы сворачиваете на эту тропу,  читая
глазами названия похоронных контор над каждым из участков. Имя,  которое  вы
искали, теперь видно, это черные  полированные  буквы  на  сером  камне,  вы
входите на участок.
   Маленький старичок с седыми пропитанными табачным дымом усами  и  бородой
торопится вам навстречу. Он робко улыбается, а пальцы его теребят  маленький
значок на лацкане. Это поминальщик из похоронного бюро. Он  прочтет  за  вас
молитву на иврите, этот обычай существует уже много лет.
   Вы бормочете ему имя. Он кивает головой как птица, ему известна могила, к
которой вы идете.  Он  поворачивается,  и  вы  следуете  за  ним,  осторожно
переступая через тесно расположенные могилы, так как земля здесь дорогая. Он
останавливается и указывает рукой, старой дрожащей рукой. Вы киваете, да это
та самая могила, и он отступает.
   Над головой гудит самолет, идущий на посадку на близлежащий аэродром,  но
вы не смотрите вверх. Вы читаете слова на памятнике. На вас снисходит мир  и
спокойствие. С вашего тела  спадает  напряженность.  Вы  подымаете  глаза  и
слегка киваете чтецу молитвы.
   Он делает шаг вперед и становится перед вами. Он спрашивает имена с  тем,
чтобы включить их в молитву. Друг за другом вы отвечаете ему.
   Мать.
   Отец.
   Сестра.
   Зять.
   Жена.
   Сын.
   Его молитва похожа на напев, неразборчивая тарабарщина  слов,  монотонным
эхом  звучащая  среди  могил.  Но  вы  его   не   слушаете.   Вы   наполнены
воспоминаниями обо мне, и для каждого из вас я совсем другой человек.
   Наконец молитва закончена, плакальщику заплачено, и он уходит куда-то еще
выполнять свои обязанности.  Вы  оглядываетесь,  пытаясь  найти  под  ногами
какой-нибудь камешек. Вы осторожно держите его в руке и, как  остальные,  по
очереди делаете шаг вперед к памятнику.
   Хотя холод и зимний снег, а также солнце и летний дождь близки мне с  тех
пор, как вы были здесь вместе в последний раз, мысли ваши  опять  такие  же,
какими они были тогда. Я хорошо запечатлен в памяти всех  присутствующих  за
исключением одного.
   Для матери - я испуганный ребенок, копошащийся у ее груди и ищущий защиты
в ее руках. Для отца - я трудный ребенок, чью любовь было трудно  завоевать,
и все же она была такой же крепкой, как и моя к нему.
   Для сестры - я смышленый младший брат, чьи проделки были причиной любви и
страха.
   Для зятя - я друг, с которым он делил надежду и славу.
   Для жены - я  любимый,  который  ночью  рядом  с  ней  боготворил  алтарь
страстей и соединился с ней в ребенке.
   Для сына же, для сына я не знаю, кто я такой, так как он меня не знал.
   Вот уже пять камней лежат на моей могиле, и ты, сын мой, удивленно стоишь
там. Для всех остальных я реален, но только не для тебя. Тогда зачем  же  ты
стоишь здесь и скорбишь о ком-то, кого ты и не знал. На  душе  у  тебя  груз
детского неприятия. Ведь я тебя подвел. Тебе так и не  пришлось  похвастать,
как это любят делать дети: "Мой папа самый сильный, или умный,  или  добрый,
или самый любящий". В горестном молчанье со все  возрастающим  отчаяньем  ты
слушал такие слова, которые другие говорили тебе.
   Не сердись и  не  проклинай  меня,  сынок.  Если  можешь,  воздержись  от
суждений и выслушай историю своего отца. Я  был  человеком,  а  значит,  был
грешен и слаб. И хотя в жизни своей я наделал много ошибок и  подвел  многих
людей, тебя я подвел не по своей вине. Послушай меня, прошу  тебя,  выслушай
меня, сын мой, и узнай все о своем отце.
   Вернись со мной к началу, к самому истоку. Ибо мы,  бывшие  одной  плоти,
одной крови и одного сердца, теперь сошлись все вместе в одной памяти.

ДЕНЬ ПЕРЕЕЗДА

1 июня 1925 года

   Я возвращаюсь к самому началу памяти, и это  день  моего  восьмилетия.  Я
сижу в кабине грузовика и взволнованно разглядываю надписи на  перекрестках.
Огромный грузовик подъехал к одному из углов и притормозил.
   - Этот квартал? - спросил водитель чернокожего грузчика, сидевшего  рядом
со мной.
   Огромный негр повернулся ко мне.
   - Этот квартал, мальчик? - спросил он, и на лице его  сверкнули  огромные
белые зубы.
   Я так разволновался, что едва мог разговаривать.
   - Да, этот, - пропищал я. Я повернулся, чтобы лучше разглядеть улицу. Да,
это она. Я узнал дома, которые были похожи друг на друга,  перед  каждым  из
них росло стройное молодое деревце. Она выглядела точно так же, как и тогда,
когда мы ездили сюда с мамой и папой, в тот день, когда они купили этот  дом
мне на день рождения.
   Тогда все улыбались, даже торговец  недвижимостью,  который  продал  отцу
этот дом. Но папа не дурил. Он был настроен серьезно.  Он  сказал  торговцу,
что дом должен быть готов к 1 июня, потому что это мой день рожденья, и  дом
предназначен мне в подарок.
   И он был готов к первому числу, как раз как этого хотел папа, потому  что
сегодня было первое июня, мне исполнилось восемь лет, и вот мы переезжаем.
   Грузовик медленно повернул и поехал вдоль квартала. Было слышно, как шины
вгрызаются в гравий на дороге, когда машина съехала с мощеной улицы.
   На  нашей  новой  улице  еще  не  было  асфальта.  На  ней   был   только
серовато-белый гравий. Камешки  погромыхивали,  когда  шины  подхватывали  и
швыряли их на брызговики.
   Я вскочил на ноги в кабине грузовика.
   - Вот он - закричал я, показывая пальцем. -  Вот  мой  дом!  Последний  в
ряду! Единственный, что стоит особняком!
   Грузовик начал тормозить и остановился перед домом. Я увидал нашу машину,
которая стояла в проезде. Мама с моей сестрой Мириам, которая  на  два  года
старше меня, уехали раньше нас с буханкой хлеба  и  коробочкой  соли,  чтобы
приготовиться к нашему приезду. Мама хотела, чтобы я поехал с  ней,  но  мне
хотелось проехаться на грузовике, а старший водитель разрешил.
   Я попытался открыть дверь машины еще до того, как  она  остановилась,  но
негр держал на ручке свою руку.
   - Погоди минутку, мальчик, улыбаясь сказал он. - Теперь ты здесь надолго.
   Когда грузовик  остановился,  он  открыл  дверь.  Вылезая  из  кабины,  я
второпях поскользнулся на подножке и растянулся на дороге.  Я  услышал,  как
кто-то  вполголоса  ругнулся,  и  затем  почувствовал,  как   сильные   руки
подхватили меня и поставили на ноги.
   Негр низким голосом сказал мне на ухо: "Ты не ушибся, мальчик?"
   Я покачал головой. Вряд ли я мог тогда  разговаривать,  даже  если  бы  и
захотел, настолько я был захвачен видом своего дома.
   Он был наполовину из буро-коричневого кирпича, а выше, вплоть  до  конька
крыши был покрыт коричневой дранкой. Крыша была из черной дранки, а у фасада
дома было небольшое крылечко, или что-то вроде этого. Таких красивых домов я
еще не видал. Я глубоко  вздохнул  я  горделиво  огляделся,  не  смотрит  ли
кто-нибудь на нас. Но там какого не было. Изо всего  квартала  мы  переехали
сюда первыми.
   Негр стоял рядом со мной.
   - Да, хорошенький домик, - сказал  он.  -  Тебе  очень  повезло,  что  ты
завладел таким домом.
   Я благодарно улыбнулся ему, потому что, когда я  ему  говорил,  что  папа
подарил мне его на день рожденья, он лишь усмехался как и все.
   Затем я взбежал по ступенькам и застучал в дверь. - Мама, мама, - завопил
я. - Это я. Я уже здесь!
   Дверь открылась, и в ней показалась мать,  голова  у  нее  была  повязана
какой-то тряпкой. Я  протиснулся  мимо  нее  в  дом  и  остановился  посреди
комнаты. Все в доме пахло новизной. Краска на  стенах,  древесина  лестницы,
все было новенькое.
   Я услышал, как мать спросила шофера, почему он так долго ехал. Ответ  его
я не расслышал, так как смотрел вверх  на  лестницу,  но  мама  вернулась  в
комнату, говоря, что он тянул резину, потому что им платят повременно.
   Я схватил ее за руку.
   - Мама, где моя комната? - спросил я. Ведь  у  меня  впервые  будет  своя
собственная комната. До этого мы жили на квартире, и у нас  с  сестрой  была
комната на двоих. Затем однажды утром мама вошла к нам в  комнату,  когда  я
сидел в постели и смотрел, как одевается Мими. Мама посмотрела  на  меня,  а
потом за завтраком сказала, что мы собираемся купить дом,  и  что  отныне  у
меня будет собственная комната.
   А теперь она высвободила свою руку.
   - Первая со стороны лестницы, Дэнни, - взволнованно  ответила  она.  -  А
теперь не мешай. У меня много дел!
   Я рванулся вверх по лестнице, и только каблуки ботинок  громко  застучали
по ней. На лестничной площадке я задержался и огляделся. У  отца  с  матерью
была большая комната прямо, затем комната Мириам, затем моя. Я открыл  дверь
своей комнаты и тихонечко вошел в нее.
   Это была небольшая комната, примерно три на четыре метра. В ней два окна,
через которые виднелись окна дома напротив. Я вернулся  и  закрыл  за  собой
дверь. Пересек комнату и прижался лицом  к  оконному  стеклу,  но  так  было