м на клинок похож -  у всадников самое ценное отсекает.  Как
смею двух воинов лишиться? Сам видишь, царицу сопровождаем.
     - Прямо  скажу,  Миха,  ты  дурак!  Кудиани от  черта  привет передай -
укротит потоки.  А раз я сказал, сейчас возьму двух, ты должен пожалеть, что
не пять.  Зачем дразнить кудиани? Для охраны, - Саакадзе чуть понизил голос,
- потерявшей ценность совы и устарелой жабы хватит и тех, кто останется. Так
вот,  гонцов выбери,  а  сам продолжай с почестями сопровождать высокочтимую
царицу. И поживей! - Круто повернувшись, Саакадзе вышел.
     Через несколько минут азнауры уже выезжали из  ворот.  Хозяин,  стоя на
пороге,   с  благодарностью,   не  скрывая  радости,  низко  кланялся.  Опыт
подсказывал ему,  что  мог произойти кровавый бой.  А  на  что брызги крови?
Лучше монеты от проезжих!  А караванбаши-арагвинцу придется развязать лишний
кисет   князя,   ибо   Моурави  остроумно  велел  подать  все   дорогое,   а
расплачиваться заставил врага.
     Гроза прекратилась так  же  внезапно,  как и  началась.  Еще воздух был
насыщен прохладой снеговых вершин,  еще  за  горами  нехотя затихали раскаты
грома,  а с выступов звонко падали запоздалые льдинки,  но уже,  разодранные
горячими лучами,  убегали облака,  омытое  небо  приветливо распростерло над
умиротворенной землей  голубой  шатер.  Два  арагвинца  хмуро  и  беспокойно
поглядывали  на   Эрасти  и   Матарса,   которые  сопровождали  их,   словно
арестованных, тесно придвинув коней.
     Даутбек и Ростом сразу поняли, что Саакадзе не желает говорить о важном
в пути, ибо ветерок не хуже лазутчика подхватывает тайные слова и доносит до
уха  врага.  И  они  притворно-весело  обсуждали перепуг  царицы  Мариам  от
приятной встречи с грозным "барсом".
     Димитрий уверял,  что встреча с шакалами Зураба возбудила в нем жажду и
он не дождется первой деревни,  в  которой сумеет дать волю клинку,  слишком
залежавшемуся в ножнах. На это Эрасти хмуро заметил:
     - О жажде следовало думать в караван-сарае.  С утра голодные скачем,  а
вкусный чанахи почему-то предоставили врагам.
     - Э-э, недогадливый верблюд! Разве чанахи не превращается в сено, когда
рядом нечисть копошится?
     - Я  так  думаю,  Ростом.  Полторы жабы им  на  закуску.  Откуда только
взялись?
     Задумчиво вглядывался Саакадзе в слегка тронутый желтизной горный лес и
вдруг повернулся к Даутбеку:
     - Странный день,  мы  возвращаемся после  большой победы над  кичливыми
врагами, а вместо успокоительного дождя - гром и град.
     - Весенний гром, Георгий. Это хорошее предзнаменование.
     - А  встреча  с  "совой" тоже  к  весне?  Нет,  друг,  не  нравится мне
сегодняшний день.  Ты знаешь,  я не суеверный, но... какой-то тайный замысел
чувствуется в его неожиданных ходах.
     - Это судьба!  Давай, Георгий, поработим негодную! - И Даутбек внезапно
выхватил ханжал и резко обернулся.
     Кони, навострив уши, шарахнулись и пронзительно заржали. Среди обломков
скал,  сливаясь с ними, распласталась тигрица, но яркие поперечные полосы ее
меха не укрылись от зоркого глаза Даутбека.  Послышался низкий горловой звук
"а-о-ун",  и хищница, почуяв, что она обнаружена, приготовилась к прыжку. Но
Автандил мгновенно скинул с плеча высеребренный лук,  с силой оттянул тетиву
по индусскому способу - к правому уху, согнул лук вдвое и отпустил стрелу.
     Орлиные  перья,  вставленные  в  хвост  древка,  мелькнули  в  воздухе,
указывая лет свистящей стрелы. "Хуаб!" - громко вскрикнула в испуге тигрица,
рванувшись вниз со  скалистого выступа.  И  в  тот же миг острие наконечника
вонзилось в ее правый глаз.
     Ни  персидская кольчуга,  ни  турецкий щит не  в  силах были остановить
боевую стрелу "барсов",  на  сто  шагов пробивали они дубовую доску в  палец
толщиной. И тигрица рухнула наземь у ног Автандила, пораженная насмерть, так
и не достигнув обидчика.
     Блестела  на  солнце  золотистая полосатая шкура,  беспомощно свисая  с
седла победителя.  "Барсы" продолжали путь  так  спокойно,  словно мимоходом
подбили не коварного зверя,  а невинного ягненка. Автандил, вытащив из глаза
хищницы стрелу,  чистил куском сафьяна наконечник и  что-то  нежное мурлыкал
себе под нос.
     Арагвинцы, косясь на огромную шкуру, совсем приуныли.

     Тревога не оставляла князя Газнели. Князь нервно крутил белый ус, чутко
прислушивался:  не  возвращается ли  Саакадзе,  и  еще  ниже  склонялся  над
изголовьем детской постели,  готовый в  любой миг броситься на защиту внука,
его ни с чем не сравнимого сокровища.
     Напрасно Русудан уверяла:  в  случае  опасности потайной ход  -  лучшая
защита.  Тщетно доказывала Хорешани,  что не  так-то безопасно вторгаться во
владения Сафар-паши,  хотя, с согласия паши, наполовину и охраняемые воинами
Георгия Саакадзе.
     Острый нос  у  князя побелел,  что  выдавало его волнение.  Он  сердито
напомнил  о  вероломстве князей,  враждовавших с  Газнели,  о  их  внезапном
нападении на сильно укрепленный замок, где они истребили благородную фамилию
Газнели и  завладели ее  богатством.  И,  стервенея от  своих  воспоминаний,
князь,  голосом,  не допускающим возражений, настаивал на немедленном вывозе
внука в одну из бухт Абхазети, где и море близко, и горы под рукой.
     Но вот неожиданно в  один из мглистых вечеров за стеной замка зарокотал
ностевский рожок.  Нетерпеливый топот копыт прозвучал как  праздничная дробь
барабана.   В   широко   распахнутые  ворота   шумно   проскакал  Квливидзе,
сопровождаемый азнаурами и ополченцами,  а за ними потянулся конный караван,
навьюченный трофеями.
     Размахивая папахой,  к  которой  уже  были  приколоты осенние,  алая  и
оранжевая,   розы,  Квливидзе,  стоя  на  стременах  и  освещаемый  факелами
выбежавших слуг, отдавал короткие распоряжения.
     - На целую агаджа за нами ползут арбы,  нагруженные ценностями персов и
приспешников персов!  Клянусь  бородой  пророка,  все  пригодится азнаурам и
ополченцам! - задорно выкрикнул кто-то в темноту.
     - Сюда не напрасно притащили,  -  вмешался высокий ополченец,  слезая с
коня, как с табурета, - справедливее "барсов" никто не разделит.
     Особенно  волновали  ополченцев тонконогие горячие  кони  и  клинки  из
серого,  черного  и  желтого  булата.  Отборное зерно  и  вино  в  бурдючках
предназначалось в  подарок  женщинам  и  детям,  лепешки  и  пенящиеся вином
глиняные чаши внесут веселье в темные землянки. И все же ополченцы теснились
вокруг великолепного табуна и вьюков с оружием.
     Не  без усилий удалось Квливидзе убедить ополченцев отойти от  коней и,
отведав обильное угощение обрадованной Дареджан, отдохнуть от бешеной войны.
     - А  притащатся арбы,  -  гремел  Квливидзе,  сорвав  с  папахи розы  и
передавая их Дареджан,  -  выборные от азнауров и  ополченцев распределят их
беспристрастно...
     Наутро прискакали "барсы".
     Увидя двух арагвинцев,  Квливидзе мгновение обалдело оглядывал их,  как
бы не доверяя своим глазам, и вдруг гаркнул:
     - Шакалы! Шакалы! Бейте их, собачьих детей!
     - Стойте! - засмеялся Ростом. - Это гонцы от княгини Нато.
     Всех удивило,  что арагвинцев оставили на свободе и кормили, к великому
неудовольствию азнауров, совместно с дружинниками.
     Арагвинцы пробовали шутить, напоминая, что когда дерево опрокидывается,
все на него бросаются - и с топором и без топора.
     Дружинники мрачно отпарировали:
     - Как бы верблюд ни упал, горб все-таки заметен.
     Лишь один Арчил бесстрастно поглядывал на  арагвинцев:  он был спокоен,
ибо,  незаметно для остальных, приставил к арагвинцам двух своих разведчиков
и  вдобавок усилил стражу у  ворот,  -  баз  разрешения Арчила никто не  мог
выходить за пределы замка.
     Едва закончилась веселая еда, как Саакадзе, ссылаясь на бессонную ночь,
удалился в свою башенку. Туда незаметно пробрались и все "барсы".
     Внимательно  выслушав  Даутбека  и  Ростома,   Саакадзе  несколько  раз
прошелся по комнате, поправил на коврике шашку Нугзара и опустился на тахту.
     - Разгадать нетрудно, шакал укрепил свой замок, сделав его неприступным
для моих дружин.  И стража малая -  всего одна княгиня Нато! А ведь она дала
слово без совета Русудан не возвращаться в Ананури.
     - Шакалу в  ловкости отказать нельзя.  Только если  Теймуразу помогает,
почему в  Метехи первым после  Шадимана стал?  И  еще  -  разве Андукапар не
выследил бы? А Шадимана не так легко обмануть!
     - Не так легко, мой Даутбек, а обманывает. Конечно, горцы ушли в Тушети
с  молчаливого  согласия  Зураба,  о  чем  Иса-хан  в  неведении.  Арагвское
княжество от  сарбазов очистил с  согласия Хосро-мирзы;  для  какой  цели  -
Шадиман не догадывается.  Потом вывел из Тбилиси половину войска Андукапара,
который тоже не знает подлинную причину.  Что затевает шакал?  Думаю, обещал
меня уничтожить, потому в Метехи все ему угождают. Но...
     - Я тоже мучаюсь: почему два великих советника, Ростом и Даутбек, держа
Миха в руках -  полтора ишачьего хвоста ему на закуску!  - не выжали из него
признания?
     - Если бы  даже тебя на  помощь пригласили,  и  тогда больше того,  что
узнали, ничего не прибавилось бы, - невозмутимо возразил Ростом.
     - А  разве речной черт  не  готов сам  с  себя  шкуру снять ради своего
Зураба?  -  возмутился Даутбек,  ударяя нагайкой по пыльным цаги.  - Что ты,
длинноносый дятел,  нас в глупости упрекаешь?  Сам мог убедиться, как предан
подлый мсахури отвратному князю. Пощади ишака, пусть сам трудится с хвостом.
     - Не  спорьте,  мои  "барсы",  скоро  узнаем от  Папуна все.  Ведь  два
арагвинца,  вовремя отпущенные,  поспешат не в Ананури - передать от Русудан
послание и подарки, а в Метехи.
     - Почему думаешь, Георгий? - удивился Пануш.
     - Не сомневаюсь,  что,  увидя Дато и Гиви,  которые вот-вот вернутся из
Стамбула,  арагвинцы помчатся к  шакалу предупредить,  что султан нам помощь
пришлет.
     - А если не пришлет? - слегка ошеломленный, спросил Матарс.
     - Все  равно -  для  Метехи выгоден слух,  что  пришлет.  Как  только с
верхней башни страж увидит Дато, ты, Ростом, незаметно поскачешь навстречу и
предупредишь друга,  но вернешься, конечно, один, так же незаметно. Помните,
что арагвинцы зурабовой выучки - значит, все равно что нашей.
     - Теперь понимаю,  - расхохотался Димитрий, - какая хатабала произойдет
в Метехи, полторы змеи им под хвост! Даже Хосро потеряет сон.
     - Я на подобное надеюсь.  Помнишь,  я дал слово тушинам изгнать персов.
Здесь, друзья мои, большая игра. Надо, чтобы и Теймураз узнал, - осмелеет.
     - А я,  Георгий,  голову ломал,  все думал, на что тебе два прожорливых
арагвинца?  И  почему на  свободе,  как  почетных гонцов,  держишь?  Видишь,
сколько около тебя ни  нахожусь,  ничему не  научился!  Вот  Дато,  Даутбек,
Ростом, Димитрий...
     - Ты  что,  ишак,  полтора часа о  моей учености поешь,  как персидский
соловей?
     - А  разве не так?  Я-то одному лишь научился:  выполнять волю Великого
Моурави.
     - Не мою, а Картли. И... мой Матарс, ты верный обязанный перед родиной,
немало  отдал  ей.  Вспомни Жинвальское сражение.  Ты  показал себя  знатным
воином. И еще скажу: где твой дом? Где жена, дети?
     Пануш виновато потупился.
     - О чем беспокоишься, Георгий, разве так не свободнее?
     - Мой Матарс, ты раньше иначе думал.
     - Раньше?  Наверно,  тогда еще  не  носил черной повязки,  потому плохо
видел.
     - Такого,  как ты,  и  с  одним глазом грузинская девушка сильно любить
станет.
     - Выходит,  Пануш,  у тебя вместо глаза - стекло, раз не замечаешь, как
подле тебя краснела Кетеван, внучка Сиуша...
     - Может, нарочно пока не замечаю. Где жену держать должен? В хурджини?
     - У отца пока не можешь?
     - Для отца не стоит жениться.
     Скрывая любовь и сочувствие к друзьям, громче всех засмеялся Даутбек.

     Иногда человек любуется звездами, и кажется ему - нет прекраснее их. Но
неожиданно  на  небесный  простор  плавно  выплывает  серебристая  луна,  и,
восхищенный,  он забывает о звездах и весь отдается созерцанию недосягаемого
корабля.
     Так и  сегодня:  хотя со сторожевых башен и уловили скрип с нетерпением
ожидаемых ароб, но приближение трофеев никого не взволновало, ибо неожиданно
появились два всадника на  взмыленных конях,  сверкающих лунным серебром,  и
понеслись к замку, а за ними поспевали двое дружинников.
     Бешеный  крик  одного,  смех  другого и  торжествующее ржание  скакунов
взбудоражили ополченцев.  Сон  как  ветром  выдуло из  замка,  даже  дряхлый
садовник, звякая ножницами, семенил по двору.
     Азнауры рванулись к  воротам;  Дареджан едва  успела накинуть на  плечи
платок;  старший повар,  вытирая о  фартук  руки,  перегонял Омара;  стрелой
неслись Иорам и Бежан.
     На балконе показались Русудан,  Георгий, заметно обрадованный Газнели и
Хорешани, высоко поднявшая маленького Дато.
     А со сторожевой башни на весь замок продолжал кричать Автандил:
     - Дато и Гиви! Ваша! Из Стамбула-а-а! Э-эй... Друзья!
     Едва влетев в распахнувшиеся ворота, Гиви неистово крикнул:
     - Победа,  "барсы"!  Победа, азнауры! - и, вдруг оглянувшись, накинулся
на двух дружинников:  -  Осторожнее, пожелтевшие дубы! Не смешайте хурджини!
Или вам неведомо,  что в одном,  кроме драгоценностей,  хрустальный кальян -
подарок Моурави от самого султана. Э-э!.. Русудан! Дареджан! Победа! Смотри,
Дато, кого Хорешани держит!
     "Барсы", ополченцы, азнауры, дружинники и слуги тесным кольцом окружили
Дато и Гиви, не давая им спешиться.
     - Что?.. Что ответил султан? - взволнованно выкрикнул Нодар.
     А за ним, словно эхо, вторили ополченцы:
     - Что? Что?
     - Во имя Георгия Победоносца! Что?
     - Что ответил султан?
     Дато загоготал:
     - Турецкий  султан  ответил  арабской мудростью:  "Если  у  вернувшихся
"барсов" грузинский аппетит,  накормите их хоть задом персидского барана.  -
И,  видя,  что спешиться ему все равно не дадут, Дато встал на седло. - Ваше
нетерпение мне  знакомо,  и  я  так  в  зале ожидания Сераля встретил везира
Осман-пашу.  -  Выхватив из-за куладжи ферман, Дато развернул его. - Главное
прочту. Надеюсь, потом пустите сойти с коней? Вот, слушайте:
     "...Кто  может отказать Георгию,  сыну  Саакадзе?  Пусть исконные враги
золоторогого  Стамбула  и  зеленоликого  Гурджистана  трепещут  перед  мечом
Моурав-бека!  Я, повелитель вселенной, привратник аллаха, открываю двери рая
достойному.  Да воссияет вновь Моурав-бек в  блеске славы и богатства!  И да
будет ему известно:  шакалы на то и существуют,  чтобы выть.  И не забудется
им,  что  власть подобна поводьям:  выпустишь -  и  конь  поскачет в  другую
сторону.  Мудрецы уверяют:  звезды сверкают -  пока не гаснут; солнце - пока
его не затмевает луна; а властелин силен - пока стоит на вершине. И я помогу
неосторожному Моурав-беку вновь взобраться на вершину и  схватить поводья...
Повелеваю моему везиру Осман-паше оказать..."
     Дато  вдруг  оборвал чтение  и  с  изумлением уставился на  арагвинцев.
Гневно свернув ферман,  он зашептался с Ростомом,  пожал плечами, недовольно
крикнул:
     - Эй,  Гиви,  ты  что,  прирос к  коню?  -  и,  перемахнув через седло,
спрыгнул перед расступившимся народом.
     А Ростом поспешно подошел к Омару,  стоявшему неподалеку от арагвинцев,
и  с  притворным неудовольствием спросил,  почему  он  не  удалил гонцов при
въезде Дато.  Разве все для чужого уха? Будто смутившись, Омар оглянулся, но
арагвинцы поняли, что их хотят удалить, и куда-то исчезли.
     Ликование длилось  до  поздней  ночи.  Дружинники выкатили  огромнейшие
бурдюки и  расположили их  по кругу.  Повара уже вертели на пылающих кострах
баранов,  козлят и  свиные туши.  Дурманил запах  перца,  вина,  сала.  Плыл
клубами дым.  На  паласах и  скамьях появились чаши,  чуреки,  сыр,  зелень,
фрукты.  В  начищенных до  ослепительного блеска  медных  котлах  вздувалось
сладкое тесто, начиненное орехами.
     По  переднему двору в  честь Моурави неслось "Мравалжамиер".  Автандил,
Иорам и  Бежан перебегали от группы к группе,  угощая и чокаясь с пирующими.
Арагвинцы, стараясь не попадаться на глаза азнаурам, тоже пили и попутно все
высматривали.
     Даже  Газнели повеселел;  исчезли страхи,  опасения,  и  он  добродушно
усмехался,  когда Дато то бурно целовал маленького Дато,  то подбрасывал его
до густых ветвей деревьев, то сажал на коня, дав в руки шашку.
     Гиви  не  терпелось раздать женщинам подарки,  но  Ростом  шепнул,  что
неловко перед многочисленными гостями:  ведь  придется всех  оделять.  Скоро
разъедутся, тогда как раз будет время.
     Вздыхал Гиви, хватал то Матарса, то Пануша, заставляя повторять рассказ
о захвате Гори,  о Биртвиси,  о Квели Церетели,  и неизменно сожалел о своем
отсутствии.  Хотя  "на  скорый  язык"  "барсы"  рассказали  Дато  и  Гиви  о
молниеносной войне, все же хотелось еще и еще слушать.
     А  Квливидзе беспрестанно вздымал  рог  с  пожеланием князьям проводить
каждую ночь так же весело, как помогли им провести добросердечные азнауры.
     Отвечая старому азнауру оглушительным "Ваша!",  Димитрий клялся, что он
полтора года  готов не  спать,  лишь бы  почаще радовать князей своим ночным
посещением.
     С  трепетом слушали  арагвинцы шутки,  похожие  на  угрозы.  В  течение
нескольких  дней  гонцы  просили  отпустить  их:  "Княгиня  Нато,  наверное,
беспокоится,  ведь госпожа Русудан пожелала отправить послание".  Но Русудан
все  еще  не  могла написать письма.  А  теперь,  когда необходимо разведать
побольше,  Арчил часа три назад хмуро объявил,  что послание готово, подарки
тоже.
     Арагвинцам не улыбалось,  что от них,  как от единственных чужих в этом
замке,  хотят поскорее отделаться.  Желая использовать день, они, снуя между
подвыпившими дружинниками и  ополченцами,  незаметно  выпытывали сведения  о
турках. И один из дружинников, сопровождавший Дато и Гиви в Константинополь,
совсем  опьяневший,  заплетающимся языком  хвастливо уверял,  что  султан  и
Осман-паша  осыпали подарками посланцев Моурави,  а  также  немало  прислали
госпоже Русудан драгоценных украшений и  материй и  вдобавок обещали бешкеш:
много войск для изгнания персов и  еще кого-то.  О,  скоро в  Тбилиси звонко
забьют  в  колокола,  ибо  Моурави не  поскупится устроить кровавый праздник
врагам...
     Наутро  Русудан позвала арагвинцев,  передала для  матери  письмо  и  в
особом хурджини подарки.  Вручив гонцам по кисету с марчили,  она просила не
задерживаться в  пути  и  как  можно  быстрее  достичь Ананури,  ибо  только
нездоровье вынудило ее задержать арагвинцев на два лишних дня.
     Скрыться с  "барсами" в  башенке удалось Георгию,  только когда  покров
новой ночи  опустился над  замком.  И  тут  полилась откровенная беседа,  то
терпкая,  как  старое вино,  то  сладкая,  как  гозинаки,  то  горькая,  как
созревший перец.
     - Нет, Георгий, янычар из Стамбула не жди. Султану и везиру не пришлась
по вкусу твоя просьба.  Без пашей,  эфенди и мулл отправить к тебе янычар им
невыгодно;  но и отказать невыгодно, ибо султан, помня о шахе Аббасе, крепко
решил склонить тебя к Стамбулу.  Поэтому,  затуманивая истинные цели, султан
отдельным ферманом,  переданным мне  везиром,  повелел пашам  во  владениях,
сопредельных Картли,  оказать Моурав-беку помощь. - Дато вынул из маленького
хурджини ферман и положил на стол.  -  Выходит,  свора пашей,  грабящих свои
пашалыки вблизи Вардзии и Ахалкалаки,  наша!  О!  О! Святой Антоний, большое
спасибо за такую щедрость!
     - Спрячь подальше собачий ферман, полтора хвоста им в рот!
     - Не  придется,  Димитрий,  думаю  "Падишах  вселенной" отдельно послал
повеление пашам: не быть слишком щедрыми на янычар и не очень торопиться.
     - Разве  трудно разгадать хитрость султана?  Но  напрасно рассчитывает,
что, потерпев неудачу получить янычар без пашей, соглашусь впустить турецкое
войско.  Еще  не  забыл  сол