а  гребни  гор
пушистые хлопья, слетали вниз, заметая дороги и тропы.
     Помощь  природы  радовала  картлийцев:   весна   сорвет  белые  паласы,
превратит капель в  неугомонные ручьи,  ударит голубыми бичами,  сгоняя их с
отрогов в долины, и вязкие грязи заполонят пробудившуюся землю.
     Кто из  грузин не  знает,  что не  пройти врагу в  буйные дни весеннего
распутья?  Берегись,  кизилбаши!  Куда  ни  повернешь ты  свой  шаг,  смерть
подстерегает тебя!  Тут рой стрел обрушится на  тебя из засады,  там в  твой
стан  внесет  сумятицу  налетевшая дружина.  Непрестанные набеги  противника
лишат  тебя  сна,   вынужденные  остановки  у  завалов  ослабят  твою  волю,
изнурительные схватки в теснинах повергнут тебя в уныние. Берегись!
     Народ готов своей кровью преградить путь незваным и непрошеным!
     Усталые вернулись "барсы" в Носте, - усталые, но бодрые. Приближающийся
бой уже пьянил их. И хотелось "барсам" вместе со всеми близкими провести еще
один веселый праздник -  день ангела Автандила. "Может, для меня последний",
- невольно думал каждый. Это было незнакомое ранее "барсам" чувство. Неужели
состарились?  Нет!  Тогда  почему хочется своей грудью прикрыть друга?  Даже
Гиви как-то сказал:  "Ты,  Дато, не лезь вперед, жди, пока я выеду. Хорешани
только мне доверяет беспечного!"  И  с непривычно скрытым волнением Димитрий
как-то  сердито процедил сквозь зубы:  "Ты  что,  Даутбек,  забыл свой рост?
Врага привлекаешь.  Следуй за  мной!.."  А  Пануш и  Элизбар,  поглядывая на
черную повязку Матарса,  однажды,  сговорившись,  отвели его в сторону: "Кто
один глаз имеет,  всегда зорче видит, оставайся на сторожевой башне". Матарс
так рассердился, что, нагайкой отхлестав свои цаги, послал друзей туда, куда
они совершенно не собирались.
     И  Русудан и  Хорешани тоже испытывали волнение.  Еще  бы!  Хосро-мирза
ведет  полчища персов,  грузин.  Ему  ли  не  знать  способы ведения войны в
Картли-Кахети?  И волчьи ямы обойдет, и завалы разрушит. Страшнее своего нет
врага...
     Съезжались  в  Носте  семьи  и  родные  "барсов".   Накануне  праздника
неожиданно прибыл Трифилий. Бежан не приехал, сославшись на нездоровье.
     Догадываясь об истинной причине этого "нездоровья", Автандил направил к
брату гонца.  В послании он очень просил обрадовать его своим приездом,  ибо
неизвестно,  где  придется  праздновать  следующий  прилет  ангела.  Как  бы
мимоходом,  Автандил сообщил, что Циала осталась в Тбилиси, в доме Хорешани,
и поклялась не покидать город, пока грузины не уничтожат орды шаха.
     Через день  Бежан прибыл в  Носте.  Особенно нежно встретила смущенного
сына Русудан.  Она предугадывала,  что этот год не  будет похож ни  на  один
пройденный.  Саакадзе заметил,  что  Трифилий избегает его  взора:  "Значит,
неспроста приехал". И решил сам не начинать беседу.
     Показывая Трифилию  привезенные Дато  русийские книги,  Саакадзе просил
спрятать их в тайнике кватахевского книгохранилища.
     - Опасаешься,  что  имеретин не  отстоит  Картли?  -  хитро  прищурился
Трифилий.
     - Другого опасаюсь... безразличия церкови к бедствиям царства.
     Трифилий  внимательно  разглядывал  книги,  изображение  храма  Василия
Блаженного. И вдруг резко опустил книгу на тахту.
     - Георгий,  может,  оклеветали тебя  враги  или  сатана внушил Великому
Моурави вести рискованный для него разговор с имеретинским царем?
     - Почему рискованный, мой настоятель?
     - Ересь не угодна святому отцу.
     - Выходит,  католикосу угодно лицезреть гибельное для царства лицемерие
Теймураза...
     - Царь Теймураз сейчас озабочен сбором войск.  Тушины с гор спустились,
мтиульцы обещают к  весне...  Лучше,  Георгий,  найди  предлог примириться с
Зурабом, а он испросит у царя милость тебе.
     - Не заслужил Георгий Саакадзе унижающих его слов.  С Теймуразом у меня
спор окончен, с Зурабом тоже...
     - Ты не раз, Георгий, говорил: "во имя родины". А теперь, когда царство
больше всего нуждается в объединении сил, ты готов сделать пагубный шаг.
     - Не мне напоминать церкови,  как я  ради царства смирялся перед царем,
расточал поклоны князьям.  Близорук царь! Хищны князья! Но знай, настоятель,
не  одержим Моурави мелким чувством,  и  если бы  верил,  что  мое раболепие
принесет Картли спасение,  не  задумался бы  склонить голову не только перед
Зурабом, но и перед сатаной!
     - Не  призывай врага церкови,  Георгий!  Возгордившийся сатана способен
соблазнить тебя кутаисскими гранатами.
     - А церковь способна соблазниться персидскими персиками.
     - Не кощунствуй, сын мой!
     - Мы  с  тобой здесь одни,  притворяться незачем,  и  знаю  -  меня  ты
считаешь правым...  Скажу открыто:  не на одном Марабдинском,  но и на любом
поле  честолюбец Теймураз  со  своею  сворой  помешает  мне  разгромить шаха
Аббаса.
     - Во имя спасителя, неверные мысли твои; опять же какая цель царю?
     - Какая?  Моя победа страшна Теймуразу так же,  как и его поражение. Но
не победить ему без моего меча - это должна внушить кахетинцу церковь.
     - Из дружбы к тебе,  Георгий, к твоему семейству прибыл я... Не ссорься
с  церковью,  разве  неведомы тебе  возможности ее?  Церковь  найдет  способ
сбросить твои замыслы в преисподнюю,  а царь -  умыть твоих единомышленников
кровью.  Берегись,  Георгий, не равным силам противостоишь! Размысли, на что
Картли имеретинцы?
     Холодно и равнодушно слушал Саакадзе настоятеля.
     - Знаю,  чего  устрашаешься,  святой отец,  -  главенства над  иверской
церковью имеретинского католикоса Малахия...  Помни,  отец Трифилий,  кровью
меня не запугать,  коварством не удивить.  Но слов я даром не бросаю, будет,
как сказал:  если небо ниспошлет мне победу,  ты,  и никто другой,  наденешь
корону католикоса объединенного царства.
     Ни  одним  движением не  выдал  Трифилий,  что  Саакадзе  коснулся  его
сокровенных надежд.
     - Ты прав,  Георгий,  мы с тобою здесь одни,  открыто скажу: грешны мои
мысли,  беспокоюсь,  не  допустит Малахия...  Опять же  Александр имеретин и
предан своему духовному отцу...
     - Об этом не тревожься. Царевич Александр вспомнит, что ты сам родом из
имеретинских князей,  и  не станет противиться.  Потом,  Малахия совсем стар
и...   церковь  всегда  нуждалась  в  сильном  архипастыре.  Ты  рожден  для
святейшего сана.
     Трифилий вздрогнул и  невольно прикрыл  глаза:  не  этим  ли  соблазном
нарушает его сон искуситель?..  "Прочь! Прочь, сатана!" - и, взмахнув рукой,
громко вскрикнул:
     - Не бывать Александру царем Картли! Не бывать!..

     Как ни старались Хорешани и Дареджан, как ни старались "барсы", веселья
не  было...  Предчувствия томили  Русудан,  тревожили Георгия...  Разговор с
Трифилием рассеял  последнюю надежду  на  помощь  церкови.  "На  помощь?!  -
усмехнулся Георгий.  -  Лишь бы не вредила. Но и на безразличие рассчитывать
не  приходится.  Трифилий прав  -  церкви нетрудно найти  способ отправить в
преисподнюю мои замыслы...  Церковь!  Какое страшное ярмо на шее царства! Но
народ несет его покорно,  даже с великой радостью,  - еще бы, сам бог послал
на землю ангелов в рясах! А я-то сам? Не притворяюсь ли смиренным служителем
церкови? Притворяюсь и еще больше буду притворяться, ибо это - щит против их
намерения  отторгнуть  от  меня,   как  от  отступника  веры,   народ.  Надо
действовать оружием святых лицемеров..."
     - Да, мои "барсы", - говорил Георгий поздно ночью, - необходимо быть на
страже.  Замысел о  воцарении Александра до поры придется держать в  сугубой
тайне.  Напротив,  пусть на майдане начнут шептаться о  возвращении в Метехи
Кайхосро  Мухран-батони.  Неплохо  разжечь  споры,  устроить две-три  драки.
Ростом,  тебе  поручаю  майдан,  дабы  успокоить  церковь.  Но  если  победа
останется за нами, я не забуду своего обещания - не оставить в монастырях ни
одного  глехи.  Царство  даст  им  двойной надел  земли,  освободит от  всех
податей. Под моим покровительством глехи стихийно устремятся к новым землям.
Разделю между ними Борчало,  отнятое у персов. Обеднеет церковь - обогатится
царство.  Этот праздник я  устрою черным лицемерам!  Все меньше святош будет
укрываться за монастырскими стенами.  Народу в царстве прибавится, безбрачие
уменьшится,  а  следовательно -  на  десятки  тысяч  станет  больше  воинов,
преданных нам.  Обессилится власть  церкови,  крепким  оплотом трона  станут
азнауры...
     Наутро, прощаясь с Саакадзе, Трифилий слегка смущенно сказал:
     - Не затаи ко мне неприязнь, мой Георгий, не о себе думаю, мои заботы о
возлюбленном духовном сыне,  о Бежане Саакадзе.  Раз мальчик променял меч на
крест,  должен не внизу ползать,  а  наверху восседать.  В  этом мое твердое
решение.
     Саакадзе обнял настоятеля и  трижды облобызал его в мягкие,  надушенные
крепкой розой усы.
     Уже ностевцы хотели забыть хоть на день о невзгодах, уже Гиви собирался
было,  приплясывая и  напевая веселую азнаурскую песенку,  закрыть ворота за
уехавшими Трифилием и Бежаном, как совсем неожиданно показались всадники.
     - Гонец к Хорешани?  От кого? От князя Шадимана Бараташвили? - Гиви так
и застыл:  "На что ему,  Гиви,  пять марабдинцев?! И старая мамка Магданы на
что?!!"
     После долгих поисков Гиви обнаружил Хорешани в покоях Русудан.
     С  тяжелым чувством сломала печать  на  свитке  Хорешани.  "Странно,  -
думала  она,  -  почему  неприятное случается именно в  эти  дни?"  Послание
Шадимана без  излишних изъяснений заканчивалось просьбой прислать Магдану  в
Марабду...  Он,  Шадиман,  очень  обеспокоен:  персидское  войско,  конечно,
разгромит Теймураза.  Не  следует  обольщаться,  Моурави не  в  силах  будет
помочь,   -   не   одни  князья  и   шаирописец  его   не   желают,   но   и
облагодетельствованная им  церковь от  него  отвернулась.  Пусть  прекрасная
Хорешани не  забудет накинуть поверх  посылаемой с  гонцом  меховой мантильи
бурку и башлык, дабы нежности лица Магданы не повредил сердитый ветер. Писал
еще   Шадиман  о   внезапном  приезде  к   нему  Квели  Церетели,   писал  о
приближающемся  времени  Симона  Второго,  но  Хорешани  дальше  не  читала.
Прижавшись к  ней,  рыдала Магдана:  нет,  она в Марабду не вернется,  лучше
наложить руки на себя!..
     "Барсы" с возмущением обсуждали, как спасти Магдану от змея.
     - Какой навязчивый отец!  - вскрикнул Гиви. - Княжна не хочет змея, что
будешь делать?!
     - Есть  одно средство избавиться и  от  непрошеного отца и,  думаю,  от
жениха тоже.  Укрыться в монастыре святой Нины. Там, если игуменья - золотая
Нино -  не  пожелает,  никто не найдет,  как не нашли царицу Тэкле.  -  Дато
бросил вопрошающий взгляд на повеселевшую Магдану.
     Возбужденные "барсы" ухватились за спасительную мысль.  Обсуждать долго
не  приходилось,  гонец  умолял не  задерживать его:  князь может казнить за
непослушание.
     Папуна  одобрительно кивнул  головой  и  увел  гонца  Шадимана  к  деду
Димитрия.
     Яства,  приправленные вином, ели до первых петухов, потом заплетающимся
языком  высказывали пожелания  благородному Моурави,  не  жалеющему дорогого
вина для людей враждебного князя.
     Но  Папуна не успокоился и  наполнял чашу за чашей,  пока марабдинцы не
свалились -  кто на тахту,  а кто прямо на пол.  Даже мамка,  ушедшая раньше
ночевать к старой Кето, ночь напролет простонала, вперемежку сыпля пожелания
цветущей жизни сначала святому архангелу, потом длиннохвостому черту...
     В замке шли спешные приготовления к отъезду Магданы.  Папуна благодушно
советовал  не  торопиться,   ибо  раньше  завтрашнего  вечера  не  проснутся
шадимановские затворники.  Значит,  некому будет выследить,  куда  направила
коня непослушная дочь.
     Непривычно ярко  пылали на  темном небе  крупные звезды,  затих  ветер.
Пахнуло свежим снегом.  На  каменной площадке,  закутанная в  белый пушистый
платок, Магдана старалась в мерцающих созвездиях обнаружить свою звезду.
     Даутбек, в одной куладже с открытым воротом, ничего в небесах не искал.
Нежный голос Магданы царапал ему сердце,  и  он подумал:  "Никогда не верил,
что бархат может причинять боль".
     Вдруг Магдана едва слышно проронила:
     - Я  знаю,  Даутбек,  в  монастыре  святой  Нины  любовь  твоего  друга
Димитрия...
     - Да, теперь игуменья... золотая Нино...
     - Страшно быть заживо погребенной...
     - По своей воле ушла...  совсем ушла. А ты, княжна, на время... пока не
затихнут бури войны...
     - Запомни,  Даутбек,  пусть  звезды будут мне  свидетелями:  останусь в
монастыре, пока ты... не приедешь за мною.
     - А если, Магдана, если... не придется?
     - Уже сказала - останусь, пока не приедешь.
     Точно прирос к  каменным плитам Даутбек.  На губах у него горел поцелуй
Магданы,  а на щеке застыла ее слеза.  Даутбек нащупал сердце: "Черт, стучит
так, словно молотом по нему бьют..."
     Раннее  утро,   но  уже  во  дворе  Ностевского  замка  суета.   Десять
вооруженных дружинников окружили  коня  Магданы.  Зябко  кутаясь  в  меховую
мантилью, стояла на последней ступеньке необычно молчаливая Хорешани.
     Спокойной рукой  Русудан поправила башлык  на  голове Магданы.  Даутбек
возился с  подпругой,  боясь поднять глаза,  чтобы не  выдать волнения.  Все
обитатели замка высыпали проводить княжну, так полюбившуюся им. Дареджан, не
переставая  укладывать  в  хурджини  старшего  дружинника  еду  "для  всех",
силилась удержать дрожание голоса.
     Опять нежные поцелуи, пожелания и советы.
     - Вернешься,  дорогая Магдана,  первую лекури со  мной  протанцуешь,  -
бодро сказал Дато.
     - Почему с тобою? Может, с Даутбеком удобнее?
     - Гиви, пока я тебе на полтора часа башку не свернул, отойди! - свирепо
прикрикнул Димитрий на побледневшего друга.
     Магдана застенчиво поклонилась Саакадзе,  он  приподнял ее и  осторожно
опустил в седло.
     - Вот,  друзья,  -  дрогнувшим голосом  проговорил Димитрий,  -  вторую
провожаю.
     Дато  отшатнулся,  он  до  боли ощутил,  что  Магдана никогда больше не
вернется  к  ним.   И  почудилось  ему,  что  она,  подобно  белому  облаку,
расплылась,  растаяла и исчезла.  Он взглянул на побледневшую Хорешани.  Она
тоже почувствовала в сердце холод и бросилась к девушке:
     - Остановись, Магдана, никто не отнимет тебя у Хорешани! Остановись!
     - Поздно,  дорогая Хорешани, я уже далеко на пути к святой Нине... - И,
тронув коня, Магдана выехала из ворот.
     Димитрий, сжимая поводья, последовал за ней. Молча тронули коней десять
дружинников. Тихо закрылись ворота замка...
     Безмолвствовал задумавшийся Димитрий.  Он вспомнил разговор с Георгием,
оставивший в  нем болезненный след...  "Передай Нино -  победим,  еще раз ее
встречу... И еще передай, - Георгий вынул красный шелковый платок, сложенный
вчетверо,  -  здесь половина локона, ею подаренного мне в дни юности; скажи,
другую половину отдам,  когда приду к  концу своего пути..." -  "Передам,  -
ответил он  и  бережно спрятал платок.  -  Думаю,  рада  будет Нино  увидеть
тебя... Но зачем огорчать... Хорошо, непременно передам". - "Вот, возьми это
ожерелье для  иконы святой Нины...  кисет тоже  возьми.  Пусть Нино  бережет
Магдану как дочь.  Об этом я прошу..." -  "Не надо,  Георгий, просить, и так
сбережет, ибо у Магданы и Нино одинаковая судьба..."
     Над горами клубился туман.  Ехали над пропастью. Димитрий приблизился к
Магдане, заботливо поправил на ней бурку.
     Кони осторожно переступали по заснеженной тропе.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ"

     Не  узнать  Марабдинский замок.  Всегда мрачный,  молчаливый,  угрюмый,
расцветился он  оранжевыми  тканями,  сливающими  зубчатые  стены  с  лучами
восходящего  солнца.   Над   чернокаменной  серединной  башней   развевается
раздвоенный стяг Сабаратиано.
     Дивятся и конный и пеший. Прикладывают ладонь к глазам, не верят слуху.
Призывными руладами  наполняет воздух  маребдинский рожок.  Доносится ржание
коней, задорный говор дружинников, бряцание оружия.
     Необычайна Марабда.  Недоумевают князья,  и  всех  больше Джавахишвили:
"Как будто не  собирался седлать скакуна и  вообще решил выжидать до  весны.
Дружинников своих  в  замке держал,  на  приглашение Зураба посетить Ананури
отговорился нездоровьем.  В  Телави к  царю не поехал.  А куда прискакал?  В
Марабду!  Наваждение!  Проделки  сатаны!  Может,  напрасно  только  двадцать
дружинников с собой взял,  надо было бы сорок!  Квели туманно говорил: "Ради
полезного разговора к  Шадиману  поедем.  Моурави  помочь..."  Скучно  ждать
врага, когда и без врага тревожно... Может, потому и другие князья разрешили
Квели убедить себя?  Вот Эмирэджиби уверяет:  околдовал его Церетели,  кровь
петуха смешал с вином...  Хорошо,  Эмирэджиби сам петух,  ему полезно, ну, а
другим?  Ведь шесть сильных князей уговорил Квели... А может, правда, польза
будет?.."  К  руладам рожка присоединился грохот барабанов.  Хор марабдинцев
славил рыцарскую любовь.
     "В  Марабде  поют  о   любви?   Надо  было  с   собою  взять  семьдесят
дружинников!"
     Первый день, как было принято, о делах не говорили. Шадиман был весел и
радушен.  В  дарбази  вереницей  двигались разодетые слуги.  Откуда  столько
изысканной еды? Откуда персидский дастархан? А вино - черное, густое, словно
бархатная роза расцвела во  рту!  В  опочивальне для  гостей курился фимиам.
Приятно  усыпляла  где-то   нежно   журчащая  вода.   Утром  обольстительные
прислужницы толпились в мраморных умывальнях,  распаляя владетелей, подавали
благовония и  полотенца.  В полдень гурьбой осматривали конюшни,  любовались
берберийскими скакунами.  Шадиман упорно не начинал разговора,  смеша князей
остроумными притчами.
     Не выдержав, старый Цицишвили напомнил, что время сейчас не располагает
к веселью, что князья ради серьезного обсуждения дел съехались, а если после
победы над  персами Шадиман пожелает устроить пир,  то  они  хоть добрых две
недели безропотно будут  слушать притчи лучшего из  лучших князей,  Шадимана
Бараташвили.
     Шадиман  склонил  голову  набок,  обвел  князей  приветливым взглядом и
сделал гостеприимный жест в сторону главного входа.
     Вошли в дарбази,  где уже заранее были расставлены бархатные скамьи.  И
сразу разговор принял острый характер.
     Шадиман   любезно   осведомился:   сколько  приблизительно  дружинников
наметили доблестные князья на убиение?
     Возмущенный Джавахишвили,  рванув  парчовый рукав,  запальчиво ответил,
что  грузины  после  боя  подсчитывают  убытки.   И  если  бы  Моурави  один
предводительствовал войском,  то и Шадиман в Марабде об убиенных не вспомнил
бы.
     Квели  Церетели,  мысленно вздохнув:  "Надо  было  с  собою  взять  сто
дружинников",  напомнил,  что  Шадиман при  переговорах с  ним обещал помочь
княжеству выйти из тяжелого положения.
     - И конечно, мой Квели, исполню обещание. - Шадиман ударил в серебряный
шар,  отражавший вытянутые лица  князей,  велел  вошедшему виночерпию подать
столетнее вино и удалиться. - Видите, князья, хочу откровенно сказать вам...
Время настало выбирать: или царь Теймураз, или царь Симон!
     - Си...  мо...  он?  -  стал заикаться Квели от изумления. - На что нам
Симон? Мы Теймураза не хотим, но...
     - Безучастен он к  Картли,  -  перебил Эмирэджиби,  -  но у нас,  слава
триста шестидесяти пяти  святым Георгиям,  есть Моурави,  и  до  возвращения
богоравного Луарсаба,  как  уже  порешили,  царством будет  управлять высший
княжеский Совет...  Ты  что,  смеешься,  Шадиман,  или  не  веришь  Моурави?
Думаешь, он вознамерился захватить корону?
     - Не верю Теймуразу,  не верю Зурабу,  а Саакадзе, если бы хотел, давно
захватил бы корону.  Значит,  его время не пришло.  Не верю я  всем князьям,
предавшимся сумасбродному кахетинцу...  Открыто скажу:  царствовать в Картли
будет Симон Второй,  так хочет шах Аббас.  Запомните,  князья, кто возжелает
получить  ферман  на  неприкосновенность замков,  тот  должен  п