ойливо тащилась ненавистная судьба.  "Что ей  надо?  -
шептала Тэкле.  - Зачем преследует? Разве не насытилась моими страданиями?..
Нет,  нет!  Не моими,  я разве страдаю?  Вот хожу,  смотрю на небо, окружена
любящими,  смею лежать на мягком ложе...  Царя пощади! О беспощадная судьба,
зачем  избрала царя  жертвой своей злобы?  Зачем преследуешь?  Скажи,  какой
выкуп хочешь за него?  Мою жизнь?  Бери!  Бери ее!  О,  если бы имела тысячу
жизней, до последней отдала бы тебе за царя сердца моего..."
     Старик подхватил покачнувшуюся Тэкле и почти на руках внес ее в дом...
     Нить надежды вновь оборвалась. Погас светильник, но не свет звезд. В их
иссиня-желтом  блеске  Папуна  теперь ясно  видел  обломок черного камня  на
грузино-персидской пограничной черте.
     Туда сейчас устремился мествире, переодетый купцом. Его бесценный товар
- важные  наблюдения  и   мысли  Папуна,   имеющие  силу   предупреждения  и
предназначенные только для Георгия Саакадзе.


        "ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ"

     Даже  солнце  удивилось,  почему сегодня раньше него  поднялись амкары.
Недаром оно  вдруг  покраснело.  Еще  бы!  Впервые пришлось стать свидетелем
подобной войны.
     Не  потому ли  так  нещадно жгут багряные лучи?  Но  что  может пресечь
накипевшую злобу?
     Ничего  не  замечали  спешившие к  месту  поединка амкары:  ни  странно
затихших садов, ни болтовни сорок, всегда предвещающих ссору.
     Молодые подмастерья шли  шумной гурьбой и  весело обсуждали,  почему их
уста-баши  согласились  провести  важное  собрание  не  у  оружейников,  как
требовала установившаяся традиция, а в амкарстве медников?
     - Богатые медники, потому им уступили...
     - Немножко назойливы тоже.
     - А кожевники Дабаханэ не назойливы? А почему не добились своего?
     - Заносчивы сереброчеканщики, а тоже не добились...
     - Почему  на  медников  набросились?  -  вступился  за  свое  амкарство
широкоплечий  подмастерье,  сдвинув  густые  рыжие  брови.  -  Разве  только
богатством славимся?  Разве наши предки не были искусными ковачами, умевшими
придавать  безжизненным  плоским  листам  меди  формы  римских  и  греческих
кувшинов,  котлов,  тазов, в которых одинаково нуждаются и княжеские замки и
деревенские сакли?
     - Этим  только  гордитесь?   -  засмеялся  оружейник,  проведя  черными
пальцами по  едва  пробивающимся усикам.  -  Думаю,  в  оружии  Картли  тоже
нуждается.
     - Если о войнах вспомнили, - не уступал медник, - прямо спрошу: разве в
выпуклых боках старинных кувшинов не отражаются радостные и грозные события?
А  заплаты на днищах котлов не свидетельствуют о пережитых вторжениях врага?
Или кто-нибудь станет оспаривать,  что вмятины и рубцы на чашах и амфорах не
говорят  об  ударах  монгольских сабель,  турецких  ятаганов или  персидских
копий?  И  как лицу витязя придает мужественную красоту багровый рубец,  так
меди придает большую ценность неистовство врага...
     - Э,  э... остановись! - захохотал оружейник, подмигнув подмастерьям. -
Иначе забудешь,  что котлы и кувшины умели только получать удары, а отражать
их всегда со звоном умоляли оружие.
     - Оружие,  конечно,  почетное дело,  только не  очень  весело махал  бы
шашкой тот или иной князь,  если бы  вместо кожаного седла у  него под задом
танцевал медный таз.
     Под  гогот  подмастерьев оружейник наконец заявил,  что  его  амкарство
уступило ковачам из-за нежелания слишком ссориться с амкарами Кахети.
     Но  сереброчеканщик заупрямился:  он  наверно  знает  причину  щедрости
оружейников.   Она   заключается  в   решении   показать   амкарству  Кахети
независимость от них тбилисских амкаров,  которые,  не прибегая к Ахтальским
рудникам,  могут  заковать в  медную броню  и  злоязычные пасти  кахетинских
князей и дурацкие головы кахетинских амкаров...
     В  другом  настроении стекались пожилые  амкары  к  юго-восточной части
города, где издревле по соседству с кожевенным Дабаханэ расположились Медные
ряды.  Не  одно  лишь желание похвастать большим запасом меди,  хранящейся в
крытом,  похожем на караван-сарай, помещении, послужило поводом для медников
согласиться на  большой сбор  в  их  рядах амкаров различных цехов Тбилиси и
Телави.  Нет,  раньше всего они  хотели уважить просьбу оружейников,  всегда
главенствующих,   а  сейчас  предпочевших  уступить  свое  преимущество  им,
медникам.

     Сознание  важности  сегодняшнего  дня  подчеркивали сдержанная  речь  и
медлительность походки.  Но  как  время не  обманывать,  оно  приводит своим
чередом.
     Еще  до   начала  разговора  амкары  Кахети  открыто  подчеркнули  свою
неприязнь к  амкарам Картли.  Справа  и  слева  от  табурета уста-баши  были
расставлены скамьи.  И  тотчас,  будто  сговорившись,  кахетинцы в  бешметах
светло-зеленого цвета,  напоминавшего цвет  символического коня  на  знамени
Кахети,  всем скопом шумно расселись на левых скамьях.  Картлийцы,  надевшие
парадные  чохи,  дабы  подчеркнуть  свою  независимость  и  состоятельность,
поспешили так же шумно занять правые скамьи.
     Уста-баши  ковачей ударом  деревянного молотка по  истыканному гвоздями
столу   возвестил  о   начале  братского  разговора.   Сперва  картлийцы  не
намеревались возвращаться к  спору  о  выгодах,  но  бесплодность предыдущих
словесных поединков привела их  к  другому важному выводу:  для  дальнейшего
развития  ремесленных  цехов,  означающего  усиление  городов  и  ослабление
замков,  надо  противопоставить силу  амкаров  силе  князей,  предпочитающих
усиление замков в  ущерб общим интересам царства.  И тут стало ясно:  раньше
надо  избавиться от  назойливой смолы,  прилипшей к  картлийскому амкарству.
Поэтому  уста-баши   тбилисских  кожевников  предварительным,   нащупывающим
противника словам предпочел прямой удар шила в самое сердце:
     - Когда кизилбаши захватывали кожу, знали, как их называть: разбойники,
свиные носы,  дохлые ослы, верблюжий помет. А как назвать телавских братьев,
еще проворнее, чем кизилбаши, на той неделе захвативших лучшую кожу?
     - Лучшую?   А  вы,   ангелы,  ничего  не  захватываете?  А  гвозди  кто
перехватил?  А заказы на подковы кто себе присвоил?  - И сразу с кахетинских
скамей посыпались насмешки, упреки, поднялся крик. Еле успокоил их уста-баши
стуком деревянного молотка по столу.
     Сиуш  степенно поднялся,  расправил седеющие усы  и  насмешливо оглядел
кахетинцев.
     - Напрасно о подковах беспокоитесь, они для азнаурских коней, вам такой
заказ не  по  вкусу.  Сам  благородный азнаур Ростом Гедеванишвили,  выбирая
сталь,  так сказал: "Помните, амкары, слова, которые еще в молодости говорил
Георгий Саакадзе: "Делайте подковы, которыми будете давить наших врагов..."
     - А мы для кого стараемся? - вознегодовал пожилой кахетинец.
     - Для скачек князей! - под общий хохот картлийцев выкрикнул Пануш.
     - Вот я  состарился на  глазах тысячи амкаров,  а  не  запомнил ссоры в
нашей семье по такому поводу.  Что говорить?  Мы тоже не ангелы,  тоже часто
спорим, но никогда братский труд насмешкой не оскорбляли.
     - Ты прав, Петре.
     - Всегда за правду стоишь.
     - Пока сорной травы не было, сад цвел...
     И  снова посыпались взаимные упреки,  и  снова оглушающий стук  молотка
уста-баши оборвал выкрики озлобленных амкаров.
     - Я такое дело думаю,  -  поднялся оружейник Илиа,  -  война скоро,  не
время злобой душу  засаривать.  Если  хотите,  пришлите из  Кахети выборных,
будем по-братски делить работу.
     - Э-э,  святой Илиа,  ты забыл,  где царь сидит!  Вы пришлите в  Телави
выборных, заказы тоже в Кахети отправьте.
     - Правду, правду говоришь, Бекар! Чей царь, того и царство.
     - Может,  и ваш царь, не оспариваем, только чей Великий Моурави, того и
заказы на азнаурские нужды...
     - Ого-го-ro! Хорошо угощаешь, Сиуш!
     - Хо-хо, подсыпь им перцу, лучше проглотят правду!..

     Выбравшись незаметно из  гущи  картлийских амкаров,  Ростом  и  Матарс,
расстроенные, направились к дому Саакадзе, спеша рассказать об окончательном
разрыве между картлийскими и кахетинскими амкарами.
     - А   сколько  усилий   стоило  Георгию  убедить  амкаров  съехаться  и
поговорить по душам,  рассеять ненужные неудовольствия и  дружнее взяться за
укрепление царства перед надвигающейся опасностью! Ведь братья по труду...
     - Эх,  Ростом,  оказались братьями от  разных отцов.  И  правду старики
говорят: когда чоха плохо сшита - расползается от малейшего движения.
     - И у купцов не лучше,  -  после некоторого молчания произнес Ростом, -
вчера добродушный Харпалашвили чуть  не  сломал аршин на  спине кахетинского
старосты. Оказывается, на дороге кахетинцы подстерегли эрзурумский караван с
тюками лучшего сафьяна и бархата.
     - А   разве  картлийские  купцы  хуже   придумывают?   Желая  задобрить
тбилисских амкаров,  князь Чолокашвили заказал им  сто  пар  цаг  для  своих
дружинников.  По  распоряжению Вардана Мудрого выслали князю  лучшие цаги...
только все на левую ногу.
     - А  пострадали мы с тобой,  -  засмеялся Ростом.  -  Разъяренный князь
устроил в  царском дворце праздник масок,  и  семь  шутов изображали барсов,
прыгающих на четвереньках вокруг картлийского трона, на котором сидел лесной
каджи с трехаршинным мечом... Тень клеветы на Георгия бросали.
     - Ответное угощение в пригородном духане получили... Разве не знаешь?
     - Ты о песне говоришь?
     - Нет,  о сказании про неблагодарную алазанскую форель,  которую витязь
освободил из  сетей рыбака и  пустил обратно в  реку,  -  за это она,  когда
витязь купался, натравила на него раков...
     К удивлению "барсов", Саакадзе почти равнодушно выслушал их возмущение.
Лишь еще  глубже стала складка на  переносице,  еще  пристальней устремились
вдаль глаза.
     Вот   уже  четыре  дня  Папуна  угощал  его  рассказами  не   только  о
нескончаемых  страданиях  Тэкле  и  Луарсаба,  но  и  о  слишком  оживленном
обсуждении  шахом   Аббасом   и   советниками-ханами   вестей,   привезенных
Булат-беком  и  Рустам-беком.  Много  ценного  разведал  Керим  в  Исфахане.
Хосро-мирза ничего не скрывает от своего сновидца Гассана.  И гебр,  хвастая
этим перед внуком своего лучшего друга, сказал ему более чем достаточно, для
того  чтобы  усилилось беспокойство Моурави.  Значит,  расчет,  что  шах  из
предосторожности еще год будет подготовляться к  войне с Картли-Кахети,  как
ожидал Саакадзе,  не  осуществится.  Направив посольство в  Русию,  Теймураз
развязал руки шаху. А главное - новый план нападения...
     Ни  крестьянство Картли,  ни  крестьянство Кахети не  оправилось еще от
потрясений,   вызванных  разгромом  шахом  Аббасом  в   Восточной  Грузии  в
предыдущих войнах.  Вместо угнанных в  плен грузин шах  Аббас заселил Кахети
кочевыми  тюркскими  племенами.  Изгоняемые  Великим  Моурави,  они  нередко
успевали перед бегством еще  раз покрыть кахетинскую землю пеплом.  Земли от
Северной Кахети до Южной Кахети,  превращенные в пустыри, не только обрекали
страну на полуголодное существование,  но и  обрекали военные округа царства
на  невозможность сбора царских дружин.  Не  лучшее положение создалось и  в
Картли,  где  после  коронования Теймураза крестьянство подверглось жестокой
налоговой политике:  обложению двойным гала -  платой огромной частью урожая
за  пользование землей  и  сабалахо -  платой  значительной частью скота  за
пользование пастбищем.  Недолгие годы процветания - "время Георгия Саакадзе"
- ушли в прошлое. Владетельные князья Верхней, Средней и Нижней Картли вновь
надели на  шею народа железное ярмо такого веса,  что и  Шадиман позавидовал
бы.  Отсутствие  единства  между  картлийскими  и  кахетинскими азнаурами  и
амкарами особенно грозило роковыми последствиями.  Перед лицом надвигающейся
смертельной опасности Великий Моурави считал правильной лишь одну политику -
политику  соединения реальных сил.  Такой  силой  при  создавшемся положении
являлись только  могущественные князья,  которые в  прошлую войну  пошли  на
сговор  с  шахом  Аббасом и  этим  способом сумели сохранить свои  фамильные
богатства и войско.
     Вот почему Саакадзе,  выслушав Ростома и  Матарса,  настоял на  спешном
собрании высшего княжеского Совета...  Решалась судьба  царства!  Удастся ли
убедить безумцев забыть все раздоры, хотя бы до победы или... Нет! Поражения
не  будет,  если...  если  он  стальной десницей отведет  судьбу  Грузии  от
дымящейся ужасом пропасти.  Он, Саакадзе, обдумал многое, но спасение лишь в
одном...
     В  черной чохе  и  с  марткобским мечом  на  чешуйчатом поясе  предстал
Моурави перед владетелями в Метехском замке.
     Шум и говор сразу оборвались. Некоторые князья по старой памяти встали,
приветствуя Моурави и его соратников - Дато и Даутбека; некоторые, напротив,
подчеркнуто сидели, якобы продолжая с соседом разговор.
     Ни  на тех,  ни на других не обратил внимания Моурави.  Его озабоченный
взгляд скользнул только по  лицу Зураба.  Князь не  встал,  но и  не остался
сидеть,  а  как-то боком приподнялся и тут же небрежно облокотился на спинку
скамьи.  Изменился Зураб,  изменился до неузнаваемости - или таким был, лишь
маску на душе носил?
     Зураб мельком тоже взглянул на Саакадзе и,  досадуя, отвел взор. Нет ни
малейшей   перемены  в   отношении  к   нему   главного  "барса",   никакого
заискивания!.. А ведь он, Зураб, сейчас самый могущественный князь не только
Картли,  но и Кахети.  Дерзость забывать,  что он зять царя двух царств,  он
главный советник Теймураза... Будущее Грузии связано с ним, арагвским орлом!
Один лишь он...  Но почему Саакадзе,  несмотря на растущую ненависть к  нему
царя,  ни разу не обратился к  брату Русудан,  к всесильному Зурабу Эристави
Арагвскому?  Как  фаянс о  камень,  он,  Зураб,  сломит ностевскую гордость,
пахнущую бараном,  он  заставит кланяться ему  так  низко,  как  мамлюки  не
кланяются  шаху  Аббасу,  заставит  не  одного  осатанелого  "барса",  но  и
надменную Русудан,  которая с  того  утра...  Именно с  того  утра она  едва
замечает брата, а он и так резко ограничил посещения дома Саакадзе. Конечно,
он бы совсем перестал бывать у возмутителя спокойствия, но царевна Дареджан,
его  молодая жена,  очень уважает Русудан,  и  даже царь не  может заставить
избалованную дочь не  упоминать о  заслугах Великого Моурави...  При мысли о
Дареджан Зураб приуныл.  Она точно мстит ему за Нестан.  Никакие подношения,
никакие слова не  помогают:  царевна не  только не  скрывает свою нелюбовь к
нему,  но  еще  невидимыми стрелами тонких насмешек ранит его  самолюбие.  И
замок его не  любит царевна...  и  предлога для унижения его долго не  ищет.
Встанет утром,  мимоходом бросит:  "Сегодня еду к отцу,  буду гостить там не
меньше месяца..." Или: "Надоел Ананури, еду в Телави; приезжай за мной через
двадцать дней". А он, устрашитель горцев, боится слово сказать, чтобы совсем
не бросила.
     - ...Я даром слов не трачу, опасность уже у порога стоит.
     - Но, Георгий, ты и год тому назад это говорил, откуда твоя тревога?
     - Из точных источников,  князь Цицишвили,  полученных четыре дня назад.
Рука,  протянутая в Русию за помощью, получит удар сабли Ирана. Не далее чем
через три месяца ждите грозного гостя.  Вот почему,  князья, я предлагаю вам
во имя хотя бы своего спасения забыть все раздоры, все разногласия и встать,
как подобает витязям, за Картли-Кахети.
     - За чьей спиной, Моурави, предлагаешь нам встать?
     - Это, князь Магаладзе, от тебя зависит, тем более, ты всегда за спиной
сильного.
     Зураб презрительно фыркнул, Цицишвили нахмурился.
     - Разве Моурави предлагает нам  спину,  а  не  щит?  -  вдруг обозлился
Липарит.  - Говори, Георгий, благородные помнят твое мужество и слушают тебя
сердцем.
     - Не  обо  мне разговор,  доблестный князь,  я  только первый обязанный
перед родиной. Разговор о царстве, и... если хотите, о ваших замках.
     - Ого-го!  Георгий Саакадзе о  княжеских замках  стал  беспокоиться,  -
насмешливо произнес Зураб.
     - О замках, ибо они находятся в Картли.
     - Каждый из нас сам о фамильной крепости позаботится.  Может,  без царя
не следует вести подобную беседу? Ведь царь - глава царства.
     - Спасибо,  князь Зураб, что учишь меня обязанности подданного. Только,
если память мне не изменила,  князья всегда решали дела царства сами и  лишь
готовое преподносили царю.  Буду  приветствовать,  если тебе удалось урезать
права князей и  поставить их,  в  том  числе и  себя,  под единую волю царя.
Кажется, я когда-то за это боролся...
     Неловкое  молчание  оборвал  Мирван   Мухран-батони.   Сверкнув  из-под
нависших  бровей  глазами  беркута,   он  устыдил  некоторых,   злобствующих
неизвестно за что на Моурави, никогда не думающего о своих выгодах, иначе не
так бы  с  ним говорили здесь.  Он,  Мирван,  от  всей фамилии Мухран-батони
заявляет,  что во всем они подчиняются Великому Моурави и при первом трубном
звуке станут под его знамя.
     - В  одном только,  я думаю,  Зураб прав:  надо немедля сообщить царю о
приближающейся опасности, ведь первой подвергнется нападению Кахети.
     - Было бы смешно,  князь Джавахишвили, думать, что шах Аббас, собираясь
воевать со мною,  -  я не оговорился -  со мною, - не изменит способ ведения
войны.  Разве не  он  дал  мне  звание "Непобедимый"?  Так  почему пойдет он
драться так же, как дрался до сих пор, с тем, кто не раз побеждал его лучших
сардаров?  Но  если вы  все  дружно объединитесь и  поможете мне перехитрить
грозного "льва Ирана",  я даю клятву доказать,  что шах не ошибся,  наградив
меня высшим званием.
     - Опять повторяю,  -  запальчиво вскрикнул Зураб,  - не присваивай себе
царские права!
     - Я понял иначе,  -  холодно возразил Липарит,  -  Георгий Саакадзе как
полководец говорит.
     - Полководца назначает царь!
     - Пока еще Моурави не смещен,  Зураб Эристави,  и  мы его слушаем,  как
полководца.
     - Моурави, ты сказал: шах изменил способ ведения войны, - вдруг перебил
Квели Церетели возмущенного Мирвана, - куда же он двинется раньше?
     - Раньше на Картли...
     Гробовое молчание сковало зал. Зураб с нескрываемым ужасом уставился на
Саакадзе.  "Тысячи тысяч чертей!  Он знает больше,  чем говорит! Уже сколько
дней минуло,  как уполз хвост его, Папуна. Куда?! Не в Исфахан ли?!" И вдруг
выкрикнул:
     - А может, тебе, Георгий, известно, кто поведет войска шаха?
     - И это известно, - медленно протянул Саакадзе.
     Зураб вскочил и  снова упал в  кресло...  Ему ли,  вершителю судеб,  не
знать  политики  шаха?  Понятно  до  мельчайшей пылинки!  Нестан  осталась в
Давлет-ханэ,   у  любимой  подруги  Тинатин.   Но  разве  Нестан  похожа  на
голубку-смиренницу?  Кто не  знает ее  способа бороться за  себя?  Кто забыл
коварную Гульшари,  которую все же победила Нестан? Значит, она станет женой
Хосро-мирзы,  и отщепенец с вероломной вместе будут осаждать в первую голову
замок Ананури.  Конечно, она виделась с Папуна и передала обширные сведения,
ведь шах обо всем советуется с  Тинатин...  Значит...  О  сатана,  о  желтая
чинка!  Она собирается помирить Саакадзе с Хосро! Ведь царевич многим обязан
"барсу"!  А может,  шах этого хочет?!  Тогда... Что такое? Не рушатся ли уже
замки князей, отвернувшихся от Саакадзе?

     Зураб мутными глазами оглядел зал.
     Словно  по  мановению  волшебной  палочки,   зал  пришел  в   движение.
Пораженные князья кричали хором,  не слушая друг друга. Квели Церетели бегал
вдоль кресел, хватая за куладжу то одного князя, то другого. Плотно обступив
Саакадзе,  забросали его  вопросами,  но  он  отвечал скупо,  повторяя одно:
"Сейчас время действий,  а  не споров".  Зураб,  нервно затеребив ус,  вдруг
выскочил на середину: нет, он не позволит, будто ковер из-под ног, вырвать у
себя первенство, он единолично желает обсуждать поступки князей.
     Даже ближайшие друзья -  одни с изумлением,  другие с неудовольствием -
поглядывали н