на своих советников. Но никто не смел высказать давно созревшее мнение.
     - Значит, ханы считают, что лучше отступить в Ганджу?
     Ханы молчали.
     Полы шатра откинулись. Саакадзе поспешно вошел и склонился перед шахом:
     - Ты звал меня, повелитель?
     - Мой сардар, ханы советуют отступить до весны в Ганджу. Они страшатся: не погибнет ли здесь войско "льва Ирана".
     - Шах-ин-шах, весной будет еще хуже. Дороги превратятся в липкую грязь, маленькие потоки - в шумные реки, кустарник - в колючие заросли. Весной обвалы ломают леса, и целые скалы с деревьями и землей падают с гор. Весной весь народ скроется в лесах и горах, успеют спрятать скот, коней и богатство, что же тогда завоевывать? Кроме камней, ничего не найдем.
     - Тогда, пока не поздно, надо отойти в Иран, - дрогнувшим голосом, едва слышно произнес шах Аббас.
     С удовольствием отметил Георгий бледность шаха. В первый раз "лев Ирана" выдал овладевший им страх.
     - В Иран?!
     Георгий оглядел ханов. "Да, они тоже за возвращение в Иран".
     - В Иран? - повторил Георгий. - Но разве у великого из великих шах-ин-шаха нет верного слуги Георгия Саакадзе?
     Шах быстро поднял глаза и внимательно оглядел Саакадзе:
     - Ты думаешь пробить брешь в неприступном завале?
     - Нет, мой повелитель, я думаю использовать другое средство. Отпусти меня с моими исфаханскими сарбазами и минбашей "барсов" с их войском, и я тебе открою ворота Грузии.
     Шах Аббас уже не сомневался: Саакадзе нашел средство проникнуть в Кахети. "Но не соблазнится ли грузин, - размышлял шах, - закрыть еще крепче ворота, которые он так широко предлагает сейчас открыть для повелителя Ирана?"
     И шах Аббас как бы в раздумье сказал:
     - Хорошо, мой сардар, ты поведешь иранское войско. И если ты исполнишь обещание, проси, что хочешь.
     - Великодушный из великодушных, великий "лев Ирана", мои желания тебе известны, как и преданность "солнцу Ирана". Прошу об одном: возьми под свое покровительство грузинский народ, уничтожь продавшихся Турции князей и слабого в своих чувствах к тебе царя Луарсаба. Ибо, пока жив Луарсаб, не покорятся картлийцы.
     - Пока жив Теймураз, не покорятся кахетинцы... Тебе, Георгий, сын Саакадзе, доверяю войско. Я иду наказать изменников-царей, предавшихся слаботелому султану. А грузинский народ мне - как сын от любимой жены. Повелеваю тебе выступить в четырнадцатый день рождения луны.
     - Прошу разрешить завтра, мой повелитель.
     - Ханы, - грозно повысил голос шах Аббас, - разбудить плеткой сарбазов! Мой сардар, через сколько дней ты откроешь моему коню ворота Упадари?
     Ни одна морщинка не дрогнула на лице Саакадзе, хотя в это мгновение рухнула последняя надежда на возвращение шаха в Ганджу. Но он твердо сказал:
     - Великий шах-ин-шах, ручаюсь жизнью вывести тебя отсюда в три дня.
     - Говоришь, в три дня? - проницательно посмотрел шах на Георгия. - Да, надо спешить, в Гандже остались твой ставленник Хосро-мирза, половина гарема, мой наследник и твой сын Паата, они с нетерпением ждут нашего возвращения. Поспеши, мой сардар, я буду ожидать от тебя вестей...
     Саакадзе отлично понял намек, но спокойно поблагодарил шаха за память о Паата.
     Саакадзе поспешил расположить против завалов Упадари отдельные группы сарбазов, приказав мнимыми действиями тревожить кахетинское войско и этим обмануть зоркость сторожевых башен, а сам ночью в полной тишине двинулся с исфаханскими сарбазами в обход Упадари через Аретх.
     У подножия Аджиганских гор Саакадзе приказал оставить коней и верблюдов с вьюками. Отсюда иранское войска во главе с Караджугай-ханом повел Георгий Саакадзе лесом на Базардюв, через Ахтынские горы, только одному ему известной дорогой.
     Еще будучи картлийским полководцем, Георгий Саакадзе хорошо изучил важные на случай войны горные тропы кахетинских хребтов.
     И сейчас он выслал вперед курдов, и они под руководством Ростома расчищали путь от льда, снега и обвалившихся камней.
     Перед горой Гудури остановив войско, Саакадзе отделил небольшой отряд сарбазов, одел их в белые бурки и белые папахи. Так же оделись "барсы" и Караджугай-хан. Только Саакадзе остался в своей бурке. Он повел сарбазов к вершине Гудури, и они увидели раскинувшееся внизу Кахетинское царство. Белые бурки, слившиеся со снежными склонами гор, не обратили на себя внимания кахетинцев, и войско стремительно начало спускаться к Алазанской долине. За белыми бурками лавиной бросились с гор остальные сарбазы. К полудню сигнахцы с ужасом увидели вторгнувшееся иранское войско.
     Поскакали к Мукузани гонцы, по всей Кахети пронесся крик, зазвенело оружие.
     Когда сигнахские гонцы спрыгнули с коней у сторожевой башни Упадари, они застали там прискакавших раньше их гонцов из Тушети. Угрюмый дружинник прогуливал взмыленных коней.
     В башне Луарсаб, Теймураз и князья слушали тушин: уже тушины - гомецарцы, чагминцы, пирикительцы и цовцы - по сигналу седлали коней для спуска с гор в Алазанскую долину, как вдруг на всех сторожевых башнях вспыхнули огни. Совсем неожиданно со стороны Богосского хребта в Тушети вторгся шамхал с табесаранским полчищем, а со стороны Ведено - орды аварцев. И сейчас на всех подступах к Тушети идут кровавые бои.
     Не трудно было догадаться о подстрекательстве или повелении шаха.
     Цари сильно встревожились. Орды шамхала и аварцев могут прорваться в северную Кахети.
     И в этот момент вбежали сигнахские гонцы... Страшное смятение охватило не только кахетинское войско. Князья намеревались укрыться в свои замки, но Луарсаб и Теймураз строго повелели всем садиться на коней.
     Собрав марабдинскую дружину, Шадиман, под предлогом подготовить помощь, ускакал к Ломта-горе. Луарсаб посмотрел вслед мчавшемуся Шадиману и облегченно вздохнул, словно какая-то тяжесть свалилась с его плеч.
     Оставив небольшую дружину у завалов Упадари, Луарсаб и Теймураз повернули войско навстречу вторгнувшимся кизилбашам.
     Широко развернулась Алазанская долина, окруженная кольцом пламенеющих в закате гор. Луарсаб и Теймураз круто повернули влево и повели галопом кахетинскую конницу и картлийскую дружину к Желети.
     У стен Желети царские войска столкнулись с Караджугай-ханом. До поздней ночи длилась неравная сеча. Наутро бледное солнце осветило камыши, сухие кустарники и рвы, наполненные стонами раненых и умирающих. На измятом снегу скорчилось разрубленное знамя с изображением пречистой богородицы и рядом в кровавой луже пунцовое знамя с изрубленным золотым львом.
     По пустынной горной дороге Луарсаб и Теймураз отступали к Ломта-горе. За ними в безмолвии следовали девять братьев Херхеулидзе и часть уцелевшей конницы.

***

     Кахети притаилась. Все города наглухо закрыли свои ворота. На холмах и утесах небольшого поселения Сигнахи приготовилось к защите народное ополчение.
     Но Георгий Саакадзе прошел мимо Сигнахи. У Караагача он расположил войско на отдых.
     Караджугай-хан настаивал на стремительном походе к Упадари, но Саакадзе, поддерживаемый "барсами", убедил хана раньше проверить кахетинский тыл.
     - Необходимо знать, сколько врагов у тебя за спиной, - сказал Георгий.
     Караджугай-хан согласился, и они, разделив войско, двинулись - Саакадзе к Алванскому полю, Караджугай-хан к Алазанской долине.
     Саакадзе обходил города. Но в деревнях устраивал привалы, строго приказав сарбазам не трогать жителей и ничего не брать.
     И крестьяне Кизисхеви доверчиво сказали Саакадзе:
     - Тушины не придут, у них война с шамхалом, а цари на завале Упадари.
     На рассвете Саакадзе повернул на юг и двинулся через Муганло к Упадари.
     Но Караджугай-хан после неожиданной битвы с Луарсабом и Теймуразом, где он потерял половину войска и сам был ранен в руку, решил немедля пробить брешь в завале Упадари и впустить шахские войска. Безостановочно всю ночь с зажженными факелами Караджугай-хан вел сарбазов в тыл кахетинской дружине, еще охраняющей Упадари.
     Через два дня на рассвете этой же дорогой спешил Саакадзе. У Сарылярского леса он встретил передовой отряд шаха Аббаса и догадался о трагедии кахетинских дружинников на Упадариском завале.
     Эмир-Гюне-хан осадил коня и радостно приветствовал знаменитого сардара Ирана Георгия Саакадзе.
     Персидские барабанщики и флейтисты играли торжественную встречу.
     На далеких холмах мелькали черные точки.
     - Это шах-ин-шах спешит на соединение с тобой. Ты счастливый, наверное, родился в созвездие девятого неба, ибо шах решил подарить тебе лучший город Кахети.
     Саакадзе ничего не ответил и галопом поскакал навстречу шаху Аббасу.
     К Упадари тайно проникали гонцы из Греми, Телави, Загеми, и кахетинцы узнали - царь Теймураз ушел из Кахети.
     Ранним утром в Греми, столицу Кахети, прибежали пастухи и, захлебываясь от радости, рассказали, как на караагачинском поле их поймали сарбазы и потащили к грозному шаху. Но шах Аббас дал им подарки - вот этот кисет с монетами, вот этот шелковый платок, вот эту новую одежду, папаху и, отпустив, сказал:
     - Идите с миром домой, занимайтесь своим делом, я не против народа иду, а против изменников-князей.
     Рассказ пастухов, как дым лесных пожаров, разнесся по Кахети. Тайные посланники от Саакадзе совсем успокоили народ.
     Кахетинцы заколебались: зачем нам драться? Сопротивлением только озлобим доброго шаха. Пусть наказывает князей, они тоже не всегда хорошее сердце к народу держат.
     Когда шах Аббас с войском подошел к Греми, ворота крепости широко открылись и иранское войско с криками "алла! алла!" неожиданно хлынуло в город. Началась кровавая расправа. Опомнившись, кахетинцы пытались защищать свои дома. Их беспощадно истребляли. Воздух сотрясался от грохота, звона, воплей, проклятий женщин, лязга шашек, плача детей и взвизгов стрел.
     Немногим кахетинцам удалось бежать из Греми к низовьям Алазани, к Белакани, к подножию Борбало, они оповещали народ о коварстве шаха, о предательстве Саакадзе.
     Над страной навис ужас. Холод и обильный снег, небывалый в Кахети, отрезал пути спасения в горы и леса.
     Тушины - конники Датвиа - не переставали поглядывать на горы Тушети. С вершин, нависших над Алванским полем, дул ледяной ветер. Тушины знали - за этими горами их братья дерутся с исконным врагом. Они мысленно считали, сколько отрезанных кистей вражьих рук они могли бы просолить и прибить к дверям своих саклей. Но, верные данному слову, тушины оставались на сторожевом посту у подножия Борбало.
     Седой Датвиа молча сидел у тлеющего костра.
     Услышав о предательском избиении в Греми и глубоко потрясенные оскорблением женщин, тушины ринулись вниз по течению Дурича. Проскакав Энисели, они, размахивая обнаженными шашками, с разгона ворвались в Греми.
     Карчи-хан поспешно выстроил сарбазов в густую колонну, преграждая путь тушинской коннице. Но тушины, почти сойдясь вплотную с сарбазами, искусно повернули коней влево, стремительно обскакали колонну и, не дав опомниться сарбазам, с неимоверной ловкостью ударяли на них в шашки.
     Седой Датвиа и Чуа, юный внук его, первые врезались в колонну сарбазов.
     Изумленно смотрел Карчи-хан, как редели ряды сарбазов. Каждый взмах тушинских шашек прорубал кровавую улицу. Отрубленные головы отбрасывались копытами коней. Сарбазы были растоптаны. Обезображенные трупы образовали вал. Смятение охватило иранцев.
     Разъяренный Карчи-хан вводил в битву новых и новых сарбазов. С тушинами уже дрались рослые мазандеранцы.
     С балкона дворца, наблюдая за невиданным конным боем - сто против тысячи, - шах Аббас радовался своей прозорливости: если бы шамхал не задержал тушин в горах, то...
     Шах Аббас приказал изловить дерзких тушин живыми. Но ни один не дался в руки врага, дорого продавая свою жизнь. В смертельной схватке падали тушины и их боевые друзья - кони. Последние тринадцать могли бы прорваться и ускакать, но тушины знают одну почетную смерть - в схватке с врагом, и ни один тушин не покинет поле битвы, обагренное кровью его братьев.
     Датвиа взмахнул мечеподобным кинжалом.
     - Э-эй, тушины!!
     И последние тринадцать образовали у древнего дуба круг, став тесным строем плечом к плечу и вскинув круглые щиты, окованные железом.
     Они приседали на корточки и, приняв удар на щит, стремительно выпрямлялись, нанося сокрушительные ответные удары. Их шашки разлетелись осколками, точно серебряные птицы. Тогда они обнажили мечеподобные кинжалы.
     По кольчуге Датвиа медленно стекала кровь.
     Лавина сарбазов бросилась на приступ. Лица тушин потемнели.
     Но Датвиа, победно подняв щит, снова задорно выкрикнул:
     - Э-эй, тушины!!
     И с новой яростью мечеподобные кинжалы рассекали головы сарбазов, вонзали острие в сердце врага.
     Но один за другим падали тушинские витязи... Вот упал Мгела... Вот Важика... Вот Бахала... Вот еще... Остались двое - Датвиа и Чуа. Они взялись за руки - обряд братства перед смертью - и дрались, пока не упали вместе, не выпуская из крепко сжатых рук залитые кровью кинжалы.
     В бешенстве Карчи-хан ударил ногой в изрубленное лицо Датвиа и велел тут же на дубе повесить тринадцать мертвых тушин.
     Но храбрецы остались жить в песнях тушинского народа. Расположившись на кейф в тронном зале, шах, потягивая кальян, высказал Караджугай-хану свое сожаление, что Саакадзе с "барсами" и отрядом исфаханских сарбазов вынужден был уйти на усмирение Белакани. И вот он, "лев Ирана", лишился увлекательного зрелища битвы искусного полководца Саакадзе и неустрашимых минбашей "барсов" с тушинскими шайтанами. И, следя за кругами голубоватого дыма, добродушно добавил; "Аллах знает, кто бы раньше выронил щиты!"
     Понимающе посмотрел на шаха Караджугай-хан и, медленно погладив сизый шрам на левой щеке, ответил:
     - Шах-ин-шах, ты можешь усладиться таким зрелищем после покорения всей Грузии.

***

     Когда к вечеру Саакадзе с "барсами" подъезжал к Греми, город дымился, в развалинах, из которых ему больше не суждено было подняться.
     Проскакав вперед с "барсами", Саакадзе сдавленно по-грузински сказал:
     - Помните, никакого неудовольствия! Лица ваши должны сиять счастьем. От этого зависят не только ваши жизни, но и жизни тысячи грузин...
     И, не оборачиваясь, помчался вперед. В надвигающейся мгле странно топорщилась черная мохнатая бурка.
     За Саакадзе скакали Эрасти, Папуна и исфаханские сарбазы. Пропустив свои отряды вперед, "барсы" долго стояли безмолвствуя.
     - Что же нам делать, друзья? - спросил Ростом.
     - То, что велел Георгий, - холодно ответил Даутбек.
     - И еще надо помнить: кто пошел по высокой дороге, не должен бояться обрывов... Будем же веселы, бедные "барсы", - сказал Дато.
     - Не знаю, кто куда подымется, а я и одним глазом отсюда вижу: грузинский народ от персов в обломках лежит! - Матарс нервно сорвал с глаза черную повязку и выбросил на дорогу.
     - А я с этого дня плюю на свои руки! - с ожесточением выкрикнул Пануш.
     - Или я черту башку сломаю, или черт мою башку сломает, но я ничего не понимаю... Глубоко в сердце смотреть не хочу, но раз Георгий сказал, чтобы терпели, значит, он что-то замышляет.
     - Конечно, Димитрий, замышляет... Мне сегодня этот сухой Петре сказал - на Картли персы идут. Гиви вскрикнул и схватился за сердце.
     - Тише, ишак! А ты думал отсюда шадимановские замки достать?..
     Ночью бледная луна освещала развалины Греми. Одиноко бродил по пустынным улицам Георгий Саакадзе. Где-то сквозь заглушенное рыдание слышалась оплакивающая воина тушинская песня.

     Зеленое поле веселий тушин
     В тумане поблекло, в снегу побледнело,
     Разорваны нити сказаний долин,
     И сердце тушинское оледенело.

     Цветы нашей юности - смех наших струн
     Кериго обжег своим ветром холодным,
     И игры тушин смыл вспененный Аргун,
     И песню умчал он с припевом народным.
     <Вольный перевод с грузинского Бориса Черного.>

     Георгий остановился. Прислушиваясь к песне, опустился на камень. Мохнатая старая собака, жалобно визжа, приниженно, на животе подползла к Георгию. Он погладил мокрую шерсть. "Тартун", - прошептал Георгий, вспомнив, как в Носте, в далеком детстве, его преданный Тартун так же жалобно повизгивал, не находя себе места, после опустошительного набега казахов. Георгий безотчетно стал шарить по карманам и вытащил горсть золотых персидских монет. Он разжал руку и отшвырнул монеты. Золото звонко ударилось о разбитый кувшин. Он поднялся и снова побрел. Луна, осторожно раздвинув тучи, выглянула на пустынную улицу.
     Вдруг Георгий остановился. Перед ним на ветвях древнего дуба качались тринадцать повешенных тушин. Мутные пятна луны скользнули по кольчугам. Вокруг дуба валялись сломанные стрелы, щиты, сабли, мечеподобные кинжалы. Прямо на Георгия открытыми мертвыми глазами смотрел Чуа.
     Георгий вздрогнул: ему привиделось лицо Паата... Он подошел, отбросил черную прядь с глаз мальчика. На груди седобородого витязя он увидел дощечку. На ней белели грузинские буквы:
     "Не потому, что собаки, а потому, что грузины".
     Точно боясь потревожить сон мертвецов, Георгий осторожно поправил дощечку и твердым, слишком твердым шагом отошел...
     Наутро, гарцуя на разукрашенном золотом и камнями Джамбазе, Саакадзе веселым голосом рассказывал шаху Аббасу об остроумной надписи на груди повешенного тушина.
     Шах одобрил кару для мертвых тушин, но посоветовал более утонченные способы наказания для живых.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     От высот Соганлуги к Ломта-горе, преграждающей подступы к Картли, и от Ломта-горы далее к Самшвилде протянулась линия новых укреплений, возведенных Луарсабом.
     Боевые башни на высотах, крепостные стены с зубчатыми площадками, волчьи ямы, завалы, пересекающие горные пути, огромные глыбы скал на цепях - вот-вот обрушатся на врага, - мешки с песком и землей, готовые засыпать дерзкого, скованным кольцом защищают подступы к Картли.
     Но не только на железо и камень надеется Луарсаб. Царское войско и все княжеские дружины стянуты к этим укреплениям. На вершине Ломта-горы, в самом центре, расположено царское войско: тбилисская, мцхетская, горийская и тваладская дружины. Во главе царского войска стоит сам Луарсаб, а с левого края - Теймураз с малочисленной кахетинской конницей.
     От правых отлогов Ломта-горы вниз по ущелью расположены конные и пешие дружины светлейших Баграта и Симона и рядом - конная дружина копьеметателей Андукапара Амилахвари. К верховьям речки Алгети растянул дружины своего знамени и регулярную дружину царских стрельцов Заза Цицишвили. В лощине между четырьмя горами скрыты легкоконные дружины Эристави Ксанских. Царевичи Вахтанг и Кайхосро прикрывают нахидурской дружиной южный проход Сарванского ущелья. Марабдинская дружина придвинута Шадиманом к переправе через Алгети.
     Легкая конница Леона, Мераба и Тамаза Магаладзе притаилась в засаде в узком ущелье Куры между Ломта-горой и Карадхунанисским хребтом. Севернее в подкрепление Магаладзе придвинуты конные лучники Джавахишвили. В глубоких расщелинах держат наготове самострелы сабаратианские стрельцы.
     На всех выступах, укрепленных башнями, откуда видны дальние ущелья и лощины, расположены дружины князей Липарит, Газнели, Эмирэджиби, Квели Церетели, Пешанга Палавандишвили и других князей Верхней, Средней и Нижней Картли.
     Не пришли только Нугзар и Зураб Эристави Арагвские.
     А старый князь Мухран-батони, по просьбе Луарсаба, занял с войском Самухрано тбилисскую цитадель для защиты Тбилиси и прохода в Среднюю Картли.
     Баака Херхеулидзе с цавкисской дружиной и своими копейщиками остался защищать Метехский замок.
     Церковное войско католикоса заняло укрепление Мцхета и Джварис-сакдари для защиты узкой долины Куры и подступов к Мцхета.
     Католикос выбрал своей стоянкой крепость Нацихари.
     Луарсаб учел причины поражения в Кахети, и, сменяя друг друга, зоркие азнауры Гуния и Асламаз с тваладскими сотнями на белых и черных конях день и ночь объезжали высоты, следя за всеми горными тропами, дабы вовремя предо