Керима, неистовствовал Али-Баиндур. -
Или я...
     - Успокойся,  хан,  сейчас вспомню: не засунул ли в каменную щель или в
дупло дерева?  Почему нигде не  сказано,  что делать с  туманом,  застлавшим
память!  - Керим напряженно изыскивал способ отвлечь мысли хана от сада: "Да
вернет аллах жизнь князю!"
     - Вспомнил, шайтан, в какой щели? Говори!
     - О хан из ханов,  я восхищен твоей ловкостью и подавлен меткостью,  но
почему ты не продолжил свою охоту? Разве князь Баака меньше надоел?
     - Свидетель шайтан -  больше! Но "лев Ирана" пожелал поохотиться сам на
дикого осла:  с  цепью на шее,  притороченный к  моему седлу,  этот князь до
Исфахана будет бежать за моим конем.  Говори,  нелуженый котел,  вспомнил? -
Баиндура точно трясла лихорадка, он даже перестал с наслаждением поглядывать
в окно.  Сейчас его интересовал только ключ от его богатства. - Не испытывай
мое терпение, Керим!..
     - Велик  аллах!  Наступил конец  нашим мукам!  -  Керим метнул взгляд в
окно:  там князь Баака словно окаменел.  "О черная судьба,  отодвинь шипы от
благородного князя!" - О хан, клянусь... Неджефом, я вспомнил!
     - Вспом...
     - Видит аллах,  я опасался брать ключ с собою, разве известно, что ждет
правоверного за каждым поворотом?
     - Так говори, шайтан, где?
     - Мне и  самому дорог ключ,  ибо и Кериму аллах ниспослал богатство.  А
обещанная мне тобою хасега да усладится браслетами и бархатом!
     - Богатство?  Да  вытащит  аллах  из  могилы  твоего  отца!  -  Баиндур
побагровел. - О каком богатстве говоришь?!
     - Как так о  каком?  Не  ты  ли мне обещал четвертую часть?  Или не моя
ловкость сделает тебя первым ханом Исфахана? О веселый див, ты прав, обещать
все можно! Но... когда ключ спрятан догадливым...
     - Еще неизвестно,  может,  ты уже взял? Может, твоя хасега уже любуется
браслетами?
     - О Мохаммет!  О Аали! Не предвидел я такой награды за преданность! Или
не  тебе  обязан  своим  благополучием?  Так  осмелился  бы  грабить  своего
покровителя?
     Баиндур раздумывал:  "Ключ у  него...  Значит,  раньше..."  Хан  разжал
кулак, сжимавший рукоятку отравленного ханжала.
     Керим незаметно снял руку с  пояса,  за которым был укрыт ханжал,  тоже
отравленный "Еще не время..." И вдруг обеспокоился:  "Не проследил ли кто из
любопытных караван?  Ведь десять и  десять верблюдов не иголка,  и  скачущий
шайтан может указать предприимчивому, где спрятан ключ".
     Тревога,    охватившая   Баиндура,   сменилась   безудержной   злостью.
"Бисмиллах!  Я отделаю медью череп Керима и прибью над дверью собачника!  Но
раньше..."
     И хан, осклабившись, слащаво посулил Кериму с точностью менялы отделить
его часть,  посулил и хасегу и еще многое,  что ему неизвестно, но при одном
условии: ключ должен быть у главного владетеля, и тотчас.
     Оказывается,  и  Керим не торопился,  но...  он быстро взглянул в окно:
"Князь Баака оживает!  Пора оборвать ишачью беседу",  -  и  принялся уверять
Али-Баиндура,  что  до  темноты опасно предпринимать поездку даже за  луной.
Потом,   не  следует  ли  немедля  известить  шах-ин-шаха  о  том,  что  его
справедливое  повеление   выполнено?   Или   хан   ждет,   чтобы   один   из
предприимчивых,  подталкиваемый развеселившимся шайтаном,  опередил  хана  и
приобрел  благосклонность  шах-ин-шаха,   а   заодно  набросил  бы  тень  на
Али-Баиндура,   занятого  своим  гаремом?  Хан  задрожал:  как  мог  он  так
опрометчиво забыться?  Поистине богатство отняло  у  него  разум.  Почему не
вспомнил,  как в  Картли он попал в опалу тоже из-за гяура Луарсаба?  Ведь о
приезде царя из Имерети известил не он, а "барсы". Но этот Керим способен до
темноты  присвоить  и   луну,   ведь  ключ  от  "пещеры  Али-Бабы"  у  него!
Осторожность подсказывает задержать собаку до сумерек в башне.
     И  хан с нарочитой игривостью спросил:  не раздумал ли Керим получить в
счет  уплаты наложницу?  Тогда  он  повелит евнуху сейчас же  отвести в  дом
Керима ту, которая обкормила его, хана, дыней! Оказалось, Керим не раздумал.
     Трудно сказать,  помнил ли  Баака,  как  он  очутился здесь  и  сколько
времени простоял.  Глаза его словно застыли,  и он не в силах был отвести их
от уже безжизненного лица царя-мученика, по бледному лбу которого безучастно
скользили солнечные блики.
     Печально падали один за другим алые лепестки с поникшей розы. Неслышно,
словно  изнемогая,   пригнулась  ветка  миндаля.  Где-то  жалобно  чирикнула
обиженная птичка.  "Наверно,  розовая", - бессознательно вслух сказал Баака.
Он провел рукой по глазам,  посмотрел на равнодушно сияющее синевой небо, на
в истоме дремлющий сад...  и почудился ему звон колоколов.  Князь пошатнулся
и, упав на колени, полный немого отчаяния, склонился к плечу царя.


        "ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ"

     Кто сказал,  что все дни одинаковы?  Есть дни радости, есть дни печали.
Но есть дни, которым нет названия.
     Такой день у Керима сегодня.
     Куда раньше бежать? Кого раньше утешить?
     Двор  крепости  наполнен злорадным смехом,  грубыми  шутками.  Исфахан!
Где-то совсем близко маячит Давлет-ханэ.
     Нарочито  медленно  Керим  поднялся в  башню,  прошел  в  полумглу мимо
стражи, безмолвно пропустившей всесильного агу.
     Тихо открылись двери -  одна,  другая. С острой болью в сердце замер на
пороге.  Князь Баака погружен в молчание, а глаза по-прежнему застывшие, как
стекло;  уронив голову на руки,  не перестает всхлипывать, подобно младенцу,
Датико.
     - А где тело царя?
     - Князь и  я...  сами  хотели а...  а...  похоронить,  а  потом церковь
выкупила бы и...  и...  перевезли в Картли, но едва донесли до дверей - шум,
лязг...  налетели ханские волки,  отняли; красноволосый свистнул, закутали в
толстую ткань и на конях умчали из крепости... Верно, замыслили скрыть место
упокоения святого Луарсаба...  О-о!  -  Датико смахнул слезу.  - Живым был в
неволе, и мертвый - в плену!
     - Слава аллаху,  не изрубили вас!  А сердце не камень, не разобьется от
ударов тяжелого молота судьбы!  Сегодня,  иншаллах,  будете свободны.  Арчил
здоров, укрыт мною, вечером встретишь.
     Сурово приказав страже стеречь князя гурджи, Керим рванулся вниз: "Куда
бежать раньше?  Кого утешить?"  Вдруг он  остановился:  вблизи,  за толстыми
стенами, раздался протяжный стон. Не раненая ли газель страдала там?
     Лазутчик хана,  рябой сарбаз,  самодовольно хихикая, похвастал, что это
он  ради  забавы посоветовал нищенке впредь не  сверлить глазами окно башни,
ибо царь гурджи больше не кинет ей ни одного бисти,  как расточительно делал
каждое утро.
     - О Мохаммет, если бы ага Керим видел...
     Не дослушав,  Керим бросился к воротам.  Губы его были крепко сжаты, но
ему слышался собственный вопль.
     "Напрасно, Тэкле, ищешь у холодного камня сочувствия.
     Напрасно в мольбе простираешь руки.
     Напрасно с надеждой устремляешь взор в темную пропасть.
     Не так ли смертельно раненная в сердце газель силится высказать жалобу?
     Не  так ли  разбитая амфора роняет по капле вино,  подобное застывающей
крови?
     Не так ли струна, обрываясь, издает жалобный стон?
     О неумолимая жизнь, в каком сосуде хранишь ты сострадание?"
     Лихорадочный озноб  охватил  Керима.  С  ужасом  взирал  он  на  Тэкле,
распростершуюся у  башни.  Он силился отогнать нахлынувший страх и  с мнимым
спокойствием, прервав гогот сарбазов, строго распорядился:
     - Хан  составляет  послание  шах-ин-шаху  и  стенания  несчастной может
принять за плохое предзнаменование. Немедленно оттащить ее к базару!
     - Прогнать палками! - крикнул рябой, прибежавший за Керимом.
     Но что-то из молодых запротестовал:
     - У каждого есть мать!
     - О сын собаки! - выкрикнул свирепый сарбаз. - Моя мать лишь раз в день
ест черствый лаваш,  смешанный с глиной,  а эта саранча каждый день вымогала
по бисти у пленного. Каждый день по бисти! Тридцать бисти в месяц!
     Неожиданно Тэкле вскочила,  пугливо оглянулась и вскинула руки,  словно
собиралась взлететь:
     - О  люди!  У  кого душа не  обледенела,  добейте меня!  Или нет в  вас
милосердия?  Пощады! Пощады прошу! Добейте меня! Жестокий бог, что сделала я
твоему  небу?   Почему,  смертельно  ранив,  не  захотел  соединить  меня  с
неповторимо прекрасным? Люди!..
     - Гурджи!   Гурджи!  Клянусь  Меккой,  гурджи!  -  обрадованно  завопил
понимающий по-грузински рябой сарбаз.
     - Клянусь Кербелой, она ведьма! Видите, нагоняет на нас злой ветер!
     Но,  раньше чем  кто-либо  успел  опомниться,  Керим  подхватил Тэкле и
скрылся с ней за поворотом.
     Она билась, вырывалась, рвалась назад к башне и беспрестанно вопрошала:
     - О люди! Как жить мне без царя сердца моего?!
     Не помнил Керим,  как добежал до домика Тэкле, как передал ее старикам,
приказав запереть, - иначе пропадет царица, - как мчался обратно. Лишь возле
башни он замедлил шаги -  и вовремя, ибо стук сердца мог убить его. Увидя по
лицам сарбазов,  что хану еще не донесено о "безумной" гурджи,  Керим ударил
по рукоятке ханжала и закричал:
     - О  какой  глупости спорите?!  Разве не  то  главное,  что  скоро,  по
милосердию аллаха,  мы все покинем Гулаби? Тебе, Ахмет, особенно повезло: ты
не позже чем сегодня отправишься с  юзбаши Селимом в  Исфахан,  тебе доверит
хан послание шах-ин-шаху.
     Рябой, забыв о гурджи, от радости запрыгал: справедлив Хуссейн! Наконец
хан вознаградит его за... усердие!
     - О ага Керим! Ты спрашиваешь, кого еще из преданных может послать хан?
Нужны десять?
     Сияя, рябой назвал еще девять сарбазов.
     "Значит,  тоже лазутчики,  -  подумал Керим.  -  Хорошо, пусть поскорей
уберутся".

     Перед атласной скатертью,  расстеленной на тахте, восседал Али-Баиндур,
поджав под себя ноги,  и поглощал обильный обед. То и дело опуская в изящную
серебряную  чашу  пальцы,  он  вылавливал в  супе  куски  сала,  пропитанные
чесноком и  перцем,  и отправлял в рот,  слизывая с пальцев жир.  Довольство
растекалось по его лоснящемуся лицу.
     Схватив баранью лопатку,  он воскликнул:  "О аллах!" -  и, чавкая, стал
обгладывать мясо  с  кости,  одновременно левой  рукой выхватывая из  пилава
сальные финики. Тут он заметил Керима. Рыгнув, хан указал ему место у тахты.
     Проводив глазами слугу,  уносящего пустые блюда,  Керим сделал вид, что
не заметил приглашения.  Силясь побороть отвращение,  он спросил,  не ему ли
хан  соблаговолит поручить отвести  шах-ин-шаху  послание.  Ведь  никто  так
красноречиво не  опишет "льву Ирана" ловкость преданного Али-Баиндура.  Если
так, то Керим берет с собою пять верблюдов с его долей и...
     Баиндур засопел и резко оттолкнул блюдо, пилав просыпался на ковер, но,
мигом вспомнив о ключе и скрывая бешенство, он проговорил:
     - Аллаху не угоден поспешный дележ, ибо сказано: "Не льстись на то, что
отвергнуто другим". И пока я, хан, еще раз перечитаю послание к шах-ин-шаху,
ты, Керим, вели Селиму собираться в путь.
     Керим усомнился.
     Не  покажется ли  шаху  жалким гонец,  везущий драгоценное послание без
достойной  охраны?   И  не  вызовет  ли  гнев  "льва  Ирана"  опрометчивость
Али-Баиндура? Нужны сарбазы с отборным оружием, и не менее десяти.
     Хану померещилось,  что  шею  уже  сжимают железные пальцы исфаханского
палача,  он побледнел и  в изнеможении откинулся на подушку:  "О пятихвостый
шайтан, почему сегодня затемняешь мою прозорливость?" И вдруг взревел:
     - Что  стоишь,  подобно шесту?  Или  богатство вывернуло твои  глаза на
спину?  Отбери десять самых достойных сарбазов, пусть оседлают лучших коней!
Поспеши к  Селиму.  -  Хан заговорщически подмигнул:  -  А хасега не убежит.
Вернись сказать, когда все исполнишь.
     Только войдя к Селиму,  измученный Керим, не чувствуя ног, опустился на
тахту. И чаша прохладного шербета была вовремя, ибо горло пересохло до боли.
     - Исфахан!  Гонцом к  "солнцу Ирана!"  Это ли не счастье,  ниспосланное
аллахом?  Что?  Выкуплена Керимом хасега?  Но... видит шайтан, красть у хана
усладу одно, а взвалить на плечи обузу - другое.
     - Пусть не  струится твоя печаль на  бездушную скалу,  -  успокоительно
проговорил Керим, - я даю тебе жену и дам калым, достойный ее красоты. Знай,
о преданный мне Селим,  калыма хватит надолго, чтобы прожить в красивом доме
с веселым садом, журчащим фонтаном и прохладным эйваном. Если поклянешься на
коране, что берешь ее женой, то вечером нагрузишь калымом двух лишних коней.
     Селим поклялся...
     С трудом принудил себя Керим вновь зайти к хану.
     Безразличным взглядом  скользнув  по  вошедшему,  Баиндур  продолжал  в
нерешительности вертеть послание к шаху.  "Отдать сейчас Селиму или... после
возвращения? Конечно, после". Спрятав в стенном шкафчике свиток, хан засунул
ключик глубоко в склады пояса. И тут Керим забеспокоился:
     - Не проследит ли кто из любопытных,  куда мог ускакать хан,  не взяв с
собой стражу?  Не лучше ли сказать старшему евнуху,  что он выехал навстречу
русийским  сокольникам,  дабы  не  допустить  их  приезда  в  Гулаби?  Пусть
возвратятся в Исфахан -  туда уже якобы проследовал царь Луарсаб, пожелавший
проститься и поблагодарить шах-ин-шаха за милость.
     Хан одобрительно посмотрел на Керима,  на миг ему стало жаль уничтожать
такого помощника,  но...  на что ему лишний свидетель?  И потом... четвертая
часть богатства!  Нет,  не нужен ему больше Керим!.. Позвав старшего евнуха,
хан  подробно объяснил ему  причину своего отбытия и  оставил за  старшего в
ханском доме,  потом вызвал начальника охраны башни, приказал крепко стеречь
двух  пленных  грузин  и,  желая  совсем  завоевать доверие Керима  к  себе,
добавил:
     - Во славу аллаха повелеваю исполнять приказания только старшего евнуха
и ага Керима.

     Уже далеко отъехав, Баиндур забеспокоился: взял ли Керим с собою ханжал
или отравленный нож, на случай, если кто проследил караван и захочет напасть
на них?
     Оказалось,  Керим ничего не взял с собою,  ибо с ним рядом хан и еще не
угасший день,  а  если нападут,  то в тюках в доме гречанки немало дамасских
клинков.
     Али-Баиндур заметно повеселел и погнал скакуна.
     Вскоре они осадили коней перед домом гречанки и спешились.
     Керим обогнул угол  и  стал шарить в  какой-то  щели.  Наконец ключ был
ловко вынут им из рукава и дверь отперта.  Али-Баиндур вбежал в дом и застыл
в восхищении.  Забыв обо всем на свете,  пораженный, смотрел он на сказочное
богатство.  Тахта гнулась под грудой ценных тканей, бархата, парчи, шелковой
кисеи и атласа, соперничавших с майской радугой. Керим распахнул ставни. И в
свете потухающего дня  засверкали волшебными огнями редкие камни,  тончайшие
изделия, благородный жемчуг.
     "И  четвертую часть сокровищ рая  отдать сейчас не  нужному мне  больше
разбойнику!  -  чуть  не  вслух воскликнул Баиндур;  он  будто весь  ушел  в
созерцание,  а сам незаметно приближал руку к ханжалу.  -  И потом... на что
мне лишний свидетель?!"
     Баиндур подошел к  тюкам,  затем  снова  вернулся к  тахте,  по  другую
сторону которой стоял Керим.  Хан досадливо поморщился и неожиданно,  словно
тигр,  перепрыгнул через тахту и с ханжалом ринулся на Керима. Если бы Керим
не ждал этого прыжка,  то упал бы,  пронзенный в сердце. Но, ловко отскочив,
он выхватил спрятанный в поясе ханжал и крикнул:
     - Желтый шайтан! Издыхая, ты будешь заслуженно наслаждаться адом!
     Он  вновь чувствовал себя  юным  каменщиком пыльного рабата,  взмахивал
ханжалом, как молотком, хохотал громко, вызывающе!
     Хан хрипел,  отскакивал, ругался и опять наскакивал на Керима. Он знал:
борьба  жестокая,  беспощадная,  и  один  должен  пасть.  Смертельные  враги
метались,  безжалостно топча попадавшие под ноги драгоценности и превращая в
черепки  валившиеся  со   звоном  вазы.   Вот-вот   клинок  настигнет  грудь
обреченного!  Но снова прыжок - перевернуты тюки, выплеснулись пестрые волны
тканей,  рвется, путаясь в ногах, искристая кисея, распадается гамма камней.
И снова холодным блеском сверкают ханжалы.
     Чуть отодвинув бархатный полог, выглянул Арчил и вновь скрылся.
     Побагровев,   Баиндур  изогнулся,   подпрыгнул  и  налетел  на  Керима.
Оступившись на атласе, Керим невольно опустился на колено. Злорадно сверкнув
глазами,  Баиндур занес ханжал.  Но  тут вновь откинулся бархатный полог,  и
Арчил  подставил хану  ногу.  Баиндур покачнулся,  ловко отскочил и  с  воем
ринулся на Керима.
     - Аллах свидетель, - вскрикнул Керим, - царь Луарсаб будет отомщен! - и
сильным толчком отбросил Баиндура.
     Поскользнувшись,  хан упал и  выронил ханжал;  ужас горел в его глазах.
Керим  больше не  управлял своей волей,  могучий шквал ненависти захлестывал
его.  Он бил хана ногой, топтал, плевал в лицо, покрытое испариной. Напрасно
Али-Баиндур  пытался  подняться,  цепляясь за  Керима,  силился свалить его,
напрасно рвал зубами одежду врага.  Вот  хан приподнялся,  вот уже с  трудом
стол на одно колено. Судорога сводила скулы. Еще усилие и... и...
     Керим вонзил ханский ханжал в  сердце Али-Баиндура и повернул два раза.
Нечеловеческий вопль потряс комнату.
     - Грязный палач! Прими подарок от каменщика! Давно аллаху обещая!
     Торжествующе смотрел  Керим,  как  в  судорогах бился  хан,  как  кровь
заливала ковер, обтекая драгоценные каменья, будто островки.
     Арчил сел  на  мутаку,  поигрывая ножнами.  Клинок,  к  его  сожалению,
обнажить ему не пришлось.
     - Ты, Керим, напрасно так долго играл со смертью.
     - Долго?  Миг один!  Не стоило,  друг,  помогать мне. Смерть проклятого
хана от моей руки начертана в книге судеб. И Юсуф-хан, мой второй враг, тоже
будет мною убит... рукой шаха Аббаса.
     - Керим!   Пусть  все  наши  враги  так  доблестно  погибнут!  Поспешим
освободить родных нам пленников.
     - Освободить!..  А  в  каких  мирах  продолжает теперь свое  странствие
мученик царь Луарсаб?
     Долго в  наступивших сумерках не смолкало рыдание Керима.  Теперь он не
стыдился слез, без них такое горе не превозмочь!
     - Брат мой,  -  тихо окликнул его Арчил,  -  еще живые в опасности... О
проклятие!  Сколько ума  приложили,  сколько надежд сияло в  наших сердцах -
и... на один день опоздать! Это ли не насмешка! О Керим! Что дальше?
     - Да  пребудет с  нами  милость неба!  Моя  печаль  начертана острием в
сердце моем.  Царица и  все  любимые нами  будут  спасены.  Перевяжем ниткой
терпения свои раны,  для слез и сетования нам уготовано много темных ночей и
хмурых дней. Поспешим, названый брат мой, ибо завтра станет поздно.
     Нагнувшись,  Керим выхватил ключ из складок пояса Баиндура и  брезгливо
отшвырнул тело  хана.  Безжизненная рука  откинулась и  упала на  бирюзового
паука с алмазными глазами, как бы намереваясь его схватить.
     - Арчил,  не  забыл ли ты закон Ирана?  Нашедший краденое или утерянное
получает свою долю от общей стоимости находки.  А  разве мы не вернем купцам
похищенное у них Али-Баиндуром и Юсуф-ханом?
     Старательно собрав раскиданные ценности, Керим с помощью Арчила отделил
законную долю "нашедшим пропажу".
     - Мне неизбежно,  Арчил,  поспешить в  крепость.  Селим без промедления
должен выехать в Исфахан.  Ты же,  закончив дележ,  жди меня здесь.  Теперь,
увы, не надо многих подкупать в крепости.
     Керим поскакал в Гулаби.  Он понимал, что там около двухсот сарбазов да
в придачу евнухи, а эти хитрецы нюхом чуют любые тайны. Потом слуги - каждый
старается выслужиться,  открыть заговор.  Что,  если  кому-нибудь  покажется
странным  длительное  отсутствие хана  и  он  всполошит  всех?  Тогда  шайка
потребует от Керима указать,  где хан.  Выходит,  князь Баака окажется в еще
большей  опасности.  А  он,  Керим?  Связанный  и  опозоренный,  потащится в
Исфахан.  Даже подумать страшно,  что будет с царицей Тэкле, с остальными...
Надо устранить переполох,  суету,  чтобы никто не успел опомниться. Крепость
должна  походить на