подкрепиться к приходу царицы. Но Луарсаб,
прильнув к решетке, с волнением смотрел на улицу.
     - Пора, - шепнул Датико и вышел.
     Улица,  примыкающая  к  башне  пленника-гурджи,  заполнилась сарбазами,
сбежались и  жители.  Силах  велел  гнать их  от  ковра,  на  котором сидели
музыканты,  палками и  расставить цепь,  чтобы никто не приблизился к башне.
Зато соскучившихся сарбазов никакими палками нельзя было загнать в крепость.
Они плотным кольцом обступили ковер и,  открыв рты,  зачарованно слушали.  А
когда двое из  зурначей,  вынув большие платки,  пустились в  пляс,  сарбазы
оживленно подзадоривали их гиканьем и рукоплесканиями.
     По средней площадке угловой башни ходил полонбаши,  зоркий, как ястреб.
Вдруг он остановился как вкопанный,  протер глаза, закрыл их и снова открыл.
Наваждение зеленого джинна не исчезало. Справа, со стороны базарной площади,
появился садовник с  женой,  служанкой пленника-царя.  И  тотчас  слева,  со
стороны Речной улицы,  тоже  вышел садовник с  женой в  такой же  залатанной
чадре.  Они по разным улицам одновременно приближались к крепости.  В третий
раз протерев глаза,  полонбаши облегченно вздохнул: садовник, шедший с женой
со стороны базарной площади,  исчез,  и поднимал пыль чувяками теперь только
один садовник, семенивший впереди жены. Решив плетью проучить неуча, чтобы в
другой раз не двоился, полонбаши устремился по лестнице вниз...

                Слышим звуки труб,
                Крепок лат закал,
                В Картли вражий труп
                Будет рвать шакал!

     Поет  мествире,  и  вновь  перед  отуманенными глазами Луарсаба оживает
далекое  прошлое.  Широко  распахиваются ворота  Метехского замка,  слышится
топот коней, взлетают пестрые значки...
     Широко  распахнулись ворота  Гулабской крепости,  на  неоседланном коне
пронесся полонбаши, раздался учащенный топот копыт, взметнулась плетка...
     Звенят струны чонгури, звучит любимая Луарсабом песня:

                Грозен строй дружин -
                Одна линия.
                Мсти врагам грузин,
                Карталиния!..

     Выезжает юный  наследник Луарсаб,  небрежно придерживая поводья.  Турки
вторглись  в  Картли,  но  что  может  устрашить молодость?  Небо  над  ними
безоблачно,  прекрасна жизнь.  И в голубой воздух,  как сокол,  устремляется
гордый взор.

                Камень гор трещит,
                Шашки жгут у плеч,
                Рубит турок щит
                Багратидов меч.

     Льется грузинская песня...
     Из крепости Датико вынес большой поднос с фруктами и жареным барашком и
кувшин вина с чашами.  Он громко извинился за скромное угощение -  гостей не
ждали,  -  но пообещал скоро,  когда царь вернется в  свой удел,  угощать их
тридцать дней и  тридцать ночей.  Что  же  касается благодарности,  то  царь
вышлет им,  когда они захотят прервать песни, кисеты с монетами и каждому на
память по куску бархата и золотому украшению.
     Всю эту речь,  произнесенную по-персидски,  Силах не  преминул передать
злорадствующему Али-Баиндуру. И хан встретил вошедшего Керима с нескрываемым
ликованием.
     - Подаяние!  О  имам Реза!  Теперь откроются врата нужд!  Баака разорен
больше чем  наполовину,  это  ли  не  приблизит его  к  желанию выскочить из
гулабского болота...  Керим,  пусть шайтан унесет к себе на ужин гадалку, ее
предсказания сбываются!  Может,  и нам показать щедрость и разрешить ягненку
Луарсабу и лягушке Баака посидеть на нижней площадке?  Два перевернутых шара
песочных часов на свежем воздухе могут воспламенить в  гяурах мысль поскорее
отправиться в преисподнюю, это все равно, что в Картли.
     Керим содрогнулся: уж не замышляет ли Баиндур столкнуть царя с площадки
и,  приписав злодейство прибывшим певцам,  пытать их на базаре и  отнять все
подаренное царем?..  Или  чтоб  голова  от  воздуха закружилась и  царь  сам
упал?..  Керим решительно запротестовал.  В крепости суета;  наверно, немало
народу протиснулось к стенам, желая даром насладиться грузинской музыкой. Не
следует вводить врагов  в  соблазн помочь  царю  раньше  времени вернуться в
Гурджистан.
     Али-Баиндур  высмеял  своего  помощника,  чья  осторожность граничит  с
трусостью.  Но Силах тоже высказался за осторожность и,  помня щель в  саду,
восхитился ага Керимом,  запершим на большой замок вход в  круглую башню.  В
душе  вполне одобряя действия Керима,  хан  продолжал его  высмеивать,  пока
слуга не напомнил о часе полуденной еды.
     А песни Грузии ширятся,  взлетают к верхнему окошку башни, как волны на
желтоватую  скалу.   Несутся  в  пляске  зурначи,  расплескивается  веселье!
Взметнулась завеса прошлого, хлынули видения.
     Вот  молодой  царь  Луарсаб  буйно  встряхивает кудрями.  Он  пирует  с
горийцами на крепостном валу,  под щитом царицы Тамар.  А далеко внизу город
Гори в  зеленой дымке опаловых садов.  Любуется Луарсаб круговой пляской,  и
ширится песня, потрясая крепостной вал:

                Гей! Послушайте, грузины, это было в век Тамар,
                Кто не знает из картвелов век царя царей Тамар?
                Вот однажды шел по Картли путь вдоль гор и рек Тамар,
                Из долин и гор стекался весь народ скорей к Тамар.

     Тамар!  Видит ее такой царь Луарсаб,  какой живет она в фреске Ботания.
Богиня очарования и  правительница мудрости!  И он мысленно клянется повести
Картли путем Тамар к  величию и славе...  Чеканят ритм суровые плясуны.  Под
цинцилы проплывают в тумане стройные горийки.  Высокие голоса подхватываются
мощными басами:

                Пронеслась гроза. И снова голубое небо тихо,
                И Тамар повелевает здесь построить Горисцихе.
                На горе, где непокорный сокол вдаль глядел, где вихорь
                Слил певца с волной, поныне видим крепость Горисцихе...

     Прикрыв за собой калитку,  Керим прислонился к  стене и,  как бы слушая
песню, незаметно подозвал Датико:
     - Проходит    час,    предопределенный   аллахом...    Царицы    нет...
Медлительность -  сестра неудачи.  Или,  может,  заболела?  Нет,  и тогда бы
пришла... Бисмиллак, может...
     Внезапно  мимо  них  промчался  взъерошенный  полонбаши  с  красным  от
возбуждения носом.  Керим  пытался остановить его,  но  полонбаши соскочил с
коня, рванулся в калитку и исчез.
     В  самом  благодушном  настроении  Баиндур  доедал  жирного  каплуна  и
намеревался уже  пододвинуть к  себе блюдо с  пилавом.  Но  тут  с  грохотом
распахнулась дверь, вбежал полонбаши и, задыхаясь, выкрикнул:
     - Хан, садовник проклятый колдун, он ведет под чадрой не жену!..
     - Во сне шакал послал тебе садовника? И как посмел под чадру лезть? Или
ты каплун, или уже евнух?
     Баиндур расхохотался, потом подозрительно оглядел полонбаши.
     - Не увидел ли ты бесхвостую собаку?  Может, она надушила твой рот и ты
благоухаешь истиной?
     - Нет,  я  увидел...  пери.  Ага Керим повелел мне следить за  базарной
улицей: не крадутся ли к башне лазутчики Булат-бека. Аллах толкнул мои глаза
в  другую сторону,  и вмиг я увидел садовника,  ведущего свою глухую и немую
жену.  Я выскочил на улицу угостить его плетью, чтобы не портил мне глаза. И
как раз когда я взмахнул плетью,  служанка споткнулась о камень... О Аали! О
Мохаммет!  О  имам  Реза!  Рубанда  зацепилась  и...  атлас,  подобный  небу
Исфахана,  бархат, подобный спине пантеры, заблестел в лучах солнца. А когда
она в замешательстве схватилась за чадру,  я увидел маленькую руку, белизной
подобную  утреннему облаку,  густо  унизанную перстнями...  Тут  я  подумал:
раньше хан из ханов должен...
     - А тебя не ослепил пятихвостый житель ада? Пери идет сюда?
     - А куда ей еще идти, если к царю спешит? Думаю, сговорился кто-то один
с кем-то другим красавицу к гурджи привести, обрадовать ради дня рождения...
     - Да  будет  тебе  известно,  думать смеют умные,  а  ты...  -  Баиндур
внезапно вскочил.  - Идем, может, правда, тут заговор... Через женщину весть
посылают... И откуда музыканты? Почему только по-грузински поют?..
     В  этот  миг  Керим  изумленно  смотрел  на  приближающегося садовника:
неужели ага Папуна догадался для большей верности дать садовнику пол-абасси,
чтобы привел царицу? Неосторожно доверил тайну...
     - Не кажется ли тебе, о Керим, что царица двигается слишком медленно? -
подавленно прошептал Датико.
     Керим не успел ответить,  как из калитки выбежал Баиндур, за ним Силах,
полонбаши, два евнуха, гурьба слуг.
     Песня оборвалась!  Затихли струны...  Садовник с женщиной приблизился к
калитке. Увидев страшного хана, он словно прирос к месту. - Кто с тобою, сын
сожженного отца?! - грозно крикнул Баиндур.
     Садовник задрожал, он хотел что-то сказать, но вдруг вспомнил истязания
факира и, захрипев, упал к стопам Баиндура.
     - Кого,  слюна  осла,  ведешь к  пленнику?!  -  еще  свирепее выкрикнул
Баиндур.
     Нащупав за поясом тонкий нож, побледневший Керим незаметно переглянулся
с Датико,  и тот наклонил голову. Он понял: пока Керим бросится на хана, он,
Датико, воспользуется суматохой, схватит царицу, исчезнет с нею.
     Баиндур уже не сомневался, что тут заговор. Он велел поднять за шиворот
помертвевшего садовника,  ударил его  по  одной  скуле,  потом по  другой и,
обещая ему  пытки огнем и  железом,  требовал без утайки рассказать правду и
выдать разбойников, подкупивших его.
     Перепуганная  служанка  помнила,   что   от   ее   притворства  зависит
благополучие семьи, но сейчас она действительно онемела.
     - Хан,  -  наконец нашел в себе силу вмешаться Керим,  -  кого же может
несчастный садовник привести, как не жену?
     - О  ага  Керим,   -  заикаясь,  пролепетал  садовник,  -  шайтан  меня
подговорил.  Хай,  хай!  Иначе бы как осмелился я, тень ничтожества?.. Хотел
остатки еды получить...  О ага Керим!  -  и вдруг завопил:  -  Жена глухая и
говорить не умеет... О хан из ханов!
     - Жена?  -  Баиндур зловеще расхохотался. - С каких пор твоя обезьяна в
атласной одежде ходит?  И  еще скажи,  не одолжила ли твоя ханум у  гречанки
руку с кольцами? И еще хочу спросить...
     - Трынь!  -  лопнула струна чонгури.  Упал на ковер барабан.  Музыканты
поднялись.  Надвинулась  толпа.  Гул,  притаенный  ужас;  кто-то  с  воплем:
"Мохаммет, прояви милосердие!" бросился бежать.
     Датико  почувствовал во  рту  нестерпимый жар,  словно от  раскаленного
железа.  Он  незаметно  приблизился к  застывшей  в  чадре  женщине.  Керим,
напрягая волю, подошел к Баиндуру:
     - Удостой мой  слух еще  одной клятвой,  о  садовник из  садовников!  -
издевался торжествующий Баиндур.  -  Э,  сейчас не  стоит,  -  когда на огне
будешь вопить:  "Хай!  Хай!",  тогда  поклянешься!  Ибрагим,  посмотри моими
глазами на красавицу,  если воистину хороша,  -  отведи в  мой гарем.  Я  не
хуже... многих высокорожденных сумею угодить ей. - Баиндур трясся от хохота,
предвкушая раскрытие заговора, предстоящие пытки и наслаждение.
     И  эти пленительные картины так обрадовали хана,  что он  не замечал ни
страшного напряжения Керима,  сжимавшего поясной нож,  ни застывшей от ужаса
толпы, ни очутившегося рядом с ним Датико.
     Только евнухи бесстрастно взирали на участников странного происшествия.
Опытной рукой,  коричневой, как пергамент, Ибрагим отдернул чадру, приподнял
рубанд и  внезапно отскочил.  Он  разразился таким  безудержным смехом,  что
Керим на миг остолбенел, до боли сжав рукоятку похолодевшими пальцами.
     - О пери! О роза рая Мохаммета! - пищал евнух. - О источник услад! О!..
     - Или и ты соскучился по цепям? - взревел Баиндур.
     - Хан,  какой  презренный кабан  посмел смутить твой  покой?  -  насилу
выговорил евнух. - Эта пери - кляча садовника, немая, и глухая. Я по приказу
ага Керима каждую субботу проверяю ее курдюк,  называемый почему-то лицом, и
стараюсь  закончить  осмотр  задолго  до  люля-кебаба,  ибо  святой  Хуссейн
запрещает портить вкус еды созерцанием непристойностей.
     Вдруг в воздухе промелькнул увесистый кулак,  и Датико с размаху хватил
полонбаши по спине:
     - Беги,  глупец!  Хан с  тебя сдерет шкуру и опустит в кипящий котел за
свой позор.
     Никто  не  обратил внимания на  шепот  Датико.  Толпа  гудела,  сарбазы
выкрикивали  такие  шутки,   что  закутанные  в   чадры  любопытные  женщины
разбежались.  Керим,  бледный,  подался вперед, - он заметил, как в этот миг
Тэкле в изнеможении опустилась на камень.
     Едва скрывая ярость, Керим подошел к Баиндуру:
     - Хан, кто посмел подвергнуть тебя насмешкам? Почему раньше не приказал
мне потихоньку разведать,  не  подменили ли враги служанку?  Аллах ниспослал
садовнику бедность, но в награду разрешил ему родиться правоверным. А евнух,
высмеяв уродство его жены, оскорбил раба пророка на весь Гулаби.
     Али-Баиндур метнул на Керима взгляд, полный злобы, и заорал:
     - Полонбаши! Хвост дохлого верблюда!
     Но  сколько вслед за Али-Баиндуром ни кричали сарбазы и  даже смельчаки
из толпы:  "Полонбаши!  Змеиное яйцо!", "Полонбаши! Колотушка мула!" - никто
не отзывался.
     Впоследствии выяснилось,  что полонбаши так бесследно исчез из  Гулаби,
словно джинн растворил его в черной воде.
     Скрежеща зубами,  Баиндур направился обратно к  калитке.  За ним Силах,
два евнуха, гурьба слуг.
     Датико развеселился и,  показывая на  пальцах,  зычно крикнул служанке,
чтобы она поднялась в покои князя Баака, там для нее вдоволь объедков...
     Садовник, чуть не плача, говорил Кериму:
     - Шайтан соблазнил,  иначе как осмелился бы  тебя ослушаться?  Разве не
ты,  ага Керим,  дал моим детям и внукам еду и одежду?  Шайтан шептал:  "Три
раза плюнь на добро,  садовник, поспеши к башне, там пир и веселье, поспеши!
Только издали смотри,  там собрались уже все дышащие в Гулаби.  Почему ты не
смеешь?  Ты,  тень ничтожества, может, обратишь на себя взгляд ага Керима, и
он позволит твоей старой жене после веселья собрать остатки.  Поспеши, иначе
сарбазы сами их растащат".  Я и раза не плюнул,  ага Керим, за спиной других
хотел стоять.
     Молча слушал Керим,  обрадованный тем,  что  этот бедняк,  о  том и  не
подозревая,  спас  своим  неожиданным появлением не  только царицу Тэкле  от
позора и царя от немыслимых терзаний и отчаянных решений, но и жизнь Кериму,
жизнь Датико, ибо неизвестно, сумели ли бы они скрыться с царицей. И если бы
даже Кериму удалось вонзить в  ядовитое сердце Баиндура нож,  что стало бы с
благородным из  благородных Луарсабом и  гордым из  гордых Баака,  если бы в
пылу безумия сарбазы растерзали его,  Керима? Какой страшный ураган бедствий
аллах счел нужным повернуть в сторону спасения.  Но что случилось?  Не иначе
как ангел, страж царицы, уберег ее от смертельной угрозы... Надо подняться и
рассказать князю Баака о случившемся.
     Безропотно выслушал  Луарсаб  весть  о  новом  крушении надежд.  Рок!..
Всюду, как тень, за ним следует рок... "Тэкле! О моя Тэкле!"
     Словно услышав крик души,  подобный крику раненого орла, Тэкле вскинула
к решетчатому окошку глаза, наполненные мукой.
     А далеко внизу под окошком вновь ударили по струнам, и до вечерней зари
неслись любимые Луарсабом песни...
     В  тумане  расплылся Метехский замок.  Медленно исчезают зубчатые стены
Горисцихе...  Но кто?  Кто это у ворот Носте?.. Она, розовая птичка! Вот она
опускается  перед  ним  на  колени  и   рассыпает  белоснежные  розы.   Она,
предсказанная, но в тысячу раз прекраснее. Тэкле, подобная белому облаку. О,
как розы,  целомудренны ее слова:  "Пусть небесными цветами будет усеян твой
долгий земной путь..." Долгий! О господи!..
     Зазвенела струна:

                Пир князей забурлил.
                   Звоны чар
                   У чинар
                   Карталинских долин,
                Любит кудри чинар
                   Гуламбар,
                   Но сардар
                   Любит рог крепких вин.

     Поют  ли  эту  песню  музыканты  под  гулабской  решеткой,   или  снова
перебирает  струны  чонгури  ностевский певец?  Луарсаб  судорожно  проводит
ладонью по бледному лбу,  стирая холодные капли пота... А над ним уже плачет
небо,  и  золотые слезы падают в настороженное ущелье.  И Тэкле с изумленным
восхищением смотрит на него, внимая бессмертной песне любви:

                Если б чашею стал чеканною,
                Красноцветным вином сверкающей,
                На здоровье ее ты бы выпила
                Под черешнею расцветающей...

     Все нежней звенят струны чонгури. И под гулабской решеткой приглушенно,
как ручей в густых зарослях, журчат слова:

                Иль твоим бы я стал желанием,
                Сердца самою сладкою мукою,
                Иль хотя бы твоею тенью стал -
                Незнакомый навек с разлукою.

     Луарсаб с  трудом разжимает руки:  "Жди меня,  Тэкле..."  Как  бездонны
глаза Тэкле,  какой дивный свет излучают.  "Буду ждать всю жизнь..." И снова
выступает Метехи...  каменной петлей кажутся стены, мраморные своды источают
вечный холод.  Тонкими пальцами перебирает Тэкле струны и  тихо,  тихо поет,
устремив на него два черных солнца:

                Как же мне смеяться без смеха его?
                Как же мне петь без взгляда его?..

     Тихо перебирают струны музыканты,  и  слеза за слезой падает на пыльный
ковер.  А  там,  наверху,  в  темничной башне,  прильнул к  решетке Луарсаб,
потрясенный и безмолвный, вслушиваясь в лебединую песню:

                Как же мне жить без любви его?
                О, люди, скажите, как жить
                Мне без любви царя сердца моего?..

     Болью  и  надеждой  отзывалась  во  встревоженном сердце  Тэкле  каждая
тронутая струна.  Темнело персидское небо,  и  где-то  на минарете монотонно
тянул призыв к молитве муэззин:
     - Бисмилляги ррагмани ррагим...
     Восторженно смотрели сарбазы  на  пляшущих в  честь  Луарсаба зурначей.
Вновь вынес им Датико блюда с яствами и кувшины с вином,  и у каждой из пяти
чаш положил тугой кисет. Мествире, взяв чонгури, пропел прощальную песню:

                Арало, ари, арало - о-да!
                Как ручей с горы, так бегут года.
                Но утес стоит, в бурях не ослаб,
                Славься, витязь наш! Славься, Луарсаб!

                Не достать тебя никакой стреле,
                Не доступна высь, где парит душа
                Ярче во сто крат солнце в полумгле,
                Славься, Луарсаб, Луарсаб - ваша!

                Арало, ари арало - о-да!
                На поклон пришли мы к царю сюда,
                И в сердцах у нас ты приют обрел,
                Славься, Луарсаб! Гор родных орел!

                Выше, Картли свет! Мрак темницы, сгинь!
                Перед высотой и тюремщик - раб!
                Пусть весна идет! Льется с неба синь!
                Славься, витязь наш! Славься, Луарсаб!

     Прижав к решетке влажный лоб, слушал царь Картли прощальный привет... И
вдруг ясно  осознал,  какая страшная катастрофа чуть  не  произошла сегодня.
Рискуя жизнью,  Керим пытался устроить ему свидание с  неповторимой Тэкле...
Струна за окном оборвалась...  Луарсаб долго стоял у окна... Было невыносимо
тяжело  прощание  с  нежданно  пришедшей грузинской песнью...  Но  неумолимо
время,  оно не останавливается ни ради радости,  ни ради печали,  и холодной
поступью приближает час  встречи и  расставания;  и  чем ближе этот жестокий
час, тем страстнее хочется остановить его.
     Сумерки сгустились.  Тэкле подняла затуманенные глаза.  В  узком окошке
едва виднелись смутные очертания фигуры.  Внезапно из окошка, словно раненая
птица,  вылетел крик: "Остановись, Тэкле! Не покидай меня, розовая птичка! О
боже,  сотвори чудо!  Моя,  моя прекрасная царица!"  Тэкле кинулась к башне,
ломая руки, она простирала их к верхнему окошку...
     Тихо из-за камня ее окликнул Горгасал.  И, как неживая, поплелась Тэкле
домой.  А  за  ней наз