царствует в Кахети, а Луарсаб в Картли... Как разумно поступила она, укрепив
желание шаха направить в Грузию царевича Хосро".
     Размышления Тинатин прервала вбежавшая Гулузар.  На  ее густых ресницах
дрожали слезинки.  Прижимая к  себе маленького Сефи,  она бросилась к  ногам
Тинатин:
     - О  моя повелительница,  о  госпожа моей жизни,  защити мое дитя!  Что
сделал  тигрице  мой  сын?  Он  прекрасен,  как  луна  в  четырнадцатый день
рождения, и отважен, как Сефи-мирза.
     И Гулузар,  торопливо глотая слезы, рассказала, как Зюлейка зачастила к
ней,  все  высматривая,  как  навязчиво стала присылать с  хитрой служанкой,
будто  для  игры,   буйного  Сэма,  после  ухода  которого  дом  походил  на
растерзанную мутаку.  И  сегодня пришел  Сэм  и  разбил ее  любимую чашечку,
подарок Сефи-мирзы, потом начал душить котенка. Всегда тихий, маленький Сефи
вдруг бросился на Сэма и  вырвал из его рук полуживого котенка.  "О госпожа,
разве  сын  благородного Сефи-мирзы  может  спокойно  смотреть,  как  мучают
беззащитных?" Тут Сэм стал так кричать, что сбежались из других домов хасеги
и служанки.  Завистницы притворно закричали:  "Аллах,  аллах! Сэма убивают!"
Вдруг ворвалась Зюлейка и собрала воплями еще больше людей. Она кричала, что
Гулузар хотела убить Сэма,  чтоб ее  "волчонок" остался единственным сыном у
Сефи-мирзы. Видя, что многие не поверили, она набросилась на маленького Сефи
и убила бы его,  если бы преданная служанка не схватила Сефи и не побежала к
царственному порогу Лелу.  А когда она, Гулузар, попросила Зюлейку больше не
присылать к ней Сэма, то разъяренная тигрица набросилась на нее, вцепилась в
волосы,  пыталась разодрать лицо, насилу служанки оттащили злодейку прочь; а
Сэм  беспрестанно кричал:  "Подожди,  вырасту -  гвоздем выколю глаза твоему
сыну!"
     - О моя госпожа, я проникла в хитрость Зюлейки; она решила отвратить от
меня Сефи-мирзу, моего повелителя, ибо, спасаясь от дикого крика Зюлейки, он
все  чаще сидит в  покоях маленького Сефи,  слушая мои песни,  или,  играя с
Сефи,  учит его:  "Скажи:  "Лучшая из  лучших во вселенной царственная Лелу,
мать Сефи-мирзы..."
     - Лучшая из лучших -  красивая мать Сефи-мирзы!  - пролепетал маленький
Сефи и, обняв шею Тинатин, покрыл лицо ее поцелуями.
     Растроганная Тинатин прижала к  себе  мальчика и  твердо  заявила,  что
переселит Гулузар  подальше  от  Зюлейки  и  поближе  к  ней,  Лелу.  Она  и
Сефи-мирза  совместно решат,  как  оградить Гулузар от  тигрицы.  Пусть Сефи
пригрозит разводом,  лучшим средством для успокоения жен мусульман.  Тинатин
так  разволновалась,  что  хотела немедля послать за  сыном,  но  неожиданно
прибыла  Гефезе,   и  вмиг,   словно  рой  пчел,  налетели  жены  шаха.  Они
пользовались любым случаем,  чтобы оставить свои скучные дома и  поспешить в
веселые,  всегда  наполненные изысканной  речью  и  дастарханом покои  Лелу,
любимой жены шаха.
     Едва  взглянув на  дорогу,  Тинатин поняла,  что  посещение ее  вызвано
важным делом. Но обе продолжали потакать шуткам рассказчиц. Особенно смешила
их третья жена шаха, изображавшая кичливую ханшу, вторую жену Юсуф-хана.
     Поглядывая на  Гулузар,  чуткая Гефезе поняла,  -  и  ей  не  сладко от
Зюлейки.  Взяв  на  руки  маленького Сефи,  Гефезе ласками вызвала улыбку на
порозовевшем лице взволнованной наложницы...
     Как  видно,  звонкий смех  вызвал любопытство солнца,  ибо  оно  упорно
стремилось проникнуть через  разноцветное окно.  Но,  слегка вздув воздушные
складки,  розовая занавесь решительно преградила путь опасному в  полуденную
пору гостю.
     Нежный  фимиам  плыл  из  серебряных курильниц,  и  в  фиолетовой дымке
арабские  столики,  причудливые вазы,  шелковые  ковры,  тахты  с  атласными
подушками,  даже сами женщины,  звенящие драгоценными украшениями,  казались
фантастическим видением.
     - О моя царственная Лелу! - вдруг вскрикнула Гефезе. - Почему не вижу я
среди пышного куста розу Гурджистана?
     - Да  будет  для  Нестан,  возвышенная  умом  и  сердцем  Гефезе,  твое
благосклонное внимание бальзамом. Она все еще во власти тоски и черных дум о
коварном князе.
     - Не найдешь ли ты,  великодушная Лелу,  своевременным, чтобы я сказала
княгине слова утешения?  Может,  она услышит мольбу моего красавца Джафара и
пожелает владеть его сердцем?
     - Это  ли   не   ниспослание  аллахом  луча  солнца  в   темную  пещеру
страданий!..  О моя Гефезе! Поторопись с дарами к обкраденной судьбой, верни
ей  надежду на  счастье,  и  я  буду сопутствовать тебе,  как  малый спутник
большой звезды.
     В  не  менее  изысканных  выражениях попросив  вторую  жену  шаха  быть
приветливой хозяйкой  и  не  позволить  скуке  пробраться в  покои  веселья,
Тинатин и  Гефезе вышли из сказки теней в  суровую действительность.  Пройдя
два зала,  они остановились у  оконной ниши.  И  хотя их  здесь никто не мог
услышать,  они близко склонились друг к другу, и только шепот слегка колебал
прозрачную кисею.
     - О  аллах,  что  будет  с  царем Луарсабом,  если  шах-ин-шах  поверит
змеиному языку Баиндура,  раздосадованного тем,  что до  "льва Ирана" все же
дошел слух о  Кериме,  раздобывшем важные сведения в Гурджистане?  Проклятый
Баиндур-хан, боясь соперника, тайно переслал послание своему родственнику, а
сын ада,  Юсуф-хан,  всем известный свирепостью,  так прошипел в золотое ухо
шах-ин-шаха:  "Керим собака!  Гуль! Он предался Саакадзе, с которым снюхался
еще в Исфахане, и в угоду шайтану туманит мысли полководцев шаха, снабжая их
ложными сведениями".
     - Да отсохнет у скорпиона язык, чем провинился перед ним Керим?
     - Разве тебе,  алмазная Лелу,  не  известно,  что  скорпион,  не  успев
ужалить другого, жалит себя, целясь в свой собственный хвост?
     - Но благородный Караджугай неужели не защитит невинного?
     - Защитил,  вот почему шах-ин-шах не  разрешил Баиндуру самому замучить
пытками Керима, а приказал явиться к нему на грозный опрос.
     - О аллах! Керим здесь?!
     - Еще  солнце как  следует не  проснулось,  а  Керим уже ждал у  порога
нашего  дома...  Ничего не  утаил  от  моего  Караджугая правдивый Керим.  И
причину гнева Баиндура раскрыл...  да  унесет шайтан к  себе на ужин подлого
хана!.. Желая поскорей вернуться в Исфахан и не смея ослушаться шах-ин-шаха,
грозно  повелевшего  ему  хранить  жизнь  царя  Картли,   проклятый  задумал
уготовать Луарсабу случайную смерть.  То  камень вдруг свалился,  когда царь
должен был выйти в сад на обычную прогулку, то змея оказалась у лестницы, по
которой проходит царь,  скорпиона вдруг  нашли  в  покоях царя...  Но  зорко
следит верный Керим, и ничего не удается изворотливому лжецу. В ниспосланной
аллахом  смелости  Керим  даже  предупредил  Али-Баиндура,  что  змея  может
перелезть через забор и ужалить жен хана,  и хорошо,  что он, Керим, вовремя
заметил в  стене башни расшатанный камень,  иначе камень мог бы свалиться не
на  того,  для кого был предназначен,  и,  словно не  замечая глаз Баиндура,
извергающих зеленые молнии,  закончил:  не сочтет ли хан уместным довести до
острого слуха благородного Караджугай-хана о  проделках глупого Баиндура?  А
правоверным известно,  что  случается  с  ослушниками воли  "льва  Ирана"...
Взволнованнее становился торопливый шепот:  "Спасти Керима!..  Спасти,  если
аллаху будет угодно..."

     Отодвинув  столик  с  изысканным  дастарханом,  присланным  царственной
подругой,  Нестан  оперлась на  атласную подушку.  В  тонких пальцах забегал
желто-красный янтарь.  "Что дальше?"  -  в сотый раз спрашивала себя Нестан.
Отчаяние,  охватившее ее в первые дни, исчезло. Нет, она не доставит радости
изменнику Зурабу,  не  примет яд,  не разобьет голову о  железную решетку...
Очнувшись от  тяжелого  обморока,  она  вдруг  неистово закричала:  "Церковь
покровительствует изменнику!  Венчала с  другой!.."  Как  смел арагвинец так
подло забыть ее  муки?  Из-за  коршуна попала она в  черную беду!..  Но  кто
передал  ей  эту  радостную  весть,   присланную  Караджугай-хану  проклятым
Али-Баиндуром?  Зюлейка!..  Она  подкралась несмотря на  осторожность доброй
Тинатин. Говорят, не успела хорошо понять, о чем шипела змея, как упала она,
Нестан,  на пол,  словно с дерева яблоко...  Два месяца лежала ни живая и ни
мертвая...  И сейчас не знает -  жива или уже похоронена...  Тинатин умолила
шаха позволить ей переселиться в дом царственной Тинатин. Как нежная сестра,
ухаживает за ней подруга ее детских лет.  Теперь открыто гуляют они в  саду,
вспоминая Метехи.  Грузинская речь ласкает слух, слова утешения льют бальзам
на раненое сердце.  Но стоит ей остаться одной,  снова и снова преследуют ее
видения...  Вот она стоит под венцом с Зурабом,  вот скачет с ним на горячем
коне...  Развевается тонкое  покрывало  -  лечаки...  Зураб  оглядывается на
отставших оруженосцев,  порывисто обнимает ее  и  жарко  целует  в  дрожащие
губы... Все ушло в вечность!.. Что дальше? Страдание, печаль? Зачем?.. Четки
выпали из похолодевших пальцев. Нестан уронила голову на подушку. Кто знает,
что такое тоска?  Какая страшная,  назойливая гостья!  Нет,  приживалка! Она
вгрызается в  сердце,  и  капля за каплей уходит жизнь...  Что делать?  Куда
бежать от себя, как сбросить тяжелые мысли?
     Как от мрамора,  веет холодом от щек Нестан.  Судорожно стиснули пальцы
золотую кисть подушки.  Нестан лежит неподвижно,  силясь забыть о жизни,  не
знающей милосердия и  щедрой  на  жестокость.  И  вошедшие Тинатин и  Гефезе
застали ее запутавшейся в мыслях, как в сетях.

     В комнате "уши шаха" царило оживление,  предвещавшее важные события. Но
раньше  чем  выслушать вернувшихся накануне Булат-бека  и  Рустам-бека,  шах
пожелал выслушать своих советников.  Эреб-хан  тоже только что вернулся,  он
объезжал северные провинции -  Курдистан, Гилян, Азербайджан. Там, иншаллах,
тысячи при звуках первой флейты выступят в  поход на Гурджистан.  С юга,  из
Фарсистана, вернулся Иса-хан, муж любимой сестры шаха. Веселый, красивый, он
одним своим видом вселял надежду на победу. Пусть прикажет "солнце Ирана", и
его  рабы истребят непокорных гурджи.  Что  они перед грозным "львом Ирана"?
Прах! Больше ждать не стоит, пусть повелитель земли скажет алмазное слово.
     - Аллах удостоил меня  узнать много драгоценных слов горячего Иса-хана,
но  аллах  не  забыл  подсказать мне,  своему  ставленнику,  алмазное слово:
осторожность.  Да  не  устрашит моих  полководцев Теймураз,  величающий себя
царем, не устрашат князья Гурджистана, мнящие себя владетелями. Но кто видел
побежденного в битве Саакадзе?  Кто забыл хитрость сына собаки,  Саакадзе, с
турками?  Шайтан свидетель,  не  Абу-Селим-эфенди ли,  сын  гиены,  славится
хитростью лисицы и зрением ястреба?  Сколько опытных лазутчиков возвратилось
из земель Картли,  а кто из них обогатил наш слух? Не успеет один поклясться
на  коране:  "Аллах,  аллах,  Дигомское поле  кишит,  как  червями,  войском
гурджи",  как другой спешит на  коране поклясться,  что на Дигоми он,  кроме
ветра,  никого не  встретил.  Не  успел мулла за  ним захлопнуть коран,  как
третий прискакал и, положа руку на коран, услаждает наш слух тысячей и одной
ночью.  Оказывается, Зураб, сын волка, согнал на Дигоми княжеские дружины, а
куда пропали азнаурские,  только шайтану известно.  Но  Саакадзе,  сын совы,
готовится к встрече с войском "льва Ирана". Да будет вам, ханы, известно: ни
меткостью стрел,  ни рыбьими пузырями с зеленым ядом, ни пушечными ядрами, -
это  Саакадзе предвидит,  -  а  лишь  только  неожиданностью можно  поразить
коварного шакала,  возомнившего себя барсом. Мудрость святого Сефи совпадает
с  моими мыслями...  Придумайте,  ханы,  новые ходы  на  шахматном поле,  и,
иншаллах,  вам не придется созерцать зад дикого зверя, следуя за хвостом его
коня.
     - Ибо  сказано:  не  засматривайся  на  чужой  хвост,  когда  свой  еле
помещается в шароварах.
     Вслед за  шахом засмеялись советники,  как всегда,  благодарно глядя на
Эреб-хана.
     Повеселев,  шах  приказал впустить беков,  вот уже три часа ожидающих у
порога справедливости и счастья.
     Булат-бек и  Рустам-бек привезли шаху Аббасу из  Московии благоприятные
вести. Но лишь только мамлюки несколько отодвинули в сторону голубой ковер с
изображением "льва Ирана", угрожающе вскинувшего меч, и выразительно указали
на  вызолоченную дверь,  Булат-бек  затрясся,  как  лист пальмы под  порывом
обжигающего ветра  пустыни,  а  Рустам-бек  похолодел,  словно  провалился в
прорубь северной реки.
     Они вошли в комнату "уши шаха" бесшумно, на носках, и, смутно разглядев
шаха Аббаса,  сверкающего алмазами в глубине, как божество, пали на колени и
склонились в молитвенном экстазе.
     Шах Аббас согнал с  губ усмешку и полуопустил тяжелые веки,  не упуская
беков из поля зрения.
     Ханы-советники  отодвинулись от  тронного  возвышения  и,  восседая  на
ковровых  подушках,   отражали  на  своих  лицах,  как  в  прозрачной  воде,
настроение властелина.
     Выждав, шах Аббас чуть наклонил голову и доброжелательно произнес:
     - Аали - покровитель - первый из первых, Аали - покровитель - последний
из  последних.  Булат-бек  и  Рустам-бек,  во  славу Ирана,  единственного и
несокрушимого, говорите о Русии.
     Булат-бек привстал и раболепно приблизился к тронному возвышению на два
шага.  Он подробно рассказал о почете, оказанном посланцам шаха, о подарках,
о царе и патриархе и закончил:
     - Шах-ин-шах наш!  Спокойствие персиян,  шах-ин-шах справедливый!  Все,
чего пожелал ты достигнуть в Русии,  ты достиг.  Свидетельствуем об этом мы,
рабы твои, послы мудрости царя царей и прозорливости "солнца Ирана".
     Шах Аббас, роняя слова, будто жемчужные зерна, медленно произнес:
     - Что повелел передать мне царь Русии?
     - Да  исполнится  все  предначертанное тобой!  -  фанатично  воскликнул
Булат-бек.  - Царь Русии повелел донести до твоего алмазного уха, что следом
за  нами он посылает к  тебе,  шах-ин-шах,  послов.  Они везут благоприятные
грамоты и дары дружбы.
     - Пусть  свершится угодное  аллаху!  Но  как  встретили царь  гяуров  и
патриарх неверных халат Иисуса? Говори без лишних восхвалений и сравнений.
     - Велик  шах  Аббас!  Полинялый халат  Иисуса встречен царем  Русии как
вестник  святого неба.  Но  патриарх Филарет -  хитрый  жрец  церкови.  Дабы
доказать русийцам,  что ты облагодетельствовал церковь Христа, возвратив ему
халат, в котором Христос мученически прощался с земным миром, патриарх смело
подверг святыню испытанию чудом.
     Шах бесстрастно взирал на  беков.  И  так же бесстрастно взирали на них
советники-ханы.
     Рустам-бек приложил руки к  груди,  затянутой в  парчу,  и,  призвав на
помощь "святое кольцо", продолжил:
     - Шах-ин-шах,  да живешь ты вечно!  Нам неизвестно, почему гяуры решили
дважды четыре раза открыто испытать святыню чудом,  но  святыня испытана,  и
чудо совершилось. Теперь Иран и Русия друг для друга - как лев для льва.
     Ханы  незаметно  переглянулись.   Караджугай  погладил  сизый  шрам,  а
Эреб-хан  так  глубоко  вздохнул,  словно  с  наслаждением проглотил  глоток
сладчайшего вина.
     Шах приподнял левую бровь, и Рустам-беку почудилось, что шах засмеялся.
Между тем ничто не нарушало торжественную тишину комнаты,  которая граничила
с царствами Запада и Востока.
     - Поясни,  -  сказал шах Булат-беку, - что значит испытание чудом и как
проводилось оно умным патриархом.
     - Город-царь Москву,  как пояс,  украшает улица, зовут гяуры ее Тверью.
Там есть дом,  где гяуры бога делают,  и  там,  в  богадельне,  в русийского
человека Тараса,  сына Филаретова,  огонь вселился, как шайтан. На двадцатый
день великого поста русийцев привезли священники халат Иисуса в богадельню и
шайтана из Тараса святым халатом выбили, как палкой пыль из ковра.
     - Велик  аллах!  -  благодарно вскинул шах  Аббас  искрящиеся хитростью
глаза к голубым арабескам потолка.  - Он на благо Ирана наделил халат Иисуса
неземной силой...  А ты,  Рустам-бек, не разведал о других случаях чуда? Ибо
там, где одно, - есть и два.
     - Разведал,  шах-ин-шах,  -  угодливо изогнулся Рустам-бек.  -  В Русии
шайтан в  медвежьей шкуре мед ворует.  На  их  майдане женщина Марина вместо
меда смолу продавала.  Шайтан не знал и  выкрал,  а когда попробовал,  то от
отвращения взвыл  и  из  шкуры выпал.  В  отместку послал шайтан на  женщину
Марину болезнь цвета  смолы.  Падала она,  глаза  закатывала и  ногами била,
целясь  лягнуть  шайтана,   и  брызгала  ядовитой  слюной.  Принесли  к  ней
священники халат  Иисуса  и  начали  битву.  Шайтан ночью  приходил,  грозил
Марине,  рычал, копытами стучал. Но, бисмиллах, там, где одно, - есть и два.
Выбил халат Иисуса из Марины шайтана,  как семена из сухой тыквы.  А шайтана
загнали обратно в медвежью шкуру.  И, захлебываясь благочестием, восхищенные
священники гяуров  зазвонили в  шестнадцать сотен  колоколов,  заглушая звон
десяти десятков серебряных монет,  полученных Мариной на покрытие убытков за
выкраденную шайтаном смолу.
     Ханы благоговейно молчали и вскинули глаза к голубым арабескам потолка.
Шах  Аббас,  казалось им,  сосредоточенно вглядывался о  одному ему  видимый
полюс мира.
     - Велик Мохаммет!  -  как бы  нехотя оборвал молчание шах.  -  Русия не
придет  на  помощь  Гурджистану.   Царь  Михаил  не  даст  стрельцов  гурджи
Теймуразу.  Бояре в  длинных шапках привезут мне  высокий знак  расположения
Русии  к  Ирану.  Близка сокрушительная война  мести,  война  "льва Ирана" с
собакой Георгием, сыном Саакадзе.
     Шах Аббас, сохраняя величие, с трудом скрывал радость: как ловко открыл
он дорогу большой войне! Трепещи, Гурджистан!
     Юсуф-хан бросал на  Рустам-бека завистливые взгляды:  почему именно он,
глупец из глупцов,  отмечен хризолитом счастья и  бирюзой удачи?  Шах дарует
ему шапку с алмазным султаном и назначит ханом Ардиляна...  И Юсуф-хан решил
попытать счастья на деле,  порученном ему Али-Баиндуром, а для удачи заранее
воспылал ненавистью.
     Видя,  как возликовал шах,  и  считая этот миг благоприятным,  Юсуф-хан
почтительно проговорил:
     - Мудрость "льва Ирана" подобна солнечному сверканию.  До  меня  дошло,
что,  по повелению всемогущего, непобедимого шах-ин-шаха, гулабский лазутчик
прибыл в Исфахан и успел уже скользнуть в дверь благородного хана...
     - Караджугай-хана.  Разве ты забыл мое имя? Я уже удостоился довести до
алмазного уха шах-ин-шаха...
     - Что бирюза из тюрбана Али-Баиндура три песочных часа блестит у порога
Давлет-ханэ.
     Шах  снова  засмеялся и  подумал:  "Надо  будет  послать моему веселому
пьянице франкское вино".
     "Иншаллах,  устрою пир  в  честь Эреба,  этого разгонщика грозных туч с
чела шах-ин-шаха", - подумал Иса-хан.
     - Стоит  ли  снова  раскрывать коран  ради  муравья?  Раскаленные щипцы
принесут больше пользы и ему, и допросчику.
     - Не спеши,  Юсуф-хан,  ибо сказано: торопливый однажды вышел на улицу,
забыв дома голову.
     И эта шутка Эреб-хана понравилась шаху, и он сказал:
     - Мои ханы,  в ночь на пятницу я услаждал себя чтением "Искандер-наме".
Прославляя аллаха, Низами изрек:

                ...Ты даешь каждому и слабость и силу...
                От мураша ты причиняешь погибель змею...
                Мошка высосет мозг Немврода...

     Да будет тебе известно,  Юсуф-хан:  по повелению аллаха мошка через нос
проникла  в  мозг  Немврода  и  погубила  тирана,   оспаривавшего  у  аллаха
божественность.  От себя скажу:  иногда муравей приносит больше пользы,  чем
тигр.  -  И  шах  резко  ударил молоточком по  бронзовому будде.  Вбежавшему
мехмандару он приказал ввести Керима.
     В тысячах восхвалений мудрости шах-ин-шаха рассыпались ханы. Караджугай
вздохнул:  уже  это  хорошо,  ибо  Юсуф,  явно подстрекаемый тайной просьбой
Баиндура, стремится уничтожить зоркого стража царя Луарсаба.
     Пристально оглядел шах  Аббас вош