р:  миткаль и кисеты для сарбазов.  Когда за тобою пришлет
Шадиман,  скажи:  "Как узнал, светлый князь, что ты везир, сейчас же караван
нагрузил.  Если пожелаешь,  князь,  прикажи: пусть ханы персидских купцов за
товаром в Иран отправят. Майдан подымем, Тбилиси возвеселим!"
     - Моурави, кто меня в Тбилиси впустит? Кругом стража!
     - Увидят караван -  как  одержимые бросятся открывать ворота.  Впрочем,
раньше спросят Шадимана.
     - Моурави... только прибыль тебе нужна?
     - Ты угадал,  мне нужно,  чтобы с тобою и Гургеном проникли в Тбилиси и
погонщики верблюдов - Ростом, Арчил-"верный глаз" и один разведчик. В первый
вечер пошлешь к дому азнаура Дато начальника Ганджинских ворот.  После этого
забудь о погонщиках и вспомни о бархате.
     - Как забудь? Может, я помочь смогу?
     - Нет,  Вардан,  не хочу навлекать на тебя даже тень подозрения. Ты мне
понадобишься позже. Смотри не проговорись. У меня ты не был и со дня отъезда
моего из Тбилиси меня не видел.
     - Даже под пыткой смолчу! Я сам будто из Гурии прибуду.
     - Не сомневайся,  встретят радостно. Шадиман утвердит за тобою почетное
звание мелика и старосты майдана.  Постарайся оживить торговлю: о Тбилиси, а
не о персах твоя забота.

     На рассвете из Носте выехали гонцы в Ахал-Убани, Дзегви, Ниаби, Гракали
и Цители-Сагдари. Саакадзе просил прибыть ополченцев к Цицамурским полям.
     В  тот  же  день  конюхи-ностевцы  оседлали  горячих  коней:   молодого
Джамбаза,  Шевардени и  Раши.  Малиновые чепраки  Эрасти  приказал  заменить
темно-синими.  Георгий,  Даутбек и  Дато вышли в  кольчугах,  поверх которых
накинули башлыки. За плечами "барсов" виднелись дальнобойные луки, а колчаны
до отказа были набиты стрелами.
     Закрепляя налокотник,  Дато наблюдал за  садящимися на коней друзьями и
вновь подумал: "Как будто совсем не похожи, но чем-то совсем одинаковы".
     Три  "барса" двинули свои  дружины к  Цицамурским полям.  Там  Саакадзе
ожидал появления Хосро-мирзы...  Разбредшиеся по окрестным поселениям отряды
сарбазов,  устрашая  крестьян  насилием  и  разрушением  хозяйств,  добывали
продовольствие...
     Пригибая к земле вековые деревья, наполняя свистом долины, проносился с
востока на запад ужасающий ветер. Облака, сталкиваясь, превращали в дождевую
пыль воздушные замки.
     Кура   ревела,   разъяренно  несла  коричневые  воды,   огибала  скалы,
выплескивала  пену  на  потемневшую  гальку.  Но  речной  рогатке  ничто  не
угрожало, она была сделана из крепкого дуба.
     Крестьяне Лихи зорко стерегли Куру.  Ни один смельчак не смеет миновать
Лихи,  не  заплатив пошлину.  Четыре самострела на сошках,  установленные на
берегу, нацелены на реку. И нарушителя подстерегает дальнобойная стрела.
     Но  в  такую погоду кто отважится рыскать по Куре?  Потому так спокойно
под прикрытием шалаша в  котелке,  прикрепленном к треножнику,  варился сом.
Придвинув к  красноватым углям  промокшие ноги,  лиховцы  лениво  следили за
булькающей водой.
     Внезапно за  шатром послышался надрывный крик.  Лиховцы прислушались и,
на ходу хватая шашки, выскочили из шатра.
     На неоседланном коне,  с боков которого струилась вода, а с удил падала
хлопьями пена,  вопил Арсен,  размахивая руками,  словно изображал петуха на
плетне.
     Зубы Арсена лихорадочно выбивали дробь.  Лиховцы вмиг втиснули Арсену в
рот  матару и  заставили выпить вино.  Придя в  себя,  он  принялся с  такой
торопливостью сыпать слова,  словно боялся, что рот его снова иссушит засуха
и он лишится дара речи.
     - О-о-о-о!!!  Персы идут!  Пе-е-ерсы!  Все жгут! Может, красные шапки с
гор  скатываются,  может,  кровь!  Деревню Ашуриани с  трех сторон подожгли!
Говорят, сам князь просил: за то, что к Моурави тянулась! Деревню Сакире, по
ту сторону Арагви,  в  кладбище камней превратили!  Девушек обнажили и их же
косами секли. Из деревни Поси хлеб до последнего зерна вывезли, а старейшего
ослепили! Орота сожгли!
     - Подожди,  Арсен!  Откуда персы?!  Орота сожгли -  значит, там тоже не
голуби.  А мы при чем?  Из Поси хлеб вывезли?  Но мы всегда в стороне!  Мы -
Лихи! Еще Пятый Баграт...
     - Нас бог хранит,  зато мы  его реку храним.  Видишь,  на  Куре,  как у
барана в башке, пусто!
     - О-о!!! Джачви сожгли! Авчала сожгли!
     - Молчи,  Арсен,  у  нас кисеты с  серебром!  Персам пилав с  бараниной
сварим.  Крестьяне в  Джачви сами  виноваты -  ярма  не  любят,  господина с
навозом равняют.  А если князь не в парче,  крестьяне стыдиться должны -  их
князь.  И  ханы тоже не очень страшны,  если им покорность показать,  золото
тоже.  Почему не  показывают?  А  если не  покорны,  пусть на  чужой бич  не
сердятся.
     - Кутала сожгли!  -  Арсен  вдруг  удивленно уставился на  односельчан,
точно видел их впервые.
     - Кутала-плутала! Ты что, у своей птицы молоть языком научился?
     Арсен не отвечал,  глаза его еще больше расширились и словно потемнели.
Лиховцы невольно повернулись в сторону. И сразу удивление и ужас обожгли их,
словно  из  речного  водоворота вынырнул лев  и,  разинув  пасть,  неумолимо
приближался к ним.
     Они  не  ошиблась.  Из  дымчатой полоски тумана надвигался вытканный на
полотнище Шир-о-хоршид -  лев  с  зажатым в  лапе мечом,  зловеще освещенный
смертоносными лучами  чужого солнца:  персидское знамя  угрожающе колыхалось
посредине плота.
     Скорей  в  Лихи!  Пусть  нацвали  встретит друзей  шайтана  с  подносом
щедрости.
     Самый младший, вскочив на скакуна, умчался...
     В Лихи переполох.  Забрав подносы,  лиховцы поспешили в дома соседей, и
вскоре старейшие направились к  берегу,  держа на  вытянутых руках подносы с
монетами новой чеканки, женскими украшениями, ценностями.
     Желтолицый юзбаши угрожающе вскинул саблю,  и грянул залп.  Залегшие на
плоту сарбазы в шлемах перезаряжали мушкеты.
     Двое  лиховцев  плашмя  упали,  обливаясь  кровью,  остальные бросились
врассыпную. Плот причалил к мосткам.
     "Алла! Алла!" - взметнулось над Курой.
     Из-за  речного  поворота  показались  новые  плоты.   Сарбазы  проворно
высаживались на притихший берег.
     Желтолицый юзбаши отпихнул убитого и резко обернулся:  перед ним стояли
нацвали и старейшие; заискивающе улыбаясь, они протягивали подносы щедрости.
     - Помилуй и  спаси,  Синий  Копьеносец!*  -  прошептал нацвали,  силясь
превозмочь страх.
     ______________
     * Один из эпитетов св. Георгия.

     Юзбаши оттопырил нижнюю губу, надменно откинул голову, так под Джульфой
однажды сделал Эреб-хан,  и  ловко  смахнул все  с  подноса в  подставленный
сарбазами кожаный мешок.
     - Хейли хуб!  -  как  бы  равнодушно произнес юзбаши,  ревниво следя за
руками  других  юзбашей,  расхватывающих женские украшения,  чаши,  чеканные
пояса и монеты.
     "Был удобный берег,  -  сокрушался нацвали,  - а стал как тесный чувяк,
еще не надел, уже жмет".
     Изгородь  сарбазских копий  угрожающе  повернута  к  Лихи.  Настал  час
благодарности по-шах-ин-шахски за дары и встречу.
     - Хак-бо-сэр-эт! - накинулся старший юзбаши на нацвали. - Ты, верблюжий
хвост,  думал обмануть правоверных?!  Почему так мало принесли?!  Почему нет
золота?!  Почему...  -  хотел  он  крикнуть  "нет  красивых  девушек?!",  но
сдержался:  Хосро-мирза повелел не  оскорблять женщин,  не грабить,  а  лишь
просить еду для сарбазов.
     Колючим взглядом юзбаши оценивал нацвали и старейших,  грузных и богато
одетых.  "Бисмиллах,  где только не были,  везде облезлые ишаки!  А разве не
святой Хуссейн поучал:  "Не отворачивайся от  богатства,  ниспосланного тебе
небом".  И  нигде не сказано,  что я должен слушать Хосро-мирзу больше,  чем
святого Хуссейна.  Можно мирзу успокоить,  если узнает: с оружием встретили,
даже  пол-лаваша  дать  отказались.   И  еще  можно  напугать:   дружинников
Непобедимого видели".
     Младшие  юзбаши,   опираясь  на  сабли,   с  тревогой  ожидали  решения
желтолицего.  Чувствуя нестерпимый зуд в  руках,  они готовы были расклевать
богатый "рабат", представший перед ними по милости аллаха.
     Но  старший юзбаши не спешил:  намереваясь выпотрошить джейрана,  он не
хотел убить куропатку*. Для блезиру он стал торговаться с лиховцами.
     ______________
     * Убить куропатку -  образное выражение,  означающее - сбиться с толку,
поступить неправильно.

     В  этот миг раздался протяжный крик,  и  обезумевший Арсен проскакал на
пронзительно ржущем коне.  Ворвавшись в Лихи,  он отчаянными воплями: "Персы
убили Миха и Резо! О-о-о-о!", всполошил односельчан.
     Загудел колокол.
     Дед  Беридзе,  тряся  побелевшей головой,  взобрался на  верхние плиты,
окаймлявшие родник,  и,  подняв кинжал, призывал лиховцев взяться за оружие.
Видно,  вспомнил он слова Моурави,  но поздно они достигли слуха безмятежных
владетелей реки.  Кто-то схватился за лук.  Кто-то силился вытащить из ножен
клинок...
     Толпой,  напоминая стадо буйволов,  выгнанных из  тины,  в  которой они
испытывали блаженство,  лиховцы  подались  было  навстречу линиям  сарбазов,
окружающих деревню. Но сборщик свирепо замахал папахой:
     - Назад! Сто-о-ой! Еще подарки собирайте!..
     Где стоянки азнауров? Там, за кизиловой балкой? Или на тех высотах?

     Ничего не знал Арсен, припавший к гриве взмыленного коня. В разодранной
чохе,  без папахи, он мчался как одержимый, мчался вперед, - а может, назад,
- не ощущая ни света, ни мрака, ни урагана, ни тишины.
     Цицамурское поле неслось под копытами, а конь, будто истукан, застыл на
месте,  -  так мерещилось Арсену.  Он изломал нагайку,  гикал до хрипоты, до
боли в горле...
     Чьи-то  кони мчались справа и  слева от Арсена.  Чьи-то копья угрожающе
преградили ему  путь.  Не  замечал и  копий Арсен.  На  всем  скаку один  из
дозорных схватил обезумевшего коня  под  уздцы.  Внезапно конь  остановился,
задрожал смертельной дрожью  и  пал.  Не  заметил Арсен  и  гибели  любимого
коня...
     Муть застилала глаза Арсена.  Она  расползалась нехотя,  и  из  неясных
линий  и  кругов образовался незнакомый шатер,  возле  которого гордо  реяло
знамя - "барс, потрясающий копьем".
     Арсен даже не  удивился,  что перед ним оказался Иванэ:  сам гвелешап -
фантастический зверь -  не смог бы дополнить то, что предстало перед Арсеном
в Лихи.  Удивился Иванэ.  Сокрушенно разводя руками,  он не без умысла повел
своего зятя в главный шатер.
     На  косматой бурке,  покрывавшей седло,  сидел Саакадзе,  острием шашки
водя по распластанной перед ним,  как шкура тигра,  карте.  Он сухо встретил
Арсена,  но ни разу не перебил его,  дав измученному всаднику возможность до
конца излить свою жалобу на персов,  бесчинствующих разбойников.  Задыхаясь,
Арсен слезно молил спасти погибающую Лихи.  Наконец он замолк и, содрогаясь,
ждал, надеясь, что сейчас зарокочет сигнальный ностевский рожок, заржут кони
и помчатся азнаурские сотни на выручку речной дороги.
     - ...Я  своих  слов  на  ветер не  бросаю,  -  сурово напомнил о  своем
предупреждении Саакадзе. - Несмотря на увещания, вы ни одного дружинника мне
не прислали.  И я,  как предупреждал,  помощь вам не окажу!  Почему, узнав о
вторжении персов в  Картли,  вы  у  себя не  выставили даже дозоров?  "Мы  в
стороне!"  А  оказалось,  как я и предвидел,  вы перед врагом на самом виду.
Почему,  завидя персов,  не  обнажили оружие?  Ты,  видавший в  Носте другой
пример,  один из первых повинен в том, что непременно произойдет. Убирайся с
глаз моих!..

     Полны  тайн   горы  Картли.   Одним  броском  туча  может  изменить  до
неузнаваемости ущелье,  долину,  отроги. Ветер, разметав кустарник, обнажает
бездну. И люди в этих горах обладают свойствами природы.
     Пока безмятежны нагорье или равнина,  скрыты и  величие души и  глубина
характеров. Но стоит разойтись буре - и неприметное в будни способно обрести
грозную непреодолимую силу.
     Нравственным мерилом здесь  служит отношение к  врагу  родной земли,  к
неугасимому очагу прадедов.  Смирение -  мать  позора!  Если гордый говорит:
"Нет!", значит, не обойден он жизнью на самом крутом повороте.
     Так  произошло с  Натэлой.  Пока Арсен,  жалкий в  своей растерянности,
уронив голову на грудь и бросив поводья, отъезжал от шатра Моурави, Натэла в
какой-то  неуловимый миг  вся преобразилась и  уже не  походила на  знакомую
лиховцам молчаливую жену  Арсена.  Она  не  стала  облачать истину  в  яркие
лоскуты утешения и  со всей энергией гнева и ненависти указала окружившим ее
женщинам на пропасть, так страшно разверзшуюся перед ними. Враг на пороге! И
всем надо пожертвовать,  чтобы сберечь честь и достоинство.  Другой путь для
грузинок в будущее не проложен.
     - Кто смеет здесь приказывать! - возмутилась жена нацвали. - Разве не я
первая  женщина Лихи?!  Не  слушайте глупую,  богатством откупимся.  Кладите
подарки на  поднос щедрости.  Я  вот тоже браслет снимаю,  не смотрите,  что
медный, бирюза настоящая.
     Вокруг переглядывались.  Некоторые смущенно пошли  обратно.  Но  Натэла
сдернула с  цепочки боевой рожок,  и такая воля отразилась в ее глазах и так
неожидан был  гневный призыв рожка,  вскинутого женской рукой,  что  женщины
будто освободились от невидимых пут.
     И  вот черные платки и  белые шали уже замелькали в кизильнике,  а жена
нацвали все  еще  призывала к  покорности,  дабы  избегнуть кары  и  сберечь
богатство.
     - Спасайтесь!   Спасайтесь!   -   вдруг  раздались  крики  прискакавших
лиховцев, не успевших накинуть на себя даже бурки.
     Последние крупицы благодушия разметали эти запоздавшие всадники. Правда
была  непреодолима.  По  трем  тропам,  соединяющим берег  с  деревней Лихи,
наступали сарбазы.
     Преподнесенные дары лишь распалили кизилбашей,  и  они ринулись в дома,
сгребая ковры, утварь и все то, на что натыкался жадный глаз. Щелкая бичами,
сгоняли табун, баранту.
     И  этих  шакалов нашествия пыталась теперь урезонить крикливо разодетая
жена нацвали.  Желтолицый юзбаши лишь отмахнулся нагайкой от  назойливой,  а
рослый онбаши,  сорвав с нее бусы, цинично ухмыльнулся, намотал косы на свою
руку и поволок к сараю.
     Нацвали было кинулся ей  на помощь,  но лишь поклонился вражеской сабле
и,  держась за плечо,  ввалился в  дом,  где и тряпки не осталось перевязать
рану.  Потом, как в страшном сне, ему привиделось, что где-то рядом воет его
жена, зарывшись лицом в солому.
     На площади запылали факелы.
     - Господи Иисусе!  - преграждал вход в церковь священник. - Не дерзайте
грабить храм  божий!  Хосро-мирза  человеколюбно сулил  беречь покой церкви.
Небеса вопиют, бо сей храм - пристанище и прибежище.
     Ханжал со  свистом пронесся над священником и  вонзился в  потускневший
лик Христа.

     Дождевые  капли,  как  слезы,  скатывались с  темной  листвы.  Женщины,
спасенные Натэлой,  окружили старика Беридзе,  слушая его страшный рассказ о
расправе в Лихи. Сколько отчаяния, сколько слез!
     Но  Натэла чувствовала,  как  все  ее  существо охвачено одним желанием
мстить, мстить самозабвенно, исступленно. А разве может быть иначе? Ведь она
из  Носте.  И  сыновья ее  не  смеют походить на отца.  Если бы не в  церкви
связала себя словом,  выбросила бы Арсена из памяти,  как выбрасывает сейчас
серебряные бусы. И она с отвращением сорвала с себя ожерелье.
     - Натэла! - испуганно вскрикнула соседка. - Ведь это подарок Арсена.
     - Лучше бы он раны мне свои подарил, полученные в битвах.
     - Святая богородица, возвышенная, сжалься! - молили женщины равнодушное
небо. - Пусть Моурави, как щит, повернет к Лихи свое сердце.
     - Не повернет...  своих слов не меняет. - Натэла вздрогнула: "А если...
да, один исход..." - и она решительно повязала голову башлыком.
     "Откуда  такая  отчаянность?!   -  недоумевали  женщины,  смотря  вслед
скачущей Натэле.  -  Откуда?  Говорят,  в  Носте на отроге,  возле священных
деревьев,  в  дни  нашествия врагов,  вырастает цветок  на  стальном стебле.
Может, это и есть Натэла?"
     Низко плыл едкий дым.  Догорал дом священника,  догорали и другие дома.
Беспрестанно слышались выкрики:  "Хватай!  Пяандж со  орх!  Чар се-ефид!"  и
мольба: "Ради любви всех братьев*, не убивай!"
     ______________
     * Распространенное в Грузии обращение при большой просьбе.

     Незаметно объехав деревню,  Натэла стала на седло,  ухватилась за ветви
и, взобравшись на ореховое дерево, по-мужски грозно выкрикнула:
     - Э-э,  люди!  Моурави скачет! Дружинники тоже! Уже пыль видна, - и она
затрубила в рожок так, как трубят перед боем одни только "барсы".
     Весть надежды! Она способна заглушить и самый невероятный грохот.
     - Ностевский рожок!  Моурави скачет!  Земная  сила  его  способна вновь
заставить голубеть небеса.
     - Возрадуйтесь,  братья!  Моурави скачет!  -  потряс крестом священник,
выбравшись из подвала. - Да покарает он разорителей святынь!
     Рокочет рожок Моурави, приводя в трепет зачерствелую душу насильника.
     И желтолицый юзбаши услышал клич этого рожка,  который не раз заставлял
леденеть его кровь. "Гурджи сардар!" - вопль ужаса вырвался из его груди. Он
понесся на коне из Лихи, преследуемый багровыми отсветами.
     В  ветвях ореха промелькнул башлык,  потом взлетел самопал,  и  стрела,
взвизгнув,  протянула над припавшим к  луке желтолицым юзбаши невидимую нить
смерти.
     - Непобедимый! - завопили сарбазы, в панике устремясь к берегу.
     - Гуль! Гуль!
     - Шайтан!
     Ринувшись к  плотам,  сарбазы стали  швырять на  них  обезумевших овец.
Нещадно колотя ножнами отару  и  изойдя криком,  персы  поспешно отгоняли от
берега перегруженные плоты.
     Накатилась на  передний плот  мутная  волна  и  обломком рогатки  сбила
белого ягненка.  И,  урча  и  негодуя,  понесла дальше свои  изменчивые воды
ненасытная серая Кура.
     Негодуют лиховцы, поздно вспомнив о кинжалах:
     - Жаль,  не подоспел Моурави,  уплыли собаки! Сколько богатств забрали!
Сколько скота сгубили!
     Натэла осадила коня в самой гуще растерзанных, ободранных лиховцев:
     - Не  Моурави,  а  тень  его  спасла вас.  Два  сына и  конь,  вот  все
богатство, что у меня осталось... И теперь от вас уведу их к Моурави. Арсену
так передайте:  если прозрел, пусть опояшется шашкой. Прощайте! И вспомните,
рожок Моурави больше не свершит для вас чуда, надейтесь на свои клинки.

     После первого неудачного опыта военных действий иранцев в  Картли Хосро
решил не рассылать по сторонам малые отряды. Таким образом, почти вся Нижняя
Картли была вскоре оставлена персидскими войсками.
     Но  Саакадзе знал:  не  это  решает исход войны и  упрочивает положение
царства.  Войну  могло  завершить  большое  сражение  с  Хосро,  а  затем  с
Иса-ханом.
     А  Хосро все не  появлялся.  Он,  по сведениям лазутчиков,  находился в
Тбилиси. Где же Иса-хан?
     Скорее, чем ожидал, Саакадзе узнал об этом. Прискакавший каким-то чудом
князь Джандиери с горечью поведал о небывалом поражении Кахети.
     Иса-хан  хотя  и  не  много  разрушил дымов,  но  отобрал  уцелевшие от
предыдущих вторжений ценности у  жителей,  присвоил скот  и  коней,  ограбил
монастыри и  церкви,  а  иконы сжег.  Почти целиком вывез ковры и редкостное
оружие из дворца Теймураза,  взял свитки с  шаири и  даже прихватил каменную
чернильницу...  Царь  Теймураз  едва  спасся.  Последняя  битва  была  столь
яростной,  что казалось, победа кахетинцев обеспечена. Презирая смерть, царь
лично вел  дружины на  персидские тысячи.  Но  Иса-хан неожиданно отступил к
верховьям Алазани и преградил дорогу тушинам.  Мечом бы преградил - не беда:
не   боятся   тушины  оружия...   Леса   зажег   проклятый  хан!   Укушенных
шадимановскими змеями взбесившихся собак  выпустил на  поле  битвы!..  Такой
ужас  обуял  кахетинцев,  словно  вновь  наступил  всемирный потоп.  Уже  не
разбирали,  где  свой,  где  чужой.  Рубили  шашками,  отбивались  стрелами,
пращами, спасаясь от бешеных псов. Кровь обжигала глаза, ужас леден