ности.  Кому?  Кровавым врагам?  Доколь же  терпеть нам  позор?  Доколь
терпеть  нам   осквернение  наших  очагов?   Доколь  будем  допускать  врага
вторгаться в  наши  земли,  разрушать плоды  наших  рук,  уничтожать красоту
нашего зодчества? Посмотрите, что сделал с лучшим творением царицы Тамар шах
Тамаз.  Разбит,  уничтожен "город роз".  Почему?  Чем мешал грузинский народ
персидским шахам?  И как посмели цари Картли допустить такое?..  Случись это
сейчас... разве я бы с вами не отстоял Вардзиа? Но это случилось за тридцать
один  год  до  моего  рождения,  и  сегодня  с  огнем  в  сердце  взираю  на
опустошенный город,  где не  осталось ни  одного жителя.  Доколь же мы будем
сносить оскорбления,  зверства над нашими городами,  надругательства в наших
домах?  Я отвечу:  до тех пор,  пока мы будем это допускать... Так не бывать
позору!..  Клянусь,  царица царей Тамар, мы отомстим за твой город! Битва за
Хертвиси будет в память твоей любви к Вардзиа!
     Георгий Саакадзе поднял меч, крикнул:
     - На Хертвиси!  За Тамар!  Месть! Месть за Вардзиа! За мной, картлийцы,
наше оружие благословила Тамар!
     Громовой  голос  потряс  своды  пещер,  и,  подхватывая слова  Моурави,
дружинники,  ополченцы,  азнауры, старые и молодые, с возгласами: "За царицу
царей Тамар!" выбегали из города, вскакивали на коней и с яростными криками:
"Месть за  "город роз"!  Месть хищникам!"  -  мчались за несущимся,  подобно
вихрю, Саакадзе.
     В  тот  день  персы,   засевшие  в  Хертвиси,   испытали  мстящую  руку
грузинского народа. Ни одному не удалось спастись. Рубили беспощадно. Взятый
приступом многобашенный Хертвиси был очищен не  только от  живых,  но  и  от
мертвых врагов.  С неостывшей яростью ополченцы швыряли трупы со стен в воды
Паравани,  даже верблюды и  кони врагов были изрублены и вышвырнуты...  Даже
жители-грузины, ошеломленные невиданным исступлением, попрятались в домах. И
только иконы, выставленные в окнах, свидетельствовали об их радости...
     Неистовство породило такую силу,  что остановиться никто не мог:  "Веди
нас, Моурави! Веди за Тамар дальше!"
     И Саакадзе повел...
     Взобравшись на  самую  высокую башню,  Автандил водрузил знамя Картли и
расправил атлас. В бледно-розовом воздухе заколыхалось знамя победы...
     Не  особенно довольный приказом Саакадзе,  старый  Квливидзе остался со
своими  дружинами  укреплять  крепость  для  азнаурской  обороны...  Молодой
Квливидзе,  Нодар,  вместе  с  Автандилом бросились догонять войско  Георгия
Саакадзе.
     И...  уже никто не помнил,  как и когда пали сильно укрепленные персами
Викантбери, Али, Сурами, Кехви, Ацквери, Пала Паравани, пали большие и малые
сомхийские укрепления Хосро-мирзы.
     Месхети была очищена от персидских войск...


        "ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ"

     Шаркая   дырявыми  чувяками  и   поминутно  прикрывая  плечи   грязными
лохмотьями, старик открыто шел посередине дороги. Подбадриваемый хворостиной
ослик  понимающе мотал головой,  но  не  менял намеченной им  с  начала пути
скорости хода.  Если же хворостина слишком часто взметывалась,  ослик ехидно
останавливался и лягался задними ногами. Тогда старик беспокойно хватался за
края перекинутой через седельце корзины,  стараясь удержать равновесие, что,
впрочем, не мешало ему беспрестанно поглядывать по сторонам.
     Он  отказался от  обычного сейчас способа путешествия,  ибо  ползать на
животе по  оврагам и  цепляться за  колючки и  неудобно и  бесполезно:  ведь
саакадзевские щенки и  на  дне  реки видят ползающих раков.  Тогда почему не
выскакивают из  засады?  Разве  он  комар,  что  не  замечают?  Старик  даже
обиделся,  но внезапно губы его растянулись в  улыбку.  На повороте,  словно
оторвавшись от ствола одряхлевшего дуба, выскочили три ополченца.
     - Кто такой?!
     - Разве  по  золотой папахе  трудно  догадаться?  -  старик  насмешливо
оглядел их и придержал ослика. - Почетный кма князя Шадимана.
     На мгновение ополченцы опешили.
     - Без  твоей  зурны признали!  -  озлился тот,  что  постарше.  -  Э-э,
лазутчик князя, что везешь?!
     - Сын у  меня дружинником в Тбилиси,  жена с утра до ночи плачет:  люди
уверяют, там от голода многие из тонких в толстых превратились.
     Ополченцы разразились хохотом.
     - Значит, похорошели?
     - Чтоб Исмаил-хан так похорошел!  Прислал в Марабду чапара. Как пролез,
никому не сказал,  только,  обобрав с одежды цепкие колючки, сразу храбрость
показал.  "Хоть  в  мышь,  -  кричит,  -  надо  превратиться,  а  в  Тбилиси
прошмыгнуть!" Вся деревня отказалась:  ни как мыши,  ни как орлы -  не хотят
попасть в лапы "барсам".  Тут моя жена говорит: "Возьми еду, что для себя на
зиму  припасли,   и  отвези  нашему  несчастному  Казару".  Не  выдержал  я,
рассердился -  кровь давно не кипела,  обрадовался случаю - и такое крикнул:
"А жизнь мою ты жалеешь?!" Сразу жена совсем повеселела: "Если бы Моурави за
такое убивал несчастных кма, народ к нему не сбегался б со всей Картли".
     - Вот масхара,  как гуда-ствири надул! - хохотал молодой ополченец. - А
блестящего, как тело ханской хасеги, ишака тоже жена корзинами оседлала?
     - Откуда имеем?  Одна общипанная курица по двору бегает, петухов ловит.
Потом  такое  случилось:  как  только  управитель замка  Марабды понял,  что
наконец догадался дурак кма,  - это я, - что все равно от шашки саакадзевцев
погибать  или  от  плетей  княжеского сборщика,  -  с  удовольствием одолжил
лучшего ишака.  Коня тоже предлагал,  но побоялся я:  конь не такой упрямый,
как ишак, может до Тбилиси не дотащиться.
     Скучающие ополченцы становились все веселее.
     - А кроме еды, несчастному Казару что везешь?
     - Сразу  должны догадаться,  почему управитель подобрел...  Вести  везу
счастливому князю Шадиману от шаха Аббаса, чтоб ему на этом свете подавиться
блестящей хасегой.
     Ополченцы так и  упали на  траву,  катаясь от  смеха.  Надвинув папаху,
старший нарочито громко спросил, какие вести везет лазутчик.
     - Очень хорошие,  чтоб святой Евстафий каждый день всем ханам и князьям
такие на закуску посылал! Шах доволен покорением Картли и Кахети, только еще
требует собрать с  народа  большую дань:  потом  обещает прислать племянницу
свою в жены царю Симону, - это пусть, их семейное дело; но совсем взбесился;
непременно требует голову Георгия Саакадзе!..
     - А что еще везешь?
     - Тебе  мало?   Может,   палача  тоже  в   корзине  должен  для  твоего
удовольствия тащить?
     - Ах ты,  верблюд ободранный! Наверно, ишака обременяешь не палачом для
себя, а монетами для Шадимана!
     И   помрачневшие  ополченцы  без   церемоний  повытряхнули  из   корзин
содержимое, но, кроме сыра, лепешек, старого кувшина с домашним вином и двух
тощих кувшинчиков с маслом и медом,  ничего не нашли.  Тщательно осмотрели и
потник.
     Не  обращая внимания на  ополченцев,  старик  принес  в  чаше  воду  из
родника, разломил лепешку и кусок сыра и спокойно принялся за еду.
     Не зная, как быть, ополченцы в нерешительности топтались на месте. Жаль
стариков,  собравших последнее для сына. У них тоже дома остались старики, и
разве они  не  болеют за  своих сыновей?  Но  можно ли  с  такими сведениями
пропускать?  А  что нового в  этих сведениях?  Ничего.  Но  не  умолчал ли о
важном? Не похоже. Даже лишнее про голову Георгия старый козел наболтал.
     Старик встал,  вытер ладонью усы  и  спросил,  как решили -  вперед ему
ехать или повернуть ишака назад к Марабде?
     - А ты как хочешь?
     - Мое желание ни при чем! Бог уже, наверно, решил, как ему удобнее.
     - А может, черту такое дело ближе?
     - Непременно  так.  Один  раз  было  такое:  дед  моего  отца  сто  раз
рассказывал,   пока  все  семейство  на  сто  лет,   как  свою  фамилию,  не
запомнило...  Кто не знает,  какое доброе сердце держат князья к крестьянам,
особенно к  бедным кма?  Сборщик,  чтоб ему на этом слове в блестящего ишака
превратиться, так старается для князя, для себя тоже, что, как ни дели муку,
все равно с  ползимы голодаем...  Посмотрела бабушка моего отца в кидобани и
застонала;  на дворе лишь вчера снег растаял, а муки и на три дня не хватит.
Думали,  думали:  к князю пойти -  прогонит, одно твердит: "Так делите долю,
чтобы до нового года хватило",  а как делить,  на своем хлебе не показывает.
Тогда  бабушка моего отца  говорит дедушке моего отца:  "Знаешь,  Варам,  не
иначе,  как придется тебе пойти к брату,  он,  наверно, может одолжить мешок
муки".  - "Откуда знаешь, что может? Или его князь с ума сошел и на всю зиму
долю дал?" -  "Князь...  не знаю,  - говорит бабушка моего отца, - а сборщик
хорошо свое дело знает". Сговорились и такое придумали: сборщик лишнее дает,
потом с ним потихоньку пополам делят...  "Разве не помнишь, пять пасох назад
твой брат тоже нам муки полмешка подарил".  -  "Откуда знаешь,  что и сейчас
щедрость покажет?"  -  недовольно дунул в усы дедушка моего отца.  "Поспеши,
Варам,  пока на дорогу мою выделить пол-лепешки!"  -  крикнула бабушка моего
отца.  Видит,  плохо дело -  хоть волчком кружись,  не поможет,  ибо бабушка
моего отца вместо муки в трех кидобани нрав свой хранила.
     Ночь прокряхтел, утро стоном встретил, в полдень все же пошел. Пришел к
брату и очень удивился:  как раз на крестины пятого сына попал. Выпили вина,
барана отделали, почти полноги съел дедушка моего отца... Еще бы, с прошлого
рождества не пробовал!  Потом про семью вспомнил и брату просьбу передал. То
ли выпил лишнее тот,  то ли от радости,  но сразу согласился. "Иди, Варам, в
подвал, выбери мешок и насыпь сколько хочешь муки, - мой подарок ради пятого
сына". Два часа выбирал дед моего отца, пока не нашел самый большой мешок, и
так набил мукой,  что превратился мешок в бурдюк.  Все хорошо - а поднять не
может. Два гостя еле выволокли мешок из подвала и на спину деду моего отца с
трудом взвалили...  Потом клялся: в глазах потемнело, а отсыпать хоть горсть
муки пожалел. Хорошо, брат догадался толстую папку в руку сунуть...
     Идет по  дороге дед моего отца и  шепчет:  "Если поможешь,  святой бог,
донести,  свечку в  церкви в  воскресенье поставлю".  Потом  еще  две  свечи
прибавил.  Но  чем  больше обещает,  тем  мешок тяжелее становится,  вот-вот
задавит...  Рассердился дед моего отца и крикнул: "Может, черта мне о помощи
просить?"-  "Что ж,  проси,  я  тебе без свечи помогу!" И хвостатый выскочил
из-под земли и  стал прыгать вокруг и смеяться.  "Помоги,  хвостатый,  иначе
сейчас упаду, а я бога в церкви буду молить, чтоб тебе второй хвост пришил".
Засмеялся черт:  "Мне,  говорит, и одного хватит, я не жадный", - и вцепился
зубами в конец мешка. Сразу сделалось легче деду моего отца.
     Подпрыгивает рядом черт и веселые слова как бисер мечет:  "Что,  Варам,
легче стало?" -  "Еще как легче,  спасибо тебе,  хво..." - "Э-э, благодарить
будешь,  когда до  дому  дойдешь".  Все  веселее становится черт,  а  с  ним
повеселел и  дед моего отца и  дружелюбно сказал:  "Вот хулу всякую на  вас,
чертей,  народ изрыгает,  а почему бог мне не помог?" -  "Э,  Варам,  бог на
жадность твою разгневался,  ибо,  по его уму,  надо брать столько -  сколько
донести сможешь.  А по-нашему, столько - сколько тебе хочется. Эх вы, пустые
кувшины,  как только затруднение имеете, сейчас же глазами небо облизываете,
воск тоже в церкви жжете".  - "Не только потому свечи ставил, - вздохнул дед
моего отца.  -  Плохо на  земле живем:  может,  за наши страдания хоть после
смерти в раю насладимся".
     Тут  хвостатый так  захохотал,  что  птицы с  чинар попадали и  медведь
дорогу,  как заяц,  перебежал.  А улыбчивый черт вытер концом хвоста глаза и
такое бросил: "Почему нигде не сказано, что делать с дураками? Разве вам про
рай что-нибудь известно?"  -  "Немного сейчас узнал,  -  засмеялся дед моего
отца,  - ибо совсем мне стало легко нести мешок". - "Это, Варам, чертов рай,
а божий совсем иной.  Вот когда десять тысяч пасох назад я в раю был,  много
со своими единомышленниками над вами смеялся.  Попадут новоприбывшие в  рай,
ничего  не  подозревая,  выйдут  утром  в  райский  сад  и,  сложив  ладони,
вскрикнут:  "О господи, благодать какая! Яблоки! Груши! Персики! Виноград! А
миндаль!  А  фисташки,  финики!..  О  господи,  дай  вкусить  сладость  сада
твоего!.."  Как раз на этом слове добрые ангелы под крылом смех прячут:  ибо
не успеет неосторожный высказать желание,  как в рот ему целые яблони лезут,
груши  тоже,  финики тоже,  персики тоже.  Еще  минута не  пролетит,  а  уже
проворные каштаны с  деревом в  горло лезут,  а  виноградные лозы,  нахально
размахивая гроздьями,  остальных растолкав,  весь рот  занимают.  Тут  юркие
фисташки  кинутся  в  уши,   нос,  глаза  -  где  отверстие  только  найдут,
всовываются,  чтобы миндаль или инжир не опередил...  Бежит новоприбывший по
райскому саду, спасается, только напрасно: раз желание высказал - рай сейчас
же  исполняет,   за  земные  лишения  вознаграждает.   Тогда  другое  кричит
счастливец:  "О господи, разве не полезнее с утра, под музыку, шашлык, вино,
курицу  с  орехами кушать?  Не  успеет выговорить,  как  двадцать шампуров с
шашлыками ему  в  рот  лезут.  А  вино?  Два,  пять,  сорок  кувшинов  сразу
опрокидываются в  горло.  А  курицы с  орехами?  Десять,  пятьдесят,  сто  -
одновременно в  горло  лезут.  Без  слез  нельзя  на  несчастного счастливца
смотреть.  А  музыка?  Чудом  не  глохнет удостоенный рая.  Двести зурначей,
триста ашугов,  пятьсот сазандаров,  тысяча мествире бегают за оленю подобно
убегающим  счастливцем.   Потом  безгрешные  осторожными  становятся:  глаза
закроют и так,  без всякого желания,  по саду ходят:  потом,  через год,  на
высохших обезьян делаются похожи...  А  у  женщин вместо грудей два засохших
пузыря висят,  а  зад на  ту  доску похож,  по  которой дети на  пасху орехи
катают".
     Тут  дед моего отца,  которому совсем легко стало идти,  такое ответил:
"Напрасно, хвостатый, стараешься! Не иначе как от зависти, что тебя в рай не
пускают,  смущаешь народ". Хвостатый даже уши поднял: "А по-твоему, я откуда
свалился?  Смотрели,  смотрели мы, ангелы, поумневшие за сто тысяч пасох, на
горестную жизнь неосторожных,  которые на земле день и ночь в рай просились,
воск тратили,  лбом каменные плиты разглаживали,  - зачем скрывать? - раньше
много над ними смеялись,  потом украдкой от  ангелов-приспешников,  в  угоду
богу вылизывающих добела свои крылья,  начали собираться под  густой тучею и
придумывать,  как  оказать  помощь  попавшим по  невежеству в  рай...  Самый
старший из  нас  придумал.  И  однажды ночью,  когда от  храпа рая  словно в
лихорадке дрожали звезды,  собрались мы  в  сад  и  набросились на  кусты  и
деревья.  Дружно принялись за  дело -  все плоды оборвали,  до седьмого неба
фруктовые горы выросли.  Все же о  несчастных подумали и  на каждой ветке по
одному яблоку оставили. С грушами, персиками, виноградом тоже так поступили,
с миндалем тоже, даже лишние розы съели.
     Вылетели утром ангелы в райский сад,  увидели такое бедствие и от ужаса
на облако сели,  - потому на земле дождь сразу пошел, град тоже стал падать;
а люди внизу удивляются:  что такое, еще март не настал, а уже весна!.. Один
ангел,  который всегда богу в  уши  про все шептал,  раньше других взлетел с
облака и  крыльями замахал,  этим  бога разбудил.  Вскочил властелин неба со
стоаршинной сладкой тахты,  сбросил воздушное одеяло, вбежал в сад и в гневе
крикнул:   "Кто  против  неба  осмелился  руку  поднять?!  Вон!  Низвергнуть
ослушников!  Да будет ад!" От божьего крика мы,  ослушники,  на двести аршин
вверх подпрыгнули;  а когда назад опустились,  заметили, что на задах хвосты
выросли.  Потом догадались:  для удобства ангелов старался бог, ибо, схватив
за хвосты, крылатые братья стали сбрасывать нас с неба...
     Только хоть и  знают все,  что  бог умный,  а  большую ошибку допустил:
хвосты нам  приделал,  а  ум  и  веселый характер забыл отнять...  Летели мы
сверху,  и  от  нашего хохота земля затрещала.  Так  мы  головами вниз через
трещины на  самое  дно  упали,  а  там  адский огонь  танцами нас  встретил.
Вскочили,  а  у  всех ноги в копытах,  смотрим друг на друга -  и такой смех
подняли,  что огонь в испуге зашатался и осветил весь ад.  Тут увидели,  что
вместо белых черными стали.  Потом узнали: которые за деревья зацепились и в
лес упали -  зелеными стали,  которые в  воду упали -  серыми стали,  только
характер общий  остался...  Десять тысяч пасох прошло,  и  ни  разу  черные,
зеленые и  серые не пожалели,  что с неба свалились...  Хотим повеселиться -
хвостами горы рассекаем, золото, серебро, медь тоже копытами выбрасываем...
     Тут люди с криками:  "Мое!  Мое!", как бешеные собаки, рычат. Ни огонь,
ни вода,  ни лес,  ни пропасть - ничто не может удержать глупцов: "Мы нашли!
Наше,  наше!"  С  кинжалами и  шашками друг  на  друга  бросаются,  стрелами
угощают.  Кто сильный,  к  себе тащит,  кто слабый,  от зависти зубами землю
кусает...  Глупцы больше от  драки умирают,  чем  от  смерти...  Очень любим
хатабала -  зеленые,  серые,  черные слетаются на пир.  Серу и  огонь в тучу
превращаем, чтобы небу тоже жарко было... Напрасно на нас клевещут, что рады
каждому:  давно грешников в  ад  не пускаем -  духоты не любим.  Пускай куда
хотят идут...  Исключение для  красивых женщин делаем,  а  дураки нам  ни  к
чему...  Вот,  Варам,  еще много забав в  запасе имеем,  никогда не скучаем.
Хотим,  из земли горячую воду наверх подаем,  лаву тоже.  Хотим,  на земле с
людьми  немножко веселимся,  города  трясем,  деревни тоже.  Только  глупцам
ничего не помогает...  А нам помогает очень,  -  что делать,  характер такой
имеем,  любим память о себе оставлять, ум прибавлять человеку... Что, Варам,
легко тебе стало?" - "Совсем мешка не чувствую, спасибо тебе, хвостатый! Вот
мой дом..." Тут черт громко захохотал: "На здоровье, кушай, дорогой!"
     Оглянулся дед моего отца,  а  на  спине у  него пустой мешок висит.  Ни
хвостатого,  ни  бесхвостого  не  увидел,  только  след  от  муки  по  земле
тянется...  С  того  времени вся  наша семья такой закон помнит:  взваливать
столько на себя, сколько донести сможешь. И теперь, когда управитель Марабды
хотел еще одну важную весть доверить,  -  отказался взять,  ибо вы  не  хуже
черта прогрызли бы мою шкуру, чтобы все из нее высыпать.
     Долго хохотали ополченцы, затем, напоив старика вином и угостив жареным
козленком,  отпустили в Тбилиси,  научив,  как разбогатеть за счет князя, да
пригрозили:  если таким же  ободранным ишаком возвращаться будет,  то вместо
вина заставят лягушку проглотить...

     Водоворот событий захлестнул Метехи.
     Шадиман подолгу гулял  в  саду,  то  укладывая свои  мысли  в  дорожный
хурджини,  то снова в метехский ларец,  -  что дальше? Хосро-мирза, скрестив
ноги,  подолгу сидел  на  тахте,  не  выпуская чубук кальяна,  и  слушал сны
Гассана.  Они становились странными:  то  под ноги Хосро падают розы,  то  в
тумане загадочно мерцает его звезда,  то конь заржал среди темной ночи - это
к дороге... Но - что дальше?
     Лишь  царь Симон не  переставал блаженно улыбаться и  изыскивать поводы
для приемов.  Доставалось купцам и  амкарам,  ибо в опустевшем Метехи больше
некого было принимать.
     Вот  и  сегодня,  как  и  во  все  дни их  приема,  купцы и  амкары,  в
праздничных одеждах,  со  знаменами,  пришли  в  Метехи.  Впереди  купцов  -
староста Вардан,  впереди амкаров -  уста-баши  Сиуш.  Они  знали,  ждать их
заставят не меньше двух часов,  - этим подчеркивалось величие царя. Гульшари
настаивала на четырехчасовом ожидании,  но у царя не хватало терпения: какие
дары принесут?
     Как будто те же оранжевые птицы,  немного поблекшие, витали на потолке,
через те  же овальные окна проникали в  тронный зал лучи грузинского солнца,
то  же благоухание цветущего сада наполняло воздух,  и  изящные разноцветные
бабочки,  как многие годы назад,