очутились на полу,  ибо от грозного крика
"змеиного" князя  у  Беридзе  потемнело  в  глазах,  а  у  нацвали  из  глаз
посыпалось то, что напоминало пошлину за прогон похоронной фелюги.
     Увы,  это была последняя пошлина Лихи, ибо Шадиман, обозвав их плутами,
столетиями обворовывавшими царство, объявил, что владеть рогатками, - как со
дня сотворения мира повелел творец, - должны князья, а не речные "черви".
     - Впрочем, и царь Симон окажет Лихи милость, - саркастически усмехнулся
Шадиман.  -  Раз  взять  с  вас  нечего,  а  кормить  в  башне  для  опасных
преступников тоже нечем, то немедля отберите две сотни парней для пополнения
царских дружин,  вскоре  князь  Андукапар выступит на  битву  с  "барсом" из
Носте.

     ...пошатываясь,  убрались из Метехи выборные. Спускаясь к мосту, старый
Беридзе насмешливо заметил,  что  отправиться на  схватку с  Моурави или  на
кладбище так же одинаково, как получить смертельный удар по лбу или по заду.
     - А  кто  отправится?  -  угрюмо проговорил тот,  кто утром был веселее
остальных.  - Твой Арсен, говорят, ускакал к Моурави, думаешь, другие глупее
его?
     - Или дорогу хуже знают?
     - Монастыри тоже не откажут в убежище. Веселее от пробуждения солнца до
рождения луны давить ореховое масло.
     - Только ореховое? Может, из перца давить слезы будем?
     - Давить? Сами без участия перца и орехов льются.
     Лишь  старый  Беридзе  не  говорил о  слезах,  он  будто  даже  чему-то
радовался. И вдруг осенил себя крестным знамением.
     - Благодарю тебя,  пресвятая анчисхатская покровительница воинов!  Ряды
Моурави пополнят лиховцы, обязанные перед родиной.

     ...вспоминая злоключения лиховцев,  Вардан размышлял:  "Говорят, речную
рогатку  Шадиман,  скрепив гуджари печатью Симона  Второго,  преподнес князю
Палавандишвили,  любимому родственнику матери  Зураба Арагвского.  И  теперь
даже  мсахури  удивляются:  устрашаясь  Моурави,  князь  наполовину уменьшил
проездную пошлину, а монеты в хурджини так и сыплются. Эх, Моурави, Моурави!
Как видно,  ты и здесь прав,  утверждая,  что не одни владетели,  но и глехи
могут  стать  врагами народа,  если  страсть к  наживе  иссушит их  совесть,
уподобит их души осколкам камней".

     ...И тут произошло нечто неожиданное, хотя сегодня и на была пятница.
     Беседа о  делах царства велась вяло,  хотя на арабском столике и стояла
ваза с  упругими фруктами,  а в чашах Хосро-мирзы и князя Шадимана искрилось
старинное вино.
     Отодвинув  кальян,   Хосро-мирза  недовольно  спросил:  почему  Шадиман
поторопился утвердить за князем Палавандишвили право на речную рогатку Лихи?
Разве сундук царя Симона не напоминает Аравийскую пустыню?
     Шадиман  удивился:  пустыню?  А  не  одиннадцатого  хвостатого  барана,
который  отсутствовал  в  пилаве  желтолицего  юзбаши?   Помолчав,   Шадиман
вкрадчиво спросил:
     - А не лучше было,  мой царевич, утвердить право на выгодную рогатку за
Иса-ханом? Ведь он женат на любимой сестре шах-ин-шаха?
     Неожиданно Хосро-мирза обиделся, ибо любил Иса-хана. Он резко придвинул
кальян:  как  этот Шадиман осмелился забыть,  что  он,  мирза,  будущий царь
Картли-Кахети, по повелению шаха навсегда останется мохамметанином.
     Выслушав будущего царя,  язвительно заметившего,  что еще лучше было бы
закрепить право на  рогатку за  Великим Моурави,  тем более он  тоже грузин,
Шадиман неожиданно обиделся и, впервые забыв, что в дипломатии самый дешевый
товар - самолюбие, скомкал благоухающий розами платок и швырнул на столик.
     - Ну что ж, хотя Моурави с гордостью носит звание "Грузин!", но любимая
жена шах-ин-шаха -  его  родственница,  ибо  любимый брат ее,  царь Луарсаб,
женат на любимой сестре Непобедимого.
     Резко отодвинув кальян,  царевич позвал Гассана и приказал подать князю
третий платок.
     Едва взяв платок, Шадиман побледнел и отшатнулся.
     Хосро-мирза благодушно взялся за четки.
     - А  я  думал,  любимое благовоние Непобедимого больше придется тебе по
душе, чем аромат розы.
     - Увы,  мой царевич, Моурави некогда помнить о розовом масле, и он не в
обиде на Джамбаза, ибо, беспрерывно мчась за убегающими, конь благоухает чем
придется.  Что же касается меня,  то мои любимые благовония, увы, испарились
однажды в раскаленных песках Кешана.
     И тут же Шадиман мысленно дал себе клятву ждать Георгия Саакадзе, чтобы
вместе с ним расширить границы Грузии "от Никопсы до Дербента!".
     Словно в  каком-то забытьи смотрел Хосро-мирза сквозь булькающий кальян
на князя Шадимана,  посмевшего намекнуть ему на промахи молодости.  Словно в
колеблющемся свете миража он  увидел своего хамаданского коня,  нагруженного
сосудами с испарившимся розовым маслом.  И в этот миг он твердо решил: князь
Шадиман никогда не  будет  везиром в  его  будущем царстве,  ибо  царедворец
обязан  не  замечать не  только  пустые сосуды царственного каравана,  но  и
пустую голову царя...

     ...но  время разрыхляет почву для  посева,  и  время назначает час  для
жатвы.
     Хосро  поднял  чашу  и  пожелал князю  из  князей  многие лета  и  зимы
искриться, как это вино.
     Шадиман поднял чашу и  пожелал царевичу из царевичей многие зимы и лета
вдыхать аромат весеннего солнца.

     Народ беспрестанно прибывал на  площадь.  Теснота такая,  что папаху не
уронишь. Из лавок высыпали торговцы, аробщики, спрыгнув с ароб, расталкивали
толпу,   стремясь  как  можно  ближе  протиснуться  к  глашатаю.  Плотоводы,
зеленщики,  коки-водоносы,  тулухчи,  погонщики оттесняли друг друга.  Жадно
ловил майдан обещание Метехи.
     Победа Хосро-мирзы и,  пожалуй,  еще больше,  тайная защита им  Тбилиси
одурманили горожан.  Уже никто не думал покидать город,  напротив -  даже из
близлежащих местечек  стремились укрыться  за  надежными  стенами  стольного
города:  "...все  же  свой,  картлийский царь  сидит  в  Метехи,  персы  его
охраняют".
     Утомленные войнами и  тревогами,  тбилисцы радовались наступившему хотя
бы  небольшому  порядку  и  сторонились людей,  убеждавших  идти  на  помощь
Моурави.
     - Уже не осталось молодых, - говорили одни.
     - По старым тоже преждевременно келехи справляем, - сердились другие.
     - Церковь не благословляет, - хмурились третьи.
     - Что ж,  что магометанин,  -  все же  свой царь,  Багратид,  -  значит
законный.
     И  как-то  незаметно имущие слои Тбилиси отпали от Саакадзе,  забыв все
сделанное им для возрождения города...
     Видя настроение горожан,  приверженцы Георгия Саакадзе,  боясь доносов,
совсем  притаились и  еще  больше  стали  устрашаться обещанием  Андукапара,
ставшего управителем Тбилиси,  отбирать у приверженцев Саакадзе имущество до
последней нитки, а мужчин бросать в башню для малых преступников.
     - Такое непременно исполнит, проклятый шакал, недаром с муллой в мечеть
бегает! - И горожане уже открыто сторонились явных и тайных саакадзевцев.
     Но Вардана Мудрого не беспокоили угрозы,  он не верил в прочность трона
Симона Второго, не верил в кажущееся успокоение: "Нельзя долго удержаться на
подрубленной скамье...  да еще царю-тюрбанщику,  -  ни народу, ни церкови не
нужен!"  И Вардан всеми способами ухитрялся оповещать Саакадзе о положении в
Тбилиси.
     - Купцы, шире открывайте двери торговли! - надрываясь, кричал глашатай.
     - Что будешь делать, надо торговать, - вздохнул толстый купец.
     - Раз царь хочет...
     - Э, амкары, такая торговля похожа на кошкины слезы...
     - Правда, не ведут чужеземцы к нам караваны.
     - Имеретины тоже не ведут...
     - Даже Самегрело зазналась.
     - Напрасно мегрельцев вспомнил.
     - Все равно что покойников, самим нечем живот прикрыть.
     - Хоть коней, овец пригоняли...
     - Из уважения к Моурави пригоняли.
     - Может, не только их уважение подкупал...
     - А  ты,  ржавое железо,  раньше не  видел,  как Саакадзе об  их одежде
беспокоился? Целые караваны направлял в Самегрело...
     - Что будешь делать,  не  любит наш Георгий,  когда мужчины без шаровар
ходят!..
     - Женщин тоже пожалел,  от  холода персидскую кисею посылал...  дешевые
шали...
     - Убыточно для  майдана,  нечем  мегрельским крестьянам платить,  почти
задаром продавали...
     - Задаром? Ты больше всех возил, а почему не разорился?
     - Э,  э... Заал! Постарел, а мысли мудрые не понимаешь... Ради дружбы с
мегрельским народом Моурави взамен тебя разорялся... Сам убытки оплачивал...
     - А на что дружба с голыми?! Нам богатые купцы нужны. Вот князь Шадиман
говорит, из Ирана десять караванов идут...
     - Может и двадцать идти,  а разве известно, сколько в тбилисские ворота
войдут?..
     - Правда!  Картлийцы хоть и привыкли шаровары носить, все же на голубей
не похожи...
     - Караваны от врагов, потому не похожи...
     - Хорошо!  Пануш говорит:  отнять от  врага -  все  равно что  в  битве
победить...
     - Амкары,  почему такое говорите?.. Торговля одного бога имеет... Купцы
везде братья...
     - Го...  го...  го!..  Смотрите, люди, на этих братьев, - друг другу за
шаури горло перегрызут!..
     - Хе... хе... хе!.. Их общий бог с аршином на... родился...
     - О...  О!..  Весы тоже на...  прикреплены...  Под общий хохот,  крик и
шутки глашатай, надрывая глотку, оглушал майдан уже хриплыми криками:
     - Купцы, открывайте лавки, торгуйте, богатейте! Наш светлый царь...
     - Правда,  ведь Хосро-мирза,  царевич Кахети,  тоже не  хочет разорения
главного города своего двоюродного брата, - шепнул соседу пожилой амкар.
     - Еще бы,  какой дурак будет грызть дерево, которое облюбовал на доски!
Думаешь, для брата... к слову, только троюродного... Тбилиси бережет? Кахети
Теймураз потерял временно,  у  тушин,  говорят,  гостить собирается...  А ты
посмотри, что сарбазы за стенами Тбилиси делают!..
     - Тише  говори,  Саргис,  лазутчиков у  Шадимана больше,  чем  пыли  на
дорогах.  -  И,  завидев гзири, крикнул: - Пусть вечно живет наш царь Симон!
Большое спасибо от нас!  Опять спокойно можно двери открывать!  -  И,  когда
гзири  проехал,  шепнул  соседу:  -  Пусть  персы  так  спокойно верблюжьими
хвостами давятся.
     Выслушав обещание глашатая о  богатстве и  защите.  Вардан  усмехнулся:
"Щедрее разговором,  чем товаром, сейчас майдан торгует", и, потеряв интерес
к происходящему,  пошел к своей лавке.  Как раз там,  облокотясь о прилавок,
гурийский купец  спорил с  Гургеном.  Желтые глаза гурийца так  и  впились в
черные глаза молодого купца.
     - Не спорь, гуриец, сейчас нет сильнее Картли. У нас люди уцелели, дома
тоже, базары тоже...
     - Э,  э,  купец,  на ваших базарах,  кроме унаби,  ничего нет, а они на
улицах растут, кто польстится? - смеялся гуриец.
     - А  вы  чем  торгуете?..  Злобой!  Неважный  товар  -  прибыль  только
сатане...
     - В большой торговле и сатане можно лишнее уделить,  -  вмешался в спор
Вардан, - тем более сатана недавно на русийские одежды разорился... азнаурам
помогал... Эх-хе-хе, если бы Саакадзе оставил нас в покое...
     - А тебе чем мешает Саакадзе?  Он свое дело знает!  Э,  э...  пусть три
кахетинских Хосро пожалуют -  все  равно сбросит с  коней.  Сатана помог или
азнауры сами  осатанели,  только хорошо у  Жинвальского моста  красноголовых
угостили!
     - Ты плохо знаешь. Наш светлый царь Симон победит даже дэви...
     - А ты хорошо шутишь!  -  гуриец громко рассмеялся.  -  Победила лисица
орла... хо... хо!.. только сама на ужин волку угодила!.. Если бы картлийцы в
голове  вместо  самана  ум  держали...  Саакадзе  одной  рукой  раздавил  бы
метехского дэви...
     - Опасный разговор, гуриец, ведешь... Может, подослан?
     - Кем подослан? Твоим князем Андукапаром? Чтоб ему шакал язык отгрыз...
руки тоже, все равно магометанин... Повелел он мне тонкий башлык привезти...
щупал,  щупал... "Нет, очень красный". Вынул я из тюка другой. Щупал, щупал:
"Нет,  очень желтый".  Вынул белый.  Крик  поднял,  даже княгиня,  жена его,
прибежала:  "Ты что, гурийский паук, смеешься? Или не знаешь, что белый цвет
у  магометан траур?!"  Три дня заставил в  Метехи верблюдов гнать,  а  купил
кувшин, кошкин смех собирать. Хорошо, лорийский гонец шаль турецкую для жены
своей купил, немного облегчил верблюжий горб...
     - Напрасно черный башлык не привез,  наверно такой нужен...  Если есть,
давай, двенадцать штук куплю, только если тонкие...
     - Тонкие, как лепесток розы, - оживился гуриец. - Сейчас принести?
     - Можно сейчас... По-твоему, богатый лорийский гонец?
     - Наверно,  богатый...  Хотел  угостить меня  вином  в  духане "Золотой
верблюд", только чубукчи князя Шадимана из Метехи не выпустил...
     - Не выпустил? Почему? Пленник?
     - Хуже, - думаю, тайный гонец: боятся, чтоб вино язык не развязало...
     - Жаль, иначе мы с тобой хорошее дело сделали бы.
     - Какое дело?
     - Парча  у  меня  спрятана...  Лоре  богатый  город,  может,  купил  бы
лориец...  Недорого отдал бы... монеты нужны, и тебе за сватовство магарыч -
пятую часть монет отдал бы...
     - Такое обдумать можно,  -  быстро проговорил гуриец, облизывая губы, -
понесу образчик...
     - Не подходит,  увидят в Метехи, велят целиком принести. Нам невыгодно,
Метехи половину платит...  Лучше возьми цаги, будто Арчилу, царскому конюху,
принес...  гонца поможет найти...  Скажи,  хороший чепрак под  седло имеешь,
потом потихоньку лорийцу шепни о парче...  не откажется,  ибо разбогатеть на
этом может... Не говорил, когда выехать собирается?
     - Э-го...  хвастливо заверял, что давно домой хочет, только Хосро-мирза
держит,  дело  к  владетелю Лоре  есть.  Думаю,  скоро  выедет,  велел  коня
подковать.  -  Это громко крикнул, а когда чубукчи отошел, шепнул: - Видишь,
какой я большой человек.  Сегодня князь Шадиман сказал: "Заедешь к Саакадзе,
передашь  княгине  Хорешани послание..."  Сначала  я  испугался,  но  князь,
смеясь, сказал: "Не бойся, "барса" нет дома, он рыскает за добычей..."
     - Это мне неинтересно,  гуриец,  наше дело с тобой -  торговать. Устрой
такое... Оба заработаем...
     - Пусть мне мышь в шаровары залезет, если не устрою! Башлыки тоже скоро
принесу.

     За вечерней едой Вардан сказал сыну:
     - Когда за парчой лориец придет,  посоветуй ему кальян Георгию Саакадзе
преподнести.
     - Какой кальян, отец?
     - Вот  этот,  фаянсовый;  завтра  в  лавку  возьмешь,  на  видном месте
поставь...  Скажи,  очень  он  понравился Саакадзе,  уже  сторговал,  только
Хосро-мирзы испугался,  ускакал...  Скажи:  если к Саакадзе в замок едет, то
хорошо его жену задобрить, наверно, за кальян хороший подарок даст.
     Гурген внимательно слушал отца.
     - По твоему желанию, отец, поступлю... Только напрасно мало торговался,
переплатил за башлыки.
     - Запомни, Гурген: иногда убыток приносит больше пользы, чем прибыль...
     Когда все в доме уснули,  Вардан,  вооружившись гусиным пером, красными
чернилами и вощеной бумагой,  уселся за писание.  Перед ним стоял кальян.  В
темном фаянсе загадочно отражались неверные огоньки мерцающей свечи...


        "ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ"

     Это  было недели три  назад.  Несколько крестьян-месхов собирали смолу,
обильно источаемую огромными соснами.  Внезапно молодой месх выронил из  рук
широкогорлый кувшин с  душистой смолой и оторопело уставился на серо-голубую
полосу дыма,  вьющуюся над самыми верхушками деревьев. Он подтолкнул соседа,
подняли головы и остальные.  Не то,  чтобы их удивил дым,  его они видели на
своем веку немало.  Но почему цвет другой?  Видно, ароматные травы бросают в
очаг ожившего замка.  Бог всем одинаково дал камень,  воду, дерево и воздух.
Но почему одни превращают камень в красивый замок,  воду - в нежный напиток,
дерево -  в удобное ложе и даже воздух - в прозрачное благоухание, а другие,
кроме едкого дыма своего очага, ничем не наслаждаются?
     Почему?  Старый месх с лицом,  испещренным морщинами, пальцами подбирая
смолу,  приставшую к боку кувшина,  тихо проговорил, будто опасался нарушить
таинственный полумрак,  царивший возле  укрытого орешником родника:  "Сатана
иногда правду говорит.  Бог,  не подумав, разделил людей на умных и дураков.
Умные  повелевают,  а  дураки вылезают из  кожи,  отдавая дары  доброго бога
избранным... Еще не приехали умные, а дураки уже обращают воздух в фимиам. И
пусть месхи не удивляются,  какую встречу друг другу устраивают избранные...
Теперь  недолго  ждать  грома  тридцати  турецких барабанов и  торжественных
звуков восемнадцати ахалцихских труб, которые возвестят о прибытии сказочной
жены великого картлийца.  Говорят, она дочь арагвского владетеля: а раз так,
сразу характер покажет.  Триста девушек в  золотых покрывалах,  напоминающих
крылья  летящих  лебедей,  будут  следовать за  малиновой арбой,  в  которую
впрягут сто белых буйволов с серебряными копытами.  На арбу, обвитую розами,
взгромоздят  тридцать  четыре   бархатных  подушки  с   кистями  по   углам,
напоминающими летний дождь в  лощине,  и  наверху подушек,  на распластанной
шкуре  льва,  которого  разорвал  во  дворце  персидского шаха  сам  Георгий
Саакадзе,  будет  величаво восседать его  гордая жена  с  лицом  неподвижнее
мрамора,  высоко  подняв  взамен  бубна  волшебную лепешку.  Сатана  клялся:
сколько ни отламывай кусков - лепешка вновь становится целой; потому госпожа
так щедра..."
     Окружив старого месха,  крестьяне слушали затаив  дыхание,  позабыв про
кувшины  со  смолой,  которые  они  обязаны доставить богатому эфенди,  дабы
другие дураки выделали бы из смолы благовонные четки для продажи в Стамбуле.
     Внезапно звякнуло стремя. Бенарцы резко обернулись и отпрянули.
     На  высоком  сером  коне,   сурово  сдвинув  брови,   сидела  величавая
наездница.  Русудан внимательно слушала старика.  Весело улыбалась Хорешани,
укоризненно покачивала головой Дареджан, хмурился Арчил, замыкавший поезд.
     Откинув  простую  бурку,   Русудан  приветствовала  месхов,  спрашивая:
"Здорова ли семья? Умножается ли скот? Хороший ли урожай сулят виноградники?
И  веселит ли глаза засеянное поле?.."  Потом Русудан что-то шепнула Иораму.
Он  вынул  из  переметной сумки лепешку и  протянул ей.  Разломав лепешку на
столько же частей, сколько было крестьян, наездница протянула каждому из них
по  куску и,  отстегнув от  пояса кисет,  изображавший бабочку,  высыпала на
ладонь  абазы  и,  словно  щепотками соли,  стала  посыпать розданные куски,
приговаривая: "Победа и радость!"
     Бенарцы, казалось, лишились дара слова. И когда старый месх опомнился и
выкрикнул ответное  пожелание,  караван,  возглавляемый "сказочной" Русудан,
уже исчез, будто растворился в синеватом воздухе, струящемся между соснами.

     Воскресное утро. Взбудораженные бенарцы торопились в древнюю церковь не
потому,  что им хотелось прикоснуться губами к  стенам,  в  трещинах которых
зеленел мох,  и не потому,  что они жаждали разобрать на плитах полуистертые
надписи,  а  потому,  что в  эту древнюю церковь,  восстановленную на монеты
Саакадзе, прибыл он сам с семьей и приближенными.
     В  Самцхе-Саатабаго уже  давно поколебалась строгость церковной службы.
Победа полумесяца над крестом отразилась на  уставе,  молебствиях и  иконах.
Месхетские тавады и азнауры, пренебрегая правилами, заходили в храмы, бряцая
оружием,   часто  не  снимая  шапок.   Поэтому  бенарцы  вдвойне  поразились
христианскому благочестию Саакадзе и его соратников.
     Перед  входом  в  церковь  Георгий отстегнул шашку  и  кинжал,  передал
оруженосцу,  снял папаху и,  осенив себя крестным знамением, вошел под свод.
Поспешили разоружиться перед "ликом господним" и все остальные ностевцы.
     Лишь Папуна замешкался на паперти,  - не потому, что на нем было больше
оружия,   а  потому,   что  его  тесно  обступили  "ящерицы",   выжидательно
уставившись на него блестящими глазками. Да, они были такие же, как в Носте,
как в Тбилиси,  как в Исфахане,  как в Багдаде.  Папуна,  вздохнув,  п