гу возвышенные письма!  Мы  поклялись
ждать три года,  и если судьба нам не поможет,  то пусть не сетует:  мы сами
поможем судьбе!
     - Мой неповторимый царевич,  судьбе -  я  понимаю,  но  мне как мыслишь
помочь, имея двести даже не дружинников, а телохранителей?
     - Поединком! Я решил вызвать шакала под кличкой Зураб на поединок! Этот
неотесанный дуб  -  шакал в  обращении с  витязями и  плохо выдрессированный
медведь в обществе благородных княгинь,  он не достоин снисхождения!  И если
мне  удастся пленить заносчивого арагвинца,  оскорбившего вкус прекраснейших
из царевен, и навсегда продеть через его отвратный нос железную цепь, я буду
считать,  что  достойно помог Великому Моурави в  трудных делах осени триста
четырнадцатого года четырнадцатого круга хроникона.
     Саакадзе невольно улыбнулся.
     - Он не примет твой вызов.  Конечно,  не из-за недостатка храбрости,  в
этом  шакалу нельзя отказать,  но  он  сошлется на  несвоевременность решать
личный спор с помощью клинка и попросит отложить поединок до конца схватки.
     - А если я назову его трусливым зайцем в шкуре шакала?!
     - Не поможет.  Кому,  как не мне,  знать его!  Этот князь не подвергнет
себя случайности,  ибо цель его -  уничтожить меня. Но запомни, мой царевич,
какой бы  ни  был  исход битвы на  Базалетском озере,  шакал погибнет раньше
меня.  В  этом  деле  у  тебя  крепкий союзник -  князь Шадиман Бараташвили,
умнейший  из  князей.  Он  никогда  не  опозорит  присвоенное  ему  прозвище
"змеиного" князя: шакал будет смертельно ужален змеей. Так вот, о них все! -
Саакадзе поднялся и почтительно,  но твердо заключил: - Прошу тебя, царевич,
без моего знака ничего не предпринимать.
     - Как можешь,  Моурави, сомневаться? - Упрямая складка Багратиони легла
между бровями царевича.  -  Разве я не просил у тебя разрешения на поединок?
Или мне не ведомо,  что полководцу, будь я хоть царем всех царств, все равно
обязан подчиниться?
     - Тогда жди.
     В  знак согласия царевич по-восточному приложил руку ко лбу и сердцу и,
любезно улыбаясь, привел подходящую цитату из источника арабской мудрости:
     - "Людская злость страшнее звериной".  Но тот,  кто осчастливил царство
своей мудростью, не устрашится развеять навеянное сатаной.
     Помолчав,  царевич счел  нужным  напомнить,  что  Грузинское царство не
всегда было самым сильным,  но тем не менее пережило могущественные Ниневию,
Ассирию,  Фригию  и  Бактрию.  Так  неужели  не  переживет сейчас  шакалов и
коршунов?  Не  оборачиваясь,  царевич неожиданно ударил в  ладоши и  повелел
начальнику прислужников,  носившему за поясом чубук,  подать черный турецкий
кофе.
     Саакадзе  изумился не  столько  резким  переходам Александра в  беседе,
сколько  предусмотрительности имеретин:  она  казалась неправдоподобной.  Из
ящичка с  перламутровой инкрустацией слугами были извлечены белые фарфоровые
чашечки,  какие-то сосуды,  вазочки,  серебряный кофейник, тускло отражавший
серый  цвет  дня,  на  блестящем подносе выпорхнули из  сундука стамбульские
сладости (на золотых тарелочках),  тягучие и  рассыпчатые,  а  из  бурдючков
хлынуло терпкое имеретинское вино.
     Царевич,  не  переставая  любезно  улыбаться,  изящно  держал  в  своей
выхоленной руке дымящуюся белую чашечку,  а  Саакадзе,  из учтивости отведав
орех в меду, одновременно наблюдал за молодым Багратиони и что-то обдумывал.
     Вошли Даутбек и  Дато в  боевых шлемах и кольчатых кольчугах,  усеянных
дождевыми каплями. Царевича так поразило сходство Даутбека с Моурави, что он
даже  привстал.  Отдав  дань  первым  приветствиям,  Александр искусно  стал
выпытывать, где находится сейчас Нестан-Дареджан и нет ли возле нее двойника
имеретинского царевича.  Узнав,  что нет,  царевич обаятельно улыбнулся и  в
чарующих  выражениях  просил  Даутбека  и  Дато  попробовать  горячий  кофе,
сваренный по его способу:  на двойном огне -  сначала сильном, потом слабом.
Взглянув на  белые  чашечки  так,  как  бык  смотрит  на  красное полотнище,
"барсы", сославшись на неотложное перемещение конных дружин, торопливо вышли
из шатра.
     "Хорошо,  что с ними не было Димитрия,  -  подумал Саакадзе.  - Сколько
странных  характеров в  династии  Багратиони!  Но  хоть  крепок  ли  царевич
Александр в делах царских?"
     Моурави охарактеризовал действия царя Теймураза и князя Зураба Эристави
как  направленные против  объединения грузинских царств  и  княжеств в  одно
независимое грузинское государство. То, что оказалось не по силам Теймуразу,
предстоит свершить Александру. Согласен ли он?
     К  удовольствию Саакадзе,  царевич ответил не сразу:  встал,  прошелся,
вновь опустился в кресло, помолчал, внезапно приказал подать еще кофе себе и
Моурави, потом с очаровательной улыбкой сказал:
     - Моурави,  я согласен царствовать, если ты не откажешься сопутствовать
мне. Замышленное тобою да свершится, но... твоими трудами.
     Георгий  Саакадзе  задумчиво  следил   за   выражением  приятного  лица
царевича.  "Вряд ли,  - думал он, - когда-нибудь жизнь оставит на этом шелке
свои  жесткие  борозды.   Он   может  стать  величественным  царем,   нежным
возлюбленным,  но  никогда не станет полководцем!  А  жаль,  ибо сейчас,  на
берегах Базалетского озера, пользу отечеству может принести только меч!"
     - Если  судьба  не  отвернется  от  меня,  обещаю  тебе,  мой  царевич,
сопутствовать тебе,  на благо Грузии,  до самой вершины, по тропе, ведущей к
славе и  блеску.  Да  воссияет на  голове одного из лучших Багратиони короне
трех царств! "От Никопсы до Дербента"!
     Саакадзе поднялся. Поспешно встал и царевич:
     - Прошу тебя, мой Моурави, прими на память о нашей встрече в этом шатре
белую чашечку. Ее мне привезли из Китая.
     Беспомощно вертел Саакадзе в своей огромной руке хрупкий фарфор.
     - Мой царевич,  я восхищен твоей щедростью и вкусом,  мне бы хотелось в
целости сохранить твой дар... Но... я не знаю, как...
     - Айваз! - крикнул царевич и, когда вошел неимоверно рослый прислужник,
грозно приказал:  - Айваз, возьми эту драгоценность и береги ее больше своей
головы, ибо из нее пил Великий Моурави!

     Из шатра Георгий вышел в  полном смущении и невольном восхищении.  "Да,
царевич не  полководец,  но  он  рожден  для  венца  Багратиони!  Я  потерял
имеретинское войско, но нашел царя! Настоящего Багратиони! Нашел моего царя!
Он  никогда не  помешает мне  возвеличить мою  родину!  Приняв  корону  трех
царств,  он  не  станет  препятствовать объединению  и  остальных  царств  и
княжеств Грузии.  Леван Мегрельский ему смертельный враг!  Гурия!..  Победа,
дорогой Шадиман! Победа! Я нашел настоящего царя!"
     К  удивлению  встретивших  его  у  подножия  холма  "барсов",  Саакадзе
помчался не к  стоянке,  где его ждали азнауры,  а в сторону Душети.  Только
когда у  крутого поворота он  свернул в  лес,  они  догадались,  что Георгий
скачет к стоянке Мухран-батони.
     Холщовый  шатер  колыхнулся,   но   из   него  вышел  не  Кайхосро,   а
телохранитель.
     - Где?  Конечно,  в лесу,  а где же еще быть князю перед началом боя! -
важно ответил мухранец.  - Что-то ночью придумал, ибо с утра вскочил на коня
и целый день мечется без еды между деревьями.
     Усмехнувшись, Саакадзе углубился в лес. "Да, мой Кайхосро мало похож на
Александра,  он прирожденный полководец, но никогда не будет царем! А сейчас
Картли нужен царь! Прирожденный царь Багратиони!"
     Саакадзе  нашел  Кайхосро в  непроходимой чаще.  Он  перестраивал своих
пятьсот дружинников, образуя живую цепь, налаживая засады и западни.
     Некоторое  время  Саакадзе,   не  скрывая  удовольствия,   слушал  план
Кайхосро:  заманить сюда Зураба Эристави и  если не  уничтожить -  для этого
слишком мало дружинников, - то сильно повредить шакалу!
     Саакадзе заколебался:  "Ведь это настоящая помощь!" Но потом решительно
взял под руку князя и отошел с ним в сторону.
     Чем больше говорил Саакадзе,  тем светлее становилось лицо Кайхосро,  в
начале  разговора сильно  нахмуренное.  Он  понял  широту  замысла Моурави -
замысла, отвечающего желаниям всей фамилии Мухран-батони.
     - Помни,  дорогое мое  чадо,  это  необходимо.  Царевич должен остаться
невредимым,  в  этом  залог счастья нашей Картли!  В  этом смысл Базалетской
битвы! В этом победа!
     Проводив Моурави,  Кайхосро с сожалением снял с позиций свои пять сотен
и направился с ними к стоянке Александра, имеретинского царевича.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ"

     Зарокотали трубы,  и войска пришли в движение.  Предоставив кахетинским
дружинам почетное место  в  первой  линии,  Зураб  Эристави решил  важную не
только военную,  но и политическую задачу. Прорыв сил Моурави - главный удар
- возлагался на войско центра.  И во главе его стал сам царь Теймураз.  Если
Саакадзе  поднимет  на  венценосца  меч,   то  предстанет  перед  народом  в
неблаговидном свете -  как нарушитель клятвы верности Багратиони. Если же не
рискнет поднять меч,  то невольно признает,  что царь -  "богоравный",  и...
внесет растерянность в ряды своих дружин.
     Приветствовав царя вскинутым мечом,  Зураб умчался на  правый край.  Он
спешил вывести легкоконные арагвинские сотни к  подножию горы Девяти братьев
- на случай,  если Саакадзе,  уклоняясь от столкновения с царем,  попытается
прорваться в ущелье Арагви.
     А на левом краю князья строили свои дружины, вытягивая глубокую колонну
в сторону Душети.  Не обошлось без обычных споров при распределении стоянок:
Магаладзе стремились захватить скаты холмов,  примыкающих к Млаши, на эти же
скаты  притязал возмущенный Качибадзе,  но  Палавандишвили неожиданно принял
сторону Магаладзе,  ибо  не  хотел занимать лощину возле Сакрамули,  которая
была отведена для дружины Качибадзе... Потребовалось вмешательство царя, что
раздражило Джавахишвили, считавшего себя на правом краю главным сардаром.
     Вскоре на  правый край  прискакал рослый знаменосец,  высоко вздымавший
светло-серое  знамя  Сванети:  на  фоне  остроконечных зелено-серых гор  был
изображен важно шагающий медведь;  на  левый край вынесся другой знаменосец,
высоко вздыбивший светло-зеленое знамя Месхети,  на  котором белый джейран с
круто  загнутыми рогами,  покрытый черными пятнами,  гордо держал маленький,
увенчанный крестом стяг,  а  между двух звезд чернел меч.  Это  старое знамя
времен царицы царей Тамар велел высоко поднять Теймураз в знак его презрения
к Сафар-паше,  временному захватчику земли грузинской, которая скоро обратно
вернется к царю царей Теймуразу.
     Долго восхищался этой затеей Зураб:  -  Ваша царю царей Теймуразу! Если
несправедливая судьба  все  же  уготовила встречу "барса" с  Сафаром,  пусть
обрадует пашу: скоро знамя Кахети затмит полумесяц!
     Теймураз  легко  распознавал лесть,  но  любил  ее,  как  тонкое  вино,
способное  вскружить  голову.   Тем  более  ему  было  приятно,  что  сейчас
"ворковал" Зураб.  И  Теймураз возгордился.  Он повелел поместить в середине
боевой  линии  не  общегрузинское знамя,  а  светло-красное знамя  Кахети  с
изображением короны,  как бы  скрепляющей знамена крайних пунктов грузинских
земель.
     "Странно, - недоумевал Джандиери, наблюдая, как знамя Месхети прибивают
к новому древку,  более длинному, - разве царю неведомо, что Моурави задумал
после  победы  над  шахом  Аббасом отторгнуть Самцхе-Саатабаго от  турок?  И
Зураб,  шакал из шакалов,  не мог не знать о замысле Великого Моурави... Так
почему оба,  так многим обязанные Моурави,  целят в  него лишней отравленной
стрелой? Увы! Моурави потерпит поражение, не может быть иначе, ибо почти все
князья  Картли-Кахети ополчились против него,  ополчилась и  церковь.  Но...
бывают победы страшнее поражения, - такая победа ожидает царя Теймураза".
     Едва разведчик донес,  что  кахетинские войска расположились в  центре,
Моурави  немедленно противопоставил им  свои  дружины,  построенные в  новом
боевом порядке,  разработанном им для войны с  Ираном еще на Дигомском поле.
Каждая дружина,  разбитая на  три сотни,  сочетала два типа оружия:  копья и
луки.  Второй и боковой ряды каждой сотни состояли из копьеносцев, остальные
- из лучников,  легко перестраивающихся при отражении атаки врага. Дружинами
центра командовал старый Квливидзе.
     Имеретинские отряды  Саакадзе  повернул против  арагвинской конницы  на
левом  краю,  усилив их  дружинами "барсов",  на  правом краю  он  развернул
уступами повстанческие отряды  Ничбисского леса  и,  в  противовес Зурабу  и
Теймуразу,   соединенную  азнаурскую  конницу,  Автандил  Саакадзе  и  Нодар
Квливидзе укрыли в  кустарниках,  примыкающих к  горе Монахов,  свои летучие
дружины и среди них небольшую группу мушкетоносцев.
     Твердой рукой расставляя свои  войска,  надеялся ли  Саакадзе победить?
Нет,  он знал, что это почти невозможно! Но... следует достичь невозможного.
Только как?  Уничтожить все княжеское, царское и церковное войско и в мыслях
не было у Моурави.
     "Тут предстоит уподобиться купцам,  -  усмехнулся Саакадзе:  -  Во  имя
сохранения  дорогого  товара  пожертвовать  дешевым".   И  то  верно,  разве
арагвинцы -  грузины?  Преданные Картли?  Нет,  они -  арагвинцы,  преданные
только  своему  шакалу.  Даже  на  Дигоми,  жадно  овладевая воинской наукой
Георгия Саакадзе,  они за  пазухой держали против него остро отточенный нож.
Есть еще враги,  которых сам бог велел не щадить,  - это мсахури - княжеские
прихвостни,  угнетающие ниже их  стоящих крестьян не  хуже самого господина.
Они  никогда не  изменят своему князю,  ибо им  выгодно его благополучие,  а
родина для них - чужой край. Пойдет князь защищать ее, и мсахури окружат его
коня;  а откажется князь, и мсахури будут по-прежнему вытягивать из крестьян
последние силы.  Так надо ли жалеть их? Глехи! Царские, княжеские, церковные
глехи -  цвет грузинского крестьянства,  их  необходимо уберечь,  ибо  они и
сохой, и мотыгой, и оружием отстаивают земли Грузии. Но как их уберечь? Как?
Разогнать!  Разве Георгий Саакадзе пришел на Базалети сражаться с народом, а
не помочь ему?  Да,  народ все знает.  И  еще не следует забывать:  там,  на
Дигоми,  в  дни  учения  вооруженные  глехи  восторженно встречали  Моурави,
принося клятву  верности.  "Может,  достаточно взмахнуть мечом  и  крикнуть:
"Э-э,  грузины,  а  за  меня  кто?!"  -  и  дружинники,  презрев страх перед
князьями,  кинутся ко мне?  Или...  или разбегутся, но оружие против меня не
подымут...  не посмеют поднять! Это было бы предательством! Изменой! Значит,
помочь им покинуть поле битвы,  разогнать их...  Дружинники поймут меня,  и,
гонимые  Автандилом и  Нодаром,  которых  знают  и  любят,  они  побегут без
oглядки. Будем считать - не все побегут, но половина - непременно! И князья,
оставшись с сильно уменьшенным войском,  растеряются,  ибо привыкли нападать
только тогда,  когда их десять,  а  врагов двое...  А Георгий Саакадзе любит
нападать,  когда у  врагов десять,  а  двое у  него...  Выходит,  силы могут
уравняться".

     Даутбек  вытянул  правую  руку,  стараясь сквозь  туман  рассмотреть на
указательном пальце боевое кольцо с остроконечным шипом, но серо-сизые пряди
тумана наползали на  глаза,  закрывая все.  Где-то совсем близко выстроились
конные и  пешие дружины,  и оттуда доносился громовой голос Саакадзе,  такой
непомерной силы,  которая способна увлечь самые равнодушные души и пробудить
чувства самые возвышенные.
     - ...Вы спросите,  дружинники и азнауры:  "Почему ты, Георгий Саакадзе,
поднял  меч  на  "богоравного",  которому  сам  способствовал  воцариться  в
Картли-Кахети?" Громогласно отвечу:  он не "богоравный",  ибо нарушил обычай
и,  как  обыкновенный князь,  поднял меч в  помощь своему зятю и,  как враг,
пошел против вас! И еще спросите, дружинники и азнауры: "Благословит ли небо
наступающую битву?" Громогласно отвечу:  благословит!  Ибо битва эта для вас
справедлива!  Вам  ли  не  знать,  ради  чего  владетельные хищники,  веками
угнетавшие ваших дедов и прадедов, и сейчас собираются обрушить на нас удары
фамильных мечей и огонь,  похищенный у Амирани? Вам ли не знать, что не ради
блага  народа  и  не  ради  процветания Грузии,  -  нет:  только ради  своих
княжеских выгод  собираются корыстолюбцы и  стяжатели,  жрецы  разбойничьего
ножа истребить народное войско!
     Негодующий гул прокатился по  рядам дружин,  шарахнулись кони,  лучники
подались вперед,  словно готовясь к атаке. Даутбек не видел возбужденных лиц
дружинников,   готовых  даже  неистовство  погоды  приписать  козням  Зураба
Эристави, и сравнил этот нарастающий гул с водопадом, низвергающимся с гор.
     Но Саакадзе,  почувствовав в выкриках стрелков,  копейщиков и всадников
отражение каких-то  еще смутных колебаний,  вздыбил Джамбаза и  сквозь туман
вплотную приблизился к  первой линии.  Из-под  шлемов и  надвинутых башлыков
настороженно следили за ним затуманенные глаза.  "Надо увлечь их за собой на
этом рубеже, - подумал Саакадзе, - на поле битвы уже будет поздно".
     - Двадцать пять лет, дружинники и азнауры, - вновь загремел Георгий, да
так,  что Джамбаз прижал уши,  -  я  стремился сбить с  ваших плеч княжеское
ярмо. Поэтому светлейшие шакалы и враждебные цари стремятся представить меня
как изменника отчизны и  веры.  Э-эй,  Зевар из третьей дружины,  вглядись в
туман:  за  ним долина,  освещенная солнцем,  -  не ты ли там волочишь соху,
заменив собой буйвола?  Э-эй,  Малхаз из Ничбисской сотни, вглядись в туман:
за ним развалившаяся землянка, - не ты ли там грызешь лепешку, выпеченную из
глины?  Э-эй,  Давид из отряда разведчиков, вглядись в туман: за ним гора, -
не ты ли там с цепью на шее вздымаешь камень, дабы укрепить княжеский замок?
Дружинники и азнауры, настал решительный день в нашей жизни. Кто не раб - на
битву!  За  родную землю!  За ваше освобождение от княжеского ярма!  Сплотим
ряды в боевом порыве!  Э-эй,  грузины,  победа близка!  Не отдадим священных
знамен в руки презренных!
     - Не отдадим! Не отдадим!
     Стрелки  вскидывали луки,  копейщики  били  копьями  о  щиты,  всадники
потрясали шашками. Не так ли снежная глыба стремительно несется вниз? Не так
ли клокочет водопад, срываясь со скалы?
     Где-то в рядах Ничбисской сотни кричал Малхаз:
     - Э-э, Моурави, моей глиняной лепешкой пусть подавится арагвский черт!
     Где-то в рядах третьей дружины надрывался Зевар:
     - Я так подкую надсмотрщика, что мсахури буйволу позавидует!
     Где-то в рядах конных разведчиков буйствовал Давид:
     - Пусть  каджи  плюнет мне  в  ухо,  если  я  не  повешу князю цепь  на
подходящее место!
     Росла,  ширилась ярость,  неслась, как огненный шквал. А Даутбек не мог
понять, откуда у него ощущение приближающегося ледяного обвала. Необъяснимый
холод пронизал его невидимыми иглами,  куда-то сгинуло ощущение времени,  он
сам представился себе серым всадником, окруженным вечностью.
     Поравнявшись с Даутбеком,  Моурави сумрачно взглянул на своего двойника
и  словно проник в глубину обуревающих его мыслей.  Рука в железной перчатке
легла на плечо Даутбека.
     - Поспешим,  друг,  -  Саакадзе указал мечом в сторону Душети,  -  царь
Теймураз и Зураб Эристави вывели войска! Поспешим!

     Как  всегда перед боем,  Эрасти сам  подвел Джамбаза к  шатру.  Оправив
кольчатую  сетку,  спускающуюся  со  шлема,  Саакадзе  вышел  на  каменистую
площадку и внезапно остановился,  остро почувствовав особую значимость этого
утра 314 года XIV круга хроникона.  Оно не только захлебнулось в туманах, но
и  затаило в  себе те  незримые силы,  которые неизбежно развязывают большие
события.
     Еще за несколько мгновений до выхода из шатра он точно представлял себе
всевозможные  ходы   предстоящей   схватки,   движение   вооруженных  людей,
исполнителей  его  воли.   Но  клубы  туманов,   подвластные  порыву  ветра,
неожиданно отвалили к Чинчираант-кари,  и он до боли ясно увидел,  как Зураб
Эристави повторял все  прие