оводца князя Мухран-батони.
     - Нет, Георгий, - поднял руку старый князь, - ты воин Картли, ты можешь зажечь даже старого воина молодым огнем. Ты по праву будешь распоряжаться битвой, а я беспрекословно подчиняюсь Георгию Саакадзе. Желание победы сравнивает все возрасты, как весенняя трава поле. Ты, Георгий, взволновал старого князя! - Мухран-батони, лихо выхватив меч, поцеловал лезвие.
     За ним все азнауры и князья целовали лезвия клинков, скрещивая их в боевой клятве.
     Саакадзе дипломатично предоставлял решающее слово старому Мухран-батони, незаметно подсказывая решение и еще незаметнее все делая по-своему. Но сейчас Георгий облегченно вздохнул. Наконец он полновластно возьмет в свои руки ведение войны без опасения разгневать Мухран-батони и риска потерять важную помощь князей.
     Гонцы скакали в разные стороны с приказами от Саакадзе и Мухран-батони. Вокруг шатра толпились азнауры, дружинники, ополченцы, особенно ностевцы. Они по пятам следовали за Саакадзе, точно боясь потерять его. Возбуждение росло. Слышалось отдаленное жужжание, нетерпеливое постукивание копыт. Кто-то вскакивал на коня и мчался сломя голову, точно от него зависел исход боя. Кто-то на всем ходу соскакивал с коня, словно приносил необычайное известие. На самом деле он только сообщал о запасных конях, привязанных в зарослях у реки Марткоби, или о женщинах, которые разносили чуреки дружинникам.
     Саакадзе во все вникал, одинаково внимательно расспрашивал.
     Вернулись Джандиери и Андроникашвили с личными дружинами. Все кахетинские князья мечтали лично убить Вердибега за вероломство.
     Пришли из Тбилиси амкары Сиуш и Бежан с оружием. Пришли цирюльники, костоправы и лекари. Они сообщили, что по приказу Саакадзе удобные арбы для раненых приведены из Сагурамо и Дигоми и размещены в глубине леса. Пришли старухи-знахарки лечить раны травами. Пришли молодые женщины заботиться о пище.
     Прискакало горийское ополчение, вооруженное кто шашками, кто копьями, а кто просто дубиной.
     Примчались на осликах мальчики-факельщики. Впереди на муле гарцевал Иорам, сын Георгия.
     Из Тбилиси по махатской дороге беспрерывно тянулся к стану Саакадзе разный городской люд.
     Сумерки сгущались. Запоздалый луч солнца соскользнул с потемневшей вершины. Казалось, воздух натянут, как тетива. Густое небо налегло на Марткобскую равнину. Леса почернели и точно придвинулись к стану.
     Войско ждало. Дружинники пробовали оружие, подтягивали подпруги. Оборвались веселые возгласы. На миг вспомнились близкие, земля, пройденная жизнь. На лица легла суровость, и беспощадность уже светилась в глазах. Но неожиданно Саакадзе приказал всем на два часа лечь отдохнуть около своих коней.
     А когда луна посеребрила верхушки пихт и грабов, по колоннам забегали шорохи. Словно камень с утеса, сорвался сон. Миг - звякнули стремена, скрипнули седла; кони, чуя битву, нетерпеливо застучали копытами. Через поляну побежало ничбисское ополчение и построилось за головной колонной. Саакадзе, стоя на Джамбазе, обратился к войску:
     - Друзья, верные отечеству, я с вами! Пусть в Картли не останется ни одного мужа, ни мальчика, у кого бы в руках не сверкала шашка или кинжал, обнаженный во имя оскорбленной родины, во имя поруганных женщин, уничтоженных святынь. Я с вами!
     Вокруг Саакадзе теснились конные и пешие. В лунном свете угрожающе накатывалась темная масса. Слушали затаив дыхание.
     - ...Грузины, мне один итальянец рассказывал... В древности римскому воину начальники приказывали: "Одного врага побеждать, на двух нападать, от трех защищаться, а от четырех бежать". Грузины, вас Георгий Саакадзе учит не считать врагов! Нападать и побеждать! За мной, воины! С нами правда! Помните, врагов не считать!
     - Нападать и побеждать! - ударили, словно обвал, тысячи голосов, и подобно черным разбушевавшимся волнам, с яростью и проклятиями дружины бросились за Саакадзе на персидские укрепления в Норио.
     Пешее ополчение с топорами и кирками ринулось к первой линии завалов, неистово расчищая путь коннице.
     Дато и Гиви, выхватив клинки и привстав на стременах, вырвались вперед. За ними понеслись азнаурские дружины. Конница в сжатом строю перескакивала через срубленные и наваленные деревья.
     Ростом круто повернул направо и врезался в просеку.
     "Алла! Алла!" - раздались за завалами гортанные выкрики, и загрохотали огромные камни, преграждая подступы.
     С высокого завала ударила персидская пушка, и раскаленное ядро, шипя, врезалось в ополчение. Упал огнебородый, упали многие.
     Пользуясь замешательством, из темноты вынырнули сарбазы и с кривыми саблями бросились в битву.
     - Взять пушку! - загремел Георгий и, пришпорив Джамбаза, понесся к завалу.
     Дабахчи бросили коней и, перепрыгивая через огонь, полезли на завал, цепляясь за ветви и карабкаясь друг на друга.
     Напрасно Ростом выкрикивал внизу команду. Дабахчи, не слушая, метнулись к пушке. Один из дабахчи, ногой отпихнув пушкаря, схватил за колесо пушку и швырнул вниз.
     - Молодец! - крикнул Саакадзе.
     В шум боя врезался неистовый призыв Ага-хана:
     - Ла илла иль алла! Мохаммет расул аллах!
     Взметнулось знамя с солнцем и львом. Густой колонной сарбазы бросились на равнину. К хевсурам подскакал Пануш.
     - Бросайтесь вперед! - передал он приказание Саакадзе и понесся дальше.
     "Лошари! Лошари!" Хевсурская конница ветром пронеслась по равнине и вклинилась в пешую колонну Ага-хана.
     Началась неистовая сеча. Непривычный ночной бой сеял в иранцах страх.
     С левого края, незаметно обогнув Норио, вышли две ширазские тысячи. Прикрываясь складками местности, сарбазы перебегали к лесу, стремясь зайти в тыл грузинам.
     Мухран-батони подкрутил усы и пришпорил коня.
     - Эй, молокососы! Кто из вас решится рассмешить старого князя робостью! - И он вынесся из леса и врезался в ряды ширазцев.
     За ним с криком последовали задетые за живое конники:
     - Скорее черт рассмешит кошку, чем мы тебя, батоно!
     Заскрежетали клинки. Хрустели кости. Тяжело дышали люди и кони. Копья ломались о щиты, расплескивая лунные блики.
     Сарбазы дрогнули. Но из-за бугра с криками "во имя Али!" мчалась на подкрепление тысячная конница.
     И снова закипела сеча.
     Старик Мухран-батони рванулся на коне в самую гущу схватки.
     - Эй, молокососы! Кто хочет уксуса?! - и снова занес клинок.
     - Батоно, враг хочет! - ревели мухранцы, неистово рубя сарбазов.
     Когда минбашам уже казалось, что они теснят Мухран-батони, им в спину ударил Квливидзе.
     - Эй, курдюки, где у вас лицо? - по-персидски ругался Квливидзе, рубя наотмашь.
     Все смешалось: стоны, свист, крики, ржание, лязг. Не только люди - кони грызли друг друга.
     Сарбазы пытались броситься в лес, но Кайхосро шашками преградил им путь. Зажатые в мешке, они бились в одиночку, ползли в овраги, цеплялись за выступы.
     Луна побледнела, застыв над битвой. Небосклон задернулся розовой пленкой. Но никто не замечал наступающего утра.
     Саакадзе, потрясая мечом, направлял дружину, зорко следя за движением врага. Внезапно он рванулся вперед, за ним Даутбек. Но было поздно. Вердибег вонзил в грудь Нодару саблю. Увидя Саакадзе, хан скрылся за спинами сарбазов.
     Молодой Квливидзе, цепляясь за гриву, свалился с коня.
     Даутбек, подхватив Нодара и отмахиваясь шашкой, вырвался из окружения и поскакал к лесу.
     - Нападать и побеждать! - кричал Автандил, увлекая за собой ностевцев.
     Вдруг его глаза загорелись гневом. Пронзенный сарбаз, падая, вырвал из рук ностевца пику.
     - Чанчур! - рявкнул Автандил, подражая отцу. - Тебе что, на каждого сарбаза по копью нужно?!
     В лесу на разостланной бурке лежал Нодар. Отстегнутый пояс с кинжалом висел на кусте. Рядом, раскинув рукава, валялся бешмет. Сквозь разодранную рубашку лилась кровь.
     Старуха морщинистыми руками ловко накладывала на рану травы.
     Папуна, приподняв голову Нодара, силился напоить раненого вином из глиняной чаши.
     Вокруг Нодара в молчании стояли амкары-оружейники, сторожившие лес.
     Прискакал Квливидзе, извещенный Даутбеком. Соскочив с коня, Квливидзе острием кинжала разжал зубы Нодара и влил чашу вина.
     Нодар приоткрыл глаза и улыбнулся отцу.
     Старуха посмотрела на Квливидзе:
     - Молись богу! Молодой азнаур будет еще сто лет сражаться с нашими врагами.
     - Мать, вылечи мне сына, золотые браслеты надену на твои руки!..
     - За лечение грузинского воина я платы не беру, - сурово ответила старуха.
     Нодар тихо застонал:
     - Отец, враг побежден?
     - Еще не совсем, но уж бегут, а еще больше осталось изрубленных на марткобской земле.
     - И это хорошо! - силился улыбнуться Нодар.
     - Люди, отнесите молодого азнаура в монастырь! - Квливидзе колебался, но вдруг нагнулся и осторожно поцеловал сына в лоб.
     Он подошел к коню Нодара, привязанному к дереву.
     - Какой ты конь, если такого воина не мог сберечь! Тебе не сражаться, а арбузы возить! Пинач. - И Квливидзе, погладив челку своего коня, вскочил и помчался к Норио.
     В грохот врезался шум воды.
     "Старцы ущелья" Алуда, Умита и Хомезура первые бросились с крутого ската. За ними хевсуры галопом промчались через реку Марткоби, взлетели на скат и, ломая плетни и виноградники, ворвались в Норио. Короткими ударами широких мечей они рассекали врага, кроша людей вместе с латами.
     Курды кинулись навстречу хевсурам, столкнулись грудь с грудью. Каждый убитый хевсур вызывал восторженный вой. Но хевсуры, расклинив курдов, уже овладели Норио.
     Вердибег, сжатый с трех сторон, бросил главные силы к центру. Вся равнина потемнела от нахлынувшего войска.
     Залпы персидских пушек багровым огнем осветили лес. Шипели ядра, носясь по полю. Клубился пороховой дым. Но грузинская ночь мешала прицелу.
     Вердибег воодушевлял мазандеранцев, исфаханцев и курдов. Точно стадо разъяренных быков, наваливались сарбазы на грузин.
     Но Саакадзе не допустил опрокинуть центр. Он на ходу перестроил дружины глубокими колоннами. Круто повернув, Саакадзе внезапно развернул колонну, бурей пронесся с тремя линиями конных дружин и опрокинул правый край Вердибега.
     Спасая положение, Вердибег опрометчиво растянул линию войск. Сплоченная стена сарбазов разорвалась, обнажив центр.
     Георгий Саакадзе с "барсами" стремительно кинулся в брешь, не давая Вердибегу сомкнуть ряды.
     Грузинская конница смертельным крылом развернулась в середине сарбазов. Рокотали боевые роги, гремели трубы, били в барабаны.
     Над равниной поднялось знамя Иверии: неистовый серебряный конь.
     Саакадзе, не переставая рубить мечом, направлял битву.
     Автандил и Матарс на лету ловили приказания Саакадзе, все глубже вклиниваясь с ностевцами и ничбисцами в ряды сарбазов.
     Мухран-батони с мухранцами преградил дорогу к бегству в Кахети. Сарбазская масса то наваливалась на него, то под всплеском шашек и кинжалов отскакивала.
     - Слава богу, грузины! Мы добрались до врага!
     Это был голос Трифилия, ворвавшегося на коне с обнаженной шашкой впереди монастырского войска. Рядом молодой монах высоко вздымал знамя: на черном бархате угрожающе сверкал серебряный крест.
     Кайхосро Мухран-батони восторженно встретил святого отца, и они наперегонки кинулись к сарбазам. Трифилий вспомнил свою буйную молодость. Что ему Кватахевский монастырь?! Что ему лисьи разговоры с царями?! Он молод, он чувствует горячую кровь в жилах! Ветер срывается с шашек... "Есть где прославить имя Христа", - оправдывал себя Трифилий, страшный в своем неистовстве:
     - Э-э! Святое воинство, что у вас в руках - шашки или свечи?!
     - Нашими свечами, святой отец, ведьма подавится! - взревели монахи, черным пламенем врываясь в гущу врагов.
     Упоенные долгожданной битвой, Димитрий и Дато кружились на конях, увлекая Трифилия с монастырским войском. Они выворачивали колонну сарбазов, как шкуру медведя.
     Димитрий облизывал губы, точно после крепкого вина. Матарс, сбросив повязку, кричал, что он видит обоими глазами. Дато обвязал рукоятку шашки платком Хорешани.
     Даутбек бился рядом с Саакадзе.
     Элизбар, Гиви и Пануш, словно одержимые, носились по полю, выкрикивая приказания Саакадзе и рубя.
     Где-то рядом слышались охрипший голос Ростома и дикий рев дабахчи.
     Упорно пробивался Автандил к Вердибегу. Вот уже близко развевается синее абу, вот он различает на кривой сабле бирюзу.
     Глаза Автандила и Вердибега встретились.
     Вердибег вздыбил коня, вскинул саблю и закричал:
     - За отца!
     - За отца! - выкрикнул Автандил и, привстав на стременах, нанес мечом резкий удар.
     Вердибег, выронив саблю, откинулся на круп коня. Автандил спокойно вытер меч о чепрак ханского коня.
     Рев взметнулся и словно повис в воздухе. Качнулась желтая масса. Упало иранское знамя. Первые опрокинутые сарбазы бежали через промежутки собственных колонн, внося хаос и увлекая за собой потерявшее управление войско. Сарбазы падали с коней, другие спешивались и отчаянно дрались.
     За далекими виноградниками слышалось хевсурское "Лашари! Лашари!"
     Оглашая равнину победными криками, грузины преследовали панически бегущего врага.
     На востоке заалела заря. Чашечки полевых цветов раскрылись и тянулись к небу, словно пробуждаясь от тяжелого сна. Утренняя свежесть легла на окровавленную равнину.
     Грудами лежали рассеченные воины, кони, перевернутые повозки.
     Отрубленная рука еще сжимала клинок. Тупое жерло пушки зарылось в землю. Хевсурский щит придавил кизилбашскую шапку.
     Ястребы кружились над изрытой равниной.
     В Марткобском монастыре гулко ударил колокол.
     Монахи с заступами спускались на равнину, издали казалось, черные крылья склоняются над павшими.
     Саакадзе галопом въехал на бугор и оглядел равнину: несметными толпами бежали сарбазы.
     Грузинская конница, размахивая клинками, гнала врага, не давая расползтись по лесам.
     Тяжелый гул топота коней потрясал равнину. Знамя Иверии сверкало в лучах. На кольчугах и клинках брызгами разлеталось солнце.
     Георгий Саакадзе, высоко подняв меч, рванулся вперед на своем Джамбазе.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

     Пеикар-хан нетерпеливо бросался навстречу гонцам. Но вести были все мрачнее. Тушины перерезали дороги Кахети. Путь к границе Ирана закрыт Зурабом Эристави. Стотысячное войско разбито в Картли и ринулось в Кахети, сметая пограничные заслоны. Карчи-хан и Вердибег убиты. Ага-хан неизвестно где. Об этом торопливо рассказывали прорвавшиеся вперед сарбазы. Они прибывали толпами, ободранные, голодные. Они сидели и лежали у стен ханского дома, молчаливые и покорные. Рядом валялись брошенные пики, ханжалы. Опрокинутый алебастровый лев с облупленной позолотой валялся под лестницей. В бассейне мокло деревянное колесо. Чей-то верблюд, поджав ноги, лежал на клумбе и равнодушно жевал розы. По Телави скакали курды. Они спешили к Гомборским вершинам.
     Пеикар-хан метался. Но вот наконец подходит запоздалая помощь: ширванский и ганджинский ханы с войском. Статные, бритоголовые, с сильными затылками, они вселили уверенность в Пеикар-хана. Он даже решил воспользоваться гибелью Карчи-хана и Вердибега и прослыть победителем Непобедимого.
     Ханы поспешили укрепить берега Турдо и Алазани. Переселенцы из Ирана, собранные со всей Кахети, вооружались и размещались на подступах к городам и деревням.
     Кахетинцы с ненавистью следили за ханами и переселенцами, отнявшими у них лучшие виноградники и скот.
     Ночью шуршали камыши, пропуская плоскодонные лодки. Грузины подвозили оружие и зерно.
     Прятались в горных лесах и пещерах, ожидая Саакадзе.
     Шептались:
     - Георгий Саакадзе зовет, победу обещает, всегда слово держал! Идите, люди, под знамя Иверии!
     Быстрые переходы, стычки на высотах, сторожевые башни в огне - это продвигается на север Кахети к Икалто Мухран-батони, уничтожая иранцев и расставляя свои посты.
     На юг по Иори Георгий Саакадзе шел на соединение с Зурабом Эристави. Бои не прекращались. Дороги были усеяны трупами людей, коней и верблюдов, разлагавшимися под ярким солнцем. Тревожное ржание, лязг копыт и свист нагаек нарушали спокойствие прозрачной синевы, согретой золотыми лучами. Над головами воинов черными тучами кружились огромные жирные мухи. Жужжание звенело в ушах надоедливым напоминанием о смерти. Дружинники завязывали башлыками рот и, не переводя дыхания, проскакивали зловещее место. Долина Иори была очищена от сарбазов. Саакадзе, боясь заразы, переправил войско на левый берег.
     Ночью, вблизи Гомборских вершин, Георгий Саакадзе встретился с Зурабом Эристави.
     Вспыхнули костры. Чистилось оружие, песком стиралась вражеская кровь. Громко пелись веселые песни.
     Зураб рассказывал Саакадзе о битвах арагвинцев о курдами.
     "Барсы" окружили мествире. В честь Марткобской победы он нашил на свою короткую бурку три серебряных галуна. Он следовал всюду за войском Саакадзе и в походах и на привалах вдохновлял дружинников, сравнивая боевые подвиги Георгия Саакадзе с подвигами древних грузинских витязей.
     И сейчас мествире раздул гуда, и дружинники подхватили:

     Над горой орел летает,
     Друг, спустись-ка к нам!
     Как грузин вино глотает,
     Расскажи врагам

     Хорошо поет мествире:
     Есть не хочет шах,
     Вырос на бараньем жире,
     В бой полез, ишак.

     От добычи был в восторге
     Кизилбашский стан,
     Барсом налетел Георгий,
     Дрогнул Карчи-хан.

     Карчи-кан чихал от пыли.
     Смерти не хотел.
     Шадиман Бараташвили
     С горя пожелтел.

     Не жалел персидских копий
     Скользкий Вердибег,
     Только зайцем от Марткоби
     Хан пустился в бег.

     От врага остались кости,
     Славу бой несет.
     Меч Георгия из Носте
     Грузию спасет.

     Папуна вновь наполнил кожаную чашу, навощенную внутри. Вино блестело красноватой пеной. Мествире выпил, крякнул и стал настраивать гуда.
     "Барсы" развеселились. Гиви раскраснелся от спора, клялся, он только мечтает уничтожить персов, потом вернется в родное Носте и займется стрижкой овец. Прибыльное и спокойное дело.
     Папуна поддерживал Гиви - и он, Папуна, о стрижке всю жизнь думал:
     - Ненавижу врагов, но по живому человеку не могу ударить шашкой. Поэтому никогда не воюю. А раз шашка не затупела, можно ею брить овец.
     Квливидзе, подтрунивая над шашкой Папуна, советовал лучше давить виноград, тоже спокойное дело, а главное, веселое.
     Веселый спор разгорался. Димитрий предложил выпить уже раздавленный виноград. Он хотел переубедить Папуна: разве живой враг не лучшее угощение для шашки азнаура?
     Вдруг глаза Димитрия расширились, чаша выпала из рук, он вскочил.
     Мерно покачиваясь на верблюде, приближался дед Димитрия. Деда сопровождали три вооруженных ностевца.
     На встревоженный вопрос Димитрия, как деду удалось добраться живым, если сарбазы змеями расползлись по всем тропам, дед вздохнул: кому нужна старая борода, даже шакалы отбегают. Он, дед, совсем был бы спокоен, если бы ехал один. Но Русудан приказала взять с собой парней, и вот из-за них он всю дорогу не сомкнул глаз. Дед важно вынул послание Русудан и передал Георгию. Но содержание, очевидно, деду было хорошо известно.
     Пока Георгий, отойдя, читал, дед рассказывал:
     - В Носте старая Кето гадала на воде, собранной из семи источников. Косточки, изображающие сарбазов, пошли на дно, и на поверхность всплыла черная слива. Старая Кето обрадовала Носте: Георгий одержит полную победу. Русудан вынула лучшие одежды и спешно готовится в дорогу. Хорешани тоже едет. За ними родные "барсов" вывернули сундуки. Большой караван движется на Алазани. Пока доедете, убеждала Кето, война кончится.
     - Старая Кето молодец! - смеялся Даутбек. - Хотя и ребенку сейчас видно, кто победит.
     Ростом встревожился. Но, узнав, что и Миранда едет, повеселел.
     - И детей везут, - продолжал ликовать дед, - твоя Дареджан с Бежаном тоже собирается, - покосился он на волнующегося Эрасти. -