го желанию делал.
     - А вы чьи? - Нарочно нас последними спросил.
     - Из Носте? Светлейшего князя Георгия Саакадзе? Ха, ха, ха... Почему господин не пустил вас в свою родовую крепость? Нет крепости? Скажи, пожалуйста, я и не знал: такой знатный и без крепости...
     Тут Нино сжала кулаки, к Тамазу бросилась... Испугались очень...
     - Пусть у нашего господина нет крепости, - закричала Нино, - но зато у него благородная душа, а у князей Магаладзе - навоз вместо сердца! Кто из людей, а не собак, может издеваться над голодными детьми?
     Думали, убьет Нино, но волчий сын загорелся, глаз с Нино не спускает, другим голосом говорить стал.
     - Люблю смелых девушек... Что ж, войдите, ностевцы, получите хлеб, сараи, в месепе приму...
     - Стойте, люди! Лучше с голоду умереть, чем Магаладзе принадлежать, идемте в Твалади, там нас на время примут! - кричала Нино.
     Но многие заспорили:
     - Пока примут, дети от голода умрут. У нас, спасибо Шио, жилища сожгли, где жить будем? На что свобода, когда совсем свободными остались.
     - Кто со мною, пусть идет, кто не хочет, пусть у Магаладзе ярмо тащит.
     И Нино, взяв Тэкле, хотела уйти. Тут Тамаз закричал:
     - Эй, люди, даром хлеб вынесу, пусть девушка останется, без нее ни одного не приму.
     Многие со слезами просили Нино покориться, спасти всех от голода, другие угрожали втащить насильно в ворота, но Нино вынула маленький кинжал.
     - Горло перережу, кто посмеет собственность Саакадзе тронуть...
     Тамаз тогда сладко обещал никого не приписывать, неделю даром кормить, потом не желающих остаться отпустить. Нине молча взяла за руку Тэкле и Маро и повернула к Носте. Тут всем стало стыдно, следом за ней пошли. На другой день от Тамаза к Нино женщина приходила,  хлеб, вино принесла, все уговаривала. Нино женщину выгнала и хлеб с вином не приняла...
     Когда пришли в Носте, молодежь уже тут была... Убитых хоронили - тридцать человек... Один дом целый остался, пустой стоял, старый дом Шио... Маро, как увидела изрубленных, упала мертвой, сердце оборвалось... Убитых у трех чинар в одну могилу положили, потому узнать нельзя было... В монастырь Кватахевский за помощью ходили, в Твалади ходили... Монастырь совсем мало дал, говорит, всем деревням помощь оказали; тваладцы четыре арбы хлеба, десять овец прислали. Гогоришвили тоже много прислал, Иванэ Кавтарадзе тоже вспомнил - две арбы хлеба прислал, пять овец, сыр, вино... От своих глехи собрал. Иванэ всегда везло, у него казахи ничего не взяли, тваладцы подоспели. Только наши арбы разбойники раньше отправили. Ни одной арбы, ни даже курицы в Носте не оставили. Много женщин в аулы погнали... Иванэ к себе хотел Тэкле взять, Нино не пустила:
     - Когда Георгий приедет, не так печалиться будет.
     Много еще рассказывали понуро стоявшие крестьяне.  Георгий,  как прикованный, сидел около дверей. Он с ненавистью вспомнил презрение к нему картлийских князей в Иране. И эти позолоченные глупцы держат в руках судьбу картлийского народа!
     На коленях Георгия всхлипывала Тэкле:
     - Брат, мой старший брат, где мы теперь жить будем?
     Георгий вздрогнул, резко поднялся и, откинув назад голову, точно сбрасывая тяжесть, твердо сказал:
     - В замке, моя Тэкле, в замке жить будем. И вы не печальтесь, через месяц богатыми будете, это вам обещает Георгий Саакадзе. Потом... кто хотел у Магаладзе остаться?
     Ностевцы молчали.
     - Если не скажете, всем сейчас вольную дам, идите, куда хотите.
     - Георгий, имей жалость, от голода голову потеряли, потом опомнились.
     - Станьте отдельно, кто хотел у Магаладзе остаться... Кто грозил Нино насильно собаке отдать?
     Десять человек отделились от толпы, виновато теребя шапки. Георгий вынул кисет.
     - Тут двести монет, каждому по двадцать. Забирайте и уходите. Имущества ни у кого сейчас нет; вольную получите, мне трусов не нужно. Кто хочет жить у Георгия Саакадзе, даже под угрозой смерти не должен его оставлять. Напрасно не просите, своих решений не меняю. Ни одного месепе среди вас нет, самые богатые были...

***

     - Не время, дорогой Георгий, с народом считаться, от голода они, - просил за изгнанных дед Димитрия.
     Георгий только что встал. Мать Эрасти проворно приготовила пищу, уже три дня обильно присылаемую отцом Даутбека.
     - Знаю, дед, не время, но иначе нельзя, сразу надо червивое дерево вырубить, от заразы сад спасу... Ты, дорогой дед, у Димитрия спроси, как он поступил бы, тогда тебя послушаю.
     - Димитрий убил бы, - вздохнул дед, - твоя правда, пусть идут. Может, Иванэ Кавтарадзе их примет? Ему всегда везло. Наш священник с семьей у него укрылся... Почему молчишь?
     - Иванэ примет, Дато прогонит. Посоветуй в Кватахевский монастырь, там лучше, чем у князей.
     - Лучше?  Одной рукой крест держат, другой монеты считают, бога обманывают. Распухли от еды, а в бедствии народу помощи не дали... Пусть лучше к царю обратно идут... Думаю, в Твалади... Ты слову не изменишь, мой Димитрий тоже слова не меняет... Пусть в Твалади идут...
     Ностевцы шептались: что придумал Георгий? Раз обещал через месяц богатство, значит, будет, этому верили. Повеселев, стали чинить жилища. Но Георгий сказал:
     - Поправляйте на одну зиму, потом новые выстроим.
     Каждое слово ловили на лету; словно дети, цеплялись за него крестьяне.
     Саакадзе собрал молодежь и объявил ежедневное учение на площади.
     - Скоро на одно дело пойдем.
     На третий день приехал Папуна. Осведомленный обо всем, он отправил из Тбилиси несколько ароб с хлебом и другой едой. Папуна долго возился с верблюдами и конями, хотя Эрасти и сам отлично управлялся.
     Георгий с любовью смотрел из окна на друга, оттягивающего встречу с ним.
     - Бедный Папуна! Конечно, тяжело переступить порог, за которым столько лет встречал ласку Маро и Шио. Только Тэкле, повисшая у Папуна на шее, сняла могильную бледность с его лица, а бежавшие со всех улиц дети заставили криво улыбаться посиневшие губы.
     - Что вешаетесь, "ящерицы", ничего не привез, в мешках только солома для коней.
     Георгий вышел из дому и молча обнял друга.
     - Смотри, Георгий, "ящерицы" уверены, Папуна не посмеет вернуться с пустыми хурджини. Придется сейчас заплатить дань, иначе не отстанут.
     Вскоре дети ходили в бусах, лентах, серьгах, обсасывая леденцовые попугаи, дули в дудки, звеня браслетами.
     Георгий и Папуна до поздней ночи шептались, и когда мать Эрасти бурча напомнила о  скором утре и  отсутствии жалости к  самим себе,  они удовлетворенно улыбнулись и покорно расстелили бурки.
     За окошком тревожно шелестели листья. Казалось, кто-то бродит по темному саду, раздвигая ветви чинар. Георгий прислушивался к ночным шорохам, и вдруг необыкновенная нежность и жалость наполнила его сердце. Он вспомнил свою кроткую мать, ее неустанные заботы о нем и неизменную доброту ко всем людям. В первый раз он почуствовал острую боль, будто его обожгла стрела. Тяжелый клубок сжал горло. Георгий тихо поднялся, подошел к спящей Тэкле, осторожно прикрыл ее и поцеловал разметавшиеся кудри.
     В полдень Папуна уехал с несколькими ностевцами в Тбилиси. Георгий, выбрав четырех дружинников, вручил им монеты и отправил в Гори закупить хлеб, скот и птицу. Вновь закипела жизнь. Ободренные крестьяне уже не ходили с опущенными руками: спешно рубили лес, разбирали стены и складывали камни. Ввиду теплой осени разместились в садах и шалашах. На огородах женщины спешили собрать уцелевшие овощи. Георгий велел складывать в наскоро сбитые сараи и поровну делить. Сейчас никто не возражал, но многие думали: всегда - это неудобно.
     С утра до вечера на базарной площади Саакадзе обучал молодежь военному искусству.
     Папуна вернулся с оружием, полученным от амкарства оружейников. Раздав дружине привезенное оружие и пригнанных коней, Саакадзе приказал каждый день продолжать учение в его отсутствие.
     Накануне отъезда Папуна и Эрасти ночью скрылись из Носте и незаметно вернулись с рассветом. Днем ностевцы, захлебываясь, рассказывали Георгию о справедливости бога:  у  Магаладзе ночью  сгорели амбары с  шерстью, приготовленной для отправки на тбилисский майдан. Старый пастух клянется: больше пятидесяти барданов шерсти огонь съел. Народ из деревни разбежался, боится - убьют князья, зачем плохо охраняли. Пастух говорит, в Исфахан убежали, давно их один персидский купец соблазнял.
     Саакадзе, оставив вместо себя деда Димитрия, сам с Папуна и Эрасти выехал в Тбилиси.
     Мать и сестра Эрасти, красавица Вардиси, беззаветной преданностью скрашивали печальные дни, и растроганный этим Саакадзе перевел всю семью к себе, поручив им Тэкле.
     Георгий пытался отблагодарить Нино, но она, предупрежденная о запрете царя, упорно избегала Саакадзе. Посланные Георгием подарки полностью вернула обратно.
     - Как все живут, так и я буду, - ответила девушка на уговоры Папуна, только голубую шаль от него приняла, для нее купил друг.
     "Так лучше, сразу конец", - подумал Георгий.
     Уже въезжая в Тбилиси, Эрасти весели сказал:
     - Господин, думаю, Магаладзе довольны ответным угощением...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

     Золоченые ножны со звоном опустились на перламутровые звезды, стол покачнулся. Князь Турманидзе почтительно отступил. Царь, сжимая кулаки, порывисто зашагал.  Опустошительный набег казахов и запоздалая помощь горийских дружин не способствовали веселому настроению.
     Шадиман решил воспользоваться благоприятным моментом и, выступив из мозаичной ниши, вкрадчиво заговорил об удаче азнаура Саакадзе, получившего возможность благодаря подозрительной щедрости шаха не печалиться о набеге казахов.
     Царь, при возвращении посольства с тайным удовольствием выслушавший Нугзара о возвышении Саакадзе в шахском дворе, сейчас мрачно согласился с Шадиманом о  недопустимом поступке азнаура из царской свиты,  раньше представления царю свернувшего с шахскими подарками в Носте.
     Баака бесшумно приоткрыл дверь и осторожно осведомился, не пожелает ли царь принять прибывшего азнаура Саакадзе.
     Царь вспылил: перед покрасневшими глазами мелькнула не победа у Триалетских вершин, а великолепный шахский конь, скачущий в Носте.
     Херхеулидзе быстро прикрыл за собою дверь. "Дружина барсов", все время находившаяся при Баака и никуда им не отпускаемая из-за буйных нравов, сильно обеспокоилась опалой друга.
     Через несколько ночей Баака, выждав удобный случай, напомнил царю о милости шаха к Саакадзе.  Он осторожно заметил,  что шах не терпит пренебрежения к воинам, удостоенным его внимания.
     Царь хмуро приказал явиться Саакадзе на малый прием.
     Скользнув взглядом по бирюзовому атласу и запястьям из двух серебряных львов с персидскими мечами и не скрывая презрения, царь сквозь зубы процедил:
     - Чем заслужил ловкий азнаур чрезмерную благосклонность шаха?
     Саакадзе блеснул холодным взглядом. Он напомнил о примере, поданном самим царем, возвысившим простого азнаура.
     Шадиман откинулся в кресле и многозначительно рассмеялся. Царедворец упомянул о  пристрастии шаха Аббаса к полезным для него пастухам и поинтересовался, не предложено ли азнауру в числе подарков златорунное стадо в Исфахане.
     - Действительно, князь угадал: шах предложил стадо, но только не исфаханских баранов, а картлийских ослов.
     И, не обращая внимания на обалдевших от такой дерзости князей, Саакадзе подробно изложил царю причину, заставившую его нарушить метехские правила.
     - Я не знал, Георгий, о постигшем тебя несчастье. Говори, сколько нужно скота и монет для восстановления хозяйства. Да, да, нехорошее занятие - засаривать царские уши ложными сведениями.
     Саакадзе подумал: не будь расположения к нему шаха, вряд ли царь говорил бы с ним так миролюбиво. Но он поспешил поблагодарить царя за доброту. Шахские подарки как раз пришлись вовремя, деньги и скот ему не нужны, он лишь просит разрешения отплатить разбойникам.
     Царь удивился:
     - Неужели азнаур думает о войне?
     - Да, царь, о войне по-казахски... Со мною не дрались, думаю, ответное угощение не хуже будет... Прошу царь, отпусти сто тваладцев и "Дружину барсов".
     Кругом засмеялись.  Царь  нетерпеливо поморщился:  неужели азнаур рассчитывает получить разрешение на верную гибель? Разве до него цари не догадывались посылать войско в горы? Или ему не известна неприступность каменных гнезд хищников? Немало доблестных картлийцев погибло в извилистых лощинах, и он не допустит новых жертв. Лучше думать о мерах защиты долин, на крепости хищники не нападают... И давно пора научиться у Русии делать пищали на колесах, чугунные аркебузы держат врага вне предела царских глаз.
     Но Саакадзе гордо вскинул голову. Он бесповоротно решил отомстить: в случае отказа царя помочь азнауру все разно пойдет и заставит хищников отказаться надолго от легкого обогащения.
     Царь гордился своей дальновидностью и удачей; он выбрал плебея не только с целью подражать шаху, но также из желания иметь надежное оружие против князей.
     И, несмотря на смех и протесты князей, неожиданно согласился на просьбу Саакадзе, обещав в случае победы тарханную грамоту.
     К вечеру Саакадзе с "Дружиной барсов" покинул Тбилиси.
     В замке долго высмеивали сумасшедшего азнаура, идущего войной с горстью дружинников на казахские эйлаги.
     Но в Носте никто не смеялся и никто не спрашивал, зачем пришли тваладцы и спешно вооружается молодежь. Проснувшись однажды утром, также не удивились тайному исчезновению Саакадзе с дружиной. Только мать Эрасти посвятил Георгий в  тайну и в случае несчастья распорядился отвезти Тэкле к Гогоришвили.

***

     Ни знойные дни, ни душные ночи не останавливали буйных ностевцев. Обогнув выжженное предстепье, отряд придвинулся к подножию бурой горы.
     Эйлаг спал, предоставив охрану звероподобным, всегда голодным псам. Элизбар, Гиви, Матарс и Эрасти, одетые в собачьи шкуры, с мешками, наполненными свежими  кусками  баранины,  пропитанной персидским ядом, привезенным Саакадзе, растаяли в сгущенной тьме.
     Отдаленный отрывистый лай - и снова тишина. Легкий свист Георгия - и бесшумные тени ринулись на эйлаг.
     Предотвращая тревогу, первые шатры окружали большими группами. Срывая пестрые полотнища шатров, картлийцы набрасывались на спящих. Сонные глаза в ужасе метались от острой стали, судорожные пальцы цеплялись за оружие, хрипло выплевывалась брань. Короткий удар сабель - и брызгала липкая кровь. Связанные казашки с замкнутыми ртами барахтались на паласах.
     Уже  кровь  захлестывала  эйлаг,  когда  вырвавшийся  Мамбет-хан пронзительным свистом поднял тревогу. Но взметнулась сабля Элизбара, и срубленная голова хана покатилась по каменным плитам. Около мертвых собак Матарс и Гиви с трудом удерживали ханскую дочь. Даутбек хладнокровно скручивал ей руки.
     Запоздалый месяц выглянул из разорванных туч. Ошеломленные казахи ударили в шашки.  Жаркая схватка только распаляла ненависть, скрежет окровавленных лезвий суживал круг. У стойл беспокойно ржали кони. Казахов, пытавшихся прорваться из эйлага, приканчивали на месте тайные засады тваладцев.
     Ранний рассвет мутно-синим саваном покрыл кривые улички и узкие дворы, заваленные мертвыми собаками и обезглавленными трупами.
     Глухо рыдали женщины.
     Дружинники спешно седлали коней,  вереницами сползали вниз арбы, перегруженные сундуками, коврами, оружием, зерном и кувшинами. На двух арбах, устланных коврами и подушками, лежали раненые грузины. Отряд Даутбека гнал многочисленные отары баранты и крупный рогатый скот.
     Утром над опустошенным эйлагом зловеще кружились коршуны.
     Саакадзе велел дружинникам посадить связанных казашек на арбы и отправить вперед. Грузины поспешили вскочить на коней. На пиках равнодушно покачивались лиловые головы, предназначенные для подарка царю. Голову Мамбет-хана Элизбар водрузил на свою пику.
     Отряд Димитрия, охраняя дорогу, до вечера оставался в засаде, а в сумерках, держа на поводу четырнадцать коней и на пиках столько же голов случайно попавшихся казахов, помчался догонять товарищей.
     На последнем переходе Саакадзе распорядился снять с ароб казашек и предоставил дружинникам выбрать себе девушек, детей отделил для продажи в Имерети, а пожилых велел прогнать обратно.
     - Тогда зачем столько дней арбы перегружал лишним весом? - изумились тваладцы.
     - Решил буйволов наказать, - усмехнулся под дружный хохот Георгий, - а теперь пусть ползут обратно и расскажут эйлагам, как Георгий Саакадзе будет мстить за набеги.
     Под смех и жестокие шутки казашки с дикими воплями прижимали к себе плачущих детей.
     Папуна, морщась, подошел к Георгию и тихо напомнил о клятве, данной маленькой Тэкле. Саакадзе рассердился за неуместное напоминание.
     - Тэкле за будущих разбойников не просила. Нехорошо проявлять слабость, но... пусть забирают девочек, а мальчишек не отдам, пойдут на продажу: незачем врагов растить...
     Возбужденный Эрасти нагнал Георгия.
     - Господин, Зугзу, ханскую дочь, решили без жребия тебе отдать. Возьми, очень красивая и злая. В Исфахане любят, когда злая.
     Эрасти лукаво сверкнул глазами. Расхохотавшись, Саакадзе ударил парня по спине и распорядился пересадить Зугзу на коня. Остальных, не обращая внимания на плач и брань, дружинники по жребию поделили между собою. Только Димитрий плевался. Разве можно хоть полтора часа целовать женщин врагов?
     Дато, устраивая на коне красивую казашку, отметил некоторые случаи, когда дочь врага подходит больше, чем дочь друга... Подхваченная шутка долго со смехом пересказывалась на разные лады. Гогоришвили тоже отказался от соблазнительной добычи, хотя и была подходящая, но... против мнения Димитрия идти не хотел.

***

     Базарная площадь, перегруженная живыми волнами, долго не смолкала.
     - Георгий обещал богатство, он всегда слово держит.
     - Каждую ночь снилась! - кричал кривой Капло, целуя между рогами свою пегую корову.
     - Счастливый, твоя обратно пришла, а моих овец не могут найти.
     - Всегда недоволен человек: два барана имел, а теперь двадцать два получил, тоже скучает...
     - А ты одного хромого буйвола имел и полтора козла, сейчас сразу разбогател, почему не танцуешь?
     - Женщинам тоже хорошо, некоторые ничего не имели, теперь по три платья сразу наденут...
     - Что платья? Старая Кетеван голову казаха на память выпросила, около буйволятника прибила... Как княгиня ходит.
     - Совести нет. Если каждому голову дарить, с чем в Тбилиси поедут?
     - У многих совести нет. Вот Кето сверх доли кувшин сыру получила и шелковые шарвари домой взяла...
     - Почему на других смотришь? А кто вчера ковер еле дотащил?
     - Ковер тащил? Свои имел, собаки отняли, а ты в жизни первый раз серебряным браслетом звенишь...
     - Э, э, зачем завидовать? Хорошо получили. Кого Георгий обидел?
     - Обидел? Дома доверху наполнил, такое богатство когда видели?
     - Некоторые не всему рады: Дарико сына хотела женить, раньше согласен был, сейчас казашку привез, гордым стал: "Подожду пока".
     - Конечно, зачем торопиться? Первый раз в Носте пленницы... работать вместо месепе будут... и ночью удобно...
     - Стыда не знаете... Молодежь веселится, а наши девушки плачут. Завидуют...
     Во дворе Саакадзе толкались старики, шумела молодежь. Советовали, возбужденно говорили о новых жилищах, сараях, о посеве. Бурно радовались решению Саакадзе воздвигнуть вокруг Носте каменную стену со сторожевыми башнями и бойницами. Даже женщины вызвались месить глину, и вскоре под присмотром приехавших из Тбилиси мастеров закипела работа.
     Тваладцы, наделенные подарками, оставались в Носте более двух недель, но казахи не пришли. Двадцать дружинников освободил Георгий от работы и выделил в сторожевой отряд. Первый десяток выехал на дальние вершины, откуда зоркие глаза могли бы увидеть приближающихся казахов на конную версту. Через каждые пять дней десятки сменялись. Такой порядок был установлен до возведения крепостных стен; зная за день о приближении казахов, нетрудно было предупредить