порхали в легкой опаловой дымке грузинского
утра,   и  даже  тот  же  старогрузинский  орнамент,   затейливо  сочетающий
изображения цветов и птиц, украшал свод. Но вблизи трона, на возвышении, как
символ персидской власти, возникла в серебристом одеянии фигура сарбаза, а у
входа,  на  страже замка Багратидов,  стоял живой сарбаз.  Ткани картлийской
расцветки, спускавшиеся широкими складками по обеим сторонам свода, заменили
персидскими тканями.  И новый персидский ковер,  дар Иса-хана, протянулся от
подножия трона  до  главного входа.  И  эту  картину,  точно перенесенную из
Давлет-ханэ, дополнял мулла в тюрбане, в остроносых туфлях. Он стоял рядом с
серебряным сарбазом, и они как бы олицетворяли два способа, внушенных Ираном
Симону  Второму,  внедрять персидскую власть -  военным насилием и  духовным
порабощением.
     Выдержав известный срок,  вошел  гостеприимец.  Двери распахнулись.  По
сторонам  свода  замерли  копьеносцы  в   праздничных  персидских  доспехах,
телохранители,  а  ближе к трону толпилась небольшая группа молодых князей в
оранжевых куладжах и молодых ханов в пестрых халатах с золотыми разводами.
     Прошло  еще  полчаса.  Наконец  бесшумно  открылась  заветная  дверь  в
глубине,  и,  окруженный придворными, вышел царь Симон, гордо подняв голову,
словно возвращался после удачного боя.
     Под  крики  "ваша!   ваша!",  крепко  держа  скипетр,  Симон,  блаженно
улыбаясь,   опустился  на  трон.  Начался  обряд  приветствий  и  подношения
подарков,  которые,  как заметила Гульшари,  становились все скуднее. Обычно
Шадиман первый начинал разговор,  и  хотя  разговор о  торговле и  амкарских
нуждах походил на эхо,  но бывал ровным и красивым.  Сегодня же,  не скрывая
скуки, везир упорно молчал.
     Пауза  длилась  слишком  долго,  и,  кипя  злобой,  Андукапар сдавленно
объявил,  что царь, оказывая милость, соблаговолил спросить: в чем нуждаются
его подданные, цвет билисских горожан?
     Купцы и амкары ответили хором: "В торговле, в работе!"
     Продолжая  блаженно  улыбаться,   царь   одобрительно  качал   головой.
Покрываясь  багровыми  пятнами  под  зловещей  усмешкой  везира,   Андукапар
принялся доказывать,  что  купцы сами  виноваты в  застое.  Надо  рисковать,
заботиться  о   безопасности  торговых  путей,   о   привлечении  чужеземных
караванов... Купцы уныло кланялись... Досталось и амкарам: разве не сами они
должны находить работу?  А они что делают?  Каждый раз как молотками по меди
колотят - пустыми жалобами оглушают царя...
     По   знаку   гостеприимца,   отвесив  сперва  царю,   потом  придворным
почтительные поклоны, купцы и амкары в гробовом молчании покинули Метехи.
     Лишь очутившись за мостом, они дали волю своему негодованию.
     - Разве время в будни устраивать шутовство!
     - А тебе не все равно когда?  Покупатели подождут, их у тебя двое: твоя
мать и жена...
     - Хо-хо-хо!.. - задорно выкрикнул Гурген. - Если шутовство - почему без
угощения?
     - Эх, Моурави, Моурави! - горестно вздохнул Вардан.
     - Напрасно, Петре, ваше амкарство подковы серебряные поднесло.
     - Почему думаешь,  напрасно?  Может, Андукапар подкует своего царя и на
нем поскачет в Исфахан.
     - Нарочно в Метехи зовет, подарки царь любит.
     - Пусть петух свой голос ему подарит!
     - Правда, почему в будни людей беспокоит?
     - А  ты разве заказчика ждешь?  Не твоя ли жена решила котел для пилава
менять?
     - Эх, Георгий, Георгий, почему шакалам нас отдал? - сокрушенно вздохнул
Сиуш.
     Обычно и часа не проходило,  как о таком разговоре узнавал Шадиман, ибо
чубукчи вслед "гостям" всегда посылал лазутчиков.  Но  сегодня не было охоты
изучать мысли  недовольных.  Князь  с  нетерпением ждал  гонца  из  Марабды.
"Кажется,  Непобедимый все же  немного меня перетянул на свою сторону,  -  с
усмешкой сказал себе Шадиман.  -  Если любопытные спросят:  "Кого ты  хочешь
больше сейчас видеть -  Зураба Эристави,  Хосро-мирзу, Мухран-батони, может,
царя?",  то отвечу:  "Нет! нет! Больше хочу видеть своего кма из Марабды". И
зачем только чубукчи послал его в баню?.."
     А  началось еще  со  вчерашнего утра:  едва чубукчи успел запить густым
вином жареную фазанку,  как прибежал дружинник и  выкрикнул,  что в  главные
ворота ворвался новый Сакум,  убеждает стражу,  что он гонец от Исмаил-хана.
Вскочив, чубукчи ринулся во двор.
     - Кто я такой?  Ты что, чубукчи, лишнее выпил? Разве трудно догадаться?
Гонец к князю Шадиману.
     - В какой одежде, сатана, к князю прибыл?!
     - У  кма плохая одежда даже праздничная,  все же  надел,  -  только дно
оврагов и колючие заросли не для куладжи,  хотя бы и княжеской... На майдане
слышал,  гордый советник Сакум по шею золотом облепленный приполз,  и все же
князь удостоил...
     - Сатана! Как смеешь сравнивать! Чей кма?
     - Разве сразу не узнал по гордости? Светлого князя Шадимана кма.
     - Что?  Тогда  как  осмелился со  мною  дерзкий разговор вести?  Папаху
скинь, презренный!
     - Где  папаху заметил?  Давно одна дыра осталась.  Все  же  управляющий
обрадовался,  узнав о моем желании гонцом идти,  даже коня хотел дать.  Да я
сам отказался: убереги бог, конь еще овраг животом расцарапает!..
     - Говори, что передал тебе управляющий?
     - Почему должен говорить, разве ты князь?
     - К князю все равно не допущу. Сам передам...
     - Не  допустишь -  твоя  воля;  тогда  вернусь в  Марабду,  там  чапару
Исмаил-хана и скажу: "Чубукчи не допустил..."
     - Ты что, пустая тыква, не знаешь, кто я такой?
     - Почему не  должен знать,  если вся  деревня Марабда за  тебя молится,
чтоб ты в рай попал...
     - Если сейчас, болотный паук, не скажешь, велю в яму бросить...
     - Гонца  в  яму?  Где  такое  видел?  Одному лишь  князю приказал чапар
потихоньку слова Исмаил-хана передать,  а  ты на дворе держишь,  слуги рот в
помощь ушам открыли...
     - Пойдем в конюшню.
     - Правда,  конюшне все равно -  кма пришел или чубукчи. Только напрасно
коней на  гостеприимство толкаешь,  может,  самим сена не  хватает.  Ты что,
чубукчи лишнее выпил?  Князю все скажу,  тебе ничего.  Не  пустишь,  обратно
поползу.  Старую циновку на майдане выпрошу - под живот стелить... одежды не
осталось... Когда в раю будешь, каштаны пожелай.
     Чубукчи передернулся:  не  хватает выставить князя на  смех.  Да  разве
князь не изрубит его,  преданного чубукчи,  узнав, что он не допустил к нему
от  Исмаил-хана  редкостного  гонца,   который  изловчился  обмануть  зорких
собак-азнауров.
     С  нарастающей внутренней тревогой следил  старик за  умолкшим чубукчи:
неужели те трое плохой совет дали?
     - Не могу, старик, таким князю показать...
     - Твое дело, чубукчи. Конечно, одежды на мне ни плохой, ни хорошей нет,
потому запах от тела идет.  Потом блохи закусали,  и еще те,  другие, что по
телу бегают. Хотел на майдане хоть рубаху купить - только один шаури имею; а
шарвари еле держатся,  -  разговор с  князем длинный,  могут не  выдержать и
упасть.  А если всю одежду заново купить,  - самая дешевая - семь марчили. А
чувяки?  А  папаха?  Что перед князем буду снимать?  И  еще,  как на грязную
голову надеть?  Выходит, к цирюльнику надо, в баню тоже, иначе блох или тех,
других,  что  еще хуже,  в  покоях князя оставлю.  Выходит,  меньше десяти с
половиной марчили нельзя, уже приценился на майдане.
     - Ты думаешь,  я сумасшедший, давать тебе столько марчили? Бери, старый
обманщик, три, и через час будь здесь.
     - Меньше десяти не возьму.  На полмарчили хотел покушать, пока князь не
отпустит; теперь, думаю, ты сюда прикажешь хлеб вынести...
     - Бери пять марчили, и чтобы через час тут был...
     - И  девять не  возьму.  Я  тоже не  сумасшедший -  вместо вина лягушку
глотать...
     - Не возьмешь, паршивый кма, велю палками выгнать!
     - Твоя воля... меньше десяти не возьму.
     Старик чувствовал,  как клокочет у него сердце:  "Если пять предлагает,
непременно десять даст.  Те  трое саакадзевцев клялись:  если твердым буду -
даст.  "Такого гонца не  прогоняют",  -  так сказали.  Тогда семь марчили за
одежду,  баню и  цирюльнику заплачу,  а на три куплю моей Кетеван миткалю на
каба,  платок, коши - восемь пасох в старом ходит, негде заплату положить...
Пресвятая богородица, не дай уплыть десяти марчили!"
     Уже  несколько раз окликал его чубукчи,  предлагая семь,  потом восемь,
потом девять марчили,  но старик,  отдавшись мечте,  ничего не слышал.  "Как
обрадуется моя Кетеван! Может, еще останется на миткаль для рубашки?.."
     - Ты что, уснул, речной сатана?! Бери десять марчили, и чтобы через час
здесь был!
     Старик жадно схватил монеты,  тщательно пересчитал,  оторвал от  рукава
кусок грубого холста и, завернув, сказал:
     - Как могу через час,  если два часа в бане просижу?  И на майдане тоже
не  легко сразу по  вкусу папаху найти.  Такой случай тоже  в  сто  лет  раз
бывает. Вовремя приду, батоно, - закончил старик под общий смех стражи.
     И вот прошел день, наступил вечер, а старик все не шел. Хорошо, чубукчи
догадался лишь к вечеру сказать князю о гонце, присовокупив, что сначала он,
чубукчи, решил в баню его послать и одежду купить, а потом князю показать...
     Только после утренней еды кма постучался в ворота. Они вмиг отворились,
и два дежуривших дружинника, схватив старика, потащили к князю.
     Хотя Шадиман,  расспрашивая,  и  продержал его  более часу,  но  старик
повторил,   что   уже  раньше  сказал  ополченцам,   затем  стал  пространно
рассказывать  о  Марабде,  о  скотине,  виноградниках.  Шадиман  нетерпеливо
перебил:
     - Где остался чапар Исмаил-хана?
     - В  Марабде,  светлый  князь.  Шесть  дней  будет  меня  ждать,  потом
улетит...
     - Как улетит?!
     - Иначе,  светлый князь,  не  мог пробраться:  саакадзевцы сквозь землю
видят; верно, черт посланцу крылья одолжил.
     - А по оврагам ты же пробрался?
     - Если бы по оврагам полз, непременно уже висел бы на высохшем дубе.
     - Значит, тебе тоже черт крылья одолжил?
     - Зачем,  светлый князь,  я  посередине дороги  шел...  Нарочно обманул
чубукчи,  что полз...  одежду хотел выторговать. Почти голый пришел, грязный
тоже, голодный тоже... Управляющий два шаури дал...
     - Чтобы ты высох,  старый волк! - вскипел чубукчи, стоявший у дверей. -
Теперь хочешь уверить, что саакадзевские собаки тебя не заметили?
     - Почему должны не заметить? Хоть и кма, все же немного больше комара.
     - Заметили и пропустили? - Шадиман подозрительно оглядел старика.
     - Ишака управляющий дал,  -  я сыну,  что у тебя здесь,  светлый князь,
дружинником,  еду вез:  жена плачет -  голодный наш парень, все, что на зиму
спрятали,  отдала...  Потом про рай я им напомнил. Видят, смерти не боюсь, -
пропустили,  только обещали,  если без новой одежды обратно пойду,  вместе с
ишаком  повесят...   а  управляющий  не  такой  щедрый,  обещал,  если  ишак
простудится, одного меня повесить... Потому я так крепко чубукчи просил...
     - Значит, лишь в одном месте задержали? Выходит, дорога свободная?
     - Чтобы всю  жизнь по  такой свободной дороге персы ходили...  Я  такое
сказал ополченцам:  "Вы  отпустили,  а  через полагаджа опять про рай должен
рассказывать?  Если так,  через три луны до Тбилиси не дойду".  - "Не бойся,
старик,  -  это старший говорит,  - вези спокойно своему сыну еду. Мы знаем,
как охранять,  раз доверяем".  Тут,  светлый князь,  самый молодой в рот три
пальца засунул и так свистнул,  что ишак чуть в овраг не скатился. Потом всю
дорогу то  соловей щелкал,  то  кукушка кричала,  то лягушка квакала на весь
лес,  то шакал выл,  то каджи смех бросал,  но из засад никто не выбегал,  -
выходит, знак друг другу передавали.
     - Смотри,  кма,  не  думай,  что  меня  можешь обмануть.  Прямо говори,
расспрашивали тебя,  зачем в Тбилиси идешь, или сразу поверили, что сыну еду
везешь?
     - Как  могут,  светлый князь,  сразу  поверить,  если  я  твой  кма?  Я
осторожным был,  светлый князь,  сколько чапар Исмаил-хана и  управляющий ни
уговаривали,  отказался самую важную весть к  тебе  везти -  боялся,  пыткой
угостят саакадзезцы, не выдержу...
     - Путаный козел! Как посмел не навьючиться самым важным?
     - От них,  светлый князь,  отказался брать,  а от себя притащил вьюк на
себе. Сейчас развяжу: царь Теймураз с семьей в Тушети гостит.
     Шадиман  откинулся  на  мутаку.  Чубукчи  охнул  и  вытаращил глаза  на
старика. Князь долго молчал...
     - Ты... крепко знаешь?
     - Про царя,  светлый князь?  Как осмелился бы  иначе знать?  Ведь чапар
хана  с  этим вьюком как  ошпаренный петух прилетел.  Сам  побоялся дальше в
Тбилиси лететь,  -  говорят, саакадзевцы стрелой на лету даже орлов сбивают,
не только летучих мышей.
     Шадиман  досадливо  покусывал  губы:   презренному  кма   следовало  бы
раскаленными щипцами язык пригладить,  но,  по древнему обычаю,  жизнь гонца
неприкосновенна. И он резко спросил:
     - Почему  же  управляющий с  такой  важной  вестью  мсахури  Махара  не
прислал?
     - Мсахури,  светлый князь,  жизнью дорожат,  зачем им рисковать?  А кма
что? Если рая избежать, думаем, - на том свете не намного хуже, чем здесь.
     Хмурясь,  Шадиман размышлял;  "Следовало бы тебя,  презренный кма, хоть
плеткой исполосовать,  чтобы не  философствовал.  Это,  пожалуй,  для  гонца
допустимо, да не время".
     - Значит, обратно тоже посреди дороги поедешь?
     - Непременно так,  светлый князь, если позволишь на ишака сесть. Завтра
на рассвете должен выехать,  иначе посланец улетит в Телави. И если повелишь
ответ повезти, не должен опоздать.
     - А если опоздаешь, сам в Телави отправишься.
     - Как можно, светлый князь, там у меня сына нет.
     - Зато дочь замужем.
     - Какая дочь? Совсем не имею.
     - Ничего, для саакадзевцев будешь иметь.
     - На такое дело лучше, чем мсахури, не найти.
     - Оказалось, лучше, чем кма, не найти.
     - Разве,  светлый князь,  в такой одежде к хану допустят?  А если через
слуг передать, на другой день царь Теймураз в два раза больше узнает.
     - Значит, в одежде дело?
     - Непременно в одежде.  Если мсахурскую чоху купить -  шарвари нужны, а
если шарвари надену -  как в чувяках останусь?  А если цаги купить -  папаху
тоже сменить надо. А если все купить - как на ишаке в Телави въеду? Выходит,
на коня должен сесть.  В духан тоже даром не пускают...  А потом... знает ли
хан, что кма тоже кушает?
     Шадиман невольно рассмеялся.  Открыв  нишу,  он  достал тугой  кисет  и
бросил  старику,  который  судорожно подхватил его  и  проворно  спрятал  за
пазуху. Чубукчи рванулся вперед и, чуть не плача, вскрикнул:
     - Светлый князь! В этом кисете два тумана и тридцать марчили!
     - Пустое,  мне Сакум, хотя он и не мой кма, дороже обошелся. Бери, кма,
ишака тебе тоже дарю... Прикажи, чубукчи, прислужникам накормить его! Слышал
- кма тоже едят...
     Шадиман  вновь  рассмеялся,  прошелся по  комнате  и  мысленно попросил
Саакадзе поздравить его.  "Я сегодня,  друг, новость узнал: оказывается, кма
умеют не  только кушать,  но богатеть за счет князя.  Поэтому решил избегать
тебя,  Георгий:  ибо  еще пять лет спора,  и  я  начну советоваться о  делах
царства только с кма... Остановившись, Шадиман повелительно сказал:
     - Завтра повезешь послание Исмаил-хану!
     - Светлый князь, пусть святой Иоанн тебе столько золота пошлет, сколько
в  Марабде камней на  горе!  Раньше жизнью дорожил -  как дятел кальяном,  а
теперь,   когда  по  твоей  доброте  разбогател,  тоже  хочу  живым  немного
повеселиться...  На словах все скажи... Сюда ехал, тоже бумагу не взял, хотя
и голым был,  негде было искать,  а теперь,  увидят в чохе,  наизнанку,  как
мешок с мукой, вывернут.
     - В седельце зашьешь, не догадаются.
     - Непременно,  светлый  князь,  догадаются.  Черт  подскажет,  любит  с
человеком немного повеселиться. Лучше в руке понесу, не так заметно.
     - Весь путь в руке?
     - Не беспокойся, светлый князь, не запачкаю, в лаваш заверну.
     Усмешка тронула губы Шадимана:  "Если будут уверять,  что  раз кма,  то
дурак, больше не поверю". И громко сказал:
     - Смотри,  когда  выскочат из  засады саакадзевцы и  ты  начнешь кушать
лаваш, не прогрызи свиток.
     - Не беспокойся,  светлый князь:  хоть и  кма,  все же по вкусу отличаю
хлеб от послания. Ведь о хлебе всегда думаю.
     - А о послании?
     - О послании, светлый князь, когда о нем надо крепко забыть.
     - Молодец!
     К своему удивлению, Шадиман замечал, что ему весело. "Нет, такого гонца
необходимо наградить...  Но почему один я  разоряюсь?  Пусть и  скупые волки
раскроют ларцы.  Ведь  приятную весть  привез гонец:  невеста спешит к  царю
Симону.  Спешит?  Как черепаха к огню.  Однако я не черепаха, а почему медлю
обрадовать Хосро-мирзу радостной вестью?.."
     Сидя за непривычно обильной едой,  старик благословлял ополченцев.  Это
они  научили  не  бояться  ни  князя,   ни  чубукчи.   Раз  гонец  -  значит
неприкосновенен...  "Один марчили сыну  оставлю.  О-о,  как  удивится Казар!
Ишака и  для Кетеван одежду в  сарае у него спрятал...  Мсахурскую чоху себе
непременно куплю,  цаги никогда не  имел.  Папаху из  бараньей шкуры,  как у
мсахури Виршели,  тоже  куплю...  Только напрасно князь  думает -  в  Телави
спешу.  Не  время рисковать.  Посланец обещал десять дней  ждать...  нарочно
князю  сказал  -  шесть,  чтоб  поспешил  отпустить...  Я  раньше  приеду...
управляющему скажу:  князь очень доволен остался,  длинной беседой удостоил.
Про  царя  Теймураза тоже  сказал,  потому  за  смелость наградил...  Больше
половины скрою, иначе собачий глаз на мое богатство откроет... По ишаку тоже
будет вздыхать.  Пусть,  а  то очень жирный...  Моей Кетеван еще праздничную
кабу куплю,  платок шелковый,  миткалю на три рубашки. Дом починим, на ишаке
на базар поеду... пусть мсахури завидуют! Первый раз в жизни кисет имею!" И,
подняв чашу с  вином,  пожелал мысленно Георгию Саакадзе еще сто лет держать
засады на всех дорогах Верхней, Средней и Нижней Картли.


        "ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ"

     Венецианское зеркало казалось Гульшари мутным,  красные розы -  серыми,
словно засыпанными придорожной пылью,  и  любимое платье из гилянского шелка
сдавливало грудь,  как панцирь.  Подходила ли Гульшари к овальному окну, или
останавливала свой  взгляд  на  мраморной площадке,  ее  начинала  пробирать
какая-то  противная нервная дрожь.  Гульшари все  мерещилась племянница шаха
Аббаса:  вот  она  поднимается по  лестнице,  шурша  широким синим  подолом,
затканным пепельными цветами,  вот она царственно шествует между кипарисами,
пленительно звеня жемчужными подвесками.  И  Гульшари,  сжав  губы,  чуть не
стонала, вся во власти нарастающей тревоги.
     И точно в насмешку,  Шадиман настоял на подарке гонцу.  Такого вестника
избить  следует,   а   не  одаривать.   Правда,   она  швырнула  презренному
заржавленную шашку  Андукапара,  вылинявшую нитку кораллов для  его  пахучей
жены и два марчили на вино, ибо Симон милостиво подарил притащившему радость
серебряный кубок,  а заодно и почти новую бурку.  Но о чем печалиться, когда
милость шаха  свела  Симона с  последнего ума?  Он  даже  осмелился оборвать
Андукапара на  полуслове за  совет  носить  в  будни  лиловое одеяние,  а  в
праздник бирюзовое.  "Я сам знаю, что подходит моему царственному лицу! - и,
гневно стукнув скипетром о нарды,  Симон добавил:  -  Повелеваю не надоедать
мне пустыми советами!" Пустыми! Сам он пустой котел! Думает, цвет, избранный
Луарсабом,  придаст ему и  ум неповторимого царя...  А  может,  придвинуть к
пустому котлу пустоголовую куклу Магдану в  блеске фамильных драгоценностей?
Но  вдруг нечаянно раскалится котел в  короне?  Тогда жена пускай под чадрой
стынет.  Хосро стремится осчастливить Зураба дочерью Шадимана.  Что  ж,  еще
лучше,  за  честь должен считать арагвский медведь,  жена из