ан, вероятно, не спал. Почему? Вот он снова
в  долгожданном Метехи.  Как  хозяин прошел по  залу  с  оранжевыми птицами,
несколько потускневшими,  но  все  еще  парящими в  золотых  лучах,  властно
распахнул дверь в  свои  покои.  "Еще совсем недавно здесь как  хозяин сидел
Саакадзе,   лучший  собеседник,   лучший  полководец  Картли...   но   самый
непримиримый враг князей.  Надо обдумать дальнейшее.  Где  шахматы?  Победа,
мертвые фигуры!  Скачи, белый конь! Хосро-мирза оказался приятным царевичем.
Нет,  он  не  забыл,  что он грузин:  когда парадно проезжали мимо Сионского
собора,   кажется,  потихоньку  осенил  себя  крестным  энамением.  Или  мне
показалось? Слишком рискованный поступок. Наверно, собирается царствовать...
Что ж,  неплохо. Теймураз проиграет сражение с Иса-ханом, Сааквдзе не сможет
прийти царю на помощь.  В  мои владения я  впустил пятьдесят тысяч сарбазов.
Они  преградили  путь...   грузинскому  войску...  -  Шадиман  вздрогнул.  -
Грузинскому!  Но ведь временно...  Иногда временное тверже,  чем постоянное!
Два царя на двух грузинских царствах,  и оба мусульмане. Скачи дальше, белый
конь!.. Саакадзе, если бы даже смог, не пойдет на помощь Теймуразу... Завтра
должен  прибыть  из  Ананури  молодой  Палавандишвили.   Зураб,  разумеется,
согласится. Пора, слишком затянулись тайные переговоры его с Хосро-мирзой...
Хотя...  подожди,  Шадиман,  не  радуйся...  хотя есть над чем поразмыслить.
Мирза  предлагает  Арагвскому  Эристави  ферман  о   неприкосновенности  его
владений,   а   взамен  требует  порвать  совсем  с  Саакадзе  и  обеспечить
беспрепятственный проход войскам Хосро-мирзы  через  Арагвинское владение...
Кроме   необходимости  занять   крепости  по   левую   сторону  Куры,   дабы
воспрепятствовать  передвижению  дружин  Ксанского  Эристави  и   владетелей
Мухрани,  Хосро  из  удали  решил  освободить  из  Арша  свою  родственницу,
прекрасную Гульшари,  и  Андукапара,  верных душою шаху Аббасу.  Успех я ему
предсказал.  Андукапар мне нужен,  чтобы собрать князей,  -  разбрелись, как
стадо без пастуха.  Насчет верности Гульшари "льву Ирана" я  не  переубеждал
Хосро,  -  сам  хочу видеть здесь княгиню:  она украсит слишком потускневший
Метехи.  Снова должен возродиться блеск княжеских фамилий...  Да...  Все это
после,  а  сейчас...  Насчет коварства Зураба,  конечно,  предупреждал мирзу
Хосро.  Если удастся завлечь Зураба,  то Моурави остается лишь свернуть свое
знамя,  как бы свирепо ни потрясал копьем золотой барс на голубом атласе,  -
одним азнаурским дружинам не противостоять тысячам тысяч шаха. Значит, через
месяц угомонятся рабы,  смирятся азнауры,  восторжествуют владетели и  вновь
свободно задышит Тбилиси...  Но почему нет былой радости? Почему томительное
ожидание этого часа не вызывает сейчас злорадного торжества?..  Или устал? А
может,  кувшин,  правда,  треснул и  за  годы утекло драгоценное вино?  Нет!
Шадиманы даже судьбе не  сдаются!  Все  снова,  все должно быть,  как веками
установлено... Решено, буду царствовать я, а не Симон...
     Чубукчи осторожно приоткрыл дверь и  напомнил,  что  князю пора ехать к
католикосу... уже утро.
     Шадиман  нахмурился:   "Предстоит  тяжелая  беседа...  Старик  Газнели,
несмотря  на  уговоры,  наотрез  отказался остаться  в  замке  и  переехал в
пустующий дом Саакадзе.  Очень удачно вышло,  -  вежливости ради уговаривал.
Золотой  жезл  начальника Метехи  примет  Андукапар.  Гульшари снова  начнет
нанизывать,  как четки, интригу на интригу. Горный воздух таким прелестницам
голову не освежает.  Пока из предосторожности скрою, что шах Аббас милостиво
согласился  выдать  за  Симона  одну  из  племянниц  своих,   кажется,  дочь
Иса-хана... Плохо! Подобно старику, помню сейчас о мелочах".

     В  палатах  католикоса  горели  траурные  свечи.  Угрюмые  лики  святых
подчеркивали безрадостное состояние, пастырей. Застигнутые врасплох епископы
не  знали,  как держаться,  Тбилиси пока цел.  Лишь кое-где грабят сарбазы и
волокут к себе женщин, но главное - не жгут дома, не разоряют храмы.
     Первосвятитель   продолжал   неподвижно   сидеть,   как   изваяние,   в
белокаменном кресле.  Суровая встреча ничуть не смутила Шадимана. Сейчас он,
владетель Сабаратиано,  а  не  католикос,  владеет  силой.  Но  когда  уйдут
иранские войска, церковь снова обретет власть, об этом следует помнить.
     Шадиман  торопится использовать выгодное положение.  Он  долго  убеждал
католикоса, придавая голосу то мягкость шелка, то жесткость кожи, перейти на
сторону  царя  Симона  богоравного.  Но  католикос смотрел  поверх  Шадимана
невидящими глазами и упорно отказывался:
     - Царь Картли Теймураз венчался в Мцхета.
     - Незаконно.  Венчался при  живом  царе,  находящемся в  плену  у  шаха
Аббаса.  Святой отец,  удел Теймураза -  Кахети,  и  ни один смертный на его
царство не покушается.
     - Не  покушается?  Да  не восторжествует враг!  Да не обрадует тебя бог
победой Иса-хана над Кахети!
     - Аминь!  Пусть Теймураз отстаивает свое царство, да поможет ему святой
Антоний!  Но,  думал я, ты благословишь мои действия. Был ли иной исход? Нет
истины кроме  истины!  Пришлось или  переговорами и  уступками добиваться от
Иса-хана  неприкосновенности Картли или  отдать на  разграбление царство.  А
разве монастыри и церкви вне Картли?
     - Саакадзе защищает Картли...  Да  хранит его  святой Георгий,  дракона
пронзающий!
     - Защитил бы, если бы церковь ему вручила судьбу царства, а не дракону.
Впрочем,  сейчас поздно сожалеть,  церковь на Теймураза надеялась и поощряла
князей к измене картлийскому полководцу Саакадзе. Но многие и к Теймуразу не
пошли.  Саакадзе бессилен,  у него горсточка азнаурских дружин. Все смолкнет
перед могуществом "льва Ирана". Сто пятьдесят тысяч сарбазов вошли в пределы
Картли и  Кахети.  Пятьдесят тысяч остались в  запасе на  рубежах.  У  тех и
других - пушки.
     - Саакадзе  уже  однажды  мечом  своим  развенчал могущество перса.  Не
меньше ста тысяч на Марткобской равнине осталось.  Пушки заглохли.  И теперь
господь наш укрепит его десницу.
     Шадиман неприятно поморщился:  святые  иезуиты,  возможно,  решили дать
Саакадзе монастырские войска!  Тогда из  страха перед католикосом и  князья,
подобно зайцам,  к  нему  поскачут.  Немыслимо допустить хотя бы  мимолетную
победу Саакадзе, она перерастет в победу азнауров и гибель князей.
     - Ошибаешься, святой отец, непобедимый Саакадзе может снова сговориться
с персами.
     - Ты,  князь Шадиман,  не  устрашаясь святой церкови,  уже сговорился с
неверным врагом, а сейчас и меня, слугу Христа, пытаешься уговорить.
     - Не я,  а Саакадзе однажды сговорился с шахом Аббасом, привел персов и
умыл Грузию кровью. Мой же сговор сулит только мир и благодать.
     - Ошибку  свою  Саакадзе искупил.  Ради  святой  церкови  любимым сыном
пожертвовал и  вражеской кровью залечил раны Картли и  Кахети.  Ты же привел
персов ради  корысти своей,  ради воцарения твоего ставленника.  А  мир  под
пятой шаха Аббаса,  большой мир...  Знаю, сейчас ты должен в Исфахан послать
двойную дань,  а  с кого возьмешь?  Паства разбежалась,  сам Саакадзе в этом
мудро помог,  а которые остались -  под его знаменем находятся.  Майдан тоже
опустел, как душа у антихриста. Церковь ни шаури не даст.
     - Даст,  святой отец,  иначе персы сами с Тбилиси шкуру сдерут.  Дань я
должен заплатить,  и  заплачу!  Как бы  велика она ни была,  мизерной должна
показаться по сравнению с тем,  что могут персы учинить с непокорной Картли.
Советую, святой отец, об этом подумать. Церковь во имя Христа обязана помочь
царству  остаться неразрушенным после  ухода  врага...  Но  если  всенародно
благословишь  Симона  Второго  на  царствование,  благословишь  в  Мцхетском
соборе,  обещаю  щадить богатство церкови...  а  вы  сами  уделите,  сколько
захотите.
     - Да  не  отступится от меня сын божий Иисус Христос,  да пошлет совет,
достойный пастыря церкови...  Соберу братию,  и,  моля  бога,  обдумаем твое
обещание.
     Уже  стемнело.  Давно ушел Шадиман,  а  католикос продолжал пребывать в
глубокой задумчивости.  Изредка  треск  свечей  нарушал сумрачный покой.  На
тяжелых переплетах священных книг,  точно на могильных плитах,  поблескивали
кресты.  Нечто похожее на  раскаяние шевелилось в  душе католикоса.  "Может,
следовало  настоять,   чтобы   царь   Теймураз  назначил  Моурави  верховным
полководцем?  Опасно:  победит  -  непременно низвергнет Теймураза...  опять
смуты...  Нельзя допустить воцарения в  Картли имеретинского Александра.  Об
этом  Имерети мечтает.  Монахи  донесли:  на  помощь  Саакадзе против Левана
Дадиани надеется.  Опять же  католикос Имерети Малахия -  властный и  еще не
стар.  Возликует и  захочет первенствовать...  Двум католикосам в  Грузии не
бывать, а еще неизвестно, кого Филарет Московский поддержит. Теймуразу ничем
не  помог.  Трифилий настаивает на помощи Георгию Саакадзе.  Но не следует и
Теймураза восстанавливать против церкови.  А сейчас не опасно ли идти против
Симона?  Тоже царь Картли, ставленник коварного шаха Аббаса... Да будет воля
божья!  Георгию Саакадзе помощь не окажу.  Симона признаю,  если... Теймураз
будет побежден.
     Католикос  поднялся,   и  от  резкого  взмаха  черного  рукава  погасла
ближайшая свеча.
     Единолично приняв решение, католикос разослал по Тбилиси гонцов собрать
иерархов,  дабы  посоветовали  смиренному  ставленнику  Иисуса  Христа,  что
ответить Шадиману.
     С  высокой башни Метехи,  над  которым уже  нависло желтое знамя Ирана,
Хосро-мирза  любовался  Тбилиси,  расплывающимся в  голубоватых  тенях.  Ему
нравился  грузинский стольный город,  сочетание куполов,  башен,  балконов и
садов,  красочно опоясанных зубчатыми стенами, окаймленных лесистыми горами.
Но его удел Кахети. О ней он вздыхал в дни изгнания, о ней вздыхает теперь -
в  дни  славы.  Там Алазанская долина,  там горная Тушети,  там...  там царь
Теймураз.  Жаль,  Иса-хан  пожелал  пленить непокорного шах-ин-шаху  царя...
большую награду получит.  Но если бы господь бог дал... О аллах, при чем тут
господь?  Впрочем,  не  помешает...  Если  когда-нибудь  воцарюсь в  любимой
Кахети,  построю и мечети и церкви.  Пусть молится кто где хочет*. Не узнать
Хосро-мирзу.  Робость и  раболепие навсегда остались в  Исфахане.  Он  снова
царевич  Багратид  и  должен  по  праву  повелевать.  "Довольно  приниженной
покорности!  И шах больше не требует бессловесности -  недаром последний год
приглашал на  совет  в  комнату "уши  шаха"  и  для  поучения хитрым ходам в
политике и смелым взмахам шашки в битве - с врагами шах-ин-шаха, конечно. Но
кто умеет замахнуться шашкой,  тот теряет страх перед опасностью. Как-то шах
Аббас сказал:  "Я  свое царство мечом добыл,  и  ты  следуй по  моему пути".
Хорошо  следовать,   когда  каждый  хан   боится  вперед  меня   пропустить!
Предупреждения Шадимана излишни. Зураба Эристави я не хуже знаю, чем Георгий
Саакадзе.  Мною  обдумано  все  "от  луны  до  рыбы".  Ксанский  Эристави  и
Мухран-батони мне не страшны,  они разобщены. Опасны горцы, особенно хевсуры
и  мтиульцы,  -  они любят Моурави и  могут скатиться с гор на своих бешеных
конях. Один хевсур десяти сарбазов стоит... Выходит, если их тысяча придет и
тысяча мтиульцев,  не считая других, Саакадзе может изгнать нас не только из
Тбилиси,  но  из Марабды тоже.  Нельзя такое допустить,  необходимо отделить
горцев от Картли.  Не один Зураб,  но и  Шадиман не должен догадаться о моих
больших планах.  Пусть заблуждаются,  что я  ради красавицы княгини,  сестры
царя  Симона,  рискую двадцатитысячным войском.  Я,  Хосро-мирза,  сын  царя
Кахети,  имею право на престол...  Незаконный сын? У персиян нет незаконных.
Раз отец царь,  мать может быть служанкой,  -  все равно сын -  царевич. И у
ханов, и у купцов, и даже у простого амбала дети по отцу законны. А моя мать
княгиней была.  Не виновата, что царица вовремя не умерла. Я в Кахети у отца
как царевич рос.  И в Кахети как царь вернусь.  Одно важно сейчас:  остаться
победителем.  Шах Аббас ценит больше алмазов храбрость. Ему все равно, какой
ценой  уничтожить Теймураза,  а  мне  нет.  На  престол я  должен взойти под
радостный крик грузин,  а  не под сдавленные проклятия...  Всеми ухищрениями
буду  избегать  разорения  царства.  Я  должен  оправдать выбор  Саакадзе  и
сражаться с Саакадзе,  а заодно тайно и с Иса-ханом,  и с Исмаил-ханом,  и с
минбаши.  Все они сыновья знатных ханов,  все стремятся отличиться в Грузии.
Не придется!  Я, Хосро-мирза, воспрепятствую. Думается, поможет мне Шадиман,
- тоже собирается царствовать,  а  на  развалинах байрам не справишь.  Вчера
Гассан видел вещий сон, будто я на золотом коне въезжаю в распахнутые ворота
Тбилиси...  - теплая улыбка тронула губы Хосро. - Мой Гассан всегда для меня
видит хорошие сны.  Бывали сны,  конечно,  и  не  сбывающиеся,  тогда Гассан
клялся,  что и аллаху свойственно ошибаться. Мы всегда миримся, но не иначе,
как разбив кальян или дорогую вазу".
     ______________
     *   Впоследствии   Хосро-мирза   так   и   поступил,   воцарившись   на
картли-кахетинском престоле в 1632 году под именем Ростома. Ему был присвоен
Исфаханом титул "вали" - наместника шаха.

     В таких думах застал кахетинского царевича Шадиман.  Внимательно слушал
Хосро:  "Католикос недоволен вторжением иранцев в  Тбилиси?  А куда,  по его
мнению, должны вторгаться сарбазы шах-ин-шаха? В Аравийскую пустыню?.."
     Конечно, не до конца сказал Шадиман и не до конца поверил ему Хосро, но
обоих озаботило колебание главы церкови.  Если церковь начнет сопротивляться
или  -   еще  хуже  -   скрытно  подзадоривать  народ,   этим  не   преминет
воспользоваться Иса-хан, ибо невозможна победа над Георгием Саакадзе, если к
нему  придут на  помощь войска церкови,  -  ведь  за  ними  тогда поспешат и
князья.
     - Удостой принять от меня такой совет,  князь. Ты больше не напоминай о
себе католикосу,  неопределенность неизменно пугает: день будет ждать, потом
неделю, потом встревожится... Раз молчишь - значит, силен.
     Внимательно  посмотрел  на  кахетинского  царевича  Шадиман,   по  душе
пришлась ему смесь грузинской мягкости и персидского коварства.
     - А потом, светлый царь?
     Хосро вздрогнул:  "Странно, второй раз оговаривается хитрый царедворец.
Случайно? Не такой глупец. Значит, что-то замыслил".
     - Ты о чем, князь?.. Потом... да будет тебе известно, - чужое звание не
украшает витязя и даже унижает.
     - Чужое?  Уж не ослышался ли я? Клянусь солнцем, ты создан для трона! И
если великий из  великих шах-ин-шах,  да  живет он вечно,  не очень заметит,
какой любовью ты воспылал к  прекрасной Грузии,  то не пройдет и  двенадцати
лун,  как  католикос в  Мцхета  будет  венчать тебя  на  царство...  скажем,
Кахетинское.
     В  свою  очередь Хосро  внимательно посмотрел на  Шадимана...  "Что  со
мною?!   Или  я  потерял  разум?   Почему  показываю,   как  товар,  радость
Исмаил-хану?  Разве он не уши шаха?  Вот и Гассан сегодня утром, когда я пил
каве,  рассказывал,  что  видел сон,  будто прилетел к  нему мой собственный
ангел и сказал:  "Скоро царевич открыто станет смелым..." Открыто?! Дальше я
не дал Гассану договорить, швырнул в него античную чашечку, кажется, пустую.
"Если это мой ангел,  -  закричал я, - то ко мне ему ближе воздушная тропа!"
Оказалось,  шайтану еще ближе, ибо Шадиман подобен ему: сразу стер не только
с  лица,  но  и  с  сердца  бальзам,  благосклонно даруемый  мне  прекрасной
родиной".
     - Ты,  кажется,  князь,  спросил,  что потом?  Мною уже обдумано: потом
католикос,  истомленный ожиданием,  сам  пригласит тебя и  поспешит признать
Симона, ибо разъяренный "барс" ему страшнее, чем прирученный джейран.
     Оба разразились искренним хохотом и  направились к царю Симону,  где их
ждала военная беседа.  В  углу  уже  сидел Исмаил-хан  и  безмолвно созерцал
костяные фигурки, изображающие Будду и его возлюбленных.
     Хосро с любопытством оглядел темноватый маленький покой,  примыкавший к
опочивальне.  Здесь все дышало ушедшим в глубь времен укладом. Тяжелые ковры
вместо  шелковых керманшахов,  сельджукские скамьи  вместо изящных арабских.
Зачем здесь кованный серебром сундук? - дивился Хосро. - Что в нем хранится?
Фаянсовый кальян? Нет, он, Хосро, любит персидскую легкость.
     - Нравятся тебе,  царевич Хосро,  мои покои?  -  спросил Симон, заметив
любопытство Хосро.
     Сам царь Симон мало изменился.  Отращенный,  к радости Шадимана, второй
ус  торчал,  как  и  первый,  напоминая копейный наконечник,  прислоненный к
розоватой  дыне.   Облаченный  в  парчовый  халат  с  шелковым,   отделанным
каменьями,   поясом,   он,   казалось,  прирос  к  высокому  креслу,  слегка
напоминавшему трон.
     - Мне все нравится, чем доволен царь Симон.
     - Откуда знаешь,  что  я  доволен?  Решил  не  селиться опять в  покоях
Луарсаба,  хотя их изящество ласкает глаз.  Но раз в  этих покоях замуровано
счастье Луарсаба, мне их открывать незачем.
     - А ты думаешь,  мой царь,  покои Георгия Десятого счастливее?  Когда я
еще  жил  в  замке отца,  царя Дауда,  однажды всю Кахети потрясла внезапная
смерть моего двоюродного деда.  До меня впоследствии дошло, что царю Георгию
преподнесли вместе  с  вином  индусский  яд,  а  он,  не  собираясь умирать,
блаженствовал на ложе вон в том покое.
     Беспокойно поежившись,  Симон  отвел  глаза  в  сторону окна,  чтобы не
встретиться со взором Шадимана, и глухо спросил:
     - Может,  дорогой Шадиман,  перебраться мне  в  покои  Симона  Первого?
Хорошо получается: Симон Первый, следом Симон Второй...
     - Не советую,  дорогой Симон Второй,  -  за Шадимана ответил Хосро. - В
Картли не осталось столько золота,  чтобы выкупить тебя, как Симона Первого,
из турецкого плена. Жаль, не догадался занять покои моей двоюродной бабушки,
я бы только там поселился,  - Хосро подмигнул Шадиману, - живет, живет, и ни
один злодей на нее не покушается. Одно плохо: узнает - по всему Твалади плач
подымет:  "Вот я,  царица Мариам,  наперсница великой Тамар, выгнанная царем
Багратом  и   ограбленная  его  дочерью,   неблагодарной  Гульшари,   должна
довольствоваться подаяниями Георгия Саакадзе. И сейчас воцарившийся Симон не
соблаговолил отнять  у  Андукапара  драгоценную  шашку  моего  возлюбленного
невинно убиенного супруга Георгия Десятого!" А, князь?
     На лице Шадимана не дрогнул ни один мускул.  Он восхитился предложением
Хосро.
     - Ты хорошо осведомлен, мой царевич, - и, повернувшись к Симону, изящно
склонил голову,  -  покои царицы Мариам великолепны!  Там в стеклянном ящике
блаженствуют золотые  рыбки.  А  рядом  -  молельня:  уединенный  приют  для
отдохновения наложниц! Может, пожелаешь, мой царь?
     - Нет,  нет,  Шадиман, покои Мариам принадлежат Тэкле. Я не войду туда,
хоть по богатству нет лучше их в Метехи.
     - Ты  прав,   мой  Симон,  ни  одни  покои  здесь  не  лишены  приятных
воспоминаний,  и  за  каждым углом можешь ожидать приятное.  Но разве каждый
царь не должен развивать в  себе вкус к  встрече с ножом или ядом?  К слову,
мой  князь  Шадиман,  поговаривают,  что  в  твоих  личных покоях привидения
водятся... Хорошо еще, что в образе красивых княгинь.
     - До твоего слуха, мой остроумный царевич, дошла правда, поэтому никому
не советую входить туда без моего приглашения,  нет страшнее привидений, чем
в образе прекрасных княгинь.
     - Если о  покоях все,  то поговорим о  более важном,  хотя бы о войне с
шайтаном, Георгием Саакадзе, сыном собаки, - счел нужным вступить в разговор
Исмаил-хан, окинув всех надменным взглядом.
     - Да  будет  тебе  известно,   торопливый  хан,   -  не  скрыл  гримасу
неудовольствия Хосро,  -  в присутствии царя придворные,  даже приближенные,
ждут, когда пожелает заговорить о важных делах сам царь.
     Исмаил-хан в бешенстве так прикусил губу,  что показалась кровь.  Симон
беспомощно