замысел вызвал неистовые рукоплескания князей.  И,
больше  не  сдерживаясь,  Зураб,  выскочив  на  середину  зала,  исступленно
закричал:
     - Такое мог  придумать только Великий...  -  с  губ чуть не  сорвалось:
"Моурави".  Он  запнулся и,  захлебываясь,  повторил:  -  Великий  Александр
Македонский!  Князья,  нет сомнения,  богом данный нам царь Теймураз поведет
Кахети-Картли к неслыханной победе.
     - Мы  еще  возжелали сказать вам...  -  Теймураз выставил правую  ногу,
оглядел придворных и торжественно произнес:  -  Мною все обдумано, шах Аббас
сам не придет, опасаясь встречи с моим мечом.
     Джандиери снова вытер со лба холодный пот. Царь величаво вздымал свиток
с голубой каймой. А Зураб продолжал сыпать восхваления.
     Увы,  Зураб впоследствии убедился,  что  "сто забот" на  шахматном поле
чреваты опасностями для обеих сторон и  что даже гениальный план в  неумелых
руках может обратиться в кровавый проигрыш.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ"

     Не  раз  Саакадзе,  вспоминая  детство,  останавливался  у  развесистых
ореховых деревьев,  погружавших в тень глухие ворота. Но два каменных барса,
прижавшихся к  прямоугольным плитам,  словно  готовых  к  прыжку,  неизменно
напоминали ему о сегодняшнем дне.
     Вот и  сейчас,  в утренней синеве,  они высятся дикими стражами,  будто
прислушиваются к скрипу колес и равномерному топоту.
     Медленно,  словно остерегаясь внезапного нападения, открываются ворота.
Вереница ароб выползает на улицу, а за ними с вековой надменностью выступают
верблюды.  В  угловом водоеме отражаются двугорбые силуэты с покачивающимися
тюками.  Вспугнутые птицы взлетают на ветки и тревожно перекликаются.  Из-за
Триалетских  вершин  приоткрывает  красный  глаз   солнце,   вглядывается  в
дремотные дома, набрасывая на верхушки садов розоватую зыбь.
     Дед  Димитрия добродушно проводил взглядом торопливого всадника,  гулко
проехавшего по еще пустынной улице, поправил поклажу, пересчитал следующие к
Дигомским воротам арбы,  как со старым другом,  поздоровался с Мкинвари-мта,
белым башлыком из-под  неба  приветствующей деда,  и,  удобно устроившись на
тугом хурджини,  посоветовал погонщику не гнать буйволов,  ибо они поднимают
пыль и  лишают горожан свежего воздуха,  которого и  так не хватает городу в
этом вечно дышащем огнем котле.
     Семьи азнауров покидали Тбилиси. Уезжали Русудан с домочадцами в Носте,
Хорешани,  Миранда,  жена  Ростома,  с  детьми.  Уезжали  родители Даутбека,
приехавшие погостить, расставался с любимым Димитрием он, дед. И только одно
утешало:  ему,  деду, "барсы" поручили ценное имущество. Пусть злые духи гор
не рассчитывают обвалом камней смутить деда Димитрия, - зорко, как подобает,
следит он за караваном.
     Не в силах унять биение сердца,  смотрела вслед уходящим Дареджан, пока
последняя арба не мелькнула черной точкой за серым выступом,  потом смахнула
слезу и  тихо спустилась с верхней площадки.  Вернутся ли они когда-нибудь в
Тбилиси?  Или  враг,  по  примеру прошлых лет,  разорит и  сожжет красивый и
богатый город?  Потом она  поймала себя на  мысли,  что радуется малолетству
своего единственного сына, Бежана, - ему не идти на войну... Зардевшись, она
порывисто обернулась:  хорошо,  Эрасти не подслушал ее мысли...  Недостойная
она грузинка,  вот еще только вчера Русудан сказала:  "Жаль,  что у меня так
мало сыновей! И Иорам еще не подрос..."
     Внезапно Дареджан нахмурилась:  что  с  Циалой?  "Святая  дева,  уж  не
лишилась ли она ума?  С того дня,  как узнала,  что близко нашествие персов,
повеселела, в бане целый день мыла черные косы, - они до земли у нее, - тело
благовониями натирает,  ступни  ног  до  гладкости мрамора  довела,  вышивку
бросила:  говорит:  "Боюсь пальцы наколоть..."  Бесстыдница!  А  когда я  ее
ругать начала,  Хорешани засмеялась,  увела  меня  и  шепнула:  "Не  трогай,
видишь,  как у нее глаза блестят?  Может,  опять полюбила,  может,  страшное
задумала девушка".  И  подарила ей  княгиня новую  кабу,  подарила ожерелья,
браслеты...  Теперь беспрестанно примеряет, любуется собой... Откуда у Циалы
такая красота?  Ведь  из  деревни,  отец ее  только жалким месепе был.  Наша
госпожа Русудан выкупила всю  семью  у  князя Качибадзе,  -  не  хотел князь
продавать,  настоятель Трифилий увещевал.  Затем всю  семью в  глехи перевел
Моурави,  дом им подарил в Носте,  землю отвел, много одежды, ковров, посуду
послал...  Богато живут, правда, трудятся все. А Циала в дом отца отказалась
вернуться: "Отвыкла". Бесстыдница! От отца, матери отвыкла!"
     Дареджан бросилась наверх,  там на  плоской крыше растянулся на  паласе
Эрасти. Он, конечно, уже проснулся и, щурясь, смотрел в свежее голубое небо.
Взволнованная Дареджан опустилась рядом:
     - Арбы уже ушли...
     - Видел.
     - Вчера  к   госпоже  Хорешани  гостья  прибыла,   княжна  Магдана,   с
прислужницей и двумя дружинниками.
     - Видел.
     - Прислужница говорит, в Марабду княжна возвращается. Княгиня Цицишвили
прислала слуг, чтобы проводить ее.
     - Не возвратится, что ей там делать?
     - Как что делать? Жить. По пути сюда заехала, наверно, Даутбека...
     - Дареджан, посмотри на небо Картли, нигде нет такой манящей глубины. У
персов оно - как розовая шаль, потому там так душно...
     - Ты что,  первый раз небом залюбовался?..  Эрасти,  подумал ты,  что с
Циалой?
     - Как же,  лишь об этом думаю...  -  Эрасти зевнул и обнял Дареджан.  -
Лучше больше яблок кушай,  виноград тоже, персики обязательно, - у персиянок
потому щеки бархатистые.

     - Ленивый верблюд,  откуда знаешь,  какие щеки у  персиянок?  А  может,
шершавые,  как песок?  -  Дареджан не  совсем нежно оттолкнула его.  -  И  в
монастырь Циала не идет, сидит у княгини Хорешани, как чирий на носу.
     - Напрасно кровь портишь, - жалеет княгиня девушку.
     - Жалеет? А вот госпожа Русудан все же в семью не взяла Циалу, хоть наш
Паата и любил ее... О, о, наш Паата!.. - Дареджан заплакала.
     Слезы капали на циновку.
     Эрасти нахмурился,  потом решительно перевернулся на другой бок и вдруг
привстал:
     - Дареджан,  чем беспокоит тебя Циала?  Может,  красоте завидуешь?  Так
знай,  твои глаза равны звездам,  только еще  ярче,  ибо  указывают дорогу и
днем...  Эх-хе,  саакадзевец и днем не часто небо видит,  землю тоже, больше
шеей коня наслаждается...
     Вдруг Эрасти вскочил и опрометью сбежал вниз.  Торопливо всадник осадил
коня  перед  каменными барсами  и  нагайкой  нетерпеливо постучал в  ворота.
Оттолкнув слугу,  Эрасти сам распахнул тяжелые створы, бросил взгляд на знак
суконного  чепрака:  "белый  орел,  терзающий  змею",  и  поспешил  в  покои
Саакадзе, досадуя, что придется его поднять на час раньше.
     Но Моурави,  освежившийся ледяной ключевой водой и  уже чисто побритый,
сидел на тахте,  поджав ноги, и что-то чертил. Услышав выкрик Эрасти: "Гонец
от Мухран-батони!", он повелел ввести гонца в дом.
     Поднявшуюся суету Дареджан услыхала из  кухни.  Как  раз,  склонясь над
грудой битой птицы,  она  решала с  главным поваром,  блиставшим белоснежным
колпаком, важный вопрос: хватит ли каплунов, или еще с десяток подрезать? И,
может,  совсем не лишне зажарить еще пять-шесть баранов? Ведь, кроме обычной
еды, вечером прощальная скатерть для всех "барсов".
     В кухню вбежала прислужница.
     - Батоно  Дареджан,  дружинники коней  седлают!  Моурави уезжает,  Дато
тоже,  Даутбек тоже,  Папуна,  Гиви, батоно Ростом, Эрасти непременно... все
без утренней еды выезжают.
     Всплеснув руками, Дареджан поспешила во двор.
     - Ты что,  чанчур, коню живот перетянул! - рассердился Папуна и, вырвав
у молодого дружинника подпругу,  сам принялся седлать своего коня.  - Всегда
помни:  коню должно быть удобно,  как тебе в бане...  Э, э, Дареджан, почему
прячешься?
     - Дорогой Папуна,  все без еды выезжают,  хотела в хурджини Эрасти хоть
баранью ногу положить.
     - В другой хурджини бурдюк спрячь.
     - Боюсь, Эрасти рассердится, еще скажет: не на праздник едем!
     - Еще не родился такой грузин, который за вино сердился бы. Вот конь не
человек,  а если устанет,  должен остановиться у источника,  попить, поесть.
Тут-то и всадник за бурдюк примется.  Где-то на пригорке солнце нас ожидает,
и,  чтобы Эрасти перед ним стыдно не было,  сыр в хурджини положи.  А перец?
Соль? Подкинь еще вареную курицу...
     Первым  из  ворот  выехали Дато  и  Гиви,  они  торопились к  Ксанскому
Эристави.  С  теплой улыбкой взглянул Папуна на тугой хурджини,  перекинутый
Гиви  через  седло:  молодец  Хорешани,  знает  азнаурский  аппетит.  Папуна
пробовал  шутить,  но  сегодня  веселость  бежала  от  него.  И  даже  вслед
умчавшимся в  далекие замки Даутбеку и Димитрию он ничего не крикнул.  Молча
обошел он  коней,  поглаживая лоснящиеся бока.  Особенно долго  стоял  около
молодого  Джамбаза:   "Э,   э,   друг,  не  слишком  ли  много  тебе  хлопот
предстоит?.."
     В дальних покоях Георгий,  привешивая к кольчатому поясу шашку в черных
ножнах, прощался с припавшей к его плечу Русудан.
     - Значит, дорогая, поможешь?
     - Пусть влахернская богородица вразумит меня.
     - Отъезд твой придется отложить... И еще неизвестно, куда выедете...
     - Напрасно так тревожишься,  дорогой. Разве не было хуже? Пусть защитит
тебя в пути святой Георгий.
     Вынув двухцветный платок,  Русудан поцеловала его и положила за отворот
куладжи Георгия, затем твердо направилась к дверям.
     Вскоре  двор  опустел,  пожилой  дружинник соединил  железные створы  и
накинул засов. В доме водворилась тишина, хотя молодежь уже покинула комнаты
сна,  и  Бежан,  вчера  прибывший  с  настоятелем Трифилием,  уже  о  чем-то
вполголоса спорил с Автандилом.

     Придвинув Магдане чашу с пряным соусом, Хорешани продолжала разговор:
     - Выходит, князь Шадиман вспомнил о тебе все же?
     - О моя Хорешани, ты угадала.
     - Но  княгиня Цицишвили ведь обещала защитить.  Или слово княгини легче
пуха?
     - Крестная   уговаривает  подчиниться  воле   отца...   думаю,   боится
ссориться,  -  ведь неизвестно,  может,  опять царь Симон в Метехи вернется.
Тогда князь Шадиман снова всесильным станет.  На это в изысканно начертанном
письме намекает отец. "Пора, - пишет, - моей дочери поблагодарить прекрасную
княгиню  за  гостеприимство.  Скоро  Магдане  предстоит блистать  в  царском
дворце...  где...  все  может  случиться...  Муж,  которого  я  наметил  для
наследницы Сабаратиано,  да окажет честь нашему роду..." О дорогая Хорешани,
крестная уверяет: о царе Симоне думает надменный князь Шадиман...
     Некоторое время Хорешани задумчиво смотрела на серебряный кувшинчик,  в
котором отражалось бледное лицо Магданы, потом просто спросила:
     - А тебе, моя Магдана, разве не хочется стать царицей Картли?
     - Нет, если бы даже царь удостоил меня...
     - Почему же  не  удостоит?  Ты  знатного рода...  Ведь  царь Луарсаб на
простой азнаурке женился.
     - Да  приснится мне в  светлом сне такой царь!  Я  не забыла,  как отец
высмеивал Симона Второго.  И  потом...  ты  знаешь,  моя Хорешани...  сердце
занято, другому не отдам себя.
     - Это дело тонкое,  дорогая Магдана.  - и крепко любить можно, а корона
притягательную силу  имеет...  И  еще...  ради  блага ближнего можно другому
сердце отдать.
     - Не  скрою стыда от  тебя,  любимая Хорешани,  не сильная я...  только
немножко, совсем немножко счастья для себя хочу, о другом не думаю... Откуда
сильной быть?  Мать робкая,  запуганная, на птичку была похожа, подхваченную
ураганом.  Обессилели крылья,  и  задохнулась в  каменной клетке,  прикрытой
турецко-персидской парчой.  Братья себялюбцы рано  бросили нас.  На  золото,
неизвестно откуда добытое, купили корабль. И первая волна смыла у них память
о покинутой сестре.  Я не познала тоски, ибо никогда не знала радости. Росла
каким-то одиноким цветком на скале,  окутанной,  туманом.  А  внизу бесшумно
скользили  слуги,  приниженные враги.  Запах  лимона  и  стук  шахмат  стали
ненавистны, как яд. И надо всем возвышался отец, изысканный тиран... В твоем
благословенном доме,  в доме благородной Русудан я узнала, что человек может
обрести счастье...  Нет,  не  гони меня,  не  бери на душу тяжелый грех;  не
вернусь я в Марабду.  Я обманула крестную:  сказала, заеду лишь проститься с
тобой.
     - Ночь напролет молилась я о тебе,  моя Магдана.  Знай, если бы все как
раньше было у меня,  осталась бы. Но другое время сейчас, в Носте уезжаем...
Не могу я подвергнуть опасности очаг Русудан...  Скоро враг станет на рубеже
Картли.  Твой отец притаился, в глуши гор нетерпеливо ждет врага... Никто не
знает,   что  может  случиться,   ведь  не   Моурави  возглавит  войско,   а
царь-шаирописец.
     - Значит, покидаешь меня? - с отчаянием вскрикнула Магдана.
     - Как могла такое подумать? Ведь ты любишь Даутбека и любима им.
     Магдана застонала и повисла на шее Хорешани.
     - Лю... лю...
     - Еще как любима!
     - Тогда зачем, зачем томить?!
     - Боится, что не достоин тебя.
     - Он?!  Он не достоин?!  Тогда кто же,  кто достоин?  Нет,  не поеду я,
лучше в Куру!
     - Я  другое придумала:  на срок войны Димитрий отвезет тебя в монастырь
святой Нины... там игуменья...
     - Знаю, знаю! Гиви все рассказал... Димитрий любил... Димитрий как брат
Даутбеку.  О моя Хорешани!  Я поеду,  там пережду войну, там буду молиться о
ниспослании победы и здоровья всем... всем...
     Не прошло и часа,  как письмо к Шадиману было готово,  так писать умела
только Хорешани:

     "Князь   Шадиман   Бараташвили,   доблестный   владетель   Сабаратиано,
благородный и  разумный,  великодушный и незлопамятный!  К тебе мое скромное
послание!
     Твоя дочь,  княжне Магдана, больше, чем злых духов, боится змей, потому
и решила не возвращаться в Марабду.  Но запомни: если ты задумаешь повторить
свою  "добросердечную"  прогулку  в   Носте,   воспользовавшись  отсутствием
Моурави,  обороняющего  Картли  от  твоих  друзей,  то  тебя  постигнут  два
разочарования:  там ты Магдану не найдешь, и там немало твоих дружинников, а
возможно, и ты сам, укоротятся в росте на голову. К слову напоминаю: Георгий
Саакадзе ни разу не покушался на твой замок,  вызывая этим недоумение врагов
и друзей.
     Если  богу будет угодно допустить несправедливость и  ты  вновь увидишь
Одноусого, передай ему от меня: в Метехи очень скользкие ступени, и даже при
помощи твоей сильной руки ему вряд ли удастся не поскользнуться...
     Об этом все.
                                Продолжаю пребывать в счастливом азнаурстве.
                                    Хорешани Кавтарадзе, дочь князя Газнели,
                                                так чтимого когда-то тобою".

     Позвав закованного в броню гонца княгини Цицишвили,  Хорешани приказала
ему  немедля  скакать в  Марабду и  передать свиток  князю  Шадиману.  Потом
отправила своего одетого в светлую чоху гонца с любезным посланием к княгине
Цицишвили, убеждая ее не волноваться, ибо Шадиман будет немедленно извещен о
согласии Магданы погостить еще у ностевских друзей...

     Русудан  послала Автандила в  дом  к  Хорешани.  Сегодня будет  приятно
навестить в  Метехи  старого  князя,  и  если  намерение Русудан совпадает с
намерением Хорешани, пусть предупредит отца об их желании за полуденной едой
видеть настоятеля Трифилия и светлейшего Липарита,  еще не успевшего выехать
в свой замок...
     Внимательно выслушав Автандила,  Хорешани сказала,  что дорогая подруга
опередила ее ровно на минуту... потом спросила: не хотят ли Автандил и Бежан
провести у нее скромный вечер, дабы не дать в ее отсутствие скучать Магдане?
     Улыбнувшись,  Автандил  рассыпался в  благодарностях.  Хорешани тут  же
позвала  старшего повара  и,  к  удовольствию Автандила,  приказала устроить
приятный пир для молодежи.  Управительнице она мимоходом шепнула: "Не забудь
позвать сыновей Ростома и соседку-хохотушку, которая, несмотря на веснушки и
широченные бедра, ухитрилась понравиться Автандилу..."
     Когда Русудан и  Хорешани,  накинув легкие покрывала,  в  сопровождении
старого Отара вышли из  дома,  было уже  за  полдень.  Необычайная тишина на
улицах еще  недавно веселого города щемила сердце...  Понимая друг друга без
лишних слов,  подруги шли  молча,  да  и  предстоящее дело требовало большой
сосредоточенности мыслей.
     Старый князь Газнели, известный своим гостеприимством, сегодня особенно
радовался гостям -  и потому,  что все были по душе ему,  и потому, что есть
чем похвастать:  этот маленький Дато,  как джигит, вскакивает на жеребенка и
скачет,  не замечая препятствий.  Нельзя сказать,  чтобы у  деда при этом не
дрожало сердце,  но он тщательно скрывал страх и сурово покрикивал: "Держись
прямее!   Не  трясись,  как  азнаур  перед  турниром!"  Над  этой  княжеской
заносчивостью  любил  подшучивать  большой  Дато  так,  что  у  князя  глаза
сверкали.  Впрочем, всегда спор кончали кувшином доброго вина, которое князь
любит распить с  веселым зятем.  Только поздоровавшись с молчаливой Русудан,
настоятель Кватахеви уже  понял:  озабочена она чем-то  серьезным и  недаром
пришла  сюда.   С  каждым  годом  все  больше  притягивает  его  возвышенная
княгиня...  Да, господь благословил, и они связаны навек: у них общая любовь
- Бежан!  Ее кровь и  плоть -  его духовный сын...  Нежность охватила сердце
Трифилия.  Милосердие божье!  Ее  сын  -  наследник  его  дум,  чаяний,  его
богатства,  его сана,  его Кватахеви.  Теперь не  страшно умереть.  И  этого
чистого отрока,  умного мужа,  сильного воина церкови дала ему прекрасная из
прекрасных...   Трифилий  вздрогнул.  Божий  промысел!  Ряса,  как  панцирь,
защищает от земного соблазна...
     И,  отпивая из серебряной чаши прохладное вино, думал, любуясь Русудан:
"Нет,  не  меняется божья  красота,  только побледнел слегка мрамор лица,  и
глаза излучают суровость, и холоднее руки".
     Дастархан внесли в  круглую комнату,  где в глубине виднелся балкончик,
нависший над садом,  как ласточкино гнездо. И тут Хорешани вспомнила, что не
видела новой куладжи маленького Дато.  "Как?!  -  изумился Газнели.  -  Ведь
голубые отвороты целый месяц оторачивала серебристым мехом прислужница!"  И,
подхватив дочь,  увлек ее  в  другой конец Метехи.  "Там задержит строптивца
умная Хорешани столько, сколько надо", - усмехнулась Русудан.
     Кресла,   обитые   фиолетовым  бархатом,   и   полумгла  располагали  к
таинственности.  Чем  дольше  слушали  Липарит  и  Трифилий,  тем  тревожнее
становились они.
     - Но,  моя госпожа Русудан,  -  вступил в разговор Липарит,  -  Моурави
невозможного требует...  Царь  повелел высшему Совету  больше  в  Тбилиси не
собираться.  Дела войска решаются в Телави...  Так же и другие дела царства.
Кто осмелится ослушаться?
     - Когда царь отменял высший княжеский Совет в Тбилиси, он не предвидел,
что могущественные Мухран-батони,  имеющие войска больше, чем имеет он, царь
Кахети,  оскорбленные им,  отделятся.  А кто не знает,  что за Мухран-батони
последовали Ксанские Эристави?  Распадается царство, на радость шаху Аббасу!
Отпадут от кахетинца еще многие приверженцы Моурави. Понимаешь, князь, какая
опасность?
     - Если Мухран-батони отложились,  знаю -  не изменят решение, пока царь
не утвердит Моурави... А царь не утвердит...
     - Об  этом не думай,  князь,  -  поспешно перебила Русудан,  -  Моурави
никогда мелким самолюбием не страдал. На твой зов соберутся, ибо велико твое
влияние на князей.
     - Опять же любопытство погонит многих,  - Трифилий благодушно расправил
бороду,  он  понял:  Саакадзе  не  допустит раскола  и  сражаться будет  как
Моурави,  а не как прислужник Теймураза,  и, стало быть, царству не угрожает
смертельная опасность.
     - Главное,  следует  остерегаться  князя  князей  Зураба,  -  убежденно
проговорил Липарит. - А он против царя не пойдет.
     - С божьей помощью,