снели,  как  два  надутых пузыря,
облитых кизиловым соком, по-петушиному выкрикнул:
     - Тогда  пусть  гордость  не  помешает Мухран-батони  сказать:  орел  с
подбитым крылом безопасен!
     - Скажу и об этом: к счастью, опасен по-прежнему.
     - Как понять тебя, Мирван? - пожал плечами Цицишвили.
     - Нетрудно понять:  Моурави вынудил персов бежать из Картли,  но Кахети
еще  кишит врагами,  а  князь Арагвский услужливо указал вражеским полчищам,
отходящим из Картли, тайную дорогу в Кахети. Для чего? Не для того ли, чтобы
каждый час можно было ждать их возвращения?
     - Выходит, Саакадзе готовится к праздничной встрече?
     - Об этом разговора не было,  благородный Липарит,  но,  думаю, никогда
кот безнаказанно не позволит мышам гулять вблизи его когтей.
     - Слушаю я тебя,  Мухран-батони, и удивляюсь. Всей Картли известно, что
персы ушли, устрашенные святым отцом, а по-твоему выходит - Саакадзе изгнал!
     - По-твоему тоже так выходит,  князь Джавахишвили, только притворяешься
простодушным.  А стяг на спинке твоего кресла другое доказывает:  красный от
крови.  И еще удивляюсь: если католикос, хоть и с опозданием, изгнал персов,
и Метехи такое признает,  -  почему духовенство, как всегда бывало, на съезд
князей не пригласили?
     Джавахишвипи рванул ворот своей куладжи,  ибо  его  душил гнев,  и  уже
готов был предложить Мирвану обменяться креслами ради справедливости.
     - Не об этом сейчас разговор,  князья, - поспешил нарушить опасный спор
Шадиман.   -   О  княжеском  сословии  говорите.   Съезд  только  княжеский,
церковникам сейчас нечего здесь делать,  да  будет над  ними благодать неба!
Зураб прав. Поднять накренившиеся знамена, снова окружить трон щитами высших
фамилий,  снова диктовать свою волю царю,  вершить делами царства - вот наше
право!
     - Высший совет? Так ли, благородный Шадиман?
     - Так, дорогой Фиран.
     - Не  только о  Совете разговор.  Настаиваю,  князья:  пока не подобьем
второе крыло - ничто не прочно; я лучше знаю ностевского орла.
     - Что предлагаешь, Зураб? Переименовать "барса" в орла?
     - Обезвредить!  Азнауры разъехались,  ополченцы почти все  разбежались,
стосковались по  очагам.  Но Тбилиси тайно ему принадлежит.  Купцы,  амкары,
даже мелкие торговцы,  глупые тулухчи,  и  те мечтают о возвращении Великого
Моурави. Надо заставить майдан мечтать о возвращении власти князей!
     - Святой Евстафий!  - вскрикнул владетель Биртвиси. - Уж не предлагаешь
ли ты, князь, уничтожить цвет городов?
     - Предлагаю увеличить! Уж приступил к такому: заказал оружейникам щиты,
нарукавники, стрелы на все войско свое, пятьсот новых шашек и наконечников к
копьям,  заказал шорникам пятьсот горских седел,  пятьсот разноцветных цаги,
заказал  амкарству портных семьсот разноцветных шарвари,  шапочникам заказал
папахи!  Ни одно амкарство без работы не оставил.  И  купцов тоже не обидел:
велел своим мсахури у  каждого понемногу закупить узорчатый миткаль для  жен
моих глехи,  бархат и атлас для моего замка, парчу для... - Зураб запнулся и
бросил на Шадимана выразительный взгляд.  -  Так вот,  князья, предлагаю вам
загрузить амкарства работой, а купцов торговлей. Я хорошо знаю этих плебеев:
Саакадзе таким  способом привязал их  к  хвосту своего коня.  Амкарам работа
важна,  как жизнь;  и  если ее будет вдоволь,  надолго перестанут скучать по
Саакадзе,  а  там  и  вовсе их  разлучим.  Крупных купцов можно разослать за
товарами хотя бы в Имерети, Гурию или в Персию. Пусть будет если не золотой,
то   серебряный  звон  караванов.   Майдан  будоражить  торговлей,   амкаров
успокаивать работой - вот путь к полной победе над щедрыми азнаурами!
     Князья недоумевали:  такой прием борьбы был для них совсем новым. Но...
но... откуда у Зураба столько монет? Откуда такой замысел?
     Мирван не отводил проницательного взгляда от Эристави, не отличавшегося
мудростью, и как бы вскользь спросил:
     - А царство сколько заказало амкарам?
     - Царство? Царство - это мы...
     - Я не о том, Зураб. Сколько везир Шадиман заказал для царского войска?
     - Я,   князь,  пока  обдумываю.  Пусть  раньше  царские  писцы  уточнят
численность стрелков и  всадников.  Да  вот  князья Гурамишвили и  Качибадзе
подобрали знатоков, и те ведут перепись...
     Шадиману было  неудобно признаться,  что  Зураб уговорил его  впредь не
истощать и так истощенную царскую казну.
     - Значит, царь пока ничего не заказал?
     - Благодаря Саакадзе царский "сундук щедрот" совсем оскудел.
     - Благодаря Иса-хану  и  Хосро-мирзе,  ты  хотел сказать,  все  царство
оскудело!  Но ты,  Зураб,  ни на шаури не обеднел,  напротив - твои действия
достойны изумления. И ты, Шадиман, удивил меня. Разве, хоть для приличия, не
должен  был  заказать амкарам для  царства?  Выходит,  один  князь  Эристави
силится достигнуть вершины?
     - Помни  всегда,  Мирван Мухран-батони:  князь Зураб Эристави Арагвский
был и останется на вершине! Он не нуждается...
     - Нуждается, раз из кожи лезет, чтобы привлечь на свою сторону амкаров!
Моурави открыто говорил,  что он для азнаурского сословия, вопреки княжеским
интересам, майдан завоевал, а ты для кого стараешься?
     - Я?  Я?  -  Зураб на миг,  как пойманный волк, блеснул зубами. - Я для
княжеского сословия...
     - Моурави,  когда решает важное,  собирает съезд азнауров. А ты, Зураб,
спросил князей?  Нет!  Ты  поспешил для  себя  завоевать Тбилиси!  -  Мирван
прислонился к  спинке кресла,  и  корона эмблемы словно очутилась у  него на
голове.
     Зураб  вздрогнул,  несколько секунд  он  растерянно взирал на  Мирвана,
потом с такой яростью накинулся на него -  "приспешника" Саакадзе,  что даже
Цицишвили стало неловко.  Многие князья, и враги и друзья, уважали полуцарей
Мухран-батони за их доблесть и благородство, и брань князя Эристави казалась
им недостойной и опасной.  Тщетно Шадиман,  охваченный подозрением,  пытался
прекратить ссору.  Зураб,  точно с цепи сорвавшийся медведь, к носу которого
поднесли пылающий факел,  все больше свирепел,  осыпая Мирвана непристойными
словами.
     - Успокойся,  Шадиман, - хладнокровно сказал Мирван. - Дай князю Зурабу
Арагвскому поговорить на родном ему языке.
     Владетели,  особенно ценившие острое  словцо,  меткое сравнение,  едкий
выпад,  разразились дружным хохотом.  Обескураженный Зураб, злобно озираясь,
буркнул:
     - Смеяться  станете,  когда  Саакадзе воспользуется уходом  Иса-хана  и
примется за княжеские замки! Тогда он вас пощекочет!
     - Пока  только явных врагов щекотал кончиком меча.  Мы  тоже не  терпим
обиды и деремся друг с другом, а мы ведь не персы - князья, - с достоинством
проговорил Липарит, незаметно отодвинув свое кресло от кресла Фирана.
     - Прав, батоно Липарит, не о нас сейчас думает Моурави, сильно озабочен
щедротами церкови.
     - Это тебе сам Саакадзе сказал?
     - Князь, мечтающий стать во главе сословия, должен, помимо своей крыши,
и звезды видеть,  -  холодно произнес князь Барата и слегка подался направо,
дабы Андукапар еще  раз  уразумел значение эмблемы Биртвиси:  "Молния гнева,
защищай башню могущества!"
     От владетелей не укрылся маневр Липарита,  и  они тоже принялись слегка
подталкивать  свои  кресла  в  сторону  трона.   Круг  сузился,   а  страсти
накалились. Кочакидзе, носивший высокие каблуки, чтобы казаться выше, сейчас
еще   приподнялся  на   носки   и,   достигнув  половины  роста  Джорджадзе,
напоминавшего афганское  копье,  сцепился  с  ним  из-за  какой-то  каменной
мельницы,  стоявшей на  рубеже двух владений.  Ражден Орбелиани,  с  глазами
ангела,  слетевшего  с  фрески  "Страшный  суд",  и  с  желчностью человека,
познавшего ад на земле, мрачно крутя тонкий свисающий ус, что-то выговаривал
запылавшему от ярости Качибадзе,  в  свою очередь не скупившемуся на упреки.
Только  и  слышалось:   "Три  разбойника!..  Орбетскую  красавицу!..  Буркой
накрыли!..  Не по-княжески поступил!" Цицишвили,  подобрав трясущийся живот,
терзал Фирана, доказывая преимущества серого волка перед пугливым джейраном.
"Фамильный знак,  -  настаивал он,  -  всегда определяет свойства владетеля.
Поэтому нескромно садиться ближе к трону, чем следует!.."
     Князья словно вычеркнули из  памяти цель съезда -  сплотить и  укрепить
царство.   Будто  не  кресла,  а  замки,  ощерившиеся  пиками,  расцвеченные
знаменами, поставлены в круг, и вековые распри получили новое выражение.
     Пререкания  грозили  перейти  в  свалку.  И  вдруг  неожиданно,  -  как
выяснилось потом,  по  тайному сигналу Шадимана,  -  на  хорах  оглушительно
заиграли трубы царства. Ничего не стало слышно, кроме грозных раскатов.
     Словно струи холодной воды обдали князей.  Водворилась тишина.  Шадиман
властно вскинул руку.
     - Владетели! - коротко сказал он. - Вспомним о Картли!
     Ловко  переведя  разговор,   он  взял  в   свои  руки  вожжи  и  погнал
разгоряченных князей по извилистым путям политики.
     К  концу  дня  князья  Верхней,  Средней и  Нижней  Картли основательно
приутомились.   Каждый  с  удовольствием  думал  о  роге  освежающего  вина.
Поднялись шумно и,  как бы невзначай, задвигали креслами, стремясь поставить
их ближе к трону. Кресла сбились в кучу, как буйволы в узком ущелье, ведущем
к водопою,  получился затор.  В суматохе кресло Кайхосро Барата ножкой сбило
набок  кресло  Ксанис-Эристави.   Раздался  смех.   Но  уже  ругался  Мамука
Гурамишвили,  которому кто-то  повредил светло-коричневого льва  на  розовом
поле, красноречиво сжимавшего серебряное копье.

     Шел третий день съезда.  Теперь,  как и прежде,  на возвышении, имевшем
три ступеньки, в середине высился трон царя, по обе стороны от него тянулись
в линию княжеские кресла одной высоты, одинаково обитые фиолетовым бархатом.
     Зураб,  поддержанный Шадиманом, сумел убедить князей перетянуть на свою
сторону "господ торговли".  И  вот сейчас писцы составляли списки,  на какую
сумму каждый князь закажет изделия или купит готовые на тбилисском майдане.
     Из  тщеславия  князья  называли  цифры,  не  всегда  соответствующие их
желаниям и возможностям.
     Поддакивая Зурабу,  Шадиман терялся в  догадках:  почему  арагвинец так
усиленно уговаривал не  опустошать казну?  И  Шадиман  предосторожности ради
заявил,  что  царь  Симон  милостиво решил заказать снаряжения для  царского
войска в два раза больше,  чем Зураб Эристави.  Князья,  радуясь возможности
покончить с первенством Зураба, бурно одобрили разумное намерение царя.
     Но Шадиман скрыл, что ему пришлось половину расходов, относимых на счет
царства,  взять  на  себя,  четверть  их  с  трудом  возложить на  Гульшари,
обязавшейся для  возвеличения царя  Симона  вынуть  из  перламутрового ларца
золотые монеты, и только одну четверть наскребли в царской казне.
     Пробовали было  через  посланных к  католикосу от  имени  съезда князей
Амилахвари и Цицишвили просить церковь поддержать важное дело,  но католикос
сурово ответил, что князья слишком мало печалятся о церкови, слишком открыто
держат  сторону  магометанина-царя   и   слишком  скупы  на   пожертвования.
Духовенству приходится самому изыскивать средства для соблюдения достоинства
божьего дома.  А  Феодосий благодушно добавил,  что во  всех монастырях свои
амкары и неплохо было бы хоть половину заказов распределить по монастырям.
     Князья, испросив у католикоса благословения, поспешили отступить.
     Духовенство  распалилось.  Происходило непонятное:  вместо  того  чтобы
укрепить царство,  все  больше расшатывали его  столпы.  Шадиман после ухода
Хосро и Иса-хана еще настойчивее стал требовать признания царя Симона. И еще
настойчивее  упорствовал  католикос.  Так  изо  дня  в  день  обострялись их
отношения. Точно два враждующих лагеря стояли друг против друга замок Метехи
и палата католикоса.
     А  сейчас?  Метехи  явно  решил  пренебречь правами  церковников!  "Зал
оранжевых птиц"  занят  князьями,  кресла  для  пастырей вынесены.  Открытый
вызов! И к Шадиману немедля направился тбилели.
     Но  не  в  зале съезда,  как  ожидали церковники,  был принят посланник
католикоса,  а  почти тайком в покоях Шадимана.  И что еще горше:  некоторое
время ему пришлось ждать князя в обществе чубукчи.  Не смягчился посланник и
после извинения быстро вошедшего Шадимана: "Дела царства! Совещание князей!"
     - Дела царства? - возмутился тбилели, откинув голову и хмуря брови. - В
какой преисподней,  господи прости, лицезрели князья царства ведение дел без
благословения отца церкови?
     И тут посыпались упреки:
     Святый  боже,  допустимо  ли?  Духовенство  впервые  не  приглашено  на
всекартлийский съезд  князей,  где  обсуждается судьба Картли,  части  удела
иверской божьей  матери!  Допустимо ли  такое  своевольство владетелей!  Или
забыли,  что при прежних царях ни  один большой разговор князей не обходился
без отцов церкови? Христе боже, помилуй слепцов. Аминь!
     Выслушав тбилели, Шадиман холодно ответил:
     - Кто из Багратиони царствовал, не будучи венчанным в Мцхета? Католикос
обещал многое,  а ушли персы -  канули в реку забвения все посулы! Допустимо
ли  отцу церкови не  держать слово?  Или  забыли,  что царь Симон ставленник
шаха? Опасная игра! Богатства монастырей недоступны только для Грузии!..
     Неудача  тбилели  еще  сильнее разъярила церковников.  Спешно  собрался
синклит. И тут полностью обнаружилась растерянность.
     Тревожную мысль высказал Феодосий:
     - Упаси бог,  не повлечет ли за собой полный разрыв Метехи с  церковью,
если и впредь противиться венчанию Симона в Мцхете?
     - Не этим устрашен!  -  пробасил Авксентий.  - Вероотступник Симон - да
постигнет его проказа Гнесия!  - может выполнить угрозу и - да отсохнет язык
хулителя! - воздвигнуть себе мечеть рядом с собором Сионским.
     Синклит согласился: если слишком тянуть тетиву, может лопнуть.
     - Да вразумит святой Евстафий, что делать? - тяжело вздохнул старец.
     - Кто вопрошает,  тому и отзовется!  -  Трифилий оглядел синклит. - Или
забыли о верном сыне церкови?
     - О господи! Разве Георгий Саакадзе дает забыть о себе?!
     - Не печись,  преподобный Феодосий, о беспокойном воине, он опасен царю
Теймуразу.
     - Он, прости господи, опасен всем царям, ибо сам помышляет о престоле!
     - Неразумно возводить хулу,  отец архидьякон, на истинного сына Картли!
Бог да поможет ему в обеих жизнях!  Помышлял - и достигнул бы; было время, и
народ жаждал под сильную руку стать.  И -  да не разгневается господь бог за
правду! - церковь благословила бы! Годину бесцарствия переживали. - Трифилий
укоризненно оглядел черную братию.
     Тревожились, распалялись архипастыри, но так ни к чему и не пришли.
     - Лучше подождать: вдруг Теймураз по наитию пришлет весть, а если нет -
уступить всегда не поздно.

     В  Метехи жаркие споры  продолжались.  Каждый чувствовал себя,  как  на
аспарези.  Поединок!  Немалую ловкость приходилось проявлять,  чтобы  выбить
соперника из седла,  а самому продолжать скачку.  Шадиман без устали внушал,
что все, все надо князьям предусмотреть!
     Определив способы,  как и на дальнейшее задобрить амкаров,  перешли, по
настоянию Зураба, к обсуждению, как предотвратить возможное вторжение турок.
Хотя многие соглашались с  Мирваном,  что сейчас предосторожность ни к чему,
но Зураб,  Андукапар,  Цицишвили и Джавахишвили одержали верх, и съезд вынес
определение,  чтобы  каждый замок  выставил по  сто  дружинников для  охраны
рубежей,  граничащих  с  Турцией.  Смену  же  сил  производить по  истечении
трехмесячного срока.
     Всех удивило,  а  Шадимана обрадовало заявление Мирвана,  что раз съезд
решил, то и он пришлет сто дружинников.
     Скрывая улыбку,  Мирван думал: "Вот обрадую Георгия! Сокрушался он, что
мало  дружинников,  некого  поставить на  стражу  турецкой  черты,  а  здесь
неожиданно  шакал  и  гиены  помогли".   Мирван  внезапно  рассмеялся  и  на
вопросительный взгляд Шадимана поспешил разъяснить,  что с удовольствием дал
бы  еще  триста дружинников,  дабы несли они охрану рубежей,  сопредельных с
Персией.
     Князь Барата откровенно захохотал. Шадиман укоризненно покачал головой:
"И это называется брат!"  Липарит заметил:  раз желание благородного Мирвана
пока невыполнимо, следует вернуться к тому, что выполнимо.
     Тут снова чуть не разгорелся спор.  Андукапар с  глубокомысленным видом
принялся что-то  высчитывать на  пальцах и,  как  бы  мимоходом,  заявил:  в
Тбилиси у него осталось всего пятьсот дружинников,  и он,  увы, не сможет ни
одного   отпустить.   Джавахишвили  любезно   отвесил   поклон   Андукапару:
"Благодарю!" - и вдруг рассвирепел:
     - Выходит,  Андукапар, как царский родственник, хочет всю тяжесть забот
о царстве взвалить на плечи князей?  На что ему в сильно защищенном Тбилиси,
на который, к слову, никто не собирается нападать, пятьсот дружинников?
     - А  на  что  Зурабу  Эристави  в  сильно  укрепленном  Метехи  пятьсот
дружинников? - отпарировал Андукапар удар противника и подмигнул Фирану.
     - На что?  -  фыркнул Зураб. - А вдруг ты, Андукапар, вздумаешь напасть
на меня?  Ведь ты шутник и к тому же здесь у себя дома,  а я... Зачем далеко
за  примером ходить!  Подумай только,  если бы  царю Луарсабу пришла удачная
мысль  оставить  царице  Тэкле  охрану  в  пятьсот  дружинников,   то...   и
неизвестные злоумышленники не были бы так смелы и...  многое могло произойти
иначе.  Нет,  князья,  я никогда не был теленком и считаю,  что моя охрана в
пятьсот дружинников приличествует моему званию.
     Побледнел Андукапар,  ринулся было на  Зураба,  потом ударил кулаком по
своему колену, но не произнес ни слова.
     Князья молчаливо одобрили Зураба:  им  ли не знать,  сколько опасностей
таит в себе царский замок?
     Молчал и Шадиман.  Он не перечил князьям,  но решил все же выделить сто
дружинников из  своей дружины в  Тбилиси,  ибо  Марабду еще  опасно оголять.
"Итак,  -  подумал он,  - у меня в Тбилиси останется триста дружинников, а в
Метехи - двести. Но надо расположить их по-новому. Пятьсот арагвинцев заняли
слишком много укрепленных стоянок.  У Андукапара в Метехи едва сто пятьдесят
наберется, а слуг у скупца пятьдесят. У Симона слуг двести, - так захотел, -
а телохранителей всего сто...  Странно, почему я вдруг стал считать? Неужели
всерьез собираюсь напасть на  Зураба?  Но ни в  одном действии Зураба нельзя
заподозрить предательство, он владетельный князь, сардар и поможет, вернее -
заставит князей поднять на  былую вершину княжеское сословие.  Я  не ошибся,
привлекая его к восстановлению царства...  Чубукчи вчера вечером сказал, что
двух коней и лунные плащи пчельник оберегает, как свои глаза. О чем мыслю я?
Ведь сейчас решается,  быть или не  быть расцвету Картли?  Странное послание
накануне передал мне  гонец от  Саакадзе...  "Найди царя!.."  Легко сказать!
Что,  они на отлогах пасутся? "Царя, а не шута!" А я, Шадиман, что, не вижу:
настоящий  шут  на  картлийском  троне!  "Найди  царя!.."  На  кого  Георгий
намекает?  Если бы согласился...  Нет,  печаль мне,  не такой разговор здесь
велся!  Мелко,  мелко плавают князья!  Где  расширение царства или  хотя  бы
торговли?   Где  блеск  майдана?  Иноземные  купцы?  Путешественники?  Заказ
отвлечет амкаров месяцев на семь.  А потом?  А... а... где дарбази ваятелей?
Где книжники? Где искусные певцы, воспевающие красоту женщин? Где остроумные
княгини,  подобные Хорешани?  А  еще скажи мне,  мой разум!  где доблестное,
несокрушимое войско?..  Где  "богоравный царь"?..  Что-то  ушло...  Неужели,
правда,  новое должно прийти? Таков закон жизни? А в чем новое? В обновлении
княжеских знамен? Но... это старо и незыблемо".
     Уже дважды Шадимана окликал Цицишвили:
     - О чем так крепко задумался,  дорогой Шадиман,  - сочувственно спросил
Липарит, вглядываясь в осунувшееся лицо Шадимана. - Может, нездоров?
     Шадиман встрепенулся: "Кто? Я нездоров?! Еще н