ы. Красные, темные, ярко-желтые яблоки, груши, айва подставляли солнцу упругие щеки для жарких поцелуев. В плетеных корзинах, стоявших под деревьями, прели коричневые гулаби, персики, сливы. Около них суетились поросята, хитро прищуривая глазки, тыкая тупыми носами и подхватывая все упавшее на землю. На виноградниках томились созревшие золотистые и черные гроздья. Воздух был насыщен пряным ароматом грузинской земли.
     По тихой улице медленно шел Георгий. Он расстегнул ворот, вдыхая полной грудью аромат садов.
     В Тбилиси,  захваченный политическим водоворотом,  он,  казалось, совершенно забыл Носте с его будничной хлопотливостью. Но стоило ему только переступить знакомую межу, и он с новой силой почуствовал кровную связь с вечно юною, никогда не увядающей родной землей.
     На перекрестке Георгий остановился и, улыбаясь, посмотрел вверх на знакомое ореховое дерево. Он задорно швырнул камень в верхушку, и на него посыпались грецкие орехи в зеленых панцирях. Деловито выбрав самый большой, Георгий расколол камнем панцирь,  затем скорлупу и,  сняв  тоненькую горьковатую шкурку, с наслаждением съел бело-молочный плод. Его пальцы покрылись от кожуры темно-коричневыми пятнами; он, смеясь, вытер их о густую копну волос и повернул к шерстопрядильне.
     Жужжали деревянные станки. Громкий женский говор тонул в веселом смехе. Георгий тоже чему-то засмеялся и прошел в светлый амбар.
     Отец Эрасти подошел к Георгию:
     - Вот, господин, в этом году пять прялок одним колесом вертим, на будущий год, думаю, десять устроим. Никто из женщин колеса прялок ногами больше не вертит, зачем женщинам болеть ногами? Посмотри, как сделал.
     Георгий внимательно осмотрел сдвинутые деревянные станки, большое колесо на первом, приводившее в движение остальные, и прошел со стариком в соседнее помещение, где слепые лошади вертели по кругу большое колесо, приводя в движение пять деревянных шерстопрядильных станков.
     Старик посмотрел на Георгия глубоким, вдумчивым взглядом:
     - Благодаря тебе, господин, в Тбилиси на майдане был, персидский караван-сарай видел, хорошо персы умеют на эйване отдыхать, все время чистым воздухом дышат. Я все хорошо осмотрел, теперь думаю - очень тяжелый воздух в сарае, где шерсть расчесывают. Народ много от воздуха белеет. С твоего разрешения, господин, хочу тоже устроить такое дело. Пусть свежим воздухом народ дышит.
     Георгий посмотрел на одухотворенное лицо старика и подумал: "Какой ум таится в народе и сколько, наверно, таких месепе погибло под ярмом рабства". Он ласково потрепал старика по плечу:
     - Делай все, что придумаешь. А за это колесо тебя и всю твою семью в мсахури перевожу.
     И, избегая благодарности ошеломленного старика, поспешно вышел.

***

     В воскресное утро шумно собрались ностевцы на церковную площадь, посреди которой был выстроен большой навес. На высокой скамейке гордо восседал дед Димитрия. Перед ним разложены атлас, бархат, шелк, парча, сафьян багдадской выделки. Не менее гордо чуствовал себя Эрасти, помогая деду в сложном деле справедливой раздачи ностевским девушкам в приданое богатого товара перебитых под Ананури багдадских купцов.
     Папуна, зная всех девушек Носте с возраста "ящериц", под общее одобрение всех "барсов",  собравшихся на  интересное зрелище,  громко выкрикивал деду, какой цвет пойдет той или другой девушке и сколько ей нужно на наряды.
     Дед щурился, торговался и, подозвав мать невесты, вручал счастливой женщине отрезы дорогих тканей.
     Папуна, подмигивая хохотавшим "барсам", серьезно уверял сердившегося деда, что одной девушке и двух аршин на все хватит, а другой одну спину закрыть десять аршин мало будет.
     Мать Даутбека,  приехавшая гостить к Саакадзе и пригласить всех ностевских друзей на свадьбу Миранды и Ростома, тронула за рукав Георгия и отошла с ним в сторону.
     - Поговорить хочу, - сказала она, опустившись на скамью у ограды церкви. - Про несчастную семью Киазо хотела сказать. Старик Мераб от горя умер, Киазо совсем исчез. Как тогда убил гзири, больше нигде не показывался. Земля сорной травой заросла, а гзири все обратно не хотел брать, пока Мераб не умер... Все бояться их стали, а когда хоронили Мераба, хевсур в кольчуге с железным лицом к могиле подскакал. Долго слушал он, как земля в яму падала. Когда головы подняли, никого не было, только на этом месте одна монета лежала. Все очень испугались, как мог хевсур вместе с конем в монету превратиться. Никто не поднял... Только мать Киазо взяла, бедная очень... С тех пор еще хуже стало: двух овец имела, обе в одну ночь пропали... Мать Киазо так плакала, что все в Эзати уши шерстью закрыли. Дочь старшая выросла, а замуж никто не берет, один месепе взял, а она ребенка не могла родить, вместе с ребенком умерла.
     С тех пор от страха никто мать Киазо в дом не пускает, хлеб через дверь некоторые на палке протягивают. А младшая дочь, Георгий, уже выросла, очень красивая, Дареджан зовут, никуда из дому не выходит, боится. Вот, Георгий, один князь плюнул, а вся семья погибла, а какие богатые, гордые были... - Она, помолчав, искоса посмотрела на Георгия и еще тише добавила: - Может, Георгий, что-нибудь сделаешь?
     Саакадзе  с  большим  уважением посмотрел на  строгую,  холодную Гогоришвили. Он понял, что, сами не очень богатые, они поддерживают несчастных, и вслух сказал:
     - В Носте возьму обоих!.. - и крикнул Эрасти: - Скажи деду, еще для одной девушки двойное приданое пусть оставит...

***

     Шумно в Носте. Съезжаются все "барсы" со своими семьями. Арбы перевиты зеленью и цветами. На рогах буйволов развеваются пестрые лоскуты. Рядом с арбами идут зурначи; они изо всех сил дуют в тонкие дудки, и от усердия их щеки надуваются подобно бычачьим пузырям. Гулко бухают дапи. На арбах поют, звеня дайрами, разодетые женщины. С обеих сторон разукрашенной коврами арбы, где сидит, гордо сжав губы, Миранда, танцуют "барсы". Эрасти с деревянной чашей на голове угощает всех багдадскими сладостями.
     Папуна с бурдюками и чашей насильно всем навязывает вино...
     По настоянию Саакадзе, свадьба праздновалась в Ностевском замке. Неделю шумели "барсы". Неделю все Носте танцевало, пело и пило.
     И только одно мгновение омрачило празднество. Дато и Димитрий, скрестив перед церковными дверями обнаженные шашки, пропускали под ними Миранду и Ростома. Неожиданно к ногам Миранды упали связанные алой лентой горные цветы. Миранда вскинула глаза. Прямо против дверей церкви на коне сидел закованный в кольчугу с опущенным забралом хевсур.
     Миранда вскрикнула и, побледнев, прислонилась к плечу Ростома.
     Папуна весело направился с бурдюком к хевсуру, но всадник, круто повернув коня, ускакал.
     Мать Миранды испуганно крестилась, а Дато, смеясь над страхом женщин, спрашивал: с каких пор витязь не может бросить при таком случае к ногам красивой грузинки цветы?
     В честь свадьбы друга Саакадзе перевел всех молодых месепе Носте в глехи, а обмененных дедом Димитрия на десять аршин бархата и бурдюк вина у эзатского гзири мать и сестру Киазо, Дареджан, поселил в просторном жилище, дав им хозяйство и в помощь одного беглого месепе.
     Квливидзе, перепивший всех на свадебной неделе, самодовольно теребя свои усы, восхвалял щедрость и благородство азнаура Саакадзе и даже сам швырнул несколько горстей монет распухшим от вина зурначам. Когда затих свадебный пир и Носте погрузилось в обычные будни, Саакадзе после долгих колебаний передал Дато письмо Нугзару и отдельно Русудан.

     "...Смирюсь только перед твоим решением, Русудан, а князем, пока жив Шадиман, как видно, не буду..."

     Для пышности посольства Дато сопровождали десять дружинников и двое слуг. Проехав Зедазенский монастырь, он спустился к Душети и, помня с конях, заночевал в сторожевом замке Арагвских Эристави.
     На рассвете, любуясь синим шатром, украшенным огненным диском, Дато свернул к Арагвской долине, покрытой цветущим ковром пунцовых маков. Как ни был подготовлен Дато к богатству князя Нугзара, но, подъезжая к Ананури, поразился великолепию столицы Арагвских Эристави. Только теперь понял он, какую победу одержал Георгий, покорив сердце владетельного князя.
     "А вдруг раздумала? Сейчас Нугзар необходим, а если Русудан в Носте не поедет, князья не постесняются с азнаурским союзом. Хорошо - только землю и хозяйство отнимут, а если и головы захотят взять?"
     Встревоженный Дато застучал в ворота энергичнее, чем полагается гостю.
     Как лоза, выпрямилась Русудан, услышав имя гостя. Нугзар, улыбаясь, посоветовал подождать, пока азнаур не переоденется с дороги. Но не одну Русудан взволновал приезд посла. Нато рвала тонкие кружева лечаки.
     - Сам не приехал, неужели еще не князь. Тогда... - Нато рванулась к двери.
     На малом дворе Дато передал княжне подарок. Русудан с гордостью осматривала белоснежного коня под черным сафьяновым седлом: только Георгий мог прислать невесте такой подарок.
     Княгиня хотела возмутиться, но вдруг смягчилась. Дато с низким поклоном передал ей тонкую серебряную ткань, затканную бледно-розовыми бабочками, скрыв, конечно, о специальной поездке Папуна в Иран за драгоценной тканью и другими подарками.
     Нугзар любовался белыми цаги, обсыпанными бирюзой, Зураб - дамасским клинком, Баадур - кинжалом для медвежьей охоты. Но предусмотрительный Георгий не забыл и мамку Русудан,  и Дато изящно накинул на плечи взволнованной старухе щелковую тебризскую шаль.
     Ночью князь заперся с послом. Письмо распалило князя. Как!.. Арагвского Эристави смеют оскорблять? Избранника княжны лишают заслуженного княжеского знамени? Тогда пусть вспомнят доблесть Нугзара! Он покажет Метехи, сколько у Эристави друзей, он напомнит, как воюет Нугзар. Он разобьет крепкие стены Метехи, не раз защищаемые мечом Арагвских Эристави.
     Долго бушевал возмущенный князь. Напрасно Дато силился объяснить князю, что месть Шадимана относится только к Саакадзе. Нугзар не слушал, свирепея от собственной ярости.
     Встревоженная тайной беседой отца с Дато, Русудан рано утром послала мамку в комнату гостя.
     - Я ждал приглашения, прекрасная Русудан, привез письмо от Георгия и слово имею сказать...
     Прочтя письмо, Русудан побледнела от гнева. Упрямо сдвинулись изогнутые брови. Так вот в чем месть царицы! Неужели она думает, Русудан позволит смеяться над собою?
     Русудан в волнении зашагала по ковру.
     Дато, вздохнув, подумал: "Нехорошо, когда женщина крепко ногу ставит. Нино тенью скользит... но Нино не умеет бороться с царицами". И вслух сказал:
     - Это, княжна, за внимание к тебе царя Георгия царица мстит: пусть Русудан подождет, пока Саакадзе князем станет. Она думает, с азнауром ты свое имя не свяжешь.
     Дато пристально смотрел на Русудан и вдруг испуганно отступил к двери. Ему показалось, что дрогнули каменные стены, загрохотал гром, зазвенели стекла.
     Но нет, это так смеялась грозная Русудан.
     "Клянусь жениться только на девушке с птичьим голосом", - подумал изумленный Дато.
     - Проклятая колдунья, - сверкая глазами, вскрикнула Русудан, - как смеет думать, что мое счастье в ее руках? При жизни царя дрожала передо мной, а отравила мужа - госпожой над Русудан хочет стать?.. Пусть посмотрит, как я умею покоряться, пусть...
     - Княжна, не подумай плохого, голову положу, если войну захочешь, но... выслушай, княжна... Многие на стороне царицы. Каждый за себя хлопочет, винить нельзя... Доблестный Нугзар не подозревает, лучше, княжна, осторожней быть... Георгий любит тебя, большим сердцем любит... Царь княжеское звание тоже из-за гнева не дал... Не сердись, княжна, должен так говорить. Георгий нужен Картли, азнаурам нужен. Широкие, страшные мысли у Георгия... Он - наш, и если тоже станешь нашей, забудешь про мелкие тревоги. Георгий будет князем, но... думаю, не от царицы получит... сам возьмет. Гордиться этим должна.
     - Спасибо, дорогой Дато.
     Русудан протянула руку. Дато упал на колени, с глубоким уважением поцеловал дрожащие, холодные пальцы, но невольно подумал: "Лучше, когда у женщины маленькая рука".
     - Спасибо, друг, хорошо сделал, остановив меня... Мне Георгий нужен, а не княжество, ради матери ждала... Передай Георгию, через месяц свадьба. Пусть поспешит сюда с Тэкле и друзьями. Скажи - Русудан один раз умеет любить и все, предназначенное судьбой, разделит с ним. Отца уговорю не затевать ссоры с Метехи, после отомстим.
     Русудан мрачно улыбнулась.
     - О свадьбе княжны Русудан Эристави Арагвской и азнаура Георгия Саакадзе долго будут помнить царский и княжеские замки. К вам перехожу, Дато...
     Она села и тихо провела рукой по упрямому лбу. Дато с робостью рассматривал застывшее лицо Русудан... "Такой только царицей или женой Георгия Саакадзе быть", - подумал он и со стыдом поймал себя на мысли: Русудан - единственная женщина, в которую он бы не смог влюбиться.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

     Простота приемов, сравнительная доступность, откровенность совещаний и своеобразная патриархальность царского быта ушли в прошлое вместе с Георгием X.
     Шадиман, подражая роскоши персидского двора, резко изменил жизнь замка. С детства привив Луарсабу любовь к блеску, восточной изнеженности и церемониям,  он  легко  добился замещения придворных должностей более блестящими княжескими фамилиями. Только начальником метехской стражи, в должности,  занимаемой по наследству, по-прежнему остался князь Баака Херхеулидзе. Шадиман строго подобрал новую свиту.
     Луарсаб для молодых князей ввел особое украшение из драгоценностей: розы прикалывались алмазной булавкой, на папахах блестели драгоценные камни, на груди монисто. Подражая ему, молодые князья стали носить на мизинце правой руки сапфир.
     Замок заново выкрасили в цвет изумруда с белым, слуги Луарсаба получили одинаковую с цветом замка одежду. Покои Луарсаба украсились шелковыми керманшахскими коврами. На стенах ожила живопись Ирана, Индии и Аравии. Кватахевские художники неустанно украшали стены фресками.
     Час еды Луарсаба извещался сазандарами, час выхода из покоев боем в медный дапи, час сна - свирелью, после чего в замке не смели громко разговаривать. Луарсаб, восхищенный железной рукой Шадимана, охотно сбросил скучное бремя царских дел на его плечи. Только подпись по осторожному совету Баака оставил за собой: нехорошо подвергать подданных сомнениям в подлинных желаниях царя.
     Такой мерой Баака надеялся ущемить безграничную власть Шадимана.
     Похорошевшая Мариам, всецело подчиняясь Шадиману, поспешила многое изменить в обычаях Метехи. Каждое воскресенье из-за траура устраивался только малый пир, приглашалась преимущественно молодежь. По прихоти царицы княжны стали надевать на голову золотые обручи, унизанные драгоценными камнями: лучше глаза видны. Замелькали пестрые платья и расшитые багдадским бисером бархатные туфли. Танцовщицы звенели восточными ожерельями. Охоты, турниры, состязания - все это процветало ради отвлечения Луарсаба от запутанных дел Картли.
     Придворные поняли намерения Шадимана, и молодой царь не имел времени думать. Княгини, отчасти из желания угодить Мариам, но больше из тщеславия, не были строги к красавцу. Отличавшийся большим умом, юмором, любезностью и ловкостью, царь без труда побеждал сердца гордых аристократок, но не менее быстро охладевал к легким победам. Лишь две красавицы неотступно занимали воображение Луарсаба. Опьяняющая Гульшари, воспеваемая поэтами: "...Очами нежная и приятная, с длинно-густыми, амброю покрытыми волосами..."
     Властолюбивая Гульшари решила всеми способами добиться первенства в Метехи.
     Желание  постоянно видеть  Гульшари  вынудило Луарсаба пойти  на несправедливость и назначить Андукапара Амилахвари начальником замка Метехи. Обиженный Газнели, не пожелав остаться только советником, удалился с Хорешани в свое имение.
     Княжна Нестан Орбелиани привлекала царя не только необыкновенной красотой. Ее тонкий ум и завет Тинатин имели большое значение в неизменной нежности Луарсаба.
     Обе гордые красавицы не желали легкой победы и стремились овладеть всецело изменчивым сердцем царя...
     Луарсаба приятно волновала взаимная ненависть соперниц, и, не уверенный в своем чустве к обеим, он веселился, усиленно разжигая вражду своим непостоянством.
     Замок, заинтересованный исходом борьбы, с нетерпением ждал развязки. Но Луарсаб только веселился. Где-то глубоко в душе юного Луарсаба дремал чистый образ, не искушенный интригами замков. "Но, - думал Луарсаб, - царям не суждено быть бескорыстно любимыми".
     Шадиман,  полновластный  хозяин  Картли,  погрузился  в  трясину государственных дел. Под давлением его железной руки все грузинские царства и княжества объединились в военный союз.
     Блестящий  съезд  грузинских  царей  и  владетелей  состоялся  в первопрестольном Мцхета. И снова Сватицховели затрепетал сотнями огней, свисающих сине-желтыми языками из гроздей оленьих рогов.  Белый трон Багратидов на четырех изящных колоннах с высокой башенкой, изрезанной полоской узких окон, и высоким крестом сиял фиолетовым бархатом и темным золотом.
     Рядом мрачный каменный трон католикоса - глубокая ниша с каменным сидением, с тупым конусообразным сводом, с темными фресками. На тяжелой золотой ризе католикоса блестели алмазные кресты.
     Между двумя рядами колонн просвечивали фрески: грузинские цари в воинственных одеждах, сцены посвящения царя Мириана в христианство и древние надписи. Могила Царя Вахтанга Горгасала напоминала о "суете сует" земной жизни, но библейская мудрость не охлаждала блестящих царей, скрещивающих мечи в клятве верности у священного столпа.
     Воинственный Манучар Дадиани Одишский, не признающий дружбы Теймураз Кахетинский,  Мамия Гурийский и Шервашидзе Абхазский склонились перед доводами Шадимана и обаянием Луарсаба.

***

     И вот застонала обложенная двойной данью Двалети, под непосильной податью задыхалась Средняя Картли, пригнулись под ярмом оглушенные деревни. Благодаря  хитроумным льготам  чужеземцам торговля  сосредоточилась на тбилисских майданах. Важные мелики едва успевали следить за выполнением торговых правил, и ни одна царская монета не проскальзывала мимо цепких пальцев нацвали.
     Лихорадочная чеканка монетного двора нагружала царскую казну. Никогда еще не стучали так прибыльно в рядах амкаров разнобойные молотки. Никогда еще церковь не получала столь щедрые вклады от царя, поэтому с каменных алтарей гремели волнующие проповеди и  призывы к  послушанию мудрому правителю, светлому князю Шадиману Бараташвили.
     Никогда еще Шадиман не выслушивал более внимательно на тайном совещании архиепископа Феодосия и азнаура Эдишера, вернувшихся после двухлетней поездки с царевичем Кайхосро в Русийское царство.
     Шадиман задумался: скучная смерть Бориса Годунова, голодные города, бегство крестьян на пустые земли, убийство царевича Димитрия, восстание степных людей,  царствование ненадежного Василия Шуйского, грабежи на торговых путях, плебейское восстание Болотникова - все это возбуждало сомнения, и Шадиман бесповоротно решил поставить крест на единоверной Московии.
     Никогда еще шах Аббас не получал из Картли столь искусно составленных на фарситском языке дипломатических посланий, и преподнесенный ему блестящий щит с золотым гербом царицы Тамар перекинулся политическим мостом между Исфаханом и Тбилиси.
     Перевес на царских весах тяжелых гирь Шадимана обескуражил князей, враждебных Луарсабу, и придавил тайные долголетние подготовления Баграта светлейшего к захвату картлийского трона.
     Обманутые в  своих ожиданиях Баграт и Андукапар решили временно примириться с  создавшимся положением.  Баграт тайно  искал дружбы с Мухран-батони, Андукапар старался всеми мерами возвыситься в царском замке.
     ...Бухали дапи, звенела сбруя, блестело оружие, пестрели чепраки, сверкали камни, развевались шелка, лоснились тигровые шкуры, вздымались щиты, вились змеем тюрбаны, и в распахнутые ворота Ананури бесконечным потоком вливался вспененный пурпур.
     Первыми отозвались светлейшие Баграт и Симон. Богатые подарки и п