ующий над  ними  молодой  хан  -  сын
Эреб-хана...  слава  святому  Антонию...  в  Тбилиси повеселиться прибыл  и,
подымая рог,  клялся мне чалмой седьмого имама, что сто пятьдесят высеченных
в скалах ступенек,  по которым взбирались гуськом сарбазы,  скорее похожи на
воском натертую доску,  чем на лестницу.  И этого,  по-твоему, недостаточно,
чтобы сдержать слово, данное Хосро-мирзе?
     - Возвышенный царевич,  воск  здесь ни  при  чем.  Меня  один толумбаши
убеждал, что чем теснее норка, тем приятнее мышам вылезать из нее...
     Хосро промолчал.  "На  каком коне  объехать судьбу?  Горийскую крепость
считали заслоном Тбилиси,  но сейчас она опять в  опасных руках Саакадзе.  А
Шадиман?  Разве  придумал средство,  как  отбить Гори?  Нет,  бисмиллах!  Он
метался три дня, словно молния просверлила ему затылок. И Мамед-хан, опытный
в боях и хитростях,  не успел розовой водой смыть с пожелтевшего лица клеймо
позора  и  лишь  вновь  захватил укрепленные Ацхвери  и  крепость Паравани -
впрочем,  не вслух можно сказать,  мало защищаемые азнаурами,  - как к лапам
"барса" прилипла Биртвисская крепость. Не хватает..." Хосро вдруг обозлился:
     - Не  удостоишь  ли,  мсахури,  сказать,  почему  торчишь  перед  моими
глазами, подобно занозе?
     - Жду, когда еще спросит меня светлый князь.
     - Еще? Или, ты думаешь, у меня уши из красной меди?
     - Как  дерзнул бы,  светлый мирза,  про уши твои думать?  Только ворота
замка Тикнабери, наверно, из меди, иначе почему туда Саакадзе заключил князя
Хосия, как залог дружбы со старшим Барата?
     - А теперь что ждешь?
     - Когда мой  светлый князь меня  отпустит.  -  Мсахури замялся,  бросил
взгляд на Шадимана и вздохнул. - Пусть твоя жизнь, мирза, цветет, как фиалка
весной!.. И твоя, светлый князь, тоже!
     - Иди!..  Когда  нужен будешь,  позову.  -  Шадиман повелительно махнул
рукой.
     Мсахури поклонился и бесшумно вышел.
     - Не  сочтешь  ли,  князь  Шадиман,  своевременным поделиться  со  мною
догадкой: что заставило надменного Кайхосро Барата скрепить союз с бездомным
Саакадзе?
     - Не сомневаюсь -  стремительность действий Непобедимого, так, кажется,
звали "бездомника" в Исфахане? - съязвил Шадиман, неожиданно для самого себя
задетый пренебрежением к Саакадзе.
     Поморщившись,   Хосро  пропустил  мимо   колкость  и   с   раздражением
проговорил:
     - Свидетель алла,  факир Барата охотно вел со  мной переговоры.  Не  от
него ли я получал длинные послания?  Я был неосторожен,  отвечая ему.  И для
тебя,   Шадиман,  небесполезно  знать,  почему  князья  Картли  вдруг  стали
склоняться на сторону Саакадзе. Неужели осмелились усомниться в силе Ирана?
     - Не все, как ты мог убедиться недавно.
     Довольный,  что  Шадиман помрачнел,  мирза  предался рассуждению:  "Как
выбраться из  картлийской тины?  Недаром Гассан снова видел предостерегающий
сон.  И  кто  может  поручиться,  что  в  чужом  винограднике всегда  сладок
виноград?  Мой отец,  Дауд из  Багратидов,  всегда поучал:  "Кто не думает о
последствиях, к тому не благоволит судьба!"

     О последствиях стали думать упорно,  как о злых духах, легко поражающих
невидимым мечом. Неприступная Биртвиси оказалась для Непобедимого крепостью,
построенной на  сыпучем песке.  Не  по  этой ли  причине то Иса-хан осаживал
разгоряченного коня на  каменных плитах Метехского замка,  то,  не  разбирая
дороги,  Хосро-мирза мчался в  цитадель,  высящуюся над Тбилиси,  а  за  ним
хлестали коней князья Шадиман, Зураб и Андукапар?
     Пробовали сзывать совет из  обитающих в  Метехи князей.  Но  сколько ни
негодовали -  словно глыбы ворочали,  сколько ни выплескивали слов, подобных
раскаленной лаве,  -  выходило одно:  лишь пленение или уничтожение Саакадзе
могло утвердить победу Хосро-мирзы и Иса-хана.
     Но если бы даже персидские сардары решились на открытую войну, то где и
каким способом уловить "Неуловимого"?! Так стали князья называть Саакадзе.
     "При появлении минбаши с конными и пешими тысячами,  - сетовал мирза, -
Саакадзе со  своей  сворой  растворяется в  знойных долинах,  превращается в
ледяную глыбу среди горных ледников или тонет в озерах лесистых гор. Напасть
на владения Сафар-паши? Но сколько раз можно говорить о невозможном? Сколько
раз  пытались разгадать,  что опаснее -  помощь Георгию Саакадзе со  стороны
пашей  пашалыков,  соседних с  Самцхе-Саатабаго,  или  гнев  шах-ин-шаха  за
самовольное вторжение в Самцхе-Саатабаго,  подвластное Турции?.. А разве уже
не испытывали верное средство?  Не предлагали Сафар-паше целые угодья ценные
подарки,   табуны  коней  за  выдачу  Георгия  Саакадзе?  Кто  из  умных  не
догадывается,  что  не  дружба  удерживала  Сафара?  Выходит,  Саакадзе  под
покровительством самого султана".
     Придя к  такому выводу,  Иса-хан  и  Хосро-мирза осознали,  как скверно
блуждать в тупике.  И вновь дни растворялись,  как соль в кипятке.  Кажется,
прошло две  пятницы.  Кальян совсем одурманивал,  бархатные ковры напоминали
сыпучие пески, по которым нетвердо ступала нога.
     Пряным вином встретили третье воскресенье.  И  тут разбушевался Зураб и
свирепо потребовал идти  большой княжеской войной  даже  в  пределы владений
ахалцихского паши, где блаженствует "барс". Ни Шадиман, ни Андукапар, ни он,
князь Арагвский,  не подчинены Турции и  договор с  султаном,  как Иран,  не
подписывали.  Так  почему бездействуют?  Почему выжидают новый обвал ледяных
глыб?  Разве он,  Зураб,  не  знает,  как  вынудить Саакадзе сражаться?  Как
выманить его из  турецкой берлоги?  Но  нужно войско,  не  меньше семнадцати
тысяч!  Князья  попрятались?  Но  почему  не  переодеть  сарбазов  в  одежду
дружинников? Ведь Саакадзе обратил грузин в русийцев?
     - О  аллах,  зачем  иногда  набрасываешь темную пелену на  зрячего?!  -
воскликнул  на  очередном  совещании  Иса-хан.  -  Кого,  князь,  ты  хочешь
перехитрить?  Саакадзе?  Он двадцать раз обведет вокруг усов даже шайтана. И
если  устрашенные тобою,  князь,  сарбазы не  станут  в  битвах выкрикивать:
"Ваша!  "Ваша!",  то  резвые  "барсы" им  шашками помогут завопить:  "Аллах!
Аллах!" И вот в один день среди других дней случится то,  что умный захочет.
Приарканив сто-двести сарбазов и  переодев их в привычные персидские одежды,
Саакадзе  поспешит  представить живое  доказательство султану,  как  коварно
нарушает  клятву  "лев   Ирана".   А   султан,   притворившись  оскорбленным
шах-ин-шахом   до   последней   меры   оскорбления,   мысленно   воскликнет:
"Благословен приход под мою руку Непобедимого!"  -  и  поспешит нахлынуть со
своими звероподобными янычарами не столько ради освобождения Картли, сколько
ради захвата Ганджи и  Азербайджана.  И  в  благодарность,  уже не мысленно,
султан с  любовью и охотой сладостно пропоет:  "Поистине,  Моурав-бек,  твое
желание  повторить  Марткоби  исполнимо,  ибо  святой  Осман  ниспослал  мне
приятную мысль".  Поистине,  все  правоверные принадлежат аллаху,  и  если в
гневе своем аллах поможет Хосро-мирзе и мне увернуться от меча Непобедимого,
то все равно будем считать себя обезглавленными,  ибо милосердный шах-ин-шах
уготовит нам мгновенное переселение к женам подземного сатрапа.
     Угрюмо  молчал  Шадиман,  молчали  и  советники.  Зураб,  тяжело  дыша,
по-волчьи скалил зубы.
     - Получается, мы должны покорно сносить оскорбления от плебея Саакадзе!
     - А разве я сказал так?  Ты, князь Андукапар, много терпел обид, почему
ни  разу не  выступил против плебея?  Аллах видит,  что семнадцать тысяч вы,
князья, сможете в своих замках набрать.
     - Благородный Иса-хан  прав!  Особенно,  -  Андукапар фыркнул,  -  если
Зурабу удастся выкупить своих арагвинцев у  Гуриели и у Левана Мегрельского:
сразу княжеское войско увеличится!..
     - Тебя,  Андукапар,  смешат мои  переговоры о  выкупе арагвинцев,  ибо,
кроме презрения и угнетения,  от тебя твои дружинники ничего не видят. А мои
арагвинцы  знают,  что  я  за  каждого  готов  азарпешей отмерить  золото  и
ценности,  а  при нужде обнажить в защиту их шашку.  Поэтому твои при первой
возможности с  удовольствием от тебя разбегутся,  а мои не задумаются отдать
за меня жизнь.
     - Еще бы,  кто не знает!  Ты ведь ученик Саакадзе,  а у него дружинники
тоже вместе с ним из одной глиняной чаши соус из дикой ткемали лакают.
     - Хотя бы и так!  А ты,  владетель Арша, только под защитой царя Симона
можешь спокойно на серебряном блюде фазанов терзать.
     Видя,  как  багровеют лица  непримиримых владетелей,  Шадиман  поспешил
охладить их:
     - Можно подумать, доблестные, настало время шуток, а не защиты Тбилиси.
Если  мой  совет уместен,  то  не  послать ли  Иса-хану  скоростного гонца в
Исфахан?
     - Бисмиллах! Уж не собираешься ли, князь, просить шах-ин-шаха прибавить
к  ста  тысячам сарбазов,  застрявшим в  Гурджистане,  еще  сто  для войны с
шайтаном, несомым ветром?
     - Конечно нет.  Для одного "шайтана" сто тысяч больше чем много.  И все
же он не побежден и,  как равный,  укрылся у сатаны.  Умыслил я склониться к
бирюзовым стопам всемогущего повелителя множества земель и  вымолить ферман,
повелевающий нам перешагнуть через порог владений Сафар-паши.
     Встрепенулись владетели и сардары,  ухватились за предложенное,  как за
соломинку утопающий.  И  приступили к  обсуждению,  кто  повезет  послание в
Давлет-ханэ  и  кто  его  будет  писать.  Избегая сомнительного шага,  Хосро
заявил,  что  шах-ин-шах  поставил во  главе войск Иса-хана,  поэтому писать
должен он.
     Но Иса-хан считал так:  в поимке Саакадзе заинтересованы в большей мере
князья -  значит,  писать должен Шадиман.  А  "змеиный" князь в свою очередь
уверял:  подобное послание похоже на  жалобу,  ибо  Иса-хан  и  Хосро-мирза,
несмотря на  повеление привезти в  Исфахан живого Саакадзе или  хотя бы  его
голову,  обладая  стотысячным  войском,  непростительно упустили  не  только
"барса", но и "гиену" - царя Теймураза.
     И вновь растворялись, как соль в кипятке...
     На третью пятницу Иса-хан,  принеся в мечети молитву, обмакнул тростник
в  золотые чернила и  уже  готов  был  начать  свиток о  восхвалении "льва",
любимого аллахом, как примчался гонец от Шадимана, прося прибыть в Метехи.
     Почему  советники  собрались в  покоях  царя  Симона,  неизвестно,  ибо
печаль, вызванную разгромом Гори, пережили без царя, разгром Биртвиси тоже.
     "Наверно  собрались  для  того,  чтобы  немного  рассеяться",  -  решил
Шадиман. Точно так же подумал и Зураб: "Слишком много хлопот приносит им муж
Русудан,  обмытый кровью  дракона и  потому  неуязвимый...  Неужели никакими
мерами  нельзя  заставить  Иса-хана   выступить?   А   этот  высохший  перец
Андукапар?!  Две  тысячи  дружинников в  Тбилиси  прячет,  как  тарантулов в
кувшине".
     Размышления  Зураба  прервал  введенный  оруженосцем пожилой  сухощавый
мсахури.  Хотя он, прискакав утром, успел многое рассказать князьям и мирзе,
но  ради  Иса-хана должен был  снова все  повторить.  И  мсахури начал,  как
заученные шаири:
     - Святой  Антоний не  допустит несчастья...  Князь,  княгиня,  княжны и
молодые князья уехали в  гости  к  Эмирэджиби.  Давно  собирались.  Никто не
ожидал такое,  еще скажу,  - сильно замок укрепил мой князь, Квели Церетели.
Через рачинские горы тропой джейранов перевалил Моурави.  Кто знал,  что так
тоже можно?  Очень шумит камнями Квирила:  как с другого берега перешли, как
на скалы влезли и в замок ворвались,  никто не слышал.  Азнауры,  дружинники
другое дело  -  без  вина и  нападений не  живут.  Только кто  видел,  чтобы
ободранные ополченцы,  подобно лягушкам, со стен на княжескую землю прыгали?
Моурави по всему замку рыскал,  искал князя даже в  подвале,  даже на крыше.
Когда убедился,  что мы  правду сказали,  собрал всех слуг и  стражу замка и
такое начал:  "Никто из  вас не  виноват предо мною:  разве от слепых кротов
разумно требовать зрячих поступков?  Это все равно,  что от  дураков ожидать
мудрых решений.  Но ваш князь -  хуже дурака,  он предатель Картли.  Скажем,
предатель - половина несчастья, все князья на него похожи..."
     - Тебя,   ишачий  хвост,  кто  просил  глупости  повторять?  -  вскипел
Андукапар. - Говори по делу!
     - Никто  не  просил,   только  иначе,  князь,  не  могу,  собьюсь,  так
запомнил... "Почти все князья, говорит, на него похожи, но такого лазутчика,
что  трусливее зайца,  я  знаю лишь одного -  Квели Церетели.  Эй,  кто  тут
главный?!"  -  вдруг крикнул Моурави.  О  светлый царь царей!  О благородные
ханы!  О  князья князей!  Первый раз в жизни я увидел,  как никто не захотел
быть главным! И все так же крепко молчали, будто им на язык буйвол наступил.
Тогда благородный Моурави так громко расхохотался,  что черт в горах тоже не
вытерпел.  "Хо-хо-хо-хо!" - понеслось отовсюду. Потом такое сказал азнаурам:
"Видно,  все  же  заячий князь привил своим ишакам заячью трусость".  И  все
азнауры,  и  больше других длинноносый,  принялись наперебой такое про князя
болтать, что мы, мсахури, сразу побледнели.
     - Как, все сразу? - усмехнулся Зураб. - Может один из вас покраснел?
     - Я  покраснел,  князь Эристави,  -  наверно,  поэтому как  из  кипятка
выпрыгнул.  Тут мой ангел на левое плечо мое вспорхнул -  умный! - и, хоть в
первый раз  тяжелым бременем показался,  все  же  тихо подсказал:  "Напрасно
Великий Моурави нас считает слепыми,  разве твои дела даже камень не сделают
зрячим? Только каждый живой подданный должен быть покорным своему князю, ибо
князь от бога..." Не успел повторить я за ангелом такое, как выскочил вперед
длинноносый,  замахал руками и так закричал,  что птицы с деревьев попадали:
"Совиный сын,  кто  тебя  научил  искушать мое  терпение?  Навсегда запомни:
князья от  сатаны,  потому что  по  желанию хвостатого землю в  зловонный ад
превратили!"  Ударить тоже хотел.  Тут мой ангел с  левого плеча спорхнул...
умный! Хорошо, другой азнаур тяжелую руку длинноносого удержал. А еще один -
знаю его,  Квливидзе, - весело крикнул: "В чем дело, азнауры, князь улизнул?
Очень хорошо!  Оставил,  скажем, свой навоз? Еще удобнее! Кизяк всегда лучше
ослиного копыта горит.  Эй, кто старший? Вели страже поджечь замок, а что не
горит,  пусть слуги Церетели топорами рушат!"  Тут я почувствовал,  как меня
схватил желтый дэви,  потащил в  баню,  намылил и,  покрытого горячей пеной,
швырнул в  пасть гиены.  И  я отчаянно закричал:  "Я старший!  На меня князь
замок оставил! И если осмелюсь приказать разрушать богатство, доверенное мне
князем, в кма переведет, хорошо еще, если с языком. Справедливый Моурави, не
подвергай нас опасности,  если такое задумал,  пусть твои дружинники замок в
саман превратят!"
     - Дикие свиньи!  Оскопить вас  мало!  Где  ваша  преданность князю?!  -
закричал Андукапар,  свирепо сдвинув брови.  -  Каплун! Мерин! Лошак! Евнух!
Вместо защиты замка...  ты...  Я сам готов кулаком твою рожу измять,  только
десницу о кизяк не хочу пачкать!
     - И  умно  поступишь,  Андукапар,  -  снова  захохотал Зураб.  -  Зачем
чужое... месить, когда своего сверх головы навалено.
     Царь Симон взглянул на Зураба,  на отвернувшегося Хосро и вдруг прыснул
так, что сидевшая у его ног собака, поджав хвост, заскулила.
     "Раз царь,  хоть и  неуместно,  смеется,  невежливо везиру молчать",  -
прикинул в уме Шадиман и тоже засмеялся.
     "Шайтаны,  нашли час горло надрывать!" -  сообразил Иса-хан и,  прикрыв
шелковым платком рот, затрясся от смеха.
     Мсахури уныло оглядел князей, потом склонился перед царем:
     - Светлый царь царей, я еще не все сказал.
     - Э, мсахури, говори не говори, лучше, чем кизяк, с твоего языка ничего
не соскользнет.
     Безудержный хохот овладел всеми. Мсахури переминался с ноги на ногу.
     "Так и знал, - подумал Зураб, - "змеиный" князь повеселиться захотел".
     Наконец Хосро решил прекратить развлечение:
     - Спасибо,  мсахури,  рассмешил  царя.  Теперь  иди.  Что  забыл,  сами
доскажем.
     Царь вдруг забеспокоился:  доскажут без  него!  Как младенца оберегают!
Вспоминают лишь ради подписей на указах о  новых налогах!  Он ногой отпихнул
взвизгнувшую собачку:  "О шайтан!" Надоело с князем Мачабели в нарды играть,
с  князем Эмирэджиби в  "сто забот" сражаться,  с Гульшари под стоны чонгури
петь.  Почему,  он поддался уговору глупцов и изуродовал свое лицо, отрастив
второй ус?  Симон Второй рожден для алмазного тюрбана, а чувствует себя, как
тыква на копье! Если он царь, то он тоже хочет смеяться!
     И Симон неожиданно повысил, голос:
     - Подожди, мсахури, что еще хотел сказать?
     - Светлый царь царей,  потому осмелился в царственный Метехи прибежать,
чтобы князь мой не подумал,  что я  неверный его слуга.  Когда угловые башни
сожгли, к замку приблизились, один азнаур крикнул: "Тащите богатства!" Тут и
мы все ринулись в замок. Жаль, большое состояние князь имел.
     - Имел? А теперь дикий "барс" разбогател?
     - Нет, благородный князь Андукапар, дикий Моурави Георгий лишь оружие и
коней  велел  отобрать.  А  Квливидзе дружески стукнул  одного  ополченца по
макушке и такое закричал: "Что смотрите, черти? Надевайте княжеские куладжи,
цаги,  обсыпанные бирюзой!  Папаху,  чанчур, не забудь!" А чанчур уже скинул
свою чоху -  где только такую взял,  наверно из кусков заплесневелого лаваша
сшил,  -  скинул и схватил лучшую,  цвета изумруда; затем куладжу князя стал
натягивать на  себя.  Другие  ополченцы тоже  устремились к  одежде,  только
выбежал вперед старый,  как  черт,  глехи и  такое прорычал:  "Как можете вы
менять  свою   почетную  одежду  "обязанных  перед   родиной"  на   куладжи,
опозоренные изменниками?"  Будто буйволиным соком окатил ополченцев,  так  и
отпрянули от богатств и  тут же потушили жадный огонь в глазах.  А тот,  что
успел руку всунуть в бархатный рукав, обшитый изумрудом, в один миг стянул с
себя и отшвырнул куладжу, как продырявленный чувяк. О святой Евстафий! Лучше
бы нож в сердце мне сатана вонзил!  Лучшая куладжа,  а изумруда на ней - как
ячменя в конском навозе...
     - Это я уже слышал, что дальше было? - оборвал царь.
     - Дальше?  Когда  по  повелению Моурави все  дружинники моего  князя  и
слуги, и даже дети, принялись растаскивать ковры, посуду - много серебряной,
шелк,  бархат,  парчу -  много персидской,  я не противился, запоминал лишь:
кто,  что и куда тащит...  Помогу,  думал, князю найти. Моурави разгадал мои
думы.  Но как сумел, ведь не святой?! Только две молнии из глаз, как соколов
спустил с цепок, и грозно мне крикнул: "Попробуй, собачий сын, выдать твоему
Церетели людей,  кожу с тебя сдеру!  По праву рабы князя ими нажитое тащат к
себе. А зайцу Квели передай: его не за богатство наказывают, а сам знаешь за
что.  Вот  ополченцы в  порванных чувяках отстаивают Картли  от  кровожадных
ханов, которые не одни богатые замки для себя грабят..."
     - Надуши свой рот  собачьей слюной,  сын шайтана!  Как смеешь повторять
клевету одичалого "барса"! Говори что следует!
     - Иначе,  хан, не могу, собьюсь, так запомнил... "на одни богатые замки
для себя грабят,  а  жалкий котел из сакли тоже вытаскивают и  к себе в Иран
волокут".
     - О,  алла!  Кто  еще  видел такого сына сожженного отца!  -  вскрикнул
Хосро,  обеспокоенно взглянув на Иса-хана.  -  Разве мои глаза не лицезрели,
как возвращался дикий "барс" со своим стадом из Индии,  или Багдада,  или...
Отовсюду тянул он для себя сундуки с ценными изделиями, тюки с неповторимыми
коврами,  или  хурджини  с  золотыми украшениями,  или  ларцы  с  жемчугом и
изумрудами для своей жены...
     - Княжна Эристави,  дочь доблестного Нугзара Арагвского, не нуждалась в
захваченных украшениях!  -  запальчиво выкрикнул Зураб.  -  Она даже ларцы с
драгоценностями,  полученными в приданое, еще не успела открыть. А сундуки с
парчой и  бархатом,  будто сор,  в  подвалах у  нее валяются.  К счастью для
князей Картли,  "барс" оказался глупцом: вместо того, чтобы выстроит