умен  и  сумеет внедрить магометанство в  самом сердце царства,  как
этого возжелал шах Аббас.  Наш святой долг - крестом и мечом отстоять основы
национальной жизни: веру, закон и обычай..."

     Послание  было  готово;  казалось,  оно  способно  было  растопить даже
каменное сердце.  Задумавшись над свитком,  Саакадзе внезапно до боли ощутил
запах крови,  захлестывающей грузинскую землю.  На  миг  какое-то  бессилие,
граничащее с отчаянием, охватило его.
     Шум. Приветственные возгласы. И Автандил ворвался в комнату:
     - Отец!  Дорогой  отец!  Радость  великая  осветила наш  дом!  Кайхосро
Мухран-батони пожаловал, с ним пятьдесят дружинников!..
     На ходу застегивая куладжу, Саакадзе спешил вниз. Только важное событие
могло вынудить Кайхосро оставить замок Мухрани. Но дедовский обычай требовал
не оглушать гостя нетерпеливым вопросом: "Что случилось?!"
     По этой причине,  выполняя приказание Русудан, слуги в один миг подняли
из подвалов сундуки.  И  пока Кайхосро в  комнате для почетных гостей смывал
над серебряным тазом дорожную пыль и надевал перед индусским зеркалом свежую
шелковую рубашку,  в  дарбази были разостланы ковры,  Автандил сам  развесил
оружие, а на столе уже сверкали чаши и кувшины.
     За  праздничной едой  вся  "Дружина  барсов"  шумно  выражала искреннюю
радость встречи с любимым Кай-хосро Мухран-батони.
     И  лишь  после  краткого  отдыха  Кайхосро  и  Георгий,  сопровождаемые
"барсами",  поднялись наверх.  Едва Эрасти прикрыл дверь, Кайхосро торопливо
выговорил:
     - Дорогой Георгий,  будь  готов  к  самому  худшему:  Зураб  Эристави в
Метехи...
     На мгновенье ностевцы онемели,  и слышно стало,  как где-то вдали чабан
играл на рожке веселый турецкий напев.
     Подойдя к столу, Саакадзе взял послание католикосу и разорвал на четыре
части:
     - Не  думаешь  ли  ты,  любезный  моему  сердцу  Кайхосро,  что  шакал,
присоединив войско Хосро-мирзы к своим арагвским дружинам, пойдет на нас?
     - Это  могло  бы  уже  случиться,  если  бы  я,  как  только выслушал о
вероломстве шакала,  не предпринял две вылазки и  не угостил арагвинцев так,
что они,  оставив на долинах Мухрани сорок убитыми и сто семьдесят ранеными,
бежали от  меня  без  оглядки.  Я  приказал вокруг стоянок арагвинцев вырыть
волчьи ямы,  и  там,  где башибузуки,  почти у порога наших владений,  нагло
разжигали костры и жарили джейранов на вертелах,  теперь непроходимые завалы
из камней,  бревен и колючего кустарника. Раненых я пленил, вылечил и послал
в  подарок:  сто  двадцать Левану  Дадиани,  -  владетель Самегрело любитель
подобных шуток,  а  пятьдесят не  замедлил отправить гурийскому князю.  Этот
подарок   даст   возможность   отвергнутому   жениху   позлорадствовать  над
соперником.
     - Как, гуриец покушался на дочь Теймураза Нестан-Дареджан?!
     - Нет, мой Дато, покушался Зураб на дочь Шадимана, прекрасную Магдану.
     - Магдану?!  -  Даутбек хотел еще что-то сказать,  но волнение,  словно
железными прутьями, сжало его горло.
     Кайхосро счел нужным подробно передать все слышанное им от Магданы.
     Создавшееся положение обсуждали долго.  И то,  в чем Саакадзе колебался
еще сегодня утром, сейчас требовало неотложных действий. Он оповестил друзей
о своем замысле:
     - Другого исхода нет, друзья мои... Без согласия церкови Зураб Эристави
не осмелился бы даже подумать о  расторжении брака с дочерью царя Теймураза.
Выходит,  и  он и  церковь разуверились в возвращении кахетинца на престол и
потому  склоняются признать Симона Второго царем  Картли и  распахнуть перед
ним двери Мцхетского собора,  а  Зураба Эристави венчать на  престол горских
племен. Коварные решения - гибель для Картли! Неужели допустим?
     - Но если церковь заодно с шакалами, чем объяснить заточение Дионисия и
бегство Трифилия?
     - Хитростью,  мой Дато.  Перед князьями хитрят:  вот, смотрите, как мы,
отцы церкови,  стеснены персами!  Во  имя спасения божьего дома мы вынуждены
идти на уступки!
     - Только одно думаю, Георгий, не оказались бы турки в полтора раза хуже
персов!
     - Я   намерен  просить  у  султана  только  войско,   янычар,   но  без
полководцев,   -   их  я  сам  назначу.   Впрочем,  на  такое  решусь,  если
Мухран-батони и  Ксанские Эристави согласятся.  И  еще:  если съезд азнауров
утвердит мой замысел.
     - О Мухран-батони могу сказать: привыкли всецело полагаться на Моурави.
Если меня лично спросишь,  отвечу:  поступил бы так же, как и ты... Когда на
тебя несется смерч, не приходится выбирать, куда лучше отскочить.
     Нежно,  по-отечески,  Саакадзе обнял  Кайхосро за  плечи и  поцеловал в
шелковистые волосы...  Потом  приказал  Эрасти  срочно  созвать  азнауров на
важный азнаурский съезд.
     - Светлый князь,  -  вдруг  заговорил все  время погруженный в  тяжелые
мысли Даутбек.  -  Хочу спросить...  княжна...  О  Магдане говорю...  у тебя
осталась?..
     - У  моей матери,  мой  Даутбек.  Как  только представится возможность,
выполню желание княжны - отправлю к братьям.
     Тяжело молчали "барсы": им больше Магдана не доверяет. Нерадостные думы
владели и Георгием. Он неожиданно тихо обронил:
     - Не пожелает ли шакал, по имени Зураб, обрадовать нас головой Папуна?
     - Об этом не думай, - поспешно возразил Дато, - Шадиман не позволит. По
древним обычаям, жизнь гонца неприкосновенна... Тем более ты предлагаешь без
всякого выкупа вернуть семью его единомышленника...  Другим озабочен:  князь
Газнели и мой сын в Тбилиси.
     - Очень  упрям  старый князь:  сколько просили покинуть Тбилиси -  одно
твердит: "В родовом замке еще опаснее". А теперь? - Ростом развел руками.
     - Может, "барсы", поскачем на помощь?
     - Не  доскачешь,  дорогой Димитрий.  Княжна говорит -  Зураб с  большим
войском въехал в Тбилиси.
     В  дверях  показался  Эрасти.  "Как  вовремя,  -  подумал  Саакадзе,  -
оборвется тяжелая беседа".  Эрасти, заметив, как озабочен Саакадзе, нарочито
беспечно заговорил:
     - Госпожа  Русудан просит  пожаловать на  вечернюю еду.  Два  вертела с
пережаренными ягнятами отправлены на черную кухню.
     Хоть  мужчины  и  старались скрыть  плохие  настроение,  но  Русудан  и
Хорешани тотчас заметили и просили объяснить причину,  разве хуже того,  что
есть, может быть? Мужчины молчали.
     - Может!  -  вдруг выпалил Гиви. - Зураб, шакал из шакалов, пожаловал в
Метехи к змею из змей.
     - Что?!   Почему,  Дато,  молчишь?!  -  вскрикнула,  сильно  побледнев,
Хорешани.
     Русудан незаметно придержала рукой похолодевшее сердце.
     - Что  так  испугалась,  моя Хорешани?  Разве мало шакалов съезжалось в
Метехи?
     - Притворяешься или правда не понимаешь,  что мой маленький Дато и отец
в смертельной опасности? На рассвете выеду в Тбилиси.
     - Ты?!  Смеешься  над  нами?  Или  хочешь  подчеркнуть  наше  временное
бессилие?
     Разом вскочили "барсы", готовые броситься к коням.
     - Плохо обо мне думаешь,  Дато. И вы успокойтесь, друзья. Даже младенец
понял бы,  что,  только обезумев,  вы могли бы решиться на осаду Тбилиси.  Я
другое дело -  еду в  гости к  отцу...  И  не противься,  Дато,  я должна их
спасти.
     - А о своей безопасности не вспомнила, дорогая Хорешани?
     - Пока Хосро-мирза в Тбилиси, мне ничто не угрожает.
     - Как ты сказала?! - побагровев, Дато вскочил.
     - Хорошо сказала,  -  вдруг поднял голову Саакадзе,  - все равно нельзя
удержать мать,  если возможно спасти дитя.  Заблуждаться вредно,  мой  Дато.
Арагвинский князь...  - он хотел сказать "шакал", но, взглянув на белое, как
мел,  лицо Русудан,  сказал "князь", - не преминет нанести тебе рану в самое
сердце.  Я  и  так  удивляюсь,  почему Гульшари до  сих  пор  не  уничтожила
строптивого князя Газнели,  наверно, очень занята... И еще: права Хорешани -
можно  много  плохого сказать о  Хосро,  но  до  последнего времени не  было
слышно,  чтобы  он  оскорблял грузинских женщин.  Вспомните Циалу,  разве он
сразу не догадался,  кто обезглавил хана?  А  к  Хорешани он проявит царское
рыцарство, - приехала, не устрашась ничего, повидать сына.
     - И не только ради этого еду.  О Папуна забыли?  И такое добавлю: лучше
меня никто не увидит, чем дышит Метехи.
     - Как, для моего удовольствия и Метехи собираешься посещать?!
     - Думаю,  и ты, Дато, не поступил бы по-иному, - такая вежливость будет
оценена Шадиманом...  Если положение вынуждает очутиться в царстве хищников,
лучше держаться между змеей и  коршуном.  К  тому же  гостьей приеду,  а  не
молить о пощаде, - это не пристало мне, да и не безопасно.
     - Я отправлюсь с тобой,  дорогая Хорешани!  Этот свирепый "барс" одному
мне доверяет...
     - Ты все перепутал,  дорогой Гиви,  это я одному тебе доверяю свирепого
"барса"... Оставайся и следи, чтобы не искусал от ревности кого не следует.
     - Кто еще,  кроме нашей Хорешани,  может так умно все придумать! - тихо
проговорил Даутбек.
     Молча поднялся Кайхосро,  преклонил колено перед Хорешани и почтительно
поцеловал край ее поясной ленты.
     И снова ночь опустила бархатный покров над заглохшим садом.  Лишь хруст
леска нарушал тишину.  В  бессильной ярости метались "барсы".  Где их удаль?
Где бесстрашие?  Не  лучше ли  с  обнаженными шашками мчаться на  опоясанный
камнем Тбилиси?  Пусть гибель,  но доблестная...  О сатана,  страшнее тишины
ничего нет на земле!..
     Саакадзе отодвинул чернильницу с орешковыми чернилами, перечел послание
к Шадиману и запечатал свиток воском.
     Где-то предупреждающе прокукарекал петух.
     "Напрасно трудишься,  батоно,  -  усмехнулся Арчил, - в эту ночь будить
некого. Даже мой конь нетерпеливо бьет копытами - знает: поедем сопровождать
бесстрашную Хорешани... Только обещаю, если вернемся, - во что пока не верю,
- с  удовольствием первый  отзовусь на  твое  прекрасное пение  и  за  труды
насыплю лучшего зерна".
     Арчил распахнул окно,  глубоко вдохнул ночную свежесть, бесшумно открыл
дверь  и,   войдя  в  оружейную,  выбрал  колчан  со  стрелами,  на  которых
красовались крестики, поставленные рукой Хорешани.
     Прислонившись к остывшей стене сторожевой башни,  Русудан,  как всегда,
когда провожала близких,  пристально вглядывалась в  даль,  где чуть заметно
розовело небо...

     Азнауры съехались так поспешно, как только съезжаются на свадьбу или на
бой.  Каждый понимал, что в такое неурочное время попусту Саакадзе не сзывал
бы соратников.
     Первыми прискакали Квливидзе с  Нодаром,  хотя  жили  они  дальше всех.
Вслед  за  ними  -  неразлучные Гуния  и  Асламаз,  потом остальные -  всего
двадцать.
     Саакадзе вздохнул:  все  они  вместе могут  выставить не  более пятисот
дружинников...  многие погибли,  многие еще  не  выросли.  Разве это войско?
Тогда как у Иса-хана и Хосро,  несмотря на значительный урон,  разбросано по
всей Картли не менее двадцати тысяч сарбазов,  а арагвская конница предателя
Зураба стоит десятка тысяч красных шапок.
     Ничего не  приукрашивая и  ничего не  преувеличивая,  Саакадзе подробно
изложил  положение дел  Картли.  Оставшись по  просьбе  Саакадзе  на  съезд,
Кайхосро с уважением оглядывал рубцы на лицах суровых воинов.
     - Ты... ты... уверен... - загремел ножнами шашки Квливидзе, - что Зураб
предался персам?!
     - Царю Симону тоже! - буркнул Даутбек.
     Азнауры невольно подались вперед, вот-вот вскочат на коней и разлетятся
по  домам  спасать что  можно.  Саакадзе слегка коснулся усов,  словно хотел
скрыть усмешку:
     - Напрасно волнуетесь,  друзья.  Если бы  Зураб был в  силах -  сразу с
персами начал бы нападать на азнаурские владения, раньше всего на мое Носте.
Очевидно,   наша  победа  в   Месхети  и  увеселительная  прогулка  Кайхосро
Мухран-батони в  логово арагвинцев заставили шадимановскую клику совместно с
персами  вести  сейчас  в  Метехи  жаркие  споры  и  изыскивать способ,  как
изничтожить азнауров.  И прежде всего -  как добраться до меня,  а затем как
расправиться с  поддерживающими нас Мухран-батони и  Ксанис-Эристави.  Мы же
страшны для Метехи объединением наших общих сил.
     - Тогда  что  предлагаешь,   Георгий?  -  почти  успокоившись,  спросил
Квливидзе.
     - Опередить змей и коршунов и самим договориться с султаном.
     Квливидзе  вскочил  и  шумно  сел  обратно  на  тахту.  Многие  азнауры
схватились  за  шашки,  другие  недоуменно  уставились на  Саакадзе,  словно
чего-то недопоняли. Заговорил Гуния, глаза его полыхали возмущением:
     - Неужели замыслил повторить персидское кровавое неистовство?!!
     - Твоя правда, Гуния!
     - Довольно помощи мусульман!
     - Она подобна кости, застрявшей в горле!
     - Вспомни Упадари!
     - Греми!
     - Гори!
     Азнауры возмущенно вскочили,  но топтались на месте:  и уйти страшно, и
остаться опасно.  Говорили наперебой,  жестикулировали,  распаляясь от своих
выкриков, хотя никто их не оспаривал. Квливидзе сидел молча, обхватив голову
руками.
     - Вспомни,  Георгий,  кровавые воды Иори! - хрипло выкрикнул Асламаз. -
Дорогу трупов, по которой возвращался шах Аббас!
     - А никто не хочет вспомнить битву на Марткобской равнине?!  - прорычал
Даутбек и  с  такой силой стукнул ножнами по  столику,  что тот разлетелся в
щепки.
     На  какое-то мгновение Саакадзе стало страшно:  "Стольких трудов стоило
создать Союз  азнауров,  нескончаемых войн,  явных и  тайных,  с  князьями и
царями!  И  все для того лишь,  чтобы в  один час,  так бессмысленно просто,
распался этот Союз?  Чего тогда он  стоит?  Горсти золы!  Вот  амкары веками
вместе,  дружно  закаливают  свое  братство  труда.  И  ничто  не  может  их
разъединить.  Ни властелины, ни время. Выходит, не все я продумал. Нет, все!
Только Союз не может зиждиться на разуме и  мече одного предводителя.  Через
сто, двести лет Союз азнауров должен остаться незыблемым. Если выпадет звено
из обшей цепи, тотчас должно замениться новым".
     Саакадзе раскрыл окно и крикнул:
     - Иорам,  ты  опять  забыл  накинуть на  Джамбаза свежий потник?!  -  и
обернулся.  - Я без вашего согласия, азнауры, ничего не предприму. Поэтому и
просил пожаловать...  Слово  Союза  азнауров должно быть  словом одной силы,
одного устремления. И сердца, при обсуждении дел Грузии, должны биться одним
ударом... Хочу, чтобы вы крепко осознали опасность, а потом вынесли решение.
     - Говори,  Георгий,  до  конца...  как  мыслишь помощь султана?  Может,
обещаешь пол-Картли? - сухо спросил пожилой азнаур.
     - Я  собираю Картли,  а  не  раздаю,  -  ты  обязан  был  заметить это,
азнаур!..  Но...  или  вы  все ничего не  замечаете?!  Может,  перед вами не
растерзанная  хищными  князьями  Картли,   а   могучее  грузинское  царство,
расстилающееся "от  Никопсы до  Дербента"?!  Может,  перед вашими глазами не
развалины и  не прах,  а города,  где процветают торговля и зодчество,  а на
полях  и  долинах  народ  славит  свой  мирный  труд?!  И  звучит  пандури и
благоухают розы...  И  вдруг почему-то  является изменник Георгий Саакадзе и
просит  турецкого  султана  проглотить цветущую  Картли...  Мираж!  Мираж  в
пустыне!!!  -  громовым голосом закричал Саакадзе.  -  Вы  все вместе можете
выставить пятьсот дружинников!  Не их ли вы намерены противопоставить войску
шаха Аббаса и войску князей,  примкнувших к персам?!  Вы помните прошлое, но
забыли подумать о  настоящем.  Я  помню прошлое,  вижу  настоящее -  и  хочу
подумать о будущем!..
     Никто не нарушал молчания,  Квливидзе выпрямился и подкрутил ус,  Нодар
ласково гладил свою шашку,  а Кайхосро смотрел на вазу,  стоявшую в нише,  и
удивлялся, сколько оттенков рождает одно движение солнечного луча.
     Саакадзе тяжело прошелся по дарбази,  словно делал смотр ушедшим годам.
И вдруг совсем спокойно заговорил:
     - Султана сейчас тяготит соглашение с шахом о Грузии.  Багдад ему нужен
больше,   чем  утренний  намаз,   -   так  убеждал  меня  предусмотрительный
Сафар-паша.  Оказав помощь азнаурам,  восставшим против царя Симона,  султан
разъярит  "льва  Ирана",  и  полумесяц  сочтет  удобным  вновь  засиять  над
минаретами Багдада...
     - И над Тбилиси тоже?! - не сдавался Гуния.
     - Не  дотянется,  ибо  я  намерен просить султана оказать мне помощь не
войском, а только янычарами.
     - Не совсем понимаю: по-твоему, янычары не турецкое войско?
     - Без сераскера,  пашей и беков -  не войско, а дружинники, сражающиеся
под  начальством  азнауров-беев  и  под  знаменем  Моурав-бека.   Такой  ход
подсказала мне игра в "сто забот" с шахом Аббасом.
     - И рассчитываешь, что султан ничего от тебя не потребует?
     - Потребует,  иначе он не был бы султаном; и я обещаю ему, - иначе я не
был бы Георгием Саакадзе, - пограничную с Ираном Ганджу. А кто не знает, что
две собаки беспрестанно дерутся из-за этой кости? И сейчас босфорская собака
стремится преградить персидскому псу легкий путь в Грузию.
     - Выходит,  вобьешь гвоздь между Ираном и Турцией на грузинском рубеже?
- недоверчиво покачал головой пожилой азнаур.
     - Когда изгоним персов,  уничтожим Арагвское княжество, чтобы впредь не
угрожало царству,  разрушим совиные гнезда клики  Шадимана,  -  тогда найдем
подходящие клещи и выдернем заржавелый гвоздь!
     - А католикос?
     - Повелит  во  всех  храмах  служить  благодарственный молебен в  честь
Георгия Саакадзе,  верного сына  святой церкови,  избавившего удел  иверской
божьей матери от магометанского ига.
     Невольно все рассмеялись.  А  совсем повеселевший Квливидзе,  подкрутив
второй ус и закатав рукава, как перед битвой, вскрикнул:
     - В  чем  дело,  азнауры?  Лев  рычит  на  полумесяц?  Возьмем за  рога
полумесяц и начнем колоть льва в обстриженную...
     - Непременно так! - торопливо перебил отца Нодар. - Пусть, Моурави, я у
тебя умру без глотка вина, если уже не веду янычар на Ананури!
     И  азнауры  оживленно заговорили о  грядущей  победе,  лишь  бы  султан
согласился на условия Моурави.
     - В послании,  Моурави,  намекнешь султану,  что персидский пилав часто
застревает в горле, если даже он обильно приправлен бараньим жиром, или Дато
на словах такое подскажет? - прищурился Асламаз.
     - А  почему,  думаешь,  я,  а  не  ты,  удостоюсь лицезреть "средоточие
вселенной"?
     - Без ошибки замечу:  ты  рожден для беседы с  царями.  Скажешь,  не ты
уговорил Теймураза надеть две короны на одну голову?
     Под смех азнауров Дато с притворной суровостью отрезал:
     - Тебе,  Асламаз,  царскому азнауру,  стыдно не  помнить,  что даже три
короны царю не  тяжелы,  ибо  князья для  устойчивости услужливо подставляют
свои головы.
     - Не богохульствуй,  сын мой! Не богохульствуй! - под раскатистый хохот
Квливидзе,   подхваченный  всеми,  выпалил  Гиви,  в  совершенстве  подражая
архиепископу Феодосию.
     - Теперь лишь как следует осознал,  от  каких метких азнаурских стрел я
избавил свою голову, - смеялся Кайхосро.
     И как-то само собой произошло избрание Дато послом в Константинополь. И
азнаурам вдруг показалось,  что медлить с отъездом невозможно - дорог каждый
день.  Сгруппировавшись у  окна и  окружив Саакадзе,  азнауры о  чем-то тихо
переговаривались.
     Кайхосро опустился на тахту рядом с "барсами", негромко сказал:
     - Раз уже решили,  прошу тебя, Дато, и тебя, Гиви, оказать мне услугу и
доставить княжну Магдану в  Константинополь к братьям,  князьям Бараташвили;
таково ее твердое решение.  Но в  моем послании к старшему князю пишу:  если
княжне не придется по вкусу жизнь в  турецком городе,  то пусть знает -  дом
Мухран-батони всегда гостеприимно открыт для прекрасной Магданы.
     Даутбек, побледнев, молча, слегка шатаясь, словно от чрезмерно выпитого
вина, вышел из дарбази.
     Тихо  спустился вечер.  Слуги  зажгли светильники.  За  окном  призывно
заржал конь.
     - Это мой,  -  обрывая молчание, улыбнулся Дато, - чувствует коричневый
черт большую дорогу!

     Было  чудное утро.  Легкая прохлада еще  покоилась н